Текст книги "Глаза погребенных"

Автор книги: Мигель Анхель Астуриас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

На третьей полосе редакционная статья, набранная курсивом, взывала к властям, предлагая действовать железной рукой против агитаторов, которые, прикрываясь демагогическими требованиями немедленно решить ряд национальных проблем, на самом деле наносили ущерб делу союзников своей политикой саботажа.

– «Последуем примеру России… – громко читал Чолула конец статьи, – где морозный воздух ныне дрожит от орудийных залпов. Последуем примеру этой социалистической страны, которая показывает величайший пример самоотверженности и мужества. Нам не следует поступать опрометчиво, нельзя играть на руку тоталитарным державам и требовать удовлетворения каких-то наивных притязаний якобы национального характера. А ведь именно это и происходит на банановых плантациях, где некий агитатор сеет недовольство среди тех, кто до вчерашнего дня были самоотверженными солдатами великой победы…»

Чолула восхищался Россией – родиной Достоевского, которого он называл «отцом бедных чиновников», но теперь он осознал, что судьбы народов мира неотделимы от судеб России.

Он перевернул полосу – в поисках рекламы кино. В самом большом кинотеатре по-прежнему шел фильм, в котором Роберт Тейлор, исполняющий роль раненого молодого североамериканского солдата, попав в Россию, влюбляется в студентку, которая на своем последнем экзамене в консерватории играет концерт Чайковского. Юноша, вылечившись, демобилизовался из армии. Его невеста не может следовать за ним – она должна остаться в своей стране. Однако чувства побеждают – оба мира сочетаются в этом счастливом браке.

Корректоры распрощались и ушли. Они расставались лишь до завтрашнего утра, однако на улице они пошли уже как незнакомые, каждый шел отдельно, хотя оба мужчины направлялись к одному и тому же небольшому бару. В этом баре, расположенном за углом, в нескольких шагах от типографии, подавали и прохладительные напитки. Каждого из них пронизывала холодная ненависть к другому, как бывает у тех, кто вынужден работать в одном ярме: между ними нет ничего общего и ничто не связывает их, ничто, кроме смирительной рубахи повседневного труда. Именно смирительная рубаха, думал Пелудо, смирительная рубаха, да еще какая – для тех, кто, как он, ненавидит выходные дни. Он замедлил шаг, чтобы Чолула обогнал его. А тот, будто спиной ощущая враждебность коллеги, ускорил шаг – он спешил купить в баре воздушный змей для малыша, сына мулатки, которую звали Анастасией. Чолула жил в лачуге, близ конного завода «Корона», рядом с полем, на котором семинаристы, подобрав полы одежды, увлеченно играли в футбол.

Чолула купил змея и ушел, а Пелудо попросил прохладительный напиток из сока тамаринда. Его неприветливость отталкивала товарищей. Зато, видимо, его хорошо знал кабальеро с угловатыми чертами лица, с запавшими глазами и тонкими губами, который потягивал из стакана рисовый оршад.

Выходили они вместе.

– Что поделываешь, старина Пелудо? – спросил кабальеро; это был не кто иной, как Октавио Сансур собственной персоной.

– Как поживаешь, Табио Сан? Как видишь, мы даже выпили с тобой, только ты пил оршад, а я – тамариндовую. Читал газету?

– Еще не видел… Я вошел вслед за тобой и сразу же заметил, что ты принес газету. Так зачем мне еще покупать – набивать кошелек этим продажным шкурам? Хотя, пожалуй, куплю. Ты ведь все никак не научишься хорошим манерам – не привык носить газету в руке или класть в карман. Суешь ее под мышку, а потом она скверно пахнет.

– Хуже пахнуть, чем пахнет, она уже не может, братишка… Это вонючая банановая газетенка, недаром она получила премию «Мор Кабо», [88]88
  88. …банановая газетенка получила премию «Мор Кабо» («Мур Кэбот»). – Премия была установлена Колумбийским университетом для поощрения проамериканских изданий в Латинской Америке.


[Закрыть]недаром тираж газетенки запатентован черт знает в скольких «in…».

– Новости есть?

– Да, подыскали помещение около здания Лотереи…

– Слишком близко к центру…

– Зато удобно. Рядом ежедневно играют на маримбе. В клубе «Идеал». Печатный станок будет работать, пока они играют…

– И музыка заглушит?..

