Текст книги "Каролин и Каро"
Автор книги: Мэри Шелдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Каро чуть не расплакалась от восторга. Это напоминало ей стихотворение, которое она однажды читала вслух перед классом на уроке английской литературы, – “Смерть юного атлета”.
В стихотворении спортсмена увенчали лавровым венком, и Каро решила сделать то же самое для Брайана. Весь вечер она провела, скрепляя проволокой листья ивы и покрывая их золотой краской.
– Ты заинтриговала меня. Что это ты делаешь? – спросила Зоэ, войдя в комнату дочери и увидев царивший в ней беспорядок. – Может, объяснишь?
Каро отрицательно мотнула головой.
Вначале она хотела тайком положить венок на парту Брайана, но потом передумала. Время пришло, и она лично подарит его.
В понедельник Каро подошла к Брайану, когда тот собирал свою сумку.
– Я сделала это для тебя, – произнесла Каро, опуская на голову мальчика самодельный венок. – В Древней Греции таким увенчивали героев и победителей.
Она сразу поняла, что ему невдомек, о чем она толкует, но подарок ему понравился.
– Что ж, спасибо, – сказал он. – Отлично сделанная штучка.
Они вместе спустились в холл.
– А ведь ты одна из тех, кто был в телевизоре, да? – спросил он.
Она кивнула.
– Вот это здорово!
И он расплылся в улыбке.
И такой же улыбкой Брайан встретил ее, когда она появилась на следующий день в школьной столовой, а позже смотрел ей вслед, улыбаясь, после того, как всех распустили по домам.
На следующее утро они уже обсуждали уроки и весело болтали.
В четверг Брайан подошел к Каро, когда та копалась в своем шкафчике.
– Эй, – окликнул он ее. – Если завтра вечером ты свободна, может быть, мы сходим куда-нибудь?
Каро ощутила бурный поток крови, прилившей к голове, шум в ушах и собственный голос, прозвучавший как бы откуда-то со стороны:
– Неплохая идея.
Придя домой из школы в пятницу, Каро совершила все то, чему подвергают себя девочки из прочитанных ею книг и виденных фильмов перед свиданием. Маникюр, чистые волосы, немного косметики и духов – все, что нужно.
– Объясни, что происходит? – поинтересовалась мать.
– У меня свидание.
– Это ясно. У меня тоже. Будь осторожна. Если что, пускай в ход коготки.
– Я так и сделаю.
Затем последовало короткое обсуждение того, кому придется выключать свет на крыльце, то есть кто последним явится спать под родную крышу. Каро почувствовала свое равенство с матерью.
Наконец наступил ответственный момент – выбор подходящего наряда. Каро остановилась на голубом платье, недавно купленном, – под цвет рубашек Брайана.
Она ждала Брайана возле дома, не желая, чтобы он вошел и встретился с Зоэ. В четверть восьмого подкатил его зеленый “Фольксваген”.
– Эй, – позвал Брайан девочку. – Я просто умираю от голода. Поехали куда-нибудь перекусить.
Они направились в Вествуд. Каро смотрела на руки Брайана, сжимающие руль, и представляла, как он легко и бережно обнимет ее.
Они поужинали в “Макдоналдсе”. Каро слишком нервничала, чтобы проглотить хотя бы кусочек, и пила только воду, пока Брайан жевал свой гамбургер и жареную картошку. Они немного поговорили о школе и об учителях, но, собственно, настоящей беседы не получилось. Ни ей, ни ему, как выяснилось, сказать друг другу было нечего.
Покончив с едой, Брайан отставил поднос и ухмыльнулся, глядя на Каро: s
– Ну, что будем делать дальше?
Пришлось отправиться в кино. Фильм начинался в восемь, а она обещала матери быть дома не позже половины десятого, но в данный момент вспоминать об этом не хотелось.
– Люблю сидеть подальше от экрана.
Они уселись на красные кресла в самом дальнем углу зала. Мгновенно, как только верхний свет стал меркнуть, Брайан забрал руку Каро в свои ладони. Она почувствовала его тепло. Это было странное и восхитительное ощущение. Внезапно лицо Брайана оказалось совсем рядом, губы прижались к ее губам, а язык очутился у нее во рту и стал там двигаться.
