Текст книги "Глаза погребенных"

Автор книги: Мигель Анхель Астуриас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

XXXVI

Временами казалось, что все то, о чем толковали в эти часы рассвета – уже знойные, изнуряющие, пропитанные влагой, сверкающие светляками и капельками росы, – не имеет никакого смысла. До самой зари шел горячий спор, объявлять или нет забастовку на банановых плантациях. В едва освещенном ранчо битком набились делагаты, прибывшие из далеких лагерей, из усадеб, из поместий, с плантаций Компании. Лиц нельзя было разглядеть. Они скрывались под широкополыми пальмовыми сомбреро. Одни сидели без рубашек, и тела их, усеянные капельками пота, казались стеклянными. Другие были одеты в рубашки или в кожаные куртки с бахромой на рукавах. Лампа, прикрытая полупрозрачным абажуром, отбрасывала свет на стол президиума, покрытый бумагой. На столе – чернильница, стаканы с водой, авторучки, карандаши, сигареты. И руки людей, сидевших в президиуме, – руки усталые, расслабленные или, наоборот, нервные, вздрагивающие, – так непохожи они на руки Табио Сана, неподвижно лежавшие на столе, будто руки статуи. Но вот он шевельнул мизинцами, затем движение передалось и другим пальцам, они судорожно сжались, словно при звуке погремушек ядовитой зеленой змеи – зеленых долларовых банкнот, хруст которых слышался в выступлениях тех, кто открывал огонь против забастовки, уверяя, что Компания, сделав первые уступки, пойдет и на последующие, что она обещала платить еще больше, обещала улучшить условия труда.

– Да, так мне кажется, – убежденно говорил какой-то человек с острым носом, который откинулся на стуле так, что спинка упиралась в бамбуковую стену ранчо, и он чуть ли не полулежал: раскачиваясь на стуле, он потерял равновесие и наверняка хлопнулся бы на пол, если бы вовремя его не поддержал сосед.

– Не пугайтесь, товарищ! – сказал Табио Сан. – То, что случилось сейчас с вами, может случиться и со всеми нами, если мы прислушаемся к вашему мнению, если мы поверим в обещания Компании увеличить заработок. Обещания, данные просто так, без поддержки со стороны профсоюзов, подобны бамбуку, из которого сооружены стены этого ранчо. Лианы, которые его поддерживают, могут сгнить, и стволы бамбука распадутся, важно вовремя их укрепить – это в наших интересах, а в интересах Компании – окончательно сорвать забастовку. Их обещания увеличить заработок повиснут в воздухе, как этот бамбук без креплений. Естественно, при первом самом легком ударе все рухнет. Поэтому я настаиваю, чтобы мы ни в коем случае не шли на соглашения с Компанией, какими бы посулами она нас ни покупала, пусть это будет обещание прибавить жалованье или улучшить условия труда. Каждому понятно, что Компания предпринимает все это, чтобы подорвать наше единство, не дать нам организовать профсоюз. Профсоюз – это значит коллективный контракт, социальное обеспечение, оплаченный отпуск, пособия…

– Предположим, что все будет так, – настаивал остроносый, – однако нам следует согласиться на увеличение заработка, принять этот великодушный жест. (Слова «великодушный жест» вызвали бурный протест присутствовавших…) Хорошо, я снимаю это определение «великодушный жест». Но нужно согласиться на прибавку, а уже потом, когда пройдет какое-то время, организуем профсоюз.

– Это будет означать, – живо откликнулся Сан, – что мы построим ранчо из бамбука без прочных креплений, и все рухнет на нашу голову…

Слова Сансура вызвали одобрение Старателей – в эту группу входили грузчики бананов, самые горячие сторонники забастовки и самые решительные люди, потому что – как они сами говорили – тот, кто стоит ниже всех, должен подняться всех выше.

– Нет, товарищи делегаты, – продолжал Сансур, – принять эти подачки до организации профсоюза означало бы одно – кусок хлеба сегодня и голод завтра. Вопрос о прибавках Компания должна обсудить с законными представителями профсоюза, который будет организован нами. Это первое условие. Еще в начале нашего собрания я предупреждал и сейчас снова повторяю, что сегодня нам нет необходимости обсуждать вопрос – объявлять или не объявлять забастовку, принимать или не принимать предложения Компании. Наша первостепенная задача – организация профсоюза, который впредь будет нашим законным представителем. Как только мы покончим с этим, будем обсуждать вопрос о прибавках, а также и о том, какие требования будем выдвигать во время забастовки. Я надеюсь, что все согласны с моим предложением по повестке дня.