– Еще бы! Она звучит в десять раз громче – на маримбе одновременно играют все исполнители, а маримба сама по себе – это уже целый водопад звуков…

– Да, но они играют, очевидно, с перерывами, нельзя же то и дело останавливать печатный станок…

– А почему бы и нет? Ведь это ножной печатный станок. Кроме того, если у музыкантов наступит пауза, все равно ухо не сразу начинает различать другие звуки.

– «ВСЕОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА» – набрано крупным шрифтом. Это пойдет на первую листовку. То, что нам надо! Призыв к рабочим Южного побережья.

– Текст уже набран. Не хватает лишь заголовка, но он здесь, у меня в кармане. Я не смог его набрать в типографии – очень уж следят, но литеры я утащил, и мы сами набьем их на деревяшку.

– Надо будет предупредить Крысигу и Салинаса – Шкуру. Тебе, Пелудо, проще с ним встретиться. Ради бога, предупреди их.

– Как увижу, конечно, предупрежу. Во всяком случае, я уже сверстал то, что нужно особенно срочно.

Анархист, не знающий типографского дела, может быть кем угодно, только не анархистом. Ну, а ты все крутишься в этой заварухе?

– Почему бы нет! И твой хозяин все время подбрасывает угли в огонь.

– Ты сейчас с побережья?

– Ладно, – сухо оборвал его Табио Сан, – предупреди ребят и поскорее пришли мне листовки. Это самое важное.

Хуамбо простился с товарищами и направился по шоссе, которое вело к «Семирамиде». Тенистые деревья, росшие по сторонам шоссе, сплетали свои ветки, образуя тоннель; в просвете среди листвы проглядывали звезды и светляки; отовсюду неслась перекличка цикад. Ночные птицы походили на потух– шие падающие звезды. Замолкали сонные цикады, и тогда звуки ночи подхватывали сверчки, превращая в звуки капли ночной росы и вторя кваканью жаб и лягушек.

В душной темноте он разглядел какой-то силуэт, двигавшийся рядом с собакой, и, приблизившись, узнал его.

– Как поживаете, сеньор Кей?

– Нам срочно нужно, чтобы вы отправились в «Семирамиду» якобы для того, чтобы повидаться с Боби Томпсоном, и там разузнали, что за важное лицо должно прибыть из Соединенных Штатов. Его ждут сегодня ночью или завтра. Он приедет прямо сюда. С часу на час он должен приземлиться на аэродроме Компании.

– Да вот одет я… – Рубашка у него была ветхая, в дырах, вымазанная зеленоватым соком бананов, старые обтрепанные штаны с пузырями на коленях, а башмаки разодраны так, что от подошвы почти ничего не осталось, кожа верха съежилась, побурела.

– Сходите домой и переоденьтесь…

– Я спрячусь, если это сам патрон!

– Нет, Мейкер Томпсон из Чикаго не выезжает. Это нам достоверно известно. Мы, конечно, были бы лучше информированы, если бы вы, вместо того чтобы работать грузчиком бананов, поступили на службу в один из отделов управления, а то и в само управление…

– Когда выполню свой долг перед отцом… – вздохнул мулат. – Долг мертвому выполняется, а не выплачивается. Отделы управления Компании, самое управление… – Он чувствовал себя таким смертельно усталым, таким измученным, что чуть было не решил пойти работать в контору, забыв про долг перед отцом. «Однако будет ли мне легче?..» – задал он вопрос себе самому, но теперь он уже не был уверен, как раньше, в том, что ему будет легко попасть туда, где работают при кондиционированном воздухе и где единственное, чего не хватает, – это благовоний, свет смягчен специальными стеклами, поглощающими солнечные лучи, и кажется, эти окна не свет пожирают, а сон. Как хорошо было бы перенестись из яростного зноя тропиков, пылающих, как угли, в рай вечной весны!

– Значит, Боби Мейкер Томпсон? Вы еще не знаете, что означает имя Мейкера Томпсона в Компании!.. Считайте выполненным ваш долг перед отцом и отправляйтесь в контору. Когда вы начнете работать там, вы будете своевременно сообщать нам о том, что они предпринимают для срыва забастовки и что они вообще замышляют против нас. Вы обязаны это сделать ради самого себя и ради своей матери, если вы ее любите. Вы не имеете права так рисковать своей жизнью; можно подумать, что у вас нет матери. Я предупреждал вас в прошлый раз и повторяю снова. Если вы не послушаете меня, вас изуродуют или убьют здесь, на плантациях. Сколько раз случается грузчикам бананов ушибать голову! Иной раз, да вы и сами это видели, человек даже теряет сознание. Но это от сильного удара, а сколько таких, когда грузчик только зажмурит глаза, закусит губу да выругается.

