Текст книги "Девушка с обложки"
Автор книги: Мери Каммингс
Жанр:
Женский детектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Мери Каммингс
Девушка с обложки
Scan: Sunset; OCR & SpellCheck: Larisa_F
Каммингс, М. К18 Девушка с обложки: роман: [пер. с англ.] / Мери Каммингс. – Минск: Современная школа, 2011. – 320 с.
(Современный детективный роман)
ISBN 978-985-539-161-7.
Аннотация
Обыкновенная девушка оказывается втянутой в сложную детективно-шпионскую историю. Кто сказал, что такая девушка, как Клодин Бейкер, не справится с любой сложной ситуацией? Конечно, женская логика многим непонятна, но она же приводит героиню к разгадке! Ей помогает природный ум, помощь друзей, доблестная полиция, а также собственная непосредственность, которая просто обезоруживает злоумышленников.
* * *
С удовольствием предлагаем читателю новый роман-детектив Мери Каммингс. Как и все ее романы, он написан со свойственным автору умением легко рассказывать о весьма сложных вещах, с ее неподражаемым стилем и юмором.
У ее героев можно поучиться оптимизму, мужеству и умению любить, а книги Мери Каммингс популярны, потому что они дают надежду.
«Ну вот я и в Париже!» – сказала самой себе фотомодель Клаудина, приехав на съемки в Столицу Моды, где она так давно мечтала побывать.
Она еще не знала, что именно здесь ей предстоит пережить потерю друга и смертельную опасность, стать нянькой весьма необычных «младенцев», сразиться с международным террористом и – недаром Париж называют «Городом любви»! – встретить человека, с которым она готова была бы провести всю оставшуюся жизнь... если бы только он догадался, наконец, сделать ей предложение!
Но если у девушки, помимо красивой внешности, еще и голова на плечах есть, то она рано или поздно справится с любой проблемой.
Мери Каммингс
Девушка с обложки
Часть первая
КЛАУДИНА В ПАРИЖЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Из дневника Клодин Бейкер: «Ну вот я и в Париже. Как сказала бы моя мама: «Сбылась мечта идиота»...
«Именно «мечта идиота»! – подумала Клодин, в очередной раз вляпавшись в лужу. – Точнее – идиотки! Ну что мне стоило уложить кроссовки не на самое дно чемодана!»
Тогда можно было бы переобуться в зале прибытия и не шлепать сейчас по лужам в промокших босоножках.
«Апрель в Париже! Ах, как тебе повезло! – завидовали все подруги. – Самое лучшее время! Цветущие каштаны! Прелесть... Ах-ах-ах...»
А дождь вкупе с пронизывающим холодным ветром не хотите?!
Хотя, конечно, кто мог знать...
На самом деле Клодин Бейкер была отнюдь не идиоткой и никогда себя таковой не считала (разве что в сердцах), хотя прекрасно умела ее изображать: выражение «дурочка-блондинка» она репетировала перед зеркалом, пока не добилась желаемого результата. За этим последовали «любопытствующая блондинка», «испуганная блондинка» и наконец – вершина актерского мастерства! – «блондинка беспомощная и взывающая к покровительству сильного мужчины».
Клодин и в самом деле была натуральной блондинкой. Если совсем точно – то медовой блондинкой, именно так назывался этот оттенок в каталоге краски для волос, Клодин же он достался от природы.
Модная прическа, имитирующая беспечную растрепанность; тонко очерченный овал лица, прямой аккуратный носик, большие выразительные глаза – не голубые, что, казалось бы, само собой разумелось при подобном цвете волос, а янтарные, яркие, как у ангорской кошки. Если добавить к этому грудь третьего размера, талию в двадцать дюймов и ноги, что называется, «от подмышек» – то едва ли кто-нибудь, увидев ее, мог бы поверить, что у этой девушки IQ примерно 160, что школу она закончила экстерном, на два года раньше своих сверстников, в колледже специализировалась в области деловой администрации, знает три языка – французский, итальянский и "немецкий – и что одна из постоянных проблем в ее жизни – это найти что-нибудь новое почитать: когда-то в недобрый час Клодин овладела скорочтением и с тех пор книгу среднего объема проглатывала за пару часов.