Каро замерла. Чувствовать его язык во рту было неприятно. Не этого она ожидала.
Но Брайан не останавливался. Одной рукой он сжал ее грудь, другая вытворяла что-то под задранным подолом платья. Орудуя обеими руками, он издал слабый стон. Каро не знала, что делать. Она отталкивала его, но тут же его руки возвращались обратно.
– Брайан… – шептала она беспомощно. – Брайан, подожди.
Его рука замерла.
– Я хочу кое-что спросить… Ты… ты любишь меня?
– Конечно. Точно, я тебе говорю.
– Правда?
– Ну конечно.
Каро вздохнула с облегчением.
– И я тебя люблю.
Дальше все было прекрасно. С закрытыми глазами Каро его поцеловала.
Они молча вышли из кинотеатра. Молча сели в машину. И всю обратную дорогу не проронили ни слова.
Возле дверей стояла Зоэ.
– Ты обещала вернуться в половине десятого, а сейчас почти одиннадцать.
– Прости.
– Ты не представляешь, как я волновалась!
– Такое больше не повторится, – Каро обняла мать. – Я обещаю!
В отличие от дочери Зоэ знала, что услышит это еще не раз.
Наутро Каро решила одеться в то же самое, хоть и чуть помятое, нарядное голубое платье, что было на ней при свидании с Брайаном.
На пороге школы ее уже поджидала группа девочек, и возглавлявшая их Минди Петерс начала:
– Слышала, вы с Брайаном повеселились вчера в кинотеатре.
– Да уж, очень повеселились, как сказал Брайан, – вступила другая одноклассница.
– Эй, Каро, может, на следующей неделе пойдешь со мной посмотреть “Французского связного”? – Прыщавый парень изобразил нечто вроде поцелуя.
Все начали хохотать. Минди обняла за плечи подружек:
– Идемте девочки, здесь как-то грязно.
Лицо Каро полыхало огнем, вокруг слышался свист, хохот и аплодисменты.
Брайан сидел, уткнувшись в книгу, и даже не взглянул на Каро.
Не выдержав, она отпросилась в туалет. Ее долго тошнило. Потом она позвонила Зоэ и попросила забрать домой.
– Что случилось? Объясни, – настаивала Зоэ, но Каро тупо молчала.
Едва переступив порог, она пулей пролетела в свою комнату, заперлась и дрожащими руками сдернула с себя голубое платье. На подоле кто-то написал: Шлюха.
Каро бросила платье в раковину, пустила воду и стала яростно тереть его мылом до волдырей на коже, но дьявольская отметина не отстирывалась.
Каро вернулась из школы, бросила книги на диван и заперлась в своей комнате. Надев ночную рубашку, она поставила на проигрыватель “Песни из Камелота”, выключила свет и растянулась на кровати. Снова и снова она слушала этот альбом.
Это началось в январе. Сейчас уже март. Каро понимала, что уже ничего не изменить. Даже не стоит пробовать. Школа кошмарна, каждый знает, что она шлюха. Брайан – последний мерзавец. Жизнь просто невыносима.
– Я ненавижу тебя, – твердила она, уткнувшись лицом в подушку.
И только когда она лежала вот так в темноте, слушая “Песни из Камелота”, боль немного отступала.
Вернувшись домой, Каро встретила мать, стоящую в проеме двери.
– Мне все это надоело. С меня хватит! – заявила Зоэ. – Хватит с меня твоих выходок и переживаний! Мне противно видеть каждый вечер привидение, шастающее по дому в ночной рубашке, и слышать до трех ночи одну и ту же дурацкую пластинку с жалкими песнями. Послушай меня, юная леди. – Зоэ ткнула пальцем в грудь дочери и сама при этом слегка пошатнулась. Каро догадалась, что мать выпила. – Ты снова начинаешь работать!
– О чем ты говоришь?
– О том, что тебе пора вновь показаться зрителям.
Душа Каро как бы раздвоилась. Одна половина исполнилась злобы к Зоэ, другая радостно замерла.
– Ты что, спятила? – зло ответила девочка. – Я никогда не соглашусь больше кривляться перед камерой. И раньше я этого не хотела, а только соглашалась в угоду тебе. А сейчас я уже не та. Так что оставь меня в покое!