– Я пойду домой, переоденусь и вернусь. Что я должен сделать?

– Разузнайте у Боби, кого ждут, что за важное лицо должно прибыть. Вы можете даже спросить его, не деда ли это ждут, и даже сделать вид, что очень рады приезду старого Мейкера Томпсона. Парень вам, разумеется, ответит…

– Если мне скажут, что приехал патрон, я убегу…

– Я уже говорил вам, что этот ублюдок отборнейшей про… протобестии… не выезжает из Чикаго. Так что когда Боби вам ответит, что дед не приезжает, вы можете выразить свое огорчение. Тогда он наверняка проговорится, выболтает, кого они в действительности ждут. Расскажите ему о своем бедственном положении, о том, что работаете простым грузчиком и что хотели бы поступить в контору. Одним выстрелом мы убьем двух зайцев. Мы можем разузнать, не сенатор ли приезжает, как мы предполагаем, а вы с помощью Боби сумеете устроиться на службу. Завтра же утром вас назначат в контору управляющего, если Боби этого пожелает. Трудно даже представить себе, насколько велика власть мейкеров томпсонов. Такова уж эта проклятая система! Не сомневайтесь, Хуамбо, – мулат уже направился домой, чтобы переодеться, – Боби всемогущ…

– Чье это поле?.. Вон то, которое видно отсюда? – задержал проходившего мимо пеона Боби Томпсон; надувшись от спеси, он указывал вдаль длинной рукой – у него была привычка размахивать руками, как ветряная мельница.

– Вот это мне нравится, – сказал пеон, не останавливаясь. – Сразу видно, что вы нездешний, иначе не спрашивали бы…

– Будьте любезны сказать, чье поле? – повторил Боби, на голубые глаза ему, точно молния, зигзагом упала прядь белокурых волос.

– Компании, парень! Компании!..

Боби поехал дальше в сопровождении младшего из семьи Лусеро.

– Скажи-ка, – обратились они к парнишке, бледному, как желтая сигаретная бумага, – кто хозяин всего этого?.. – И они указали на еще более обширную плантацию. – Кто владелец?.. Кто сдает в аренду землю хозяевам этих хижин?..

– Компания… – послышался голос мальчугана, который в испуге тут же бросился бежать.

– All right… [89]89
  89. Хорошо… (англ.).


[Закрыть]– сказал Боби. – Раз так, мы все обстряпаем в двадцать четыре минуты…

Восседая на лошади, предоставленной в их распоряжение, они направились к конторе. Прибытие было не особенно триумфальным. Когда они проезжали под большими воротами алюминиевого цвета, Лусеро свалился с лошади. Он сидел на крупе, держась за Боби, и даже не мог сразу сообразить, как это он сорвался.

Боби, не задерживаясь, пересек лужайку на глазах удивленных и возмущенных обитателей очаровательных коттеджей, построенных для административных чиновников Компании, – здесь никто не осмеливался ступать на газоны, ходить разрешалось только по цементированным пешеходным дорожкам.

Обратившись к человеку с ярко-рыжей бородой, одетому в белый костюм и каску охотника за ягуарами, который кружился, будто заводная кукла, вокруг теодолита, Боби спросил по-английски: «Где контора управляющего?»

Человек ошеломленно воззрился на Боби, выплюнул кусок табака и указал ему дорогу.

Боби опять поехал по газонам, пришпорив лошадь, которая, казалось, тоже была удивлена тем, что ей приказали войти в запретную зону. Лусеро шагал следом за Боби по цементным плитам.

– Иди сюда, залезай на лошадь! – крикнул ему Боби.

– Нет, нет, уже недалеко!

Они остановились у входа в контору управляющего. Дверь была открыта, перед ней работала дождевальная установка. Шумела вода, дул свежий бриз, и в утренней тишине разносился, перекрывая все, бешеный перестук пишущих машинок. Увидев какого-то парня верхом на старой кляче, сам шеф Тихоокеанского департамента выскочил им навстречу. Он был вне себя от гнева и возмущения.