Хотя среди собравшихся пронесся гул одобрения, однако несколько человек встали и заявили, что они требуют прежде всего обсудить вопрос о забастовке и прибавках. Некоторые даже хотели покинуть собрание.

– Успокойтесь! Успокойтесь! Спокойнее, друзья! – послышались голоса.

– Разрешите мне сказать… послушайте… выслушайте меня.

– Нечего его слушать! Пусть заткнется!

– Потише! Послушаем, что он скажет! – подбадривали какого-то человека, который, подняв руку, настойчиво просил слова; это был высокий широкоплечий крестьянин.

Он закричал:

– Тише!.. Тише, товарищи! Тише!.. – И как только воцарилось спокойствие, он произнес: – Среди нас находится один человек. Хоть он и молод, но голос его силен!

И когда шум окончательно затих, поднялся другой оратор.

– Давай, товарищ, закати-ка речь!

– Что за чертовщина! – послышался голос из задних рядов. – У него даже что-то там написано.

– Товарищи, вот эта бумага, – и он поднял руку с каким-то листком, – вам лучше меня расскажет о том, что происходит в столице, где уже объявлена забастовка. Я получил письмо. Мне привез его мой родственник, который находится сейчас здесь рядом со мной, – и он похлопал по плечу человека в ковбойской шляпе: – Он только что приехал. В столице ждут, что мы их поддержим, проявим солидарность. Они надеются, что мы займем твердую позицию, а то Компания вот такими мелкими уступками будет водить нас за нос…

– Ого! А как же прибавочки? Они нам обещают больше, чем мы просили!

– Это даже не уступки – нам просто показали палец, намазанный медом, чтобы мы заткнулись. Как бы не так! Люди в столице, которые живут, конечно, лучше нас, уже объявили забастовку! Спрашивается, почему там объявлена забастовка? Почему закрылось все – торговля, банки, школы, госпитали?

– Из-за политики! – снова закричал кто-то из задних рядов; нельзя было разобрать, кто это кричит, он стоял у бамбуковой стены ранчо, сквозь щели которой проникали лучи дневного света… «Совсем как через решетки вечной тюрьмы крестьянской нищеты», – подумал Табио Сан, к которому вернулось самообладание, его руки лежали спокойно и неподвижно на столе.

– Об этом здесь не говорится! – закричал человек с бумагой. – Забастовку объявили из-за того, что выкинули на улицу каких-то школьных учителей и каких-то санитарок несправедливо уволили!

– Для забастовки годятся любые предлоги!

– Кто это там яду подливает? – раздался чей-то глухой голос.

– Этого мерзавца, видать, гринго подкупили!

– Росо Контрерас?

– Известно, он, кто же еще?..

– Но в письме дальше говорится…

– Бумага все стерпит! – настаивал Росо Контрерас.

– В письме говорится, что столица стала пустыней, нет автомашин, нет людей, все пусто, нет газет, городу грозит остаться без света и без воды…

– И все это из-за каких-то санитарок и учителей. Смех, право, разбирает! – вмешался седоватый, стриженный под машинку, человек, стоявший рядом с Росо Контрерасом; кое-кто заметил, как Контрерас подтолкнул его локтем, как бы напоминая, что пора выступать.

– Не только из-за этого! – сделал шаг вперед человек, привезший письмо. – Я сам приехал из столицы, сейчас там требуют, чтобы правительство изменило свою политику, сменило…

Старик хотел было продолжать, но у него пересохло во рту. Кто-то подал реплику:

– Откашляйся сначала, дядя!

– Я думаю, что если мы начнем здесь забастовку ради того, чтобы поддержать их, значит, мы будем таскать для кого-то каштаны из огня. У меня семья, дети, внуки, всем им нужно что-то есть, а что я им дам, если будет объявлена забастовка? Все остановится, и мы останемся без денег. Ребячество все это! – Он взглянул на юношу, державшего письмо в руках. – Нас хотят втравить в заваруху, которая нам ничего не даст. Вот вам мое последнее слово: соглашаемся на прибавки, и все тут.

