Текст книги "Глаза погребенных"

Автор книги: Мигель Анхель Астуриас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

Он вскрикнул… Чуть не проснулся… Что-то огромное и громыхающее катило на него – он отчетливо слышал этот грохот, – постепенно приобретая очертания повозки, которая, стремясь настигнуть его, летела, едва не разлетаясь на куски. Колымага неслась на колесах, а может, и не на колесах – казалось, парализованные, они все же вращались с головокружительной быстротой. В вихре искр, словно вырывавшихся из кузнечного горна, невозможно было различить лошадь, гнавшую изо всех сил. Колымага дико подпрыгивала, лопалась упряжь, щелкали рессоры, что-то хрипело… Было похоже на ужасное землетрясение…

Дон Непо почувствовал себя беспомощным. Спасения нет: ничего у него не было, кроме велосипеда. Сотнями, тысячами ног он мог нажимать на педали, но они не спасут его от гибели – быть ему раздавленным. Ничего у него не было, ничего, кроме велосипеда, который мчался на бешеной скорости, и койка скрипела, и подушка упала на пол, и простыня сбилась на самый край. Надо бы свернуть с дороги на обочину. Но эта мысль мелькнула очень поздно, нет, не поздно… Да, поздно… Вон там, в ущелье, между скалами, Паскуаль-и-Эстрибо с ним покончит. А если бросить велосипед и спрятаться на дне овражка, уж там его не достанет зловещая колымага? Но жаль велосипед, он бросит его только в самом крайнем случае, если погоня настигнет… А пока надо бороться, чего бы это ни стоило… Он двигал ступнями, коленками, плечами и даже головой – в такт колесам, развертывавшим нескончаемый серпантин, в такт педалям, которые крутились, будто загипнотизированные, в такт цепи, все время задевавшей щиколотку. Упорно нажимая на педали, он чувствовал, что хрипящее чудовище остается позади.

Неожиданно дон Непо затормозил, и ему показалось, что его бросило вперед: он рухнул навзничь и инстинктивно прижал руки к груди. Умоляя, умоляя того, кто хрипел: потише…

Дон Непо бросил руль. Мучившая его икота превратилась в джаз, прерывистое дыхание – в жужжание электромиксеров, лязганье его зубов – в звяканье алюминиевой и цинковой посуды в тазу, буги-вуги – в вальс… «Три утра уж наступило»… «Руль!.. Руль!..» – кричал он, не зная, за что ухватиться, как остановить завывающие вентиляторы, которые могли перебить ему руки… «Руль!.. Руль!..» – хрипло откликалось эхо. Глаза вытаращены – будто мыльные пузыри вздулись на волосатой физиономии. Грудь наполнена ветром и шумом; он бессознательно двигал ногами по койке, нажимал на все педали, на все педали, на все педали – надо сделать все от него зависящее, чтобы колымага не раздавила велосипед с колесами, так похожими на проволочные западни, круглые мышеловки, где мечутся и попискивают мыши, напоминающие тех, что слышишь порой под скрипучей койкой, где он оставил почти не тронутый завтрак…

Теперь роскошная карета – почти триумфальная колесница – следовала за ним. Огромная, точно театр, позолоченная заревом пожаров, она мчится по языкам пламени, и несут ее кони – клубы дыма, а в колеснице – мужи и девы, вздымающие знамена, плуги и винтовки…

Все меньшее расстояние отделяет его от пламенеющего облака, далеко позади осталась колымага, в которой кроме морщинистого кучера-испанца, клявшего все и вся, ехали Кохубули, замаскированные под Кэйджебулей, индейцы, переодетые игроками в гольф, и сам президент «Платанеры», который, рукой в зеленой перчатке придерживая банановую гроздь, лишенную плодов, подгонял ею пугливо озиравшегося мерина.