– Эй, ты кто? – в бешенстве крикнул он с порога своего кабинета.

– Боби Мейкер Томпсон! Физиономия управляющего вытянулась.

– Очень хорошо! Очень хорошо! Но ты въехал сюда на лошади, а это запрещено!

– Для Мейкеров Томпсонов, как говорит мой дедушка, нет ничего запретного во владениях Компании!

– Спускайся на землю и объясни, чего ты хочешь!

– Участок!

– Ты хочешь участок?

В голове управляющего – лысина его покрыта густым пушком – с кинематографической быстротой пронеслись образы Лестера Мида и его жены Лиленд Фостер; он вообразил, что участок, о котором говорит этот мальчишка, нужен ему для разведения бананов без какого-либо контроля со стороны «Тропикаль платанеры». Мысленно он уже составил телеграмму президенту Компании, чтобы тот укротил своего наследника, пока мальчишка не придумает еще какуюнибудь глупость, например, оказать помощь рабочим путем организации кооперативов.

– Так, значит, ты хочешь участок? – повторил управляющий, все еще не оправившись от шока, – ему вдруг стала узка ослепительно белая шелковая сорочка.

Боби поручил лошадь своему спутнику и вошел в контору. Управляющий провел его в кабинет. Через несколько минут он вышел. Проводил своего посетителя до порога и, глядя, как удаляется лошадь с двумя мальчишками, пробурчал:

– В общем, ничего страшного… участок этому… сыну своего дедушки… нужен только для игры в бейсбол!

Он прекратил диктовать письма и сам лично начал обзванивать разные конторы. Он объявил всем, что наступает великий сезон бейсбола. Поскольку игры Больших лиг уже закончились, все посчитали, что он шутит. Однако он объявил, что речь идет об открытии сезона бейсбола здесь и с их участием. Прибыл, уточнил он, внук старого Мейкера Томпсона, въехал на лошади в мою контору и потребовал предоставить ему участок неподалеку от площади, для того чтобы начертить диамант; [90]90
  90. Диамант – бейсбольное поле, представляющее своей формой сектор с углом около 70º. Напоминает боковую грань шлифованного бриллианта.


[Закрыть]договорились, что он сформирует юношескую команду, а мы – команду ветеранов Компании.

– Видишь, Боби, – пожаловался Лусеро, когда они оставили лошадь и пошли пешком, – ты не рассказал мне, о чем говорил с управляющим, когда вы закрылись в кабинете…

– О, boy! [91]91
  91. Мальчик! (англ.).


[Закрыть]

– Вот что я тебе скажу, Гринго: когда ты бросил вызов, восседая на лошади, в твоем лице было что-то такое, чего раньше я у тебя не видывал. Это выглядело вроде так: здесь я хозяин, и все мне должны подчиняться. Так ведь, Гринго?

– А знаешь ли ты, что он подарил мне поле…

– Подарил только тебе?

– Нет, boy, для бейсбола…

И пока под палящим солнцем юноши широкими шагами обходили свои владения – у Лусеро руки в карманах, а у Боби руки болтаются, как костяные крючки, – они обсуждали, какое место больше подойдет для игрового поля, чтобы правильно падал на него свет. А управляющий продолжал обсуждать по телефону проекты названия для команды ветеранов.

Надо было очистить участок, выровнять его, как бильярдный стол, однако бригада рабочих под руководством человека с теодолитом приходила и уходила, и всякий раз камней и выкорчеванных пней становилось больше. Наконец появился каток с громадным валом, который выравнивал площадку. Какой-то гигант с жирной черной шевелюрой, кожей эбенового цвета и настолько белыми зубами, что казалось, будто это белок третьего глаза, приветствовал Боби:

– Hallo, boy!

Каток остановился, Боби подошел и стал расспрашивать, сколько дней еще понадобится, чтобы выровнять и утрамбовать участок.

Вблизи негр оказался еще чернее, глаза – словно дырки на рукавах куртки, нос приплюснут, губы мясистые, бесконечно длинные руки с короткими и толстыми пальцами, похожими на темно-лиловые гинеос. [92]92
  92. Гинеос – вид небольших бананов.