– Мне кажется, уже поздно, – вмешался один из делегатов, сидевших за столом.

– Поздно?.. Скорее еще слишком рано! – Эти слова вызвали бурный смех.

– Ладно, – продолжал делегат, – рано или поздно, это все равно. Я хотел предложить вам – давайте спросим Чуса Марина, который пока что ничего не сказал, непонятно, согласен он или нет…

Все обернулись к тому, чье имя было названо. Чус Марин встал.

– Товарищи… – сказал он и замолчал, как бы обдумывая свои слова и медленно перебирая огромными волосатыми руками пальмовое сомбреро. – Я думаю, что мы забываем об одном. Мы здесь, в Тикисате, в долгу перед теми, кто выступал в Барриосе и в Бананере, когда столько портовиков погибло под пулями, прямо в порту или в море, в зубах акул. Я вовсе не хочу сказать, что мы вели себя как трусы, это было бы неправдой; все дело в том, что нет у нас организованности, нет активной, действующей силы. Потому-то мы и в долгу перед нашими товарищами. И я прошу, чтобы те, кто председательствует на этом собрании, были бы назначены временным руководством профсоюза трудящихся Тикисате…

Его слова были встречены аплодисментами.

– И, кроме того, прошу, чтобы сейчас же здесь был составлен акт о том, что согласно нашему желанию основывается профсоюз трудящихся Тикисате. Все мы, присутствующие здесь, его подпишем. А на протяжении ближайших трех дней его подпишут и остальные как члены-основатели…

– Очень хорошо… Здорово!..

– И чтобы руководство нашего профсоюза… – люди поднялись со своих мест, а те, кто стоял, подошли ближе к столу президиума, – дало клятву, пусть поклянется перед нами…

Даже те, кто не был сторонником забастовки, согласились с предложением Чуса Марина; его поддержали и те, кто, видимо, выполнял здесь полученные где-то задания, а также и те, кто опасался «пустых» дней – когда никто не заработает денег для себя и своих семейств, – теперь они почувствовали, что опасность отдаляется. Они соглашались на все – только бы не обсуждать и не принимать решений насчет забастовки…

После того как члены нового руководства дали клятву, Чуса Марина попросили написать текст акта об организации профсоюза, и этот документ был подписан всеми. А затем – солнце уже поднялось достаточно высоко и в эту пору невольно испытываешь что-то похожее на стыд из-за того, что ты встретил наступление нового дня, не сомкнув глаз ночью, – все приняли решение собраться попозже, чтобы обсудить вопрос о забастовке.

– Как так о забастовке? Не опережайте событий, товарищи! – обрушился Росо Контрерас на Чуса Марина. – Не забегайте вперед, товарищи! – обратился он ко всем, кто, подписав акт, еще стоял рядом с Чусито, поздравляя его, дружески похлопывая по спине. – Нечего спорить насчет забастовки, пока мы не разрешим вопрос, примем мы или не примем прибавку, обещанную Компанией!

Табио Сан решил не дать ему говорить. «Предатель, – мелькнула у него мысль, – никогда не думал, что так скоро придется пустить в ход кулаки!..»

– Поскольку профсоюз трудящихся Тикисате уже основан, то излишне болтать о прибавках, тем более Компания выдвигала первым условием, что мы не должны создавать никаких организаций. А теперь это дело уже решено. Вместе с солнцем сегодня утром у нас родился свой профсоюз…

Росо Контрерас только сейчас понял, что его карта бита, однако все еще не мог успокоиться.

– Товарищ, конечно, прав… – И не без задней мысли он добавил: – Однако это никоим образом не лишает нас возможности обратиться к Компании с просьбой, чтобы она отменила это свое условие и ввела прибавку, тогда нам не придется идти на забастовку.