Зоэ немного помолчала, потом вкрадчиво заговорила:
– Все идет своим путем и не совершается сразу. Я только прошу от тебя совсем немного. Появись на студии, и пусть там сделают тебе кинопробу. Когда это было в последний раз – года два назад, наверное? Как незаметно летит время, – улыбка, правда, печальная, осветила лицо Зоэ. – Я тебе честно скажу – ты очень похорошела…
– Ты точно не в своем уме! – грубо ответила дочь, но внутри все затрепетало от того, что у нее снова будут пробы. – Ладно, смотаюсь туда и покажу им свое личико. Но только это. А в остальном… не смей больше управлять моей жизнью.
На следующий день, вернувшись из школы, Каро нашла у себя на кровати коробку от “Сакса” с Пятой авеню. Внутри лежало бархатное вечернее платье, лиловое, с кружевной оторочкой под горло. Оно было великолепно.
– Завтра в три часа ты идешь в салон Элизабет Арден, – известила дочь вошедшая в комнату Зоэ. – Съемка в половине пятого.
Каро незаметно скорчила гримасу.
Она и на следующий день по-прежнему дулась, и когда в салоне мастер Роберто поинтересовался, чего она желает, Каро лишь равнодушно пожала плечами.
Зоэ ответила за нее:
– Я думаю, лучше всего будет высоко уложить впереди, как у инженю конца пятидесятых.
Роберто кивнул и принялся за работу.
Когда он закончил, то сам себе зааплодировал.
– Боже! Это юная Грейс Келли!
Он повернул кресло, и Каро увидела себя в зеркале.
Новая прическа была чудесна, и девочка улыбнулась своему отражению.
– У меня для тебя сюрприз, – небрежно бросила Зоэ. – Тебя будет снимать Ханс Ласки.
– Должно быть, ему сейчас лет сто, если не больше, – процедила Каро, хотя ее это взволновало.
В гримерной она переоделась в свое бархатное платье.
За эти несколько лет Ханс Ласки еще больше покрылся морщинами.
– Ты удивительно похорошела, – сказал он, целуя ей руку. – Ты помнишь Стивена, моего внука?
Разумеется, Каро помнила. Она слушала, как старик говорит о тех временах. Временах, когда она получала тысячи писем, когда она чувствовала свою значимость. Ведь не всегда она была изгоем в собственной школе, не всегда разгуливала по дому в ночной рубашке, подобно привидению.
Каро снималась с радостью. Она заметила горделивый взгляд Зоэ из-за камеры, услышала, как Ханс сравнивает ее с сексапильным ангелом. Ее тело вспомнило взгляд камеры. Как она могла забыть эти невероятные ощущения?
Каро встала в позу для съемки, на нее накатило. Она видела, как позади оператора стоит Зоэ и горделиво улыбается. Она слышала голос Ханса Ласки, который говорил, что именно сейчас она больше всего похожа на сексапильного ангела. Ее тело вернулось. Она помнила, как надо встать, как выигрышнее повернуть голову. Как могла она все это забыть так надолго?! Это невероятно! Как могла она вот так забыть себя?
Каро подумала о Брайане, о надписи на подоле платья. Все это оказалось совсем неважным, таким приземленным. Важным был поворот головы. Важной была только камера, объектив, ищущий ее улыбки.
На обратном пути со студии мать затеяла разговор о том, что Каро нужно пойти на пробы школьного мюзикла.
– Хорошо, – моментально согласилась она.
В школе ставился новый мюзикл. Прослушивание было назначено на следующий вторник после уроков.
Зоэ завелась мгновенно:
– Пробуйся на Ким!
– Но здесь лучшая роль Рози, – слабо протестовала Каро.
– Для взрослой девушки – да, но не для тебя. Школьница никогда не сможет быть убедительной в роли зрелой женщины. А так как ты школьница, то свою ровесницу сыграешь великолепно.
В итоге Каро заявила себя на роль Ким. На 3.50 ей назначили прослушивание, но она явилась пораньше. Прослушивание, как было объявлено, проводилось закрытым, но классные двери затворялись неплотно, и Каро могла слышать почти все, что происходило внутри.