Настигала… Карета его настигала… Расстояние, разделявшее их, сокращалось на глазах… Настигала… Настигала… Нажимая на педали, он оставлял позади того, кто хрипел… и тот, кому угрожала опасность… хрипя, отставал от нажимавшего на педали…

И тот, кому больше всего угрожала опасность, наконец проснулся. Подсознательно – где-то на рубеже сна и бодрствования – он успел различить очертания кареты. Среди ее седоков выделялось лицо безбородого, чем-то похожего на китайца… человека средних лет, который кричал: «Вперед, люди!.. Люди, вперед!..» Он приоткрыл глаза в тот миг, когда оторвался было от погони, но тут же снова зажмурил их и, погрузившись в сон, обнаружил, что ноги его по-прежнему на педалях и по-прежнему его преследует колымага. Смахнуть с ресниц влагу – слезинки и ночную росу – и бежать, бежать, нажимая на все педали, на все педали, на все педали!.. Чтобы не наехал на него этот бесшумный, угольно-черный бесколесый призрак… бесколесый?.. Даже колеса растерял где-то… где-то… Где-то теперь дон Сиксто?.. Сбежал?.. Укрылся в одном из городов, воздвигнутых на каретных рессорах, там, где во время землетрясения здания не падают, а покачиваются, как кареты, катящиеся по мостовой. А может быть, он там, где оставил свою повозку, и теперь рассказывает вдове Маркоса Консунсино о том, что случилось, не потратив ни одного песо на кофе и коньяк и поглаживая свои морщины, как будто это были струны, а он, перебирая их и шепелявя, складывал какую-то мелодию…

Кто-то открыл и снова захлопнул дверь, на которой не было ни крюка, ни щеколды. Дверь стукнула. Вернее, едва не стукнула. Придержав дверь, чтобы не стукнула, кто-то вошел. Вошедший ничего не видел, вступив в темноту сразу после ослепляющего солнечного света. Вытянув перед собой руки, чтобы не наткнуться на что-нибудь, и осторожно ступая, он направился туда, откуда доносилось прерывистое дыхание дона Непо. Вскоре глаза его привыкли к темноте, и он разглядел в полумраке распростертого на койке человека, погруженного в глубокий сон. Человек лежал в одежде. Ясно, как только пришел, сразу улегся, даже башмаков не снял. Человек еще не стар. Но и не молод. Лицо цвета желтоватой глины, пышные брови, ресницы, усы и седеющая шевелюра. Небольшие, но мускулистые руки – как видно, немало потрудились на своем веку. Подушка и покрывало на полу. Наброситься на него? Рискованно – закричит. Оглушить его ударом?.. Такая мысль мелькнула у вошедшего, но он уже тряс дона Непо за плечо, пытаясь разбудить его. Не разбудил. Спящий только перевернулся на другой бок. Вошедший снова стал трясти его. Бесполезно. Дон Непо защищал свой сон, яростно отмахиваясь. Незнакомец встряхнул его сильнее…

– Что?.. Кто это?.. – забормотал дон Непо. – Кто?.. – Кто вторгся в царство сна, куда никто не имел права проникнуть, кроме него самого?.. Прочь!.. Прочь, непрошеный!.. Вторгся!.. Где же он его видел?.. Прочь!.. Прочь!.. Прочь из сна!.. Отодвинувшись на самый край койки, он изо всех сил старался оттолкнуть от себя призрак. Но тот не исчезал, наоборот, приближался, наступал на него, становился осязаемым… Нет, не может быть!.. А что, если этот наглец, появившийся из глубин его сна, – дон Сиксто?.. Нет, нет, нет… Но он уже здесь. Он пришел, чтобы вонзить в него нож, застрелить его из револьвера или задушить простыней – словом, убить. Но тогда зачем ему понадобилось будить дона Непо?.. И дон Непо опять сжал веки, прикинулся спящим… Пока он не откроет глаза, никто не убьет его – тот, кто убивает спящего, не сможет покинуть место преступления… Так убивают только клятвопреступники. Ага, потому-то незнакомец и будил его, говорил ему что-то прерывающимся от волнения голосом, говорил с таким таинственным видом и так тихо, что дон Непо никак не мог разобрать, о чем же тот просит… Ах да, видимо, хочет, чтобы он проснулся… открыл глаза…

Спрыгнуть с постели, охотничье ружье Дамиансито и мачете – в углу, за баулом. Но разве найдешь их с закрытыми глазами? Начнешь искать – получишь пулю в спину. Дона Непо сковал леденящий ужас. А неизвестный все энергичнее тряс его, очевидно, считая, что лежащий на койке впал в летаргию…

А если это только кошмар, успокаивал себя дон Непо, что, если этот таинственный незнакомец просто приснился ему?.. Да, но как в этом убедиться, не открывая глаз – ведь открыть их он не может, – а вдруг это не сон и пришелец действительно решил убить его?.. Меж полузакрытых век проглядывали щелочки глаз – такие узкие, что убийца не смог бы их заметить, – через фильтр ресниц дон Непо старался разглядеть незнакомца. А не видел ли он уже где-то это лицо… быть может, видел в «Гранаде», или на Рыночной площади, или на мессе в соборе святого Франциска?.. А может быть… на параде? Он попытался сосредоточиться. Да, да, совсем недавно он видел его на каком-то параде… Однако он уже давно не бывал на парадах…

– Пожалуйста!.. Пожалуйста!.. – донеслось до него.