– Действительно, – ответил ему Сан, – мы будем настаивать на прибавке. Это одно из основных наших требований. Но прибавка не как благодеяние, а при условии… при условии, что ничего иного мы не хотим! Им придется сделать нам уступки, согласиться на прибавку. Право – на нашей стороне. Однако нам надо выиграть больше, и последнее слово не за Компанией. С нынешнего дня мы будем говорить с ней как равный с равным. Мы уже не какие-то бедняки-одиночки, действующие разрозненно, каждый, кто как сможет, а могущественное профсоюзное объединение, и вопрос ныне ставится так: либо Компания удовлетворит наши законные требования, либо мы объявляем забастовку.

Слова Табио Сана вызвали оживление. Не всем по душе была мысль о забастовке. Еще свежи в памяти воспоминания о том, чем закончились забастовки в Бананере – пулеметными очередями!.. Было ясно и то, какие последствия вызовет забастовка: будут страдать жены и матери, невинные дети – им нечего будет есть, а мужчинам придется бродить без работы.

Неожиданно, когда обстановка уже изрядно накалилась, появились братья Самуэли – Самуэлон, Самуэль и Самуэлито. Они размахивали руками и звали тех, кто уже вышел из ранчо, потягиваясь и зевая. Они кричали, что принесли важные вести.

– Товарищи, – заговорил Самуэлон, – мы пришли издалека, шли всю ночь. Нам нужно было отыскать одного человечка и срочно получить у него очень важную бумагу. Из Бананеры сообщают… сейчас я вам скажу. Нам предлагают послезавтра в ноль часов объявить забастовку на всех плантациях «Тропикаль платанеры». Это будет забастовка в поддержку наших требований и вместе с тем – в поддержку той забастовки, которую объявили в столице студенты, врачи, шоферы, учителя, судьи и торговцы… Там уже закрыто все, даже кинотеатры, мало кого встретишь на улице…

Росо Контрерас вылил на них ушат холодной воды:

– Как это чудесно! В Бананере, видать, не дураки, хотят притянуть нас к себе. А для такого воздушного змея у нас и бечевки нет. Во всяком случае, те, кто послал меня сюда своим представителем, заявили, что если забастовку объявят по какому-нибудь другому поводу, а не из-за жалованья, то они вначале должны будут обсудить…

– Точно такое же предупреждение было сделано и мне. Поэтому я лучше уйду, пока не поздно, – вмешался Симилиано Кой. – Здесь такую забастовку, как хотят в Бананере, провести не удастся – ни к чему хорошему она не приведет, шуму наделать можно, а того, что хотим – не добьемся. Надо выиграть время…

– Чепуха!

– Старушечья болтовня!

– Ты хочешь сказать – дать время Компании, не так ли?

– Дать время пиявке, чтобы высосала из нас побольше крови!

– Дайте объяснить!.. – повысил голос Симилиано Кой, откашливаясь и прочищая горло.

– Тише, товарищи, каждый имеет право высказаться!

– Надо послушать! Пусть говорят!

– Заткнитесь! Что, за чертовщина! Дайте ему сказать. Говори! Валяй!

– То, что я хотел сказать, не чепуха, как мне заявили вот эти… – указал Кой на группу Старателей, которые сначала не стеснялись выражать свое возмущение и требовали не давать ему слова, а теперь, после того, как их призвали к порядку, выжидательно молчали. – То, что я хотел сказать, лучше сказать сейчас, пока не раздался выстрел и пуля не вылетела не через ствол, а в обратную сторону… – Он смолк, проглотил слюну, поморгал, оглянулся, будто разыскивая когото и ожидая подсказки, и, наконец, вымолвил: – Я хотел сказать, товарищ, я не против этой забастовки, которую нам предлагает «Платанера»… – У Старателей его слова вызвали вздох облегчения. – Вот что я хотел сказать, а точнее, пояснить. Чтобы вышла у нас эта самая забастовка, есть два пути: либо нам дадут какое-то время, чтобы мы могли потолковать с людьми, либо надо будет собрать всех рабочих на большой совет, и пусть они сами решают, что делать.

Со всех сторон раздались голоса:

– Он, может, и прав!

– Хоть и конопат, да умом богат!

– А рожа что рогожа!

– Может, трахнули из-за угла мешком?

– Хорош господь бог тогда, когда не выступает против забастовки! – закричал кто-то из Старателей.

– Подожди, подожди! Вот он тоже объявит забастовку!

– А он уже объявил… после того как мир сотворил… Сейчас небо и земля сами по себе, но и они, чего доброго, объявят забастовку, тогда это уже будет день Страшного суда!