Она слышала, как Тереза Эрбистер поет арию “Где-то за радугой”, а Мими Крузерс исполняет куплеты Рози. Она слышала, как Минди Петерс отбарабанила “Я поймала ритм”. На сцене девочки смотрелись жалко, в них действительно не было ни капли таланта. Каро не могла поверить, что когда-нибудь она будет так волноваться.
Стрелки показывали три пятьдесят.
– Каро Эндрюс! – тут же вызвал ее мистер Стейн, преподаватель драмы.
Каро вошла в аудиторию, улыбаясь. Зоэ тщательно продумала ее наряд – кашемировый свитер, юбочка в мелкую складку, короткие носочки и туфли на низком каблуке – именно так может одеваться Ким.
Каро спела песенку из партии, обращаясь главным образом к мистеру Стейну. Каро могла поспорить с кем угодно, что он напрягся и весь вытянулся на своем стуле, так был впечатлен.
На следующее утро Каро обнаружила свою фамилию в списке. Роль Ким досталась ей.
Начались репетиции. После первых же читок с экземплярами текста в руках Каро начала подозревать, что спектакль обречен на провал. Мальчик, играющий Альберта, безбожно перевирал текст. Рози считала, что шоу делается исключительно для нее. Хьюго ужасно шепелявил.
Но все это не имело никакого значения. В тот момент, когда Каро переступала порог репетиционной комнаты, все проблемы исчезали. Здесь она попадала в свой мир, делала именно то, что умела делать лучше всего, и это добавляло ей легкости.
Зоэ уже понастроила грандиозных планов: – Мы разошлем письма режиссерам, занимающимся кастингом. Очень осторожные, исключительно профессиональные, где просто сообщим, что ты вновь выступаешь на сцене. Я возьму несколько специальных приглашений. Мы вытащим на премьеру и Хэнка Блума из “Юниверсал”, и Дану Феллоуз. Да, я вспомнила! Вчера я столкнулась с Марджи ОКоннор, и она протрепалась, что запускается пилотная серия для будущего проекта Эн-би-си, и там есть роль для девчонки твоего возраста. Нужно будет пригласить кого-то с Эн-би-си, это не повредит.
Премьеру назначили на двадцать третье мая. Сразу после уроков Каро отправилась на последнюю репетицию. Там на сцене царил полный бедлам. Все бегали кругами и суетились, взволнованные родители путались в этой суматохе. Фойе было полностью готово к приему первых зрителей. Каро вышла в фойе, чтобы взглянуть на афишу. Ее фото, сделанное Хансом Ласки, было наиболее выигрышным из всех прочих, и бархатное лиловое платье тоже.
Стоя у афиши, она почувствовала чье-то присутствие за спиной.
Она резко обернулась. Линда Сандерс, девочка, которая тоже пробовалась на роль Ким, переводила взгляд с Каро на ее фотографию.
– Думаю, некоторые могут сделать что угодно, лишь бы заполучить роль!
– Что ты сказала? – встрепенулась Каро.
– То, что и так все знают, – ответила Линда, – всем известно про тебя и мистера Стайна.
У Каро окаменело лицо.
– Про вас двоих у него в кабинете, – продолжала Линда. – Боже, да ты просто потаскушка. Но это не принесет тебе, по большому счету, удачи. Все, кто с тобой играет, говорят, что ты бездарь и еще – что от тебя воняет…
Выпалив это, Линда, торжествуя, удалилась. Проводив ее взглядом, Каро прошла в пустой еще зал, медленно опустилась в кресло и обвела взглядом ряды. Она представила, как вскоре они заполнятся зрителями, теми, кто придет сюда смотреть именно на нее в роли Ким.
“Все говорят, что ты бездарь…”
Зал начал постепенно заполняться. Здесь были ее одноклассники. Все, кто просто не любил ее и кто ненавидел, кто обзывал ее шлюхой. Они бы обрадовались, если бы она допустила какую-нибудь промашку, забыла текст или взяла неверную ноту.
Каро знала, что это глупо. Линда просто ревнует и мстит ей за то, что роль досталась Каро, которая в спектакле была действительно лучшей. И все-таки ее прошиб холодный пот. Она вспомнила другие слова, сказанные на давней вечеринке пьяным актеришкой: “У тебя таланта ни на грош. Ты просто вертихвостка, которой очень повезло”.