Еще одной постоянной проблемой было скрыть это все от окружающих, кроме самых близких друзей: излишний интеллект не слишком соответствовал имиджу блондинки-фотомодели.
Пришлось прибавить ходу – Боб шел уже метрах в десяти впереди, небрежно подталкивая коленом тележку с чемоданами. Угораздило же его поставить автомобиль на самой дальней парковке!
Автомобиль? О нет, то, что ожидало там Клодин, едва ли заслуживало этого благородного названия: потрепанный ржаво-серый «Остин-Мини» по меньшей мере двадцатилетней давности, одна дверь – голубая. Непонятно, с какой свалки взялось это чудовище, но хоть покрасить-то его нормально можно было?!
– Прошу! – сказал Боб, открывая дверь. – Сзади садись, там тебе удобнее будет.
– А чемоданы? – усомнилась Клодин. Три больших чемодана – интересно, куда он собирается их засунуть при полном отсутствии багажника?!
– На переднее сидение положим. Ты не смотри, что она такая маленькая, – перехватив ее скептический взгляд, заметил Боб, – на самом деле – отличная машина: парковаться на ней легко, куда хочешь, втиснется, и бензина почти не берет.
Про себя обозвав его мерзким жмотом, Клодин полезла на заднее сидение. Вслух высказываться не стала: Боб был как раз одним из тех друзей, кто знал, что помимо красивых ног у нее имеются и неплохие мозги. Кроме того, он был отличным, гениальнейшим фотографом, что же касается его легкого помешательства на экономии, то с этим можно было мириться.
Втиснулась, упершись коленками в спинку переднего сидения, поставила клетку рядом с собой и взглянула сквозь решетку.
– Ну, что?
Дино ответил ей недовольным взглядом.
Дино, он же Динозавр Рекс, был котом сингапурской породы. Свое имя он получил, когда, еще котенком, стоя на задних лапках и наклонившись вперед, ловко хватал передними предлагаемые ему кусочки сыра – Клодин решила, что выглядит он точь-в-точь как динозавр из мультфильма. Правильнее, наверное, было бы назвать его Тиранозавр Рекс, но как-то нелепо именовать тиранозавром существо, которое в то время могло поместиться в пивной кружке.
Теперь, спустя три года, Дино все еще еле дотягивал на весах у ветеринара до семи фунтов, но был уже вполне взрослым полноценным котом. Полноценным – то есть некастрированным.
Между ним и Клодин существовала негласная договоренность: пока он не рвет портьеры, не кусается (как предсказывали авторы книги «Ваша кошка») и метит не чаще одного раза в месяц – она не прибегнет к этой варварской операции.
Кот честно выполнял договор, метил же в основном ботинки и одежду поклонников Клодин (непостижимым образом отличая их от деловых знакомых, родственников и просто приятелей). Очевидно, таким образом он давал понять, что ни один из них не достоин его хозяйки.
Чего стоил хотя бы случай с неким преуспевающим молодым ортопедом! Клодин познакомилась с ним на вечеринке, они поболтали ни о чем, пару раз потанцевали; на следующий день он позвонил, прислал цветы, потом снова позвонил – пригласил на новый разрекламированный мюзикл. Она согласилась и, когда ортопед заехал за ней, предложила ему зайти и выпить коктейль. Увы, бедняга сделал то, что делает в такой ситуации любой нормальный человек: снял пальто, повесил на вешалку, пристроил рядом шляпу...
Именно эта шляпа и стала «мишенью» Дино – чтобы добраться до нее, он исхитрился запрыгнуть на вешалку с подзеркальника, после чего скинул испакощенную шляпу на пол и триумфальным воплем оповестил весь мир о своей победе.
Клодин было жутко неудобно, но удержаться от смеха она все же не смогла. У молодого человека чувства юмора оказалось куда меньше: он отпустил несколько нелестных реплик в адрес данного конкретного кота и кошек вообще, помянул и котовладельцев как людей не совсем нормальных.