Табио Сан постучал ладонью по столу – сосновой доске на четырех ножках – требуя, чтобы не отвлекались и прекратили обсуждать предложение этого…

– Симилиано Коя, – выкрикнул свое имя выступавший, который стоял между Росо Контрерасом с его сторонниками и Старателями, горевшими желанием немедля здесь же объявить забастовку.

Тут попросил слово Самуэлито.

– Как товарищ Кой здесь сказал, делегаты уполномочены лишь на то, чтобы объявить забастовку, требуя повышения заработка…

– Не все! – предупредили Старатели.

– Хорошо, большинство, – продолжал Самуэлито, – но, я думаю, нам выгоднее выиграть время…

– То же самое и я хотел сказать: выиграть время… Я так, простите, и сказал, дать время времени…

Однако никто не слушал разъяснений Коя, а Самуэлито продолжал:

– Самое выгодное для нас – выиграть время. Пусть сегодня же утром присутствующие здесь делегаты переговорят с теми, кто их послал, и тогда можно готовить собрание рабочих, общее собрание. Надо будет собраться завтра до объявления забастовки. Сегодняшний день уже наступил – день, когда товарищи из Бананеры предложили нам начать обсуждение. Собрание можно провести на Песках Старателя…

– Старателей! – послышались голоса.

– Так что же, значит, идти у чужих на поводу?

– И для чьей пользы?

– Только не для моей!

– Ну и бессовестный народ пошел!

– Торгуются, как проститутки!

– Ты за что меня обозвал бессовестным?

– Поделом! Я же, по-твоему, торгуюсь!

– Заткнись… б…бананом!

– Попробуй сам!

– Что у тебя из глотки торчит?

– Ах, вот ты как!..

Крики переходили в ругань, страсти разгорались.

Самуэлито все же заставил себя выслушать, несмотря на шум и гам. А Старатели предложили сейчас же объявить забастовку, опережая рабочих Бананеры.

– Нечего спешить, – вмешался Самуэлито, – мы не пари разыгрываем, здесь дело серьезное, а то потом придется в затылке чесать!

Его поддержал Самуэль.

– Да, как уже сказал мой брат, не все уполномочены сегодня же дать ответ товарищам из Бананеры… – Его прервали восторженные крики, приветствовавшие героических рабочих Бананеры. – Но поскольку это дело не шуточное, то завтра мы, все рабочие Тикисате, сможем собраться и уже окончательно – без всякой сумятицы – решить, идем мы на забастовку вместе с рабочими Бананеры или не идем. Итак, завтра мы должны ответить: да или нет. По-мужски ответить.

– Конечно, да!.. Конечно, да!.. Так и будет!.. Так и будет!.. – отовсюду неслись возбужденные крики.

В конце концов решили на следующий день провести собрание на Песках Старателей.

Один из Старателей подошел к столу, спиной к которому стоял Табио Сан, – он о чем-то говорил с Флориндо Кеем.

Обернувшись, Табио Сан лицом к лицу встретился со старым Старателем.

– Вы, конечно, уже забыли, как меня зовут – Эфраин Сальватьерра, [148]148
  148. Сальватьерра – имя, как бы составленное из двух слов – salvar (спасать) и tierra (земля), и означает, следовательно, «Спаситель земли».


[Закрыть]и, быть может, не помните, что мы когда-то работали вместе. Тогда вы выглядели по-другому, лицо совсем другое, не узнать. Как поживаете?

– Хорошо, сеньор Эфраин, вот снова здесь…

– Я, быть может, и последний человек, но решимости у меня по-прежнему много, и мне, например, не очень-то нравится, что вас называют Сан, с нас уже хватает дяди Сэма… – Он засмеялся, синеватые губы раздвинулись, обнажив крепкие белые зубы. – Лучше, если мы будем называть вас Сансур, так точнее, верно?

– Во всяком случае, я – это я.

– Оно, конечно, по имени зовут даже святых, и мне думается, что Сан не звучит, лучше Сансур, похоже на Санто дель Сур… [149]149
  149. Santo del Sur (исп.) – святой Юга.