И вот теперь снова: “Все говорят, что ты бездарь…”
Каро стремительно обратилась в бегство. Дома она расскажет Зоэ, что произошло. Зоэ поддержит ее, начнет убеждать, что талантливее Каро нет никого на свете, и та снова поверит в себя. И все образуется.
Она промчалась шесть кварталов как безумная, ворвалась в дом, но Зоэ там не было.
Тогда Каро поднялась к себе в спальню, поставила пластинку Тристана, но певец не откликнулся на зов ее души, не исправил ей настроение. Сидя в горячей ванне, она представляла, как сыграла бы Ким сегодня вечером.
Неохотно Каро покинула, наконец, ванну. Вытершись досуха, но не одеваясь, она голышом проследовала в гостиную, открыла бар и принялась рассматривать бутылки, заполненные жидкостью разных оттенков – от золотистого до почти коричневого.
С детства она частенько наблюдала, как Зоэ пользуется этим средством для успокоения нервов. Сейчас Каро тоже требуется к нему прибегнуть.
Каро налила себе немного. Вид напитка был заманчив, вкус оказался отвратительным. Даже после хорошего глотка она продолжала слышать голос Линды.
Она налила себе новую порцию, закрыла глаза и проглотила.
“Все говорят, что ты бездарь… В тебе нет ни искорки таланта…”
Разозлившись, Каро еще плеснула себе в бокал. Почему оно на нее никак не действует? Видимо, это очередная ложь взрослых, чтобы запугать подрастающих детишек.
Каро захотелось ненадолго прилечь. Возле дивана она обнаружила записку от матери.
“Дорогая, – писала Зоэ крупными буквами. – Дела не позволяют мне проводить тебя из дома на спектакль. На работе полный завал. Я буду возле сцены в семь. Не могу дождаться, когда увижу свою маленькую звезду. Постучи по дереву”.
Каро даже не представляла, сколько времени. Она повернулась и почувствовала, как что-то мешает ей шевелиться. Голова кружилась, из желудка все просилось наружу. Ее вырвало прямо на кофейный столик. Девочка медленно доползла до дивана и через несколько минут осторожно посмотрела на часы. Прошло всего полтора часа с тех пор, как она сбежала из зала.
Еще никогда она не чувствовала себя так отвратительно. Она не знала, что делать, но вспомнила о кофе. Видимо, нужно заставить себя подняться, встать на ноги, пройти на кухню, зажечь газ, вскипятить чайник, отсыпать в чашку щедрую порцию кофе – четыре чайные ложки, не меньше. Она снова почувствовала тошноту. Прошла в комнату, снова легла на диван. Ничего не помогало.
Она снова села. Нужно попить воды, тогда станет получше. Но от воды лучше не стало.
Она поднялась в свою спальню. Если она оденется, то пьяной уже больше не будет. Оделась. Но было все так же плохо. Она попробовала причесаться, но все вокруг шаталось, поэтому затею пришлось оставить.
Да, свежий воздух. Именно то, что нужно. Каро вышла из дома и отправилась к школе. Она говорила себе, что с каждым вздохом ее голова становится чище. С каждым кварталом она чувствовала себя лучше и лучше, а войдя в школу, поняла, что уже вполне готова сыграть Ким.
– Привет, Каро, – улыбнулся ей мистер Стайн.
Каро не могла забыть слов Линды о том, как она получила эту роль. Пузатый мистер Стайн с какими-то дикими волосами! Это же смешно. Смешнее не придумать. Каро начала смеяться. Ее смех становился все громче и громче, и остановить его было невозможно.
Мистер Стайн очень странно смотрел на нее. Потом подошел почти вплотную. Каро показалось, что он собирается поцеловать ее. Но он только понюхал.
– О боже. Ты пьяна. Ты напилась в стельку. Играть сегодня ты не будешь!
Каро грозило исключение из школы. Ей было все равно, что говорили эти люди, хватающие ее за плечи и куда-то уводящие. Она думала о Зоэ, которая сидела на лучших местах в окружении друзей с Эн-би-си и студии “Юниверсал”. Они все ждали на сцене Каро, они специально пришли посмотреть на нее.