Этот пришелец, должно быть, просто пьянчужка, которому страсть как захотелось опохмелиться; он увидел, что дверь не заперта, и вошел, рассчитывая выпросить пару монеток, чтобы пропустить глоток-другой. Подумав об этом, дон Непо открыл глаза, но тотчас снова зажмурился. И еще крепче, чем прежде, сжал веки. Лучше притвориться спящим… А что, если этот человек все-таки пришел убить его?.. А может, никто и не приходил и это просто тот человек, которого он видел в карете?.. В карете?.. Не может быть… Не может этого быть! Он спит наяву?.. А другой?.. Кто другой?.. Тот, что пришел убить его… А если никто не приходил убивать его?..

Охваченный ужасом, дон Непо метался между явью и сном. Открывал глаза – и кошмар боролся с действительностью. Еще шире раскрывал глаза дон Непо, таращил их, как безумный.

– Что с вами, дружище? – спросил чей-то резкий голос.

«Кто же это? Тот, кто пришел меня убить?» – дрожа от страха, подумал дон Непо. Или никто не приходил убивать его?.. Быть может, это тот, из кареты, тот, который просил убежища?

– Кроме этой комнаты… – вдруг услышал свой голос дон Непо (оказывается, он был даже в состоянии говорить, но как ужасен этот кошмар, никак от него не избавишься), – …есть еще навес.

– Вероятно, меня разыскивают… Не знаю… – проговорил незнакомец; на его лице под бледной, несмотря на загар, кожей проступали скулы, редкие волосы словно приклеены к черепу, тонкие губы вытянуты вперед, уши казались какими-то чужими. Голос пришельца окончательно вернул дона Непо к действительности.

Но где другой?.. Какой другой?.. Тот, что приходил убить его… А если никто не приходил убивать его и здесь только человек, который просит убежища, потому что его преследуют, и он и есть тот самый, который ехал в карете и кричал: «Вперед, люди!.. Люди, вперед!..»

– Я прыгнул на ходу с поезда (с кареты, подумал дон Непо) и бежал, бежал, пока не увидел эту дверь…

– А я из-за землетрясений никогда не закрываю дверь на щеколду… – Насколько богат оттенками реальный, звучащий человеческий голос! Дону Непо даже захотелось повторить свои слова.

– Мне помогла ваша предосторожность…

– Вас везли под арестом?

– Выслеживали…

– За вами гнались?

– Нет… но на всякий случай… бросился к вам, сюда… Простите, вы так крепко спали… мне стоило больших усилий вас разбудить.

– Да, у меня на редкость тяжелая работенка, – вздохнул дон Непо, – и потому сплю днем. Ведь это ужасно – даже совесть грызет, – валяться на койке, когда все работают. Я уже забыл, как спать раздевшись: чувствуешь себя точно больной в госпитале. А если кто увидит, как я сплю одетым, может подумать – и вы тоже, должно быть, подумали обо мне: вот нагрузился до чертиков… Бросил якорь, сказали бы вы. А у меня, признаться, кишки прополоскать нечем, хотя под кроватью много бутылок. Я-то вначале подумал, что вы зашли перехватить у меня глоточек.

– Было бы неплохо…

– И у меня была такая мысль. Очень хотелось пропустить, до смерти хотелось, а дома как на грех нет ни капли. Так откуда вы, говорите, прибыли, дружище?

– С побережья…

– Храбрец, на ходу прыгнуть с поезда…

– А тут, на повороте, он снижает скорость…

– Здесь нет, вы хотите сказать – на Коровьем мосту…

– Как раз оттуда я и иду – по улицам, через пустыри…

– Тогда ваш след уже потеряли…

– Надеюсь…

– Значит, с самого побережья…

– Оттуда…

– Ну, как там? Как дела?