[Закрыть]Вот я заставил замолчать одного типа, он бродил тут, вынюхивал да выведывал, кто вы такой – рабочий или агитатор. Сукин сын, я ему сказал, чего ты хочешь, этот человек вместе с нами здесь работал, вместе с нами вырубал заросли, сеял на своей делянке, собирал урожай – маис и бобы [150]150
  150. …собирал урожай – маис и бобы… – Индейцы майя были великолепными агрономами. Они, в частности, изобрели систему смешанного засеивания участка разными культурами – маисом и фасолью, что резко повышало урожайность. Интересно, что такая система по достоинству была оценена академиком Н. И. Вавиловым.


[Закрыть]– себе на пропитание, а потом исчез, как все, и вернулся, как все возвращается – подобно имбирному корню. Все улетучивается – подобно запаху тамаринда! [151]151
  151. Тамаринд – дерево с плодами, покрытыми кожурой, похожей на скорлупу, и кисло-сладкой мякотью.


[Закрыть]

Очень немногих слов было достаточно Табио Сану, чтобы вспомнить былые времена, когда он – с лицом, измененным под воздействием ядовитого кактуса, – бродил по этим плантациям. Горячо обнял он Сальватьерру – еще крепкого старика, костлявого и жилистого, с такой черной кожей, будто обуглилась она под солнцем, и с белой бородой, мягкой-мягкой, – в нем было что-то от Пополуки и что-то от Кайэтано Дуэнде.

Подошел Флориндо Кей и прервал его воспоминания. Однако Табио Сан не дал ему и слова вымолвить, поспешил высказать свою мысль:

– Нужно бросить в работу наших людей, не теряя ни минуты. Я почти уверен в том, что Компания попытается обезглавить наше движение и увеличит заработки, не поскупится на туманные обещания кое-каких улучшений, об этом уже поговаривают. Компанию, видно, не смущает то, что наш профсоюз уже образован. Если это случится, Флориндо, мой дорогой Флориндо, то мы проиграем. Будет очень трудно вовлечь людей в забастовку солидарности с рабочими Бананеры, со студентами, учителями, со всей страной, вступающей на путь всеобщей забастовки!.. – Он замолчал – они удалялись от ранчо, в котором проходило собрание, продолжавшееся до наступления дня, – уже пора было вернуться в свое убежище, в другое ранчо, не меньшее, но более спокойное, с бородатой крышей, свисающей до земли, с зарослями бурьяна вокруг. – Свобода, Флориндо, имеет более притягательную силу, чем хлеб! Я как-то никогда раньше этого так не ощущал! За свободу поднимаются даже камни, а бастовать из-за хлеба – кое-кого еще берут сомнения.

– Здесь был… – произнес Флориндо, следовавший за Сансуром, когда тот уже наклонил голову, чтобы войти в ранчо, служившее ему убежищем. – Искал тут тебя… – Сан бросился в гамак, будто камень в колодец. – Искал тут тебя товарищ Паулино Белее с вестями от Росы Гавидиа…

– От Малены? – Табио Сан широко раскрыл глаза, ему даже показалось, что под его тяжестью гамак прорвался, и, вместо того чтобы погрузиться в сон, он покатился куда-то в пустоту.

Табио Сан схватил Флориндо за руку – столь сильным было ощущение, что он падает, и, пристально глядя в лицо друга, повторил:

– Вести от Малены?..

– Да…

– Как же он их получил? Ведь место, где скрывается Малена, засекречено?

– Нет, она уже не скрывается…

– Ее раскрыли?

– Она…

– Она сдалась?

– Нет, она вышла из подполья и теперь участвует в борьбе на улицах.

Сансур зажмурил глаза, опять раскрыл, поискал взглядом друга, который сжал его руки, как бы воодушевляя и подбадривая его.

– Так я и знал… – Он тяжело вздохнул, будто вез на своих плечах гору. – Сердце меня не обмануло…

– Велес рассказывает, что Малена выступила с великолепнейшей речью, очень мужественной. На студенческом митинге она требовала голову Зверя…

– Голову или отставку? – спросил Сан.