[Закрыть]

– В какой срок? – спросил негр. – Выровнять все? – И покачал головой как-то по-птичьи. – My God. Двух дней хватит, если дождик перестанет…

От нахлынувшего ливня Боби нашел убежище в ближайшей лачуге, у входа в которую наткнулся на грязного-прегрязного мальчишку, похожего не то на призрак, не то на дождевого червя, ползшего по земле. У Боби он не вызвал ни жалости, ни отвращения. Страх. Он испугался, потому что наступил на него. Малыш закатился плачем. Разглядеть его было нельзя, слышен был только его рев. Теперь он хныкал где-то в углу. Вошел негр, вымокший до нитки. Он быстро освоился в темноте, воскликнул что-то похожее на «just a minute!» [93]93
  93. Сию минуту! (англ.).


[Закрыть]и подошел к плачущему ребенку.

– Ну-ну, де-е-точка!.. Ну-ну, де-е-точка… – затянул он, а руками будто качал колыбель. – Ну-ну, де-еточка, де-е-точка, не плачь, не плачь… де-е-точка!..

Малыш выдохся, успокоился и теперь, по-зверушечьи блестя глазенками, с удивлением озирался, пытаясь понять, что происходит.

– Папа знаю, – с трудом изъяснялся по-испански негр, – мама знаю… Папа работай, срезать банан. Мама ушла, унесла обед, ребеночек один, но не плачь, больше не плачь, де-е-точка, не плачь!..

– Please one moment… – сказал Боби негру, который подхватил малыша на руки и вышел туда, где хлестал ливень, сверкали молнии и грохотал гром.

В клубе «Христианских братьев» пропагандистки «Благостной вести» – в своей небесного цвета униформе напоминавшие сизых голубей, – пережидая дождь, жевали резинку или курили сигареты; после дождя они снова должны были идти распространять библейские тексты.

Боби ворвался, как мокрая борзая, оставляя на щелястом полу следы грязных башмаков, с пиджака и брюк лились струйки воды.

Задыхаясь, словно утопающий в водах бурной реки, он начал дико орать.

Сизые голубки встрепенулись. Боби показался им пророком, явившимся с неба в образе незнакомого юноши.

Они пошептались, затем одна из них, самая молоденькая, отважилась пойти вместе с Боби, прикрывшись дождевиком и огромным зонтом – собственностью па– стора, который воспользовался тем, что из-за грозы рабочие не могли работать, и просвещал их насчет вечной жизни.

Пастор спросил, с кем это ушла мисс Черри – ее едва видно было под зонтиком. Услышав, что ее спутник – Мейкер Томпсон-младший, ужасный внук ужасного деда, пастор воскликнул:

– Greatly honored, to be sure!... [94]94
  94. Очень польщен, очень!.. (англ.).


[Закрыть]

Мать малыша уже вернулась домой и беседовала с негром. У нее были огромные глаза и туго заплетенные косички: на огромном животе юбка вздернулась спереди, а сзади свисала, как утиный хвост; блузку оттягивали всевозможные четки, крестики и освященные медальончики. Ребенка она держала на руках.

Боби вошел в лачугу, рассказывая на ходу мисс Черри, как он увидел этого ребенка, – одного, покинутого, ползавшего по земле. Мать, не понимая, что говорит по-английски этот юный наглец, но предположив, что он, по-видимому, обвиняет ее в чем-то и, очевидно, потребует какой-нибудь штраф, стала объяснять, что ей не с кем оставить ребенка, а она должна носить обед мужу, работающему на плантациях.

После тропического ливня поля впитывали последние лучи солнца – косые, скользящие лучи закатного солнца. Когда солнце заходит в горах, не испытываешь ощущения, что оно исчезает навсегда. А на побережье кажется, что оно тонет в океане и уже никогда не поднимется больше, что сегодня был его последний день, что покидает оно землю навечно.

Отец малыша – мать укачивала сынишку – вошел, пошатываясь, пьяный от усталости. Он наотрез отказался отвечать на вопросы Боби и стал говорить с мисс Черри.

Вдруг, круто повернувшись к Боби, он закричал:

– А в конце концов, какого дьявола вам здесь нужно, сопляк, какое вам дело до того, как мы живем? Это я вам говорю, хоть вы ни черта не понимаете и умеете только болтать по-английски с этой сукой гринго, что пришла с вами. Единственное, о чем я вас прошу, – не делайте нам подачек. Лучше сдохнуть, чем получать ваши подачки. Работать здесь, в таких условиях…

– Shut up!.. [95]95
  95. Заткнитесь!.. (англ.).