– Здорово. Но все еще может случиться. Рабочие очень недовольны. Надо ждать худшего…

– Это к лучшему…

– Как к лучшему?

– К лучшему. Еще мой дед говаривал – нет ничего хуже, когда люди мирятся со злом…

Неожиданно послышался какой-то шум… Похоже, кто-то крался там, за стеной. Незнакомец и дон Непо обменялись взглядами.

– Ничего, ничего, – успокоил гостя дон Непо, – это чорча моего внука. Должно быть, солнце припекло ее в клетке, вот она и возится, просит выпустить ее. Пойду, с вашего разрешения. Открою. Если мы, старики, вырубленные в старые времена из векового дуба, не позаботимся о птицах и цветах здесь, где сплошной железобетон да железная арматура, – что будет с природой?..

Он вышел, неплотно прикрыв за собой дверь, и заговорил с птицей:

– Иди-ка сюда, а ну иди-ка сюда, хозяюшка!.. Птица с блестящим, длинным, острым и черным, как эбеновое дерево, клювом и такими же черными глазами – этот роскошный траур контрастировал с золотисто-огненными перьями, словно выплавленными из чистого золота – радостно подскочила к дверце клетки.

– Когда мой внук дома, – пояснил дон Непо, заглянув в комнату, – он выпускает чорчу из клетки, чтобы она погуляла по воле. А я вот не выпускаю. Боюсь, как бы с ней чего не случилось. Хоть по соседству никто не живет, котов у нас хватает.

И совсем другим тоном он обратился к чорче:

– Съест тебя кот, хозяюшка. Ей-богу, лучше тебе посидеть в клетке! Плохо, конечно, в тюрьме, но погибнуть еще хуже. Из тюрьмы выходят, из могилы – нет. На то ты и хозяюшка, чтобы дома сидеть.

Возвратившись в комнату, дон Непо начал расспрашивать беглеца о том, что произошло на Атлантическом побережье. Слухов было много, а что именно там случилось, никто не знал.

В комнате царил полумрак, было душно – солнце уже обдавало зноем. Было слышно, как в клетке прыгала чорча. Они тихо, вполголоса вели беседу.

– Много жертв… там, на побережье. По бастовавшим в порту открыли пулеметный огонь. Много убитых и раненых…

– Вы вовремя спаслись…

– Я не спасался. Я приехал, чтобы… – Казалось, он стыдился чего-то и не знал, как лучше объяснить все хозяину, но дон Непо решил помочь ему.

– Чтобы избежать…

– Да, да… – Человек из кареты потер руки.

Для Непомусено он по-прежнему оставался человеком из кареты, и подчас старику представлялось, что все это – продолжение сна.

– Ну, избежать – это еще не значит струсить… – заметил дон Непо. – Если бы я мог рассказать вам, что произошло со мной нынче на рассвете… Просто невероятно… Я тоже избежал опасности…

– Я тоже считаю, что избежать – это не то что сбежать. В благоразумии есть какая-то доля трусости… Но я появился здесь, чтобы выяснить, чем можно отсюда им помочь. В конце концов, они же свои… люди измученные, но отважные, героические…

– Мне кажется…

– Простите, пожалуйста, я прервал вас. Вы собирались что-то рассказать?..

