Текст книги "Утро"
Автор книги: Мехти Гусейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
"Послушал бы мастер Пирали эти слова, – подумал Байрам – Не очень-то сладкими они ему показались бы. Как будто прямо про него сказано..."
Азизбеков прибавил уже от себя:
– Если рабочие договорятся между собою, никто против них не устоит. Видишь, Рахимбек уже пытается сломить ваше единство. Даже он понимает, что вся ваша сила в единстве!
За стеной снова раздался глухой шум. Рашид стонал и требовал холодной воды.
Гость заметил задумчиво:
– Пьянство – это гнуснейшее, отвратительнейшее явление. Как чума, оно начало проникать в рабочую среду. Поговаривают что-то о созыве съезда по борьбе с алкоголизмом. Либералы думают искоренить его своей агитацией, а попы – проповедями. Но причины, порождающие повальное пьянство, нам хорошо известны, и мы понимаем всю непригодность таких средств, как съезд.
Однако если съезд состоится, нам не мешает послать из Баку своих делегатов. Мы не должны пропускать ни одной возможности выступить легально. – Гость встал, собираясь уходить. – Мне пора. Надо написать статью для "Гудка". Нефтепромышленники собираются созвать совещание и надеются снова обмануть рабочих.
– А что, если вы будете писать здесь? – спросил Азизбеков. И поспешно прибавил: – Никто вам не помешает... Рашид сюда не войдет больше. А в случае чего – есть где укрыться...
– Нет, меня ждут друзья на Баилове. Будут беспокоиться, если я задержусь...
Азизбеков не решился настаивать. Он поспешил к наружной двери взглянуть, нет ли кого-нибудь подозрительного на улице.
– Можно выходить, – сказал он. Попрощавшись с Байрамом и Азизбековым, гость ушел. Байрам сидел в глубокой задумчивости.
С той самой минуты, как он вошел сюда, в эту комнату, его не покидало ощущение, что в жизни его произошла какая-то важная и решительная перемена.
Азизбеков стоял у окна и, глядя на улицу, провожал друга долгим, пристальным взглядом. Наконец, он отошел от окна и остановился на середине комнаты.
– Мешадибек! – смело произнес Байрам. – Как-никак, а я все-таки мужчина. Скорее заговорит камень, чем я. Кто же этот человек?
Азизбеков верил Байраму, но все же не мог решиться назвать ему имя гостя. Борьба каких-то противоречивых чувств отразилась на его взволнованном и озабоченном лице.
– Это был замечательный человек, – ответил он наконец. – Да и на что тебе его имя? Настанет день, и он сам назовет себя...
Гостем, имя которого так страстно желал узнать Байрам, был товарищ Коба.
Глава одиннадцатая
Когда старый бакинский рабочий Григорий Савельевич Смирнов бежал из тюрьмы, он постарался изменить наружность: отрастил себе пышную бороду и усы. Все же и теперь ему приходилось соблюдать строгие правила конспирации.
Попадись он в руки полиции, Сибири не удалось бы миновать. Поэтому партийные друзья устроили его в городе на маленькую мебельную фабрику, за которой не велось тщательного полицейского надзора.
На мебельной фабрике Смирнову не понравилось. А особенно – люди. Григорию Савельевичу казалось, что всем им – и мастерам-краснодеревцам, и столярам, и упаковщикам – свойственны только узкокорыстные интересы: они думают только о личной выгоде, о борьбе за лишний пятак. Они были глубоко безразличны к общественным вопросам, к судьбам родины, которые так волновали Смирнова. Как ни приглядывался он, а не мог найти здесь своих единомышленников.
Работа на промысле была куда труднее и грязнее, но там все было привычное, родное.
Смирнов сблизился с нефтяниками. Внешне нелюдимые и хмурые, они на самом деле были куда общительнее и жизнерадостнее всех, с кем судьба когда-либо сталкивала Смирнова. Их бескорыстие, склонность к самопожертвованию во имя общего дела, понимание своих классовых задач, широта натуры – вот что привлекало Смирнова.
Он и сам был таким человеком – самоотверженным, щедрым, решительным – и поэтому так томился своим теперешним положением.
Но конечно, внешне Смирнов этого не показывал. Вставал рано, пил чай, во время приходил на работу, аккуратно строгал доски, но делал это без видимой охоты. Он старался ничем не отличаться, не обособляться, вынуждал себя смеяться и балагурить вместе с другими. Но его натуре претило многое, что столярам на фабричке казалось хорошим. Случалось, например, что хозяин расщедрится на несколько рублей бешкеша. Сейчас же посылали кого-нибудь из учеников за закуской и вином, садились в круг во время обеденного перерыва, ели, пили, веселились, поминая при этом добрым словом щедрого хозяина.
Единственными отрадными часами были тайные встречи с руководителями партийной организации. Когда он видел Мешади Азизбекова, Алешу Джапаридзе, Степана Шаумяна, Ваню Фиолетова и других товарищей, Григорий Савельевич чувствовал себя в родной среде.