[Закрыть]– завопил Боби.

Негр встал между ними и взял Боби под руку.

– Пошли, – сказал он ему, – каток ждать!..

– Уже темно, – пожаловался Боби, его все еще трясло от ярости.

– Мне нет важность!..

И каток, испещренный звездами, покатился по теням, подминая их под себя, утрамбовывая и размельчая, – негр, сидевший рядом с ужасным внуком ужасного деда, словно намеревался выровнять саму ночь, звездную и все же темную…

XXII

– Привет, Пьедрасанта – мошка высшего ранга!

– Что делать, дружище, нет клиентов – вот и остаются одни мошки… – отвечал дон Ихинио; он было опустился на колени позади стойки своего заведения «Золотой шар» – тут у него и магазинчик, и продажа в розлив спиртного и пива. Он искал бутылку с уксусом, вернее, пробку от пустой бутылки из-под уксуса. Однако, подняв голову и увидев вошедшего, он тотчас же встал, правда, из-за ревматизма не столь поспешно, как ему хотелось бы, всплеснул руками и воскликнул:

– Вот уж не думал, что сам сеньор комендант полиции окажет честь моему дому! Он же не посещает бедняков!

– Хорош бедняк – румянец во всю щеку…

– Румянец! Румян, как боров, сеньор комендант, как боров, которого откармливают на убой. Что за жизнь! Дела в заведении идут из рук вон плохо, видите сами. Открываю, закрываю, а продавать некому. Скверно! Все просят в кредит, и я ничего не могу с ними поделать, приходят и не платят. Уж сколько домов я приобрел бы, если бы выжал все эти долги! Надеюсь, вы выпьете чего-нибудь… У меня есть все – от шоколада до настойки санчомо… [96]96
  96. Настойка санчомо… – Имеется в виду «агуардьенте Сан Херонимо» – спиртной напиток из сока сахарного тростника.


[Закрыть]

Комендант, прикрыв рукой рот, зевнул – зевнул с таким шумом, будто поезд вышел из туннеля зевка, – взглядом обвел полки, заставленные бутылками.

– Вин, как вы видите, полным-полно… а продается только гуаро, гуаро и опять гуаро…

– А чего вы хотите, мой друг? Что им еще делать после работы, да если люди работают, как скоты, день-деньской? Только выпить…

– Ай, комендант, но вы не представляете себе, как они пьют! Лишь тот, кто видит их здесь каждый день, знает, сколько они пьют. Пьют от отчаяния. От полного отчаяния. Ни искры радости, ни удовольствия…

– Чтобы убить самого себя…

– Именно, и в конце концов, как ни жаль, становятся пьянчугами.

– Тоба!.. Тоба!..

– Опять притащился этот несчастный учитель! Две недели пьет напропалую и все время твердит: Тоба!.. Тоба!.. Виктореана, должно быть, увела его собутыльника; заливал он тут с одним… у нее живет… некий Раскон! Что закажете, комендант, что вам нравится?

– Ничего, Пьедрасанта. Выпью, пожалуй, пивка, похолоднее. Плачу наличными.

– Оставьте счет! Неужто я буду брать за пиво у представителя власти!

– Нет, сеньор, я здесь не как представитель власти – не путайте божий дар с яичницей, – а как частное лицо.

Комендант полиции встал у стойки, ближе к двери – здесь, на этих оцинкованных полутора метрах, Пьедрасанта предлагал клиентам любое спиртное или пиво.

– Мне нравится с пеной, – сказал комендант, высоко подняв бутылку и направляя струю жидкости в бокал, – и с крупной солью…

– Как угодно, пожалуйста, соль… А я выпью с вами бренди.

– Вы что-то скисли…

– Вчера вечером зашли сюда кое-кто из друзей, рассказали… они из «Тропикаль платанеры»… кажется, что… не знаю, уже сообщали вам или нет… дела на Северном побережье идут из рук вон плохо, никак не могут там договориться, ни по-хорошему, ни по-плохому, и у нас здесь, комендант, здесь тоже затевается что-то…

– Что?