Только они не дождутся. Мистер Стайн встретил Зоэ у входа и объяснил, где сейчас находится Каро. Обнаружив дочь, Зоэ не произнесла ни слова.
Каро в это время представляла, как Зоэ сидит в зале и ждет ее выхода на сцену. И так всю свою жизнь.
Каролин
“Я выросла в Нью-Йорке. – Каролин писала эссе. – Это огромный город, но моя жизнь в нем всегда казалась мне очень маленькой. Так было уютнее. Может быть, из-за того, что мой отец архитектор. И я с детства видела макеты его будущих зданий. На столе они чем-то напоминали кукольные домики, в них был свой маленький мир.
В детстве меня отправляли в закрытую школу, где ученики носили униформу, где всегда проверяли, чистые ли у нас ногти, а по вечерам мы до блеска начищали свои ботинки. Позже я снова попала в частную школу, в Нью-Хэмпшире. Чистить ботинки я научилась именно здесь.
Когда я окончу колледж, то, скорее всего, буду жить в Нью-Йорке. Вероятно, я стану архитектором, буду приносить домой макеты, сделанные уже своими руками. Вероятно, я выйду замуж за достойного, обеспеченного мужчину и буду жить в престижном районе, в хорошо обставленной квартире. У меня родится ребенок, и я стану постоянно проверять, чистые ли у него ногти.
Именно поэтому я хочу поступить в колледж. Но пока не пришло мое будущее, мне хочется сделать свою жизнь чуточку больше”.
Она отправилась в Йель в душный пасмурный день, обещающий грозу. Отец подвез ее до вокзала.
– Ты правда не хочешь, чтобы я сам тебя отвез?
– Правда, на поезде будет лучше.
Поезд означал для нее многое. Пришло время, и уже не ее отправляют куда-то, а она сама покидает всех. Поезд набирал скорость, и прошлое, которое осталось за его окном, становилось все меньше и меньше.
– Мы тобой гордимся, Каролин, – сказал ей Бартон, прощаясь.
Он протянул ей сложенный лист бумаги. Каролин удивилась: неужели отец написал ей письмо?
– Я навещу тебя скоро, если получится. И не забудь про День благодарения, мы ведь увидимся?
– Да, было бы неплохо.
В купе Каролин была пока одна. Только два чемодана высились, как баррикады. Она развернула листок. Вряд ли это можно было назвать письмом. Отец лишь начеркал на листке фамилию знакомого ему преподавателя с испанского отделения и присовокупил к этому пару строк. Если Каролин заинтересуется возможностью усовершенствовать свой испанский, то ей стоит повидаться с этим человеком. Каролин скомкала бумажку и бросила на пол.
Пухлая женщина средних лет заглянула в купе.
– Простите, это место занято?
Каролин пожала плечами и придвинула к себе чемоданы.
Дама разместилась в освободившемся пространстве.
– И куда вы направляетесь? – сразу же попыталась она завязать разговор.
– Учиться в колледж, – ответила Каролин вежливо.
– Как это волнующе! Я помню, когда впервые одна выехала из дому…
Далее последовал ряд советов, как вести себя молодой девушке, оторванной от семьи, вдали от родителей. Каролин не сочла нужным признаться попутчице, что с двенадцати лет жила в пансионе и лишь изредка навещала отца.
– Вам выпал прекрасный шанс, – без устали восхищалась леди. – И вы еще так молоды.
Каролин не выдержала:
– Я не знаю, удачлива ли я. И я вовсе не волнуюсь, просто я очень устала от всего. И еще вы ошибаетесь – это вовсе не начало для меня, – и, откинувшись на спинку сиденья, она закрыла глаза.
Йель был совсем неплох, хотя и не смог окунуть Каролин в реальную “большую” жизнь.
По существу, он мало чем отличался от закрытой школы, где она провела все последние годы. Сохранился жесткий распорядок дня, к нему ее приучили, и она не протестовала. Вставала Каролин в семь часов и завтракала с Долорес – своей соседкой по комнате в общежитии. Долорес была родом из Вирджинии. По утрам она с трудом просыпалась и говорила мало, но было приятно хоть с кем-то разделить трапезу за столом.