Сегодня Смирнов особенно торопился: он знал, что на собрании должен быть Ханлар Сафаралиев, любимый его товарищ и друг – нефтяник. За годы, пока Смирнов просидел в тюрьме, Ханлар из молодого рядового революционера стал настоящим вожаком на промысле. Смирнов гордился Ханларом и искренне любил его. Да и как было не любить этого красивого, статного парня с горящими, умными, веселыми глазами, готового жизнь отдать за дело революции.
Смирнов и Ханлар особенно сдружились в незабываемые дни конца 1904 года. И теперь у Смирнова, когда он вспоминал грандиозные события всеобщей стачки, рас. прямлялись плечи и разглаживались морщинки у глаз.
В память Смирнову врезался день, когда он проводил собрание на одном из нефтяных промыслов Биби-Эйбата.
Он шел туда через весь город, высокий, плечистый, в рубахе и просторном пиджаке, едва сходившемся на его могучей груди.
Еще с вечера над городом бушевал шторм. Огромные волны взбешенного Каспия с неистовой яростью хлестали голые камни прибрежных утесов. Узенькие переулки, тесно застроенные домами, пронизывал холодный, влажный ветер. Над площадями и улицами, над всей громадой города стояли свинцовые тучи, и небо слилось с морем. Норд как будто дополнял картину тревоги, охватившей Баку город нефти и легендарных богатств. На заводах и нефтяных промыслах, в мастерских забастовало более пятидесяти тысяч рабочих.
Угрюмо маячили высокие кирпичные трубы, уже не коптившие черным маслянистым дымом. Умолкли гудки, еще не так давно прорезавшие предрассветную тишину пронзительным призывным ревом. Погасли топки котлов. Замерли станки. Остановились маховые колеса.
Остановилась даже городская конка, – не громыхали по кривым улочкам и не лязгали на поворотах маленькие, игрушечные вагоны.
Магазины и лавки были закрыты. Уличные цирюльники не зазывали клиентов. Не расхваливали свои товары продавцы липких сладостей. На Телефонной, на Ольгинской, на Большой Морской в особняках, где жили промышленники и высокопоставленные чиновники, городская знать, были наглухо закрыты ворота.
Казалось, жизнь замерла за толстыми стенами каменных домов, за узкими сводчатыми подворотнями, за окнами, занавешенными шелковыми шторами.
Пустынно было на улицах. Только цокали, ударяясь о камни мостовых, копыта коней: это казачьи разъезды патрулировали центр города.
От встреч с казаками Смирнов уклонялся, сворачивал в переулки. Но чем ближе он подходил к окраинам, тем резче менялась картина.
От Баилова к Биби-Эйбату шла рабочая демонстрация. По тускло поблескивающему булыжнику мостовой, по дороге, покрытой нефтяными лужами, перегороженной трубами нефтепроводов, тесными рядами шагали мастеровые в низко надвинутых на глаза папахах и кепках, промысловые рабочие – в одежде, пропахшей нефтью. Шли портовые грузчики, шла городская голь, амбалы носильщики тяжестей – с паланами* за плечами, шли ремесленники в фартуках. Дружно шли азербайджанцы, русские, армяне, лезгины, грузины. Слышался разноплеменный говор.
______________ * Палан – приспособление для носки тяжестей.
На окраинах бурлило.
Революционные прокламации большевиков передавались из рук в руки. Их читали на промыслах, на буровых заводах, фабриках, в судоремонтных мастерских, на электростанции. На буровых площадках, на улицах, в бараках возникали митинги. И всюду в эти дни массы шли за большевистскими агитаторами – в Балаханах и Сабунчах, в Сураханах и в Черном городе.
Когда Смирнов пришел, просторное помещение низкого барака было битком набито. На полу, на скамьях, на нарах, на подоконниках сидели люди. Все старались сесть поближе к Смирнову, чтобы получше расслышать его слова.
За покосившимися стенами барака завывал ветер.
Смирнов громко и отчетливо, стараясь донести смысл каждого слова до слушателей, прочитал обращение Бакинского комитета РСДРП.
Бережно складывая листок, он сказал:
– Вот наши главные требования: восьмичасовой рабочий день, увеличение зарплаты, отмена штрафов, открытие школ, клубов. Комитет призывает рабочих к более решительным действиям против промышленников.
Рабочие внимательно слушали Смирнова. Когда он замолчал, раздались голоса:
– Замучили штрафами!
– Нет сил, терпеть надругательства!
Седой старик в потертом, выцветшем архалуке тоскливо и недоуменно спрашивал:
– Почему так? Хозяину – все, рабочему человеку – ничего, совсем ничего нет? А? Скажи: почему так?
– А ты у Шендриковых спроси! – крикнул ему в ответ высокий костлявый мастеровой с желтым, нездоровым цветом лица. – Они тебе все пообещают, все посулят...
Раздалось сразу несколько выкриков:
– Собаки Шендриковы!..
– Шендриковы все врут! Они богатому служат...