Ни на какой спектакль Клодин с ним, разумеется, не пошла, и с тех пор они не виделись.
Дино, когда ортопед ушел, получил выговор за то, что хочет оставить хозяйку без личной жизни – в ответ невинно хлопал глазами, умильно терся об нее щечками... на этом дело и закончилось.
– Вон Эйфелева башня, – отвлек ее от воспоминаний Боб, – слева впереди – видишь?
Башня сквозь дождь была еле видна и выглядела какой-то маленькой и ненастоящей, словно нарисованный мягким карандашом набросок на серой бумаге.
– А куда мы едем? – спросила Клодин. – Ты не забыл, что я тебя просила заказать такой отель, куда пускают с животными?
– Не бойся, – глядя на нее в зеркальце, загадочно усмехнулся он. – Будет тебе отель в лучшем виде! И с животными, и с кем угодно!
Эти слова отнюдь не успокоили Клодин – наоборот, заставили нервничать: она сразу вспомнила жизненное кредо Боба – а именно, его «принцип экономии».
«Принцип» гласил: любая вещь должна выполнять свою основную функцию, все остальное – не важно. То есть штаны должны прикрывать зад, при этом соображения моды и внешний вид значения не имеют – соответственно, старые джинсы ничуть не хуже модного костюма. Даже лучше: если посадишь на колено пятно, не нужно тратиться на химчистку, достаточно стиральной машины.
Машина должна ехать, еда – насыщать, жилье – давать крышу над головой. Чем дешевле все это стоит, тем лучше – сэкономленные деньги можно потратить на что-то другое. Поэтому одевался Боб в основном в потрепанные джинсы и вытянутые на локтях свитера, питался в дешевых забегаловках и жил в сторожке у каких-то своих дальних родственников – бесплатно, разве что в выходные присматривал за садом.
Именно этот «принцип экономии» и вызывал сейчас у Клодин беспокойство: не собирается ли Боб, в соответствии с ним, запихнуть ее в какую-нибудь дыру, где нет горячей воды и по коридорам бегают тараканы?
Предполагать худшее ей пришлось недолго. Не прошло и десяти минут, как Боб заехал в узкую улочку и остановился у подъезда шестиэтажного дома.
– Вот! Ты будешь жить у моей сестры! – торжественно объявил он.
– А?
– У моей сестры. У нее здесь квартира. Куда лучше любого отеля – ты представляешь, сколько бы с тебя там содрали?!
Клодин огляделась. Дом выглядел вполне прилично, тротуар был чистым, неподалеку виднелась вывеска булочной – вроде и район нормальный...
– А где твоя сестра? – нерешительно спросила она.
– В Перу уехала, до июня – ралли снимать.
Она попыталась открыть дверь машины – ручка свободно проворачивалась.
– Подожди, я сейчас тебе снаружи открою, – заметил ее мучения Боб. – Тут изнутри не открыть.
– Да где ты эту развалюху взял?!
– Почему развалюху? Нормальный автомобиль, я на нем уже лет десять езжу, когда в Париже бываю, в остальное время он у моего приятеля в гараже стоит.
– Почему ты его хоть не покрасишь нормально?
– А зачем? – искренне удивился Боб. – Пока он в таком виде, его даже запирать ни к чему – все равно никто не позарится!
– Это уж точно! – согласилась Клодин.
Очевидно, сестра Боба не придерживалась «принципа экономии» – квартира оказалась студией под самой крышей, но вполне ухоженной и благоустроенной, с двумя большими арочными окнами, натертым до блеска дубовым паркетом и развешанными по стенам фотографиями в стильных рамках под серебро.
В нише стояла кровать под пестрым покрывалом, посреди комнаты – столик из темного стекла и два больших коричневых кожаных кресла, в углу – письменный стол.
Боб внес чемоданы, сказал:
– Ну все, располагайся! В холодильнике – еда на первое время. Отдыхай, приходи в себя.
Его шаги на лестнице уже затихли, а Клодин все еще стояла, оглядываясь в легкой растерянности. Потом спохватилась, открыла клетку Дино – пусть обживается; подошла к окну – на противоположной стороне улицы были видны такие же, как у нее, арочные окна, занавешенные розовыми шторами. А дальше – крыши, крыши, крыши; дымовые трубы, антенны – и снова крыши.