– Нет, она, видимо, решила, что мало отставки… Голову! – и уже совсем тихо, увидев, что Табио опять рухнул в гамак, Флориндо повторил: – Лишь один бог знает, почему лягушки сидят под камнями! Лишь бог знает, почему сирены плавают в глубинах моря!.. Лишь бог знает, для чего женщины созданы…

Раскачиваясь в гамаке, забыв о самом себе, о собственной тяжести и о тяжести собственных мыслей, Табио Сан нервно сжимал пальцы и молчал, словно потерял дар речи, словно его ударили по голове. Ему казалось, что он рухнул с высоты. «Наконец!..» – повторял он про себя, с трудом переводя дыхание. Временами он вглядывался в окружающие предметы, временами перед ним возникал образ Малены, которая поднялась на баррикаду во фригийском колпаке с белоголубым знаменем – национальным знаменем Гватемалы – и требует громким голосом – могучим, как камни Серропома, – голову тирана. Сердце едва не вырывалось из груди. А память восстанавливала прошлое – ту ночь, когда, стоя спиной к книгам в библиотеке школы, Малена плакала и была подобна изваянию на носу древнего корабля, которое плачет брызгами волн; в ту ночь она, показав ему свой дневник, просила его уйти, покинуть ее. И вот в той же позе она представилась ему на баррикаде – только она не плачет, она требует отмщения; волосы развеваются, как пламя горящих факелов; во весь голос она требует: го-о-о-лову тирана! Глаза ее устремлены в вечность, туника и покрывало каскадами ниспадают к обнаженным ногам, обутым в сандалии, – совсем греческая богиня! Сердце билось все сильнее и сильнее, и в глазах его исчезало видение Малены-мстительницы; он чувствовал, как цепенеет его тело, как тревога за судьбу скромной учительницы из Серропома все сильнее охватывает его. Просить голову тирана, когда другие лишь требуют его отставки. Почему же голову? Почему эта сельская Саломея – строгий костюм, туфли на низком каблуке, мужские наручные часы, походка классной дамы, – почему эта плебейка посягает на коронованную голову? Его меловые зубы блеснули, как будто он пытался выжать улыбку на встревоженном лице; да, он усмехнулся, представив себе облик Mалены-директрисы, и тут же подумал о своем, не менее смешном и не менее жалком виде – не похож ли он сейчас на беспомощную рыбешку, запутавшуюся в сетях, – в этом гамаке, подвешенном на кольцах в ранчо, – рыбешка бьется в золотых лучах солнца. Вернуться в столицу? Это было бы всего благоразумнее. Защитить Малену. Это самое малое из того, что он мог сделать. Бежать в столицу. Но что мог сделать он, когда голова его оценена властями. Если он еще и жив, то только потому, что товарищи заботливо его охраняют. Сказать им, что он отправляется на помощь Росе Гавидиа? Ему, конечно, ответят, что девушка может действовать сама по себе, а если не сможет, тем хуже для нее… Он ворочался в гамаке, а мысли не давали покоя, слова текли одно за другим: «Что ты думаешь, ты, горе-Марат? Почему ты считаешь, что Малена поступает безрассудно, требуя голову Зверя,не довольствуясь его отставкой? Разве это не компенсация за твою голову? Разве не требовал он, чтобы тебе отрубили голову и принесли ее, окровавленную, мертвую, на золотом блюде, которое ему подарило его Зеленое Святейшество? Разве он не требовал, чтобы отдельно ему поднесли в бокале с солью, лимоном, перцем и кетчупом твои глаза, чтобы он мог выпить их, как два сырых яйца?»

Сан резко перевернулся в гамаке. Что можно сделать, как помочь ей, защитить ее? «Защитить ее… ты защитишь ее… ты?., ты?..» Он остро ощутил тишину. Мелькнула мысль: «В конце концов… в конце концов… ничего!..» Ничего он не может сделать, ничем не может помочь, и, кроме того, нельзя покинуть свой боевой пост, когда на карту поставлена всеобщая забастовка на плантациях «Тропикаль платанеры»! Поддержит или не поддержит Тикисате стачку, которую объявят рабочие Бананеры в ноль часов следующего дня? Можно ли рассчитывать, что поддержат, пока рабочие не организованы, пока не пробудилось еще их классовое самосознание, тем более что Компания, несмотря на наличие рабочего профсоюза, будет и впредь предлагать повышение заработков, улучшение условий труда. Остается одно – действовать быстро. Если не удастся начать всеобщую забастовку – тогда надо поставить вопрос о символической стачке – двенадцатичасовой, двадцатичетырехчасовой или сорокавосьмичасовой, по возможности дольше, хотя и в этом случае Компания может одержать победу; ее план прост – убить в зародыше профсоюзное движение.