– Ничего сверхъестественного… – поспешил заявить дон Непо, вдруг подумав, что как раз сверхъестественна эта беседа с таинственным – вышедшим из его сна – незнакомцем, которого он впервые увидел в карете или на колеснице – среди мужчин и женщин, вздымавших знамена, плуги и винтовки. – Ничего сверхъестественного… просто стычка с одним испанишкой, который тут живет и служит управляющим – командует несколькими коровами, молочной да небольшим лужком. Он утверждает, будто все это его, принадлежит ему, но я-то знаю, что не ему, а хозяевам. Они, видите ли, аристократы, им стыдно за свою бедность, а к тому же еще они, прикрываясь всякими титулами да гербишками, выдали свою старшую дочь за некоего Кохубуля, сына тех Кохубулей, индейцев, моих земляков, которые унаследовали капитал одного янки, погибшего вместе со своей женой много лет назад во время урагана на Тихоокеанском побережье. Так вот, как вы думаете, что же сделали эти Кохубули?.. Прежде всего – да поскорее – они переменили фамилию!.. Теперь стали выдавать себя за гринго, прозываются, как взаправдашние янки, мистерами Кэйджебулами, играют в гольф, болтают только по-английски и не признают своих земляков. Из-за этой чертовщины с Кэйджебулами и Кохубулями я и поспорил в кабачке с испанцем, слово за слово, полез в бутылку да и выложил ему все начистоту… Сколько спеси у этих… аристократишек! А они только и сумели что породниться с каким-то чиновником «Платанеры». Ну и что? Они даже не стали акционерами Компании, той самой Компании, которая начала свои «операции» с захвата земель, принадлежавших законным владельцам… Как только я упомянул о краже земель, испанец разъярился… А я всего лишь назвал грабительницей Компанию – кое-кто здесь пытается выдавать ее за благодетельницу… «Я могу доказать, что она – грабительница», – сказал я ему и сослался на свидетельство одной мулатки, моей знакомой. Эта мулатка – одна из тех, кого Компания обворовала, прогнала из родных мест. Ее зовут Анастасиа. Если одного свидетеля не хватит, можно расспросить Хуамбо, ее брата, который тоже был очевидцем разбоя и грабежа. Он видел, как Компания отнимала земли, сжигала хижины жителей, забивала скот, уничтожала посевы… Вот какие дела у нас творились… – Дон Непо умолк и после паузы спросил: – Хотите сигарету?

– У меня есть… – И незнакомец протянул пачку.

– С удовольствием затянусь. Это что же у вас – «Кэмел»?

– Верблюд, мой друг, самый настоящий верблюд!.. Сигареты из местного табака, а только обертка от «Кэмел»… Не переношу я ни «Кэмел», никаких других сигарет вроде «Кэмел», но приходится: это как бы свидетельство о благонадежности.

– Не стану вам докучать, пересказывать эту историю с «Платанерой». Скажу одно: испанец меня так возненавидел, что даже хотел прикончить… Сегодня утром, когда я возвращался на велосипеде с работы, он попытался наехать на меня в своей повозке, и только благодаря тому, что господь наш великодушен, мои мозги не остались на камнях…

– Да, такие-то дела… и все из-за этой Компании. Я приехал с Атлантического побережья… мы нуждаемся в поддержке людей с плантаций Юга…

«Он! Это он – человек из кареты, – промелькнуло в мозгу Непомусено. – Из кареты!» – и, воодушевленный этой мыслью, он радушно предложил:

– Если смогу помочь чем-нибудь, я к вашим услугам…

– Я хотел бы переговорить с вашим знакомым мулатом… Нужно прощупать почву…

– Попробую выяснить, как лучше это сделать. Во всяком случае, вы можете оставаться здесь…

– Хорошо бы поговорить один на один… – заметил гость и зажег другую сигарету.

– Я еще не рассказал вам… Когда я проснулся и увидел вас, меня это не удивило. Сначала, правда, стало даже страшновато: вдруг тут кто-то появился. Не знаю почему, но я уснул с мыслью, что испанец подошлет ко мне наемного убийцу. Хотел было встать и закрыть дверь на крючок и щеколду, но потом решил: будь что будет, как господь повелит… увидев вас, я в первый момент испугался. Подумал: меня будят, чтобы не убивать спящим. Открыл глаза, и вдруг передо мной лицо того человека, которого я только что видел во сне… вернее сказать, который только что снился мне…

– Это называется предчувствием…

– Вот-вот, правда?.. И вам, должно быть, интересно будет узнать, каким вы мне приснились: вы были не то в колеснице, не то в карете – экипаж этот походил на театральный зал, даже кресла расставлены ярусами: театр катился на огненных колесах, а в упряжке – клубы дыма. В колеснице были мужчины и женщины, а в руках у них – знамена, плуги и винтовки…

– Там был и я?

– Да, да, и вы кричали: «Вперед, люди!.. Люди, вперед!»

– Что ж, друг мой, все вполне объяснимо. Вы видели во сне колесницу в тот момент, когда я будил вас, и персонаж вашего сна слился с моим образом. Однако мне хотелось бы думать, что я действительно был там…

– В триумфальной колеснице?..