Откуда-то доносилась музыка – играл духовой оркестр. Наверное, уличные музыканты...
– Вот я и в Париже, – подумала она вслух. – Клаудина в Париже...
Эта фраза, полностью отвечавшая действительности, прозвучала для нее символично.
Именно так, «Клаудина в Париже», согласно семейной легенде, назывался роман, который ее будущие родители купили во время медового месяца, в лавочке букиниста на набережной Сены, и потом со смехом читали в номере небольшого отеля рядом с Оперой. Пили белое вино, ели крекеры с паштетом... что они делали еще, семейная легенда из деликатности умалчивала.
Свою дочь, родившуюся меньше чем через год, они назвали в честь героини этого романа – правда, изменили экзотически звучавшее «Клаудина» на более привычное для уха «Клодин».
В детстве Клодин порой допытывалась: про что же все-таки этот роман; интересный, наверное – ведь стоит упомянуть его название, и папа расплывается в усмешке. И лишь став старше, она узнала, что это был эротический роман XIX века про похождения богатой молодой вдовы, приехавшей в Париж, чтобы выбрать себе нового мужа из трех претендентов – блондина, брюнета и рыжего.
Чем закончилось дело и кого именно героиня выбрала, Клодин так и не узнала. Увы, роман – семейная реликвия – потерялся во время одного из переездов, когда она была еще совсем маленькой.
Но название в памяти засело, и, когда Клодин принесла в агентство портфолио и ее спросили: «Какой псевдоним вы хотите взять?» – первое, что пришло на ум, было «Клаудина».
И вот теперь, спустя три года, Клодин Бейкер – она же топ-модель Клаудина – впервые оказалась в городе, о котором столько слышала с самого детства. Произошло это благодаря вице-директору по рекламе фирмы «Солей», решившему, что фоном для каталога их новой коллекции одежды должен стать именно Париж с его неповторимой романтической атмосферой...
Из телефонного разговора:
– Он настаивает на личной встрече.
– Он понимает, что это чревато определенным риском, в том числе и для него?
– Я пытался на это намекнуть он ответил, что о своем... как он выразился, здоровье он позаботится сам.
– Хорошо. Я подумаю.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Из дневника Клодин Бейкер: «...К черту равноправие полов – хочу, чтобы передо мной и дома мужчины так же галантно придерживали дверь!»...
Первые два рабочих дня пропали: мелкий моросящий дождик делал невозможной любую съемку. Можно было, конечно, снимать пока в помещении, но у режиссера была своя концепция, в каком именно порядке надлежит делать фотографии. И нарушать этот порядок он ни в коем случае не хотел.
Об этом рассказал по телефону Боб. Едва заметная ирония в его голосе дала Клодин понять, что режиссер попался «с идеями», то есть малость чокнутый. Она тоже подумала, что заставлять всю съемочную бригаду сидеть и ждать погоды, вместо того чтобы снимать пока то, что можно – это, несомненно, дурость.
Но, раз уж выпало свободное время, нужно было потратить его с пользой. И прежде всего – узнать адрес Макса.
Макс был «мужчиной всей жизни» Клодин – как выразилась она однажды, делясь своими переживаниями с подругой.
Таковым он пробыл почти два года, пока не решил (примерно тогда же, когда Клодин начала уже прикидывать, кого нужно пригласить на свадьбу и куда лучше поехать на медовый месяц), что для успешного творчества ему необходимы новые впечатления. Как оказалось, получить их он мог, только уехав в Париж на неопределенный срок.
Подразумевалось также, что старые впечатления – все, включая Клодин – в данный момент ему будут только мешать.
Нет, никакой ссоры не было, просто однажды, придя домой, Клодин обнаружила, что на вешалке нет куртки возлюбленного, рядом с кроватью – шлепанцев, а в шкафу – всех его остальных вещей. На столе лежала записка – Макс писал, что не хотел ее расстраивать, поэтому не сказал заранее о планируемом отъезде. Кроме того, он выражал надежду, что Клодин не обидится – она же знает, что творчество для него превыше всего.