А… если откажутся?.. Если рабочие откажутся поддержать символическую стачку, чтобы не потерять обещанных Компанией прибавок?..

Он вылез из гамака, моментально забыв о Малене, – его охватило какое-то тяжелое предчувствие, – и пошел искать Кея. Тот занимался приготовлением завтрака – он подлил чуть-чуть холодной воды в кипящий кофе, чтобы скорее отстоялся, потом выложил на стол сахар, кусочки хлеба, ломтики свежего сыра и ветчины. Оба были поглощены своими мыслями и долго молчали, прежде чем сделать первый глоток.

– Вот дьявол! – воскликнул Кей, чуть было не выплюнув горячую жидкость, и быстро втянул в себя воздух, словно желая остудить язык.

Табио Сан заговорил о своих опасениях по поводу всеобщей забастовки: потерпеть поражение – худшее из всего, что может произойти, и в силу этого следовало бы призвать рабочих к молниеносной стачке, к стачке всего на несколько часов.

– В таком случае я смог бы поехать…

Казалось, вместе с хлебом и ветчиной он хотел разжевать и проглотить свои слова. Кей сразу же понял, что Табио Сан, конечно, хочет ехать из-за Малены, но ничего не сказал – ему было ясно, что любые его доводы были бы бесполезны. Табио Сан пытался найти выход из положения: долг заставлял его оставаться здесь, а любовь звала лететь, лететь на помощь той, которая бросала вызов на баррикадах столицы… Там решалась ее судьба… Что мог сделать Табио Сан, когда решалась и их общая судьба, судьба всех – все они захвачены потоком и каждый предоставлен самому себе.

– Надо будет еще хорошенько все продумать, все изучить и быть наготове, когда загудит сирена. Мне кажется, что это чрезвычайно важно, – говорил Кей, проглотив кусок. (Сколько мыслей исчезло вместе с этим кусочком сыра, с этим кусочком хлеба, с этим глотком кофе!) Он не показал вида, что ему понятна внутренняя борьба, происходящая в сердце друга. – Действительно, важно… важно обсудить проблему символической стачки, забастовки на двенадцать часов, на двадцать четыре или на сорок восемь часов…

– Об этом и я думаю, – подхватил Сан, пытаясь освободиться от своей тревоги, от мыслей о Малене. Он видел, как она выходит из маленькой лачуги в предместье углежогов, где он покинул ее с Худаситой, как она спешит на студенческие собрания, на демонстрации, на баррикады.

– Несомненно… – послышался голос Кея, который искоса поглядывал на Октавио Сансура, Хуана Пабло Мондрагона, этого бунтаря, заговорщика, революционера-подпольщика, человека, всегда находившегося на передовой, на самом опасном участке борьбы. – Несомненно, товарищ, мы уже не можем выжидать и не можем прибегать к тактике отхода. А в конце концов, разве не подобной тактикой определялась бы символическая стачка? У нас нет другого выхода, кроме всеобщей забастовки. Сегодня и завтра мы должны мобилизовать всех, кто может нам в этом помочь.

Сан поднялся с места.

– Есть ли какая-нибудь возможность разузнать о Малене?.. – Сколько чувства было в его голосе, когда он произнес ее имя!

– Прямой – нет… – Встал и Флориндо и, подойдя к Табио Сану, дружески похлопал его по плечу. – И будет лучше, если… pas de nouvelles… [152]152
  152. Никаких новостей… (фр.).


[Закрыть]Тебе не кажется?..

Табио Сан не отвечал. Гамак, пот, мошки, зубочистка…

Надо подождать товарищей и обсудить с ними план действий.

Бесполезно раскачиваться в гамаке, все равно не чувствуешь никакой свежести. Скрип колец гамака выводил его из себя. А тут еще привязывались надоедливые мошки, липли к лицу.

– Надо поскорее достать радиоприемник, – сказал Табио Сан, расправляясь с очередной мошкой, впившейся ему в шею.