– Не знаю…

– Бутылочка пуста, давайте-ка откроем другую…

– Не другую, а другие, сказал бы я. Ведь у вас, комендант, не на одну места хватит…

– Прямо-таки арена для боя быков, слава господу богу… – пошутил комендант, погладив круглый живот, обтянутый топорщившимся, как накрахмаленная юбка, широким мундиром; на руке кроваво сверкнул большой перстень с гранатом. – Затевается что-то… – повторил он слова Пьедрасанты, задумчиво вращая бокал с пивом на оцинкованной стойке.

Пьедрасанта принес на тарелке ломтики сыра и оливки, по-прежнему не упуская из поля зрения пьянчужку, который сначала взывал к Тобе, а теперь задремал за столиком, усеянным мошками.

– Здесь всегда можно узнать много новостей, вам; следовало бы почаще сюда заглядывать. Однако сегодняшняя новость – самая сенсационная. Все эти дни здесь ждали приезда сенатора, но внезапно появилось какое-то начальство из Компании, говорят, он словно с цепи сорвался, чуть не уволил управляющего, а вместе с ним нескольких чиновников. Кто его знает, как из всего этого выпутается управляющий.

– Какая-нибудь растрата?

– Какая там растрата! У них растраты не в счет, миллионами ворочают. Игра…

– Как игра? Игра запрещена законом!

– Нет, комендант, речь идет не об этом… речь идет об игре в мяч, которая называется «бассбали», от нее сейчас все голову потеряли. Управляющий – как будто не понимает, что земля уже горит у него под ногами, – распорядился сформировать команду из служащих Компании, разровнять площадку, что рядом с полем, и не знаю, что там еще… А горит-то, действительно горит. Читали листовку?.. Вчера вечером мне подсунули под дверь…

Комендант развернул сложенную вчетверо бумажку и замолчал, увидев огромные, кричащие буквы:

ВСЕОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА…

Где-то в мозгу пронеслась фраза: «Происшествий нет, мой майор», – ежедневный рапорт, которым усыпляли его подчиненные.

– Никто ничего точно не знает, но то, что об этом заговорили, что-нибудь да значит. Еще пивка?

– Подбросьте… маиса индюшке!

– А себе я добавлю еще бренди… – И Пьедрасанта, разливая напитки, продолжал свою мысль: – Все это, конечно, заставляет серьезно призадуматься…

– В следующий раз налейте мне темного пива, светлое надоело…

– Вот оно что, коменданту нравится смена ощущений, и это совершенно правильно, в разнообразии есть особое удовольствие, будь то пиво, будь то бабешки.

– Насчет бабешек – не скажу, свеч не хватит для всей процессии, а вот пиво пью для того, чтобы не тянуло на бренди, это моя другая слабость…

– Кому что нравится…

– А этот листок распространялся в поселке?

– В поселке, на плантациях, повсюду, и кажется, здешние…

– Кто именно? Давайте уточним. Кто это «здешние»?

– Здешние рабочие хотят объединиться с рабочими другого побережья, чтобы забастовка стала всеобщей. Так говорится в листке.

– Расстрелять нескольких – и сразу будет порядок…

– Да, так до сих пор думали, но вот в Бананере… не знаю, читали ли вы в газетах… кое-кого посадили, а положение не изменилось, пожалуй, даже ухудшилось. Надо видеть их – это люди, готовые умереть.

– Гм, дело серьезное, а здесь главарями выступают, вероятно, эти Лусеро…

– Напротив. Они будут первыми жертвами. Их считают предателями и изменниками, говорят, что теперь, когда они стали богачами, они хотят примирить все противоречия – потихоньку, постепенно, без насилия, а для агитаторов это значит играть на руку Компании.

– Ладно, Пьедрасанта, сколько с меня?..

– Подсчитать я подсчитаю, но выпейте еще чего-нибудь, тем более что вы так редко заходите. Разрешите угостить вас на прощание.

– Как говорят ребята, раз вы настаиваете…

Последние слова сопровождались столь большим и громким зевком, что их едва можно было расслышать – огромная пасть распахнулась так, что стали видны все зубы и даже гортань.

– Сейчас дам сдачи. Ваша пятидолларовая, а с вас… Вот получите, счет дружбе не помеха, комендант.

– Бренди, налей-ка мне бренди…

– Двойного?