Своим отъездом Макс, сам того не желая, сыграл решающую роль в судьбе Клодин. На следующее утро она публично и громко обозвала придурком своего непосредственного начальника, который, многозначительно поглядывая на нее и пошло подхихикивая, рассказал очередной анекдот про блондинку; в тот же день уволилась, в причине увольнения написав: «Надоело работать с идиотом», после чего больше месяца просидела дома в меланхолическом настроении, оплакивая свое разбитое сердце, и почти ничего не ела. Результат не замедлил сказаться: лицо ее приобрело интересную бледность, фигура же – ту самую худобу, которая так ценится в фотомодельном бизнесе.
Все в том же меланхолическом настроении ока сделала портфолио, отнесла его в агентство – это и стало началом ее головокружительной карьеры.
Так что теперь, помимо фотографий для нового каталога, у Клодин была и еще одна весомая причина для того, чтобы побывать в Париже: ей очень хотелось предстать перед Максом во всем своем блеске. Именно предстать, явившись к нему домой без всякого предварительного звонка.
Зачем нужна была эта встреча, она и сама не могла толком объяснить. Но встретиться хотелось, хотя бы для того, чтобы утереть ему нос: ведь он как был начинающим, никому не известным писателем, так им и остался – она же за прошедшие три года из скромной служащей в отделе статистики мэрии Филадельфии превратилась в топ-модель!
Конечно, глупо было предполагать, что, едва увидев ее, он поймет, как много потерял, и в стиле романов из жизни аристократов XIX века упадет к ее ногам. Глупо... но тем не менее, вопреки здравому смыслу, эта картина нет-нет, да и возникала в воображении. Где-то на горизонте маячила и она сама, гордо удаляющаяся от коленопреклоненной фигуры...
Телефон Макса у Клодин имелся. Раз в несколько месяцев он под настроение звонил ей – очевидно, под рукой не находилось другого собеседника, готового выслушивать бесконечные нудные рассуждения о «новом подходе к литературе» и об идиотах-издателях, которые вместо острых и смелых вещей предпочитают печатать всякую коммерческую чушь.
Оставалось добыть адрес. Тут возникла некоторая проблема: в отличие от Филадельфии, в Париже в телефонах-автоматах не было телефонных книг!
В конце концов адрес бывшего «мужчины всей жизни» Клодин узнала в самом, казалось бы, неподходящем для этого месте – в Лувре. Подошла в бюро информации к девушке посимпатичнее и, выбрав момент, когда рядом с ней никого не было, спросила:
– Вы не подскажете, как мне узнать адрес человека, если у меня есть его телефон?
– Через справочную, – пожала плечами девушка.
– Не дают, – вздохнула Клодин. Это была чистая правда – в справочной ей предлагали номер телефона, который у нее и так был, а вот адрес, ссылаясь на какую-то там инструкцию, дать категорически отказывались.
– А вы не можете просто позвонить этому человеку и спросить адрес? – удивленно сдвинув брови, спросила девушка и покосилась на экран компьютера. Клодин сразу поняла, что возможность получить искомое у ее собеседницы есть, было бы желание – поэтому решила воззвать к женской солидарности.
Романтическую историю про возлюбленного, с которым поссорилась из-за глупого приступа ревности (с его стороны, разумеется!), она придумала на ходу, наделив героя некоторыми чертами Макса; вполголоса, чуть подпустив слезу, поведала, что в результате ссоры он уехал в Париж. И – финальный аккорд! – объяснила, что хочет сделать ему сюрприз своим неожиданным появлением; загвоздка в малом – в адресе!
Еще продолжая слушать, девушка защелкала клавишами и, стоило Клодин замолкнуть, сказала:
– Давайте номер!
Режиссер превзошел все самые худшие опасения Клодин.
Это был невысокий, плотный и весьма экспансивный итальянец с прилизанными волосами, который мнил себя, во-первых, неотразимым мужчиной, а во-вторых – гением. И то, и другое – без всякого основания!