– Да, друг мой… – И гость, заметно взволнованный, встал и обнял дона Непо. – Если все это происходило в триумфальной колеснице, пусть вашими устами глаголет истина… – И тут же, чуть отстранившись от дона Непо, попросил: – Не спешите поздравлять меня, до триумфа еще далеко… Лучше ущипните!.. Ущипните меня, теперь я хочу убедиться, что не сплю!..

IV

– Три… три… три… утра уж наступило…

– Сосут и сосут эти грин-н-н…

Так и замерло это слово в разинутом рту Анастасии. «Грин-н-н» – звоном погремушки отдалось в переносице. «Грин-н-н…» – задержалось в рассеченных, разбитых губах. Не могла она сразу сообразить, где еще была боль – «гринн-н-н-н…» – пока не поднялась и не выплюнула первый кровяной сгусток, за которым, разбавленная слюной, потекла жидкая кровь, горячая, клейкая.

Полицейские янки ловко прыгали с подъехавшего военного грузовика – некоторые, не дожидаясь, когда машина остановится, соскочили на ходу, – и штурмом захватили бар «Гранады»; остальные ворвались через боковую дверь, к которой прильнула было мулатка, пытаясь разглядеть, что происходит в зале. Каски, ботинки, кожаные ремни – все заплясало под взлетавшими резиновыми дубинками, под кулаками, пинками; удары сыпались сверху и снизу, справа и слева.

А возле бокового входа с трудом подымалась с земли мулатка. Ее никто не собирался избивать – очищая себе путь, янки так основательно стукнули ее по спине, что она свалилась и, падая, ударилась лицом о косяк двери, в которую подглядывала, как перепившиеся верзилы пытались линчевать бармена: он осмелился отказать им.

Линчевание предупредил наряд военной полиции; выручив из беды перепугавшегося насмерть бармена, полицейские принялись выгружать гигантов из бара: их вытаскивали, подхватив под мускулистые ручищи, – и рыжие и белобрысые головы раскачивались, как подвешенные горшки с медом; волокли пьянчуг – и огромные ножищи чуть не вспахивали землю. Вдребезги пьяных, лежавших неподвижно, будто сраженные в битве, поднимали и, придерживая на весу, тащили до ближайшего грузовика, одного из тех, что каждую ночь – совсем как муниципальные мусоросборщики – подбирали пьяных солдат в барах, кабачках, клубах, погребках и в домах терпимости.

Это была обычная «молниеносная операция». На какое-то время в баре стало легче дышать. Но вот нагрянула новая компания гуляк; сначала они танцевали в салоне, а когда кончился вальс трех часов утра, заняли со своими партнершами освободившиеся места и потребовали виски, пива, рома, коньяку. Сменившийся бармен не стал их ограничивать.

Анастасиа кончиком языка потрогала рассеченную губу и, сплюнув кровь, невнятно пробормотала:

– Сосет и сосет это отродье…

Мальчик, успевший при появлении военной полиции юркнуть в ближайший подъезд, возвратился, как только миновала опасность.

– Те-етенька, что с тобой?..

– Заткнись, несчастный!.. Разве не видишь?.. Написать бы жалобу… да кому только?..

– В полицию? – наивно спросил малыш.

– В полицию?.. Не такая уж я дура… И ты не будь дураком… Идти в полицию… жаловаться на полицейских? Ха-ха!.. Уж лучше изойду кровью… Видишь, губу мне расквасили… Даже зубы шатаются… Пойду-ка пожалуюсь Иисусу в церкви святой Клары… благо близко…

– А церковь-то сейчас закрыта…

– То, что кипит в душе, я скажу и с паперти. Разве господь не услышит меня? Подобру потребую от него. Каждую пятницу мы тратимся на свечи ему, и он должен оберегать нас… Что он думает? Бросил нас на произвол судьбы – и живи как хочешь! Нас, у кого ни еды, ни крова, кто бродит, будто Вечный жид, и совсем не потому, что неимущий, – не дерьмо же мы, в конце-то концов! И не потому, что мы хуже всех, подонки какие-нибудь! Во всем виноваты проклятые гринго! Это они нас выкинули с наших земель на побережье, теперь там заправляет «Платанера».

Появление дона Непо Рохаса, который направлялся домой, придерживая велосипед за руль, заставило ее забыть о малыше.