– Меня этим не напугаешь…

– От пива толстеешь, лучше глоток покрепче…

– Но в такую жару, дружище, в наших краях глоток чего-нибудь покрепче – все равно что глоток адского зелья.

Учитель, рухнувший на скамью, спал лицом к солнцу, по его щекам, носу, губам, лбу ползали мухи, руки бессильно повисли, волосы растрепаны, брюки не застегнуты, туфли не зашнурованы, носки спустились. Когда на лицо ему садился слепень, он вяло взмахивал рукой, налитой свинцом, мотал головой и бормотал:

– Тоба…

– Засажу этого типа в камеру на несколько дней, сразу бросит пить…

– Это было бы превосходно, комендант, ведь он совсем сопьется. Не ест и не спит – день и ночь бродит, и все с одной и той же песней: «Тоба, Тоба»…

Вошел Хуамбо и тут же направился к скамье, на которой бросил якорь учитель.

– Хувентино… Хувентино… – Мулат потряс его за плечо, пытаясь разбудить.

– Тоба… – едва слышно выдохнул пьяный.

– Я пришел за тобой, Хувентино… Хуамбо уведет тебя… Мать – там… Мать вылечит тебя… Окончательно вылечит… Хувентино… Хувентино…

Он оторвал учителя от скамьи и чуть не волоком, с помощью одного из грузчиков, потащил его.

– Мать вылечит его от пьянки, у нее есть гнилая тина. Даст ему этой тины, и он навсегда избавится от порока. Мать знает. Теперь она как тень, тень женщины на земле или под землей, не весит ничего, парит в воздухе, над цветами, в лучах света. Дети-корни ушли, отец ушел, погребен здесь. Мать одинока…

Он потащил учителя через площадь.

– Тоба!.. Тоба!..

На площади раздается детский плач: сегодня крестины. Плач несется над церковной папертью – когда никого на ней нет, она выглядит печально: паперти сооружают для того, чтобы проходило по ним множество людей, от князей церкви до душ неприкаянных, ступали по ним и золотые сандалии, и босые израненные ноги. А сейчас через эту паперть проходила вереница матерей с новорожденными на руках; младенцы пахли материнским молоком, свежевыглаженным бельем и нежностью невысказанных слов, слов, напетых колыбельной на ухо.

– Священник, должно быть, вышел, – заметил Пьедрасанта, – сейчас начнутся крестины.

– Как, кстати, зовут этого священника?

– Феррусихфридо Феху…

– И откуда он с таким имечком появился!..

– Из Комитана-де-лас-Флорес, [97]97
  97. Комитан-да-лас-Флорес – мексиканский городок в штате Чьяпас, неподалеку от гватемальской границы.


[Закрыть]он мексиканец…

– Мексиканец?.. Чудеснейшая рекомендация, а тем более в канун всеобщей забастовки!

– Сеньор комендант, прежде чем вы уйдете, я хотел бы попросить вас об одном одолжении. В ближайшее воскресенье мне хотелось бы устроить здесь танцы. Так дайте, пожалуйста, указание патрулю – не знаю, кто там будет дежурить, – чтобы они не спрашивали у меня разрешения муниципалитета. С алькальдом мы на ножах, и он не даст разрешения даже за плату. Конечно, я мог бы обойтись и без разрешения, пусть танцуют, но так все же спокойнее…

– До воскресенья время еще есть, посмотрим… – сказал комендант и так широко зевнул, что казалось, будто он говорит в воронку. – Ну, ладно, я пойду… Если вам не нужен этот листок, я возьму его с собой… «Всеобщая забастовка»…

– Возьмите, комендант, вам он пригодится.

Представитель власти простился с Пьедрасантой и направился по улице, стараясь держаться теневой стороны, – хотя бы черточка тени, тоненькая, как ресница, – он кивал направо и налево: немногочисленные прохожие – знакомые и незнакомые – спешили снять перед начальством шляпы.

«Не поплачешь – не пососешь», – заметил про себя Пьедрасанта, услышав, как плачут младенцы в церкви. Довольный тем, что удалось ввернуть словечко насчет разрешения, – а танцы всегда приносят выгоду торговле, – лавочник заглянул в парикмахерскую, где уже собрались завсегдатаи, намереваясь сыграть в картишки.

Не успел он переступить порог, как сразу же кто-то обратился к нему:

– Видал, Пьедра, как Зевун отдавал честь направо и налево?..