Затем шли занятия. В первом семестре Каролин выбрала для себя английскую литературу, психологию, французский, историю искусств и семинар по импрессионизму.
Семинар оказался самым удачным ее выбором. Она изучала мастеров, их великие полотна, моделей и просто людей, изображенных на картинах. Иногда Каролин покидала аудиторию почти что в трансе.
После занятий она шла в библиотеку, во флигель, где хранились книги по искусству, альбомы и слайды. Там было немного посетителей, и она чувствовала себя хозяйкой положения. Ей приносили на стол то, что она заказывала, и обеспечивали покой и тишину.
Правда, этот “рай” дал трещину через месяц после начала первого семестра. Пошли осенние дожди, и выяснилось, что кровля пришла в негодность. Флигель поставили на ремонт, а студентам разрешили посещать его лишь на ограниченное время и под личную ответственность. Каролин понравилась идея погибнуть под обломками библиотеки, испустить здесь свой последний вздох.
После занятий девушка обычно прогуливалась по Коннектикут-авеню. Студентам не рекомендовалось заходить по этой улице слишком далеко, но Каролин было наплевать на советы. Она всегда помнила: витрины полны цветов, игрушек и тех прекрасных безделиц, которыми приятно украсить дом.
Однако по понедельникам она направляла свои стопы в противоположную сторону. Это тоже вошло в расписание ее прогулок. Неподалеку от Йельского театра она обнаружила скромный незаметный магазинчик, торгующий репродукциями. Каждую неделю его витрина обновлялась. Она подолгу задерживалась там, но пока ничего не покупала.
По воскресеньям Каролин посещала городское кладбище. Она сразу же направлялась в самую старую его часть, игнорируя мемориалы, и читала полустершиеся надписи. Это напоминало ей магазин репродукций – здесь много интересного и так же безлюдно.
Ужин был часом испытаний. Долорес со своими многочисленными подружками ходили ужинать всей своей шумной футбольной толпой. Каролин же брала с собою книгу и ела в одиночестве.
Долорес дала ей прозвище Улитка.
– Я тебя вытащу из твоей раковины, – часто грозила она Каролин и действительно почти за уши вытаскивала ее то в кино, то на студенческий спектакль. Каролин не возражала. Эти вечера, проведенные в многолюдном обществе, доставляли ей удовольствие, но она привыкла к своему одиночеству, оно было необходимо ей.
Раз в неделю она звонила отцу. Он, разумеется, проявлял интерес к ее занятиям, а в конце разговора неизменно выражал надежду на встречу в День благодарения, но приехать домой не приглашал.
Каролин углубилась в книгу по живописи в роковом флигеле, где в любой момент кирпич мог упасть ей на голову. Она никак не могла подобрать иллюстрации к предстоящему докладу.
В очередной раз перелистывая громадный альбом Вашингтонской национальной галереи, Каролин застыла над репродукцией “Железной дороги” Эдуарда Мане. Взгляд одиноко сидящей на вокзальной скамейке женщины был завораживающим. Рядом одетая в голубое девочка провожала уходящий вдаль поезд. Девочка была словно призрак, бледное видение женщины.
Каролин долго не могла оторваться от репродукции.
И вот теперь она стояла перед экраном проектора, рассказывая о картине Мане.
– Я думаю, что эта молодая женщина вспоминает свое детство. Маленькой девочкой она встречала на станции своего отца. Но он не приехал… и никогда больше не сошел с поезда на этой станции. Вероятно, он погиб. Женщина на картине вполне реальна, а девочка – это ее видение, показанное нам художником.
Раздались смешки.
Каролин опустила голову и продолжала рассказывать все тише, неуверенно запинаясь.
Ей было страшно взглянуть на лица соучеников. Она боялась их скепсиса и, может быть, враждебности.
Ее щеки пылали. Конец своего доклада Каролин вообще скомкала, уставясь взглядом в пол. Единственно, на что ее хватило, это не сломать указку, а вежливо отдать ее преподавателю.
После чего она выскочила из аудитории.
Как и все ноябрьские дни, этот выдался серым. Каролин ужинала в одиночестве, забившись в самый дальний угол уже опустевшей, с приглушенным освещением столовой.
– Не возражаешь, если я присоединюсь?