Он давал членам съемочной группы противоречивые указания, а потом заявлял, что ничего подобного не говорил; по любому поводу срывался на крик, размахивал руками, всех подгонял, плоско шутил, при этом и по-французски, и по-английски говорил с таким густым итальянским акцентом, что его едва можно было понять.
На съемочной площадке царила нервозная обстановка, даже обычное наплевательское добродушие Боба дало трещину – понемногу и он начал огрызаться.
Клодин – загримированная, причесанная и одетая в светлое шелковое платье, в котором ей предстояло сниматься – сидела в трейлере и рассеянно наблюдала в окно бестолковую суету на площадке.
Наконец режиссер махнул рукой в ее сторону – один из помощников тут же устремился к трейлеру. Ага, значит, и до нее очередь дошла...
Клодин вздохнула с отвращением – за прошедшие дни ей уже пришлось выслушать, что у нее слишком длинные руки, что она недостаточно грациозно движется, недостаточно загадочно улыбается, изгибается не в ту сторону... интересно, какие претензии возникнут на этот раз?
Ареной съемки на сегодня была небольшая площадка, облицованная серым мрамором и заканчивающаяся мраморной же балюстрадой; за ней, вдалеке, виднелась Эйфелева башня.
Площадку отгородили от публики желтой лентой на стойках, будто место преступления в детективе, помыли с шампунем и расставили на балюстраде вазоны с розовыми вьюнками – на этом декорация была готова.
В кафе на террасе справа от площадки, откуда хорошо просматривалось все «таинство съемки», не осталось ни одного свободного столика, прочие зеваки толпились за огораживающей лентой. При появлении Клодин толпа, оживилась, кто-то даже захлопал в ладоши. Она встала в указанную точку; парикмахер подскочил с расческой, поправляя какой-то выбившийся волосок – и отступил в сторону.
– Прогнись назад, – громогласно потребовал режиссер. – Сильнее, кисуля, сильнее, так, будто тебя шмель в попку укусил... – Клодин покорно выполнила требуемое – насчет «кисули» можно будет и после съемки отношения выяснить. – Руки вверх... и беззаботную улыбку! Не скалься – а беззаботную! А теперь медленно кружись!
Она переступила, поворачиваясь на месте.
– Нет, не туда, в другую сторону!
Чуть не потеряв равновесие, Клодин повернулась в другую сторону.
– Кружись, кружись...
Один поворот, другой... Она и не предполагала, что так трудно крутиться на одном месте, запрокинувшись назад – голова закружилась почти сразу.
– Беззаботнее, беззаботнее улыбайся!
Еще оборот... Клодин остановилась и выпрямилась, переводя дыхание.
– Ну чего там?! – недовольно рявкнул режиссер.
– Ничего, голова закружилась.
– Какие мы нежные... – скорчил он глумливую морду, но тут ему пришла в голову новая идея: – Ладно, – махнул он рукой, – эй, вы там, принесите пока вентилятор, поставьте сбоку, чтобы у нее подол как следует развевался.
Подошла визажистка, промокнула выступивший у Клодин на лбу пот и принялась поправлять грим.
Вентилятор принесли через минуту, включили – подол стало отдувать в сторону.
– Ну что – готова? – спросил режиссер.
– Да.
– Тогда руки вверх – и кружись!
Клодин заняла исходную позицию, сделала пару оборотов.
– Быстрее, быстрее кружись! Вентилятор поближе поднесите, чтобы снизу дул! Еще ближе!
По ногам внезапно прокатилась волна холодного воздуха, подол взметнулся вверх, чуть ли не в лицо. Она взмахнула руками, пытаясь сбить его вниз, поскользнулась – и в следующий миг, потеряв равновесие, рухнула на площадку.
Секунда... другая – Клодин лежала зажмурившись; голова все еще кружилась и все тело гудело.
– Мадемуазель Клаудина! – раздался испуганный женский голос, кто-то робко дотронулся до ее плеча.
Ока открыла глаза, попыталась сесть.
Первое, на что упал ее взгляд – это на двух мужчин, сидевших за столиком кафе на террасе. Оба, вытянув шеи и чуть ли не перегнувшись через ограду, глупо улыбаясь, уставились на нее.