– Я рассказываю племяннику, – обратилась она к дону Непо, – о тех счастливых временах, когда у нас были свои земли, свой дом, свое имущество. Ах да, вы еще не знаете, как я стала козлом отпущения в этой заварухе, что разыгралась в баре!

– Чепуховый скандальчик! – воскликнул Непомусено. – Чуть не дошло до расправы над барменом. Хе! Но и наши тоже не промах, сразу же решили вступиться за сеньора Минчо: повара схватили ножи, судомойки – ведра с кипятком, пошли в ход и топоры, и вертела, и кочерги… кто-то стал даже разливать бензин в пустые бутылки… до сих пор не успокоились, не хотят приступать к работе, пока не получат гарантий…

– А когда нагрянула военная полиция… – начала Анастасиа.

– К счастью! – оборвал мулатку дон Непо, как только та заохала, жалуясь на боль в разбитой губе и в зубах. – К счастью, нагрянула, а то не дай боже, что было бы! Беда лишь, что в суматохе я забыл пакет с продуктами для вас…

– Когда нагрянула военная полиция… – настойчиво повторила Анастасиа, сплевывая кровь, – я была у двери сбоку, и они меня так двинули по спине, что если бы я не уперлась руками в стену, не быть мне в живых… И знаете, еще вовремя успела опереться – руко… мойник не разбила. Не то лежать бы мне в холодной могиле и встретились бы только на том свете, поминай как звали… – Она вздохнула. – Аи, боже мой, Иисусе из церкви святой Клары, до каких пор мы будем терпеть от них!..

– Что верно, то верно – обобрали они нас на побережье, хоть и много времени с тех пор прошло…

– А кажется, будто случилось вчера, – проворчала мулатка.

– Вот чего я не припомню… – рассеянным тоном, но явно не без задней мысли произнес дон Непо, – расквитались ли мы с ними?

– Черта с два! Выгнали нас, и все тут… Мы еще должны благодарить их за то, что хоть живы остались… Лучше бы убили, чем оставили вот так… нищими! – вздохнула Анастасиа.

– Значит, не расквитались…

– Ни тогда, ни потом… Как это по-нашему говорится… «Чос, чос, мо йон, кон!» Вы знаете, что это означает?.. Нас бьют… руки чужие нас бьют!..

Слегка опираясь на руль велосипеда, дон Хуан Непо шел рядом с толстозадой мулаткой, тащившей за руку мальчишку, который дремал на ходу. Тени следовали за тенями посреди улицы: в столь поздний час уже опасно было идти по тротуару, мало ли кто мог притаиться в подъездах. На всякий случай лучше шагать по мостовой, забытой в эту пору и прохожими и проезжими.

Невозможно было расслышать, о чем они толковали. Мулатка приблизила свое темное оттопыренное ухо, холодное, как у покойника, к шевелящимся губам дона Непо, поседевшие усы которого казались приклеенными под носом клочьями тумана.

Дон Непо, похоже, был очень доволен этой беседой.

– Что? Хуамбо, мой брат?

Имя мулата, произнесенное Анастасией – губы ее еще ныли от удара и душа еще ныла от воспоминаний о счастливом времени, когда у нее была своя земля, – эхом отозвалось на улице.

– Да, Хуампо!

– Ху-ам-бо… – поправила мулатка, – а не Хуампо. Я с ним не разговариваю.

– Вы же брат и сестра!

– Негодяй он! Бросил родителей и прикидывается, будто меня не знает…

– А ты разве не забыла о них?

– Но ведь забота о стариках – его долг, он мужчина!

– Он самый младший, Анастасиа, и ты сама мне рассказывала, как в детстве родители хотели бросить его на съедение ягуару и как он спасся чуть ли не чудом: в горах, где его оставил твой отец, мальчика подобрал Мейкер Томпсон. Понятно, что твой брат на всю жизнь затаил обиду на родителей…

– Насчет ягуара – это я придумала… – Мулатка сплюнула окровавленную слюну, она произнесла эти слова так, словно раскрыла важную тайну.

– Тем более, значит, тебе надо с ним встретиться…

– Думаю, что он живет там же, у Мейкера Томпсона, но я туда ногой не ступлю.

– Поговори с ним по телефону.

– Да что я, из этих?..