Она вскинула голову.
Юноша со светлыми волосами, в голубой джинсовой куртке стоял возле ее столика с полным подносом. Она неопределенно кивнула.
– Я Грэм Мосс. – Он поставил поднос и протянул ей руку. – Мы вместе посещаем семинар по истории искусства.
– Возможно.
– Но в последнее время я что-то тебя не видел.
– Я решила бросить. – Он нахмурился.
– Это ты зря. Мне, например, жутко понравился твой доклад о Мане.
Ей было неловко его слушать. В искренность парня она не верила. Скорее он просто к ней клеится. Но он развивал эту тему дальше и вполне серьезно.
– Я не совсем согласен с твоей теорией, но она наталкивает на размышления более глубокие, чем подходит для примитивных мозгов. Сочинить грустную сказку, глядя на обычный городской пейзаж, – это уже прорыв, некое открытие. – Он улыбнулся. – Мне действительно понравилось.
Каролин невольно разинула рот. Так мудрено ее еще никто не хвалил.
– Спасибо.
– Я смотрю, ты предпочитаешь обедать в одиночестве. Это что, из принципа?
– Вроде бы так. Но ты можешь присоединиться, если хочешь.
К тому моменту, когда он покончил с обильным ужином, Каролин уже знала многое о Грэме. Он был второкурсником, изучал историю искусств. Приехал из Филадельфии, где два года назад похоронил отца, и теперь при первой возможности навещает мать. После колледжа, возможно, станет архитектором. Или искусствоведом.
– Теперь давай рассказывай про себя, – вдруг сказал Грэм.
Но к этому Каролин была не готова.
– В следующий раз, – предложила она. Наступила неловкая пауза.
– Сегодня на актерском факультете премьера. Я обещал там быть. Не составишь мне компанию?
Каролин согласилась.
После спектакля Каролин еще долго утирала слезы.
– Это так красиво… и так печально, – всхлипывала она.
Грэм был не только удивлен. Он был просто потрясен. Он крепко прижал ее к себе горячей сильной рукой.
– Оказывается, ты совсем еще ребенок.
Они шли сквозь холод ночи.
– Если хочешь, мы можем зайти ко мне, – предложил Грэм.
Не совсем уверенно Каролин согласилась.
Сначала казалось, что Грэм просто хотел показать ей свою комнату, фотографии родителей и дома, где вырос. Его карандашные наброски Каролин похвалила, но про себя заметила, что они не очень талантливы.
Когда запас исчерпался, Грэм присел рядом с ней на кровать и снова обнял ее.
– Можно, я тебя поцелую? – спросил он.
– Нет, – напряглась Каролин, – я пока не могу.
Ей было жаль Грэма. Он был симпатичный и выглядел таким ранимым. Она не понимала, почему отказалась. Наверное, потому, что ей самой очень хотелось поцеловать его.
День благодарения Каролин все же провела дома. Мэг сделала над собой невероятное усилие – она сама отворила ей дверь, обняла и спросила, как идут дела в колледже, но было видно, как ей хочется, чтобы девочки здесь не было.
Целыми днями Каролин бродила по Нью-Йорку, стараясь как можно меньше показываться дома. На скамейках Центрального парка целовались влюбленные парочки. Она думала о Грэме, о том единственном вечере с ним в его комнате.
Вечером отец позвал Каролин к себе в кабинет.
– Мы так и не выкроили время, чтобы побеседовать, – сказал он.
Дочь опустилась в мягкое кресло.
– Тебя устраивает твой колледж? – спросил отец.
– Да. Вполне.
– Уже знаешь, чем будешь заниматься, когда закончишь его?
Ей не хотелось пока рассказывать отцу о своих планах, но, заметив его улыбку, ответила:
– Хочу стать архитектором, как ты.
Она произнесла это и, затаив дыхание, ожидала его реакции.
Бартон молчал. Он не сказал, что это великолепно, что он мечтал об этом, что когда-нибудь они вместе будут заниматься одним делом. В конце концов, Каролин услышала:
– Не думаю, что это хорошая идея. У тебя нет больших способностей к математике, а она здесь важна. К тому же архитекторов и так слишком много, не думаю, что ты пробьешься среди конкурентов.