Что тут смешного, в самом деле?! Человек упал – ну что тут такого веселого? Что юбка задралась и трусики видны? А то раньше они никогда ничего подобного не видели, гады!
Клодин быстро сердито потянулась оправить юбку, зашипела от боли, задев ободранное колено, и окончательно разозлилась. В упор глядя на непрошеных зрителей, она показала им средний палец: а это видели?! Оба вздрогнули, словно опомнившись, и мгновенно отвернулись.
– Давай, давай! – раздался сбоку хохот Боба. – Ну, выдай еще что-нибудь в этом же роде!
Клодин резко повернула голову – он снимал! Чуть ли не приплясывал от восторга – и снимал ее в таком вот расхристанном виде, маленьким аппаратиком, который он вечно таскал с собой и щелкал им все, что казалось ему интересным или забавным.
Значит, и она для него теперь попала в раздел «забавных случаев»?
– Эй, Блонди-киска, не рассиживайся – тут тебе не пляж! – заорал во весь голос режиссер и, хохотнув, обвел гордым взглядом площадку: все слышали, как он удачно пошутил?
В толпе кто-то глумливо свистнул. Этот свист взбесил Клодин окончательно, она вскочила и сделала несколько шагов к итальянцу.
– Кто это тут, интересно, Блонди-киска?! – прорычала она, глядя на него сверху вниз с высоты своих шести с лишним футов, включая каблуки. – Это я, что ли?! Я тебя спрашиваю!
Режиссер тупо смотрел на нее, не решаясь подтвердить то, что и так было совершенно очевидно.
Клодин подмывало дать ему хорошего пинка, но увы – давать волю кровожадным инстинктам было нельзя. Поэтому она ограничилась тем, что негромко, но зло и четко бросила ему:
– Маскальцоне[1]! – развернулась и пошла к трейлеру.
Проходя мимо Боба, прошипела:
– Что, смешно было, да?!
– Ну чего... дернулся он было за ней.
– Отстань!
При всеобщем молчании Клодин поднялась по лесенке, с лязгом хлопнула дверью и села перед зеркалом в небрежной позе. Она не сомневалась, что режиссер вот-вот явится выяснять отношения – разве может подобный супермачо спустить, когда его в лицо называют козлом?!
Что ж – его здесь ждал достойный прием: «домашняя заготовка», именуемая «блондинка в истерике».
Из телефонного разговора:
– Проблема завтра же будет устранена. Пусть это вас не беспокоит.
– Именно это я и хотел услышать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Из дневника Клодин Бейкер: «...В Париже соскучиться просто невозможно!»...
Утро субботы Клодин провела в приподнятом настроении – она готовилась к визиту к Максу.
Явиться к нему она собиралась днем, часа где-то в три, по прошлому опыту зная, что в это время ее бывший бойфренд обычно сидит за компьютером и ваяет свою «нетленку». В том, что он живет один, Клодин была уверена: за последний месяц ока дважды звонила ему, в разное время – и трубку брал он сам, разговаривал вполне свободно (едва ли это было возможно, если бы рядом находилась какая-то женщина) – да и на автоответчике было лишь его имя.
Она с волнением предвкушала эту встречу, заранее обдумала одежду, макияж и аксессуары – все, что мужчины вроде бы не замечают, но тем не менее реагируют на это на каком-то подсознательном уровне.
Единственным темным пятнышком на безоблачном небосклоне Клодин было неприятное чувство сосущей пустоты внутри, бывшее последние годы ее нередким спутником. Проще говоря, ей жутко хотелось есть.
Профессия фотомодели предполагает соблюдение диеты – камера «замечает» даже два-три ненароком прибавленных фунта. Поэтому большинство любимых блюд Клодин было для нее под запретом. Порой она просыпалась среди ночи с полным ртом слюны – ей снились бифштексы с поджаристой корочкой, чипсы, пицца, шкворчащий на сковородке бекон и сыр – большие толстые ломти. И торт – огромный, со взбитыми сливками и горьким шоколадом – именно такой она собиралась заказать на свое тридцатилетие, заранее решив именно в этот день положить конец своей карьере фотомодели.