– Однако, Анастасиа, ты должна встретиться с ним… ради меня…

– Ради вас, может быть, и решусь. Я стольким вам обязана…

– Ладно, считай, что мы договорились. Хуамбо должен прийти ко мне сегодня или завтра. Самое позднее – завтра. А если ему удобно, то пусть приходит после семи вечера на работу, где всю ночь нас тиранит электрическая музыка… Эта «Рокола» похожа на электрический стул, на котором убивают током, вместо того чтобы расстреливать… пусть уж лучше меня расстреляли бы…

Дальше они шли молча. Это было не просто молчание улицы. Это было чудо – молчание прозрения: молчание, обволакивающее, сливающееся с молчанием земли, охраняющей покой мертвых.

В опаловой дымке при свете последних, высоких звезд перед ними возник Серро-дель-Кармен, [21]21
  21. Серро-дель-Кармен – холм в центре г. Гватемалы. На вершине расположены храм и часовня, построенная в 1620 году францисканцем Хуаном Корсом.


[Закрыть]и на вершине его в густом тумане, словно в пене бушующего прибоя, угадывался – точно деревянное изваяние на носу древнего корабля – силуэт часовни.

Мулатке и велосипедисту, шедшим, как во сне, показалось, что они очутились в каком-то неизвестном городе, среди людей иной эпохи. Из Сантьяго-де-лос-Кабальерос [22]22
  22. Сантьяго-де-лос-Кабалъерос – древнее название столицы королевства Гватемалы.


[Закрыть]приехали на конях какие-то персонажи в смехотворных, чуть ли не карнавальных одеяниях. Дамы. Епископ. Монахи. Пехотинцы XVI века. Слуги. Индейцы. Целая свита. Собравшись у подножия холма, они начали подниматься к часовне: самые богомольные впереди, затем студенты-богословы университета Сан-Карлос, [23]23
  23. Сан-Карлос – старейший университет Гватемалы, основанный в 1676 году.


[Закрыть]дамы в сопровождении вооруженных капитанов с плюмажем на шляпах и, наконец, покровительница этого паломничества – золото-серебряный образ девы Кармен – той, которая сопровождала дона Пелайо. [24]24
  24. Дон Пелайо (ум. 737) – один из деятелей Реконкисты.


[Закрыть]

Строитель часовни Хуан Коре, вышедший навстречу благородным и знатным обитателям столицы королевства, свернул с пути и направился к Анастасии, мальчику и велосипедисту. Они были уже близко друг от друга, вот-вот должны встретиться – оставался один только шаг, и они непременно столкнутся, – однако они не остановились и не столкнулись; отшельник прошел будто сквозь них, а они прошли сквозь спешившего испуганного отшельника, точно пересекли стлавшийся в низине дымок.

– Что случилось, брат? – спросили они его.

– Инквизиция!.. Инквизиция!.. Не задерживайте меня, дайте пройти!

– Проходите, брат, проходите!

– Вы задерживаете меня. Вам предстоит сделать то же, что делал я три-четыре века назад, взяв на себя великую милосердную миссию – защиту индейцев от испанских конкистадоров, и за это меня все время преследует святейшая инквизиция!

– Брат Хуан…

– Не называйте меня братом, иначе вас сожгут вместе со мной, меня обвиняют в том, что я чужеземец и занимаюсь волшебством!

И после паузы, трепетной, словно листья пальмы, посаженной близ часовни еще отшельником, зазвучал голос Хуана Корса:

– Идите, идите, продолжайте свою борьбу! Я благословляю вас. Но прежде взгляните…

– Это же ад! – воскликнула Анастасиа, цепенея от ужаса.

– И они туда попадут. Вон тот слабоумный и слепой демон подвергнет их вечным мучениям… это – архиепископ, это – посол, а это – подполковник, их имена прокляты во веки веков…

От прилива непонятной тоски, от неудержимого бега мимо окутанных предрассветной мглой деревьев, темневших на розовом бархате зари, развеялось колдовское наваждение, которым были охвачены все трое – велосипедист, мулатка и мальчуган; впрочем, Анастасиа ощущала только ручонку малыша, тельце его тащилось где-то позади, сморенное сном, усталостью и голодом.

Мулатка наконец подняла ребенка, завернула его в шаль.

– Раз вы просите, я пойду. Ладно уж, поищу брата. А вообще-то я так на него зла, что, как только вижу его, пусть издалека, даже кишки перевертываются. Но чтобы услужить вам, дон Непо… вы так добры к нам…