Но пока до тридцатилетия Клодин было еще далеко – а потому диету приходилось соблюдать.
И вот, по приезду в Париж, ее постигло дьявольское искушение. Предстало оно в образе холодильника с продуктами, купленными для нее Бобом «на первый случай»: низкокалорийный хлебец, пара помидоров и обезжиренный йогурт соседствовали там с двумя баночками foie gras[2], упаковкой тонко нарезанной копченой семги и коробочкой камамбера.
Какого черта зараза Боб, прекрасно зная, как ока мучается с диетой, купил все эти чрезвычайно вкусные, но жутко калорийные продукты, ока не знала – возможно, решил таким образом пошутить. Но не выбрасывать же их теперь было?! Поэтому невольно получилось, что с самого приезда Клодин напропалую лакомилась – единственная уступка диете состояла в том, что хлеб при этом ела отрубяной.
Но сегодня она твердо решила перестать валять дурака и снова сесть на диету. На жесткую диету – с учетом всего, что она съела за последние дни. А кроме того – достать, наконец, из чемодана дисковый тренажер и воспользоваться им по прямому назначению.
Жесткая диета подразумевала на завтрак обезжиренный йогурт и чашечку кофе – больше ничего. Так что после завтрака Клодин отнюдь не чувствовала себя сытой и, накладывая Дино его консервы, с трудом удерживалась от искушения препроводить очередную ложку не в кошачью миску, а себе в рот – уж очень они соблазнительно пахли мясом.
Отвлечься от мерзкого ощущения пустоты в желудке никак не удавалось – не помог ни телевизор, ни даже купленный в Лувре пару дней назад толстый путеводитель по Парижу.
Наконец, зацепившись за спасительную мысль: а что если во время разговора с Максом у нее от голода громко и неприлично забурчит в животе?! – она решила пойти на сделку с собственной совестью: сделать омлет из одного яйца и съесть его с ломтиком ржаного хлеба – а за это вечером лишние двадцать минут позаниматься на тренажере.
Звонок в дверь застал Клодин, когда она, воровато поглядывая на последнее, что осталось из «искусительных» продуктов – баночку foie gras – пыталась достать из решетки надтреснутое яйцо. От звонка рука удачно дрогнула, яйцо вынулось и, положив его на блюдце, чтобы не скатилось и не грохнулось на пол, она побежала открывать.
На площадке стоял Боб и ухмылялся во все тридцать два зуба.
– Ну чего тебе? – впустив его, хмуро сказала Клодин. Она все еще сердилась на него за вчерашнее «Давай, давай!».
– Да брось ты! – отмахнулся он. – Я фотографии принес. Пошли посмотрим! – и, не дожидаясь приглашения, свернул на кухню.
Долго сердиться на Боба у Клодин никогда не получалось. То есть получалось, когда его не было рядом. Но он появлялся – добродушный, долговязый, с вечно растрепанными светлыми волосами – и через минуту возникало ощущение, что все в жизни чепуха, к которой не стоит серьезно относиться и уж тем более тратить на нее нервы.
Вместо омлета она сделала яичницу, и они вдвоем прикончили ее, запивая кофе. Боб объяснял, что еще Клодин, по его мнению, должна посмотреть в Париже – он знал здесь каждый уголок и, как он выражался, «каждую собаку» и чувствовал себя французом не в меньшей степени, чем американцем.
Они похихикали, вспоминая режиссера – после скандала, который Клодин вчера закатила ему в трейлере, он вел себя куда тише и приличнее, к ней же обращался исключительно на «вы», подчеркнуто вежливо выговаривая «мадемуазель Клаудина».
Как режиссер он, хоть и создавал на площадке много ненужного шума и суеты, на поверку оказался не так уж плох – фотографии получились весьма привлекательные. На первый взгляд нелепое «Кружись, кружись!», например, обернулось целой серией снимков, где Клодин в развевающемся платье, казалось, порхала, легкая как пушинка – Бобу удалось поймать это ощущение движения, почти полета.