– Верно, – подтвердил Смирнов. – И меньшевики., н эсеры, и дашнаки, и замаскированные полицейский агенты, вся эта семейка Шендриковых – Лев, Илья и как там ихнего третьего брата зовут? – старались и стараются замазать политический характер стачки, сорвать ее, хотят свести рабочее движение на мирные экономические рельсы... Нет, товарищи, промышленники не отделаются на этот раз небольшими наградными. Мы требуем свое... Стачечный комитет решил не прекращать забастовки, пока все наши требования не будут удовлетворены, пока...
Широкая дверь барака распахнулась, зарево далекого пожара осветило помещение. Вбежал Ханлар Сафаралиев. Его смуглое молодое лицо с лихо закрученными усами было взволнованно. Из-под коричневой мерлушковой папахи выбивались пряди черных густых и жестких волос. Он тяжело дышал.
– Пожар! Горит промысел! – прерывисто крикнул он.
К Ханлару бросился молодой рабочий.
– Поджог? Провокация? Опять шендриковцы?
– Не знаю. Не видел. Пошли! Надо тушить! – воскликнул Ханлар и стремительно выбежал за дверь.
– Ну и черт с ним, с промыслом, пусть горит! – равнодушно отмахнулся высокий костлявый рабочий. – Пусть все хозяйское сгорит! Не жалко! Все хозяйское надо ломать, крушить, жечь... Никуда я не пойду...
– Вот и неверно, – возразил Смирнов, – Если все ломать и крушить жизнь на земле заглохнет... А мы жить хотим... Не ломать, а завладеть надо фабриками и заводами. Вот наша цель! Не промысел наш враг, а хозяин! Товарищи! – закричал он. – Промысел подожгли со злым умыслом. Это ясно. Хотят спровоцировать расправу над нами. Надо потушить пожар. Пошли, товарищи!
И рабочие всей массой двинулись вслед за Смирновым.
Промысел был охвачен ярким желто-красным пламенем. Неподалеку от места пожара фонтанировала новая скважина. Ее пробурили за несколько дней до начала стачки. Из скважины с оглушительным ревом, вперемешку с песком и крупными камнями, вырывалась мощная струя нефти и газа. Вокруг уже образовалось несколько нефтяных озер, огороженных земляными валами. Горело одно из них.
Порывистый декабрьский ветер раздувал пламя. Каждую минуту оно могло перекинуться на другие озера, а загорись нефтяной фонтан, тогда уж нечего и думать о борьбе с огнем. Такие пожары обычно длились неделями и были похожи на извержение вулкана. Бурлящая нефть и газы, вырываясь с огромной силой, воспламенялись на высоте нескольких метров от земли, и ничем нельзя было погасить, усмирить эту мощную струю пламени, с ревом полыхавшего над скважиной.
Когда Смирнов и другие рабочие, догнав Ханлара, прибежали к горящему озеру, там собралось уже много людей. Прискакали пожарные. В толпе метался Абузарбек, управляющий промыслом, весь перепачканный мазутом, утирая цветным платком мокрое, красное, толстое лицо, он умолял пожарников:
– Поторопитесь, милые! Помогите, родные! Постарайтесь, голубчики! Хозяин и так несет большие убытки...
Чудовищные языки пламени освещали огромную толпу рабочих, собравшихся вокруг пожара. Из поселка сбегались жители. Управляющий как будто позабыл о стачке и чуть ли не со слезами на глазах обратился к рабочим:
– Аллах наградит вас за вашу доброту! И хозяин вас не оставит! Помогите, братья! Не дайте погибнуть добру! Не пожалейте трудов своих! Ведь этот промысел кормит вас, дает хлеб насущный вам и вашим детям. Братья! Что же вы стоите, братья?
– Братья! – передразнил тот высокий костлявый рабочий, что не хотел уходить из барака. – Теперь мы стали братьями? А когда мастера бьют тартальщиков, ты этого не видишь?
Управляющий промыслом пропустил мимо ушей обидные слова. Сейчас ему было не до обид. Он разглядел в толпе Ханлара и, зная, что тот пользуется огромным влиянием на рабочих, вспомнил поговорку: "Чем молить сто тысяч пророков, лучше обращаться к одному Аллаху".
– Ханлар, сын мой, ты простой рабочий, но у тебя благородное сердце. Забудем все, что бьцю между нами. Сегодня же пойду к хозяину и добьюсь, чтобы он удовлетворил все ваши требования. Скажи рабочим, пусть помогут пожарным. А тебе я обещаю бешкеш. Клянусь, получишь все, что захочешь!
– Я за бешкешем не гонюсь, – гордо ответил Ханлар Сафаралиев и сердито сдвинул черные брови. – И не нуждаюсь в тех жалких подачках, которые ты нам кидаешь, как кость собаке! Меня не купишь. Рабочих не купишь...
– Не в нем дело, Ханлар, – сказал Смирнов. – Все равно пожар надо потушить. Пусть все знают, что к поджогу мы не причастны. – И он обернулся к рабочим: – За лопаты, товарищи! Эй, господин Абузарбек! Пусть пожарники отойдут в сторону. Горящую нефть водой не потушишь. Эти умники только раздувают пламя.
– Давайте поможем, ребята! – закричал в свою очередь Ханлар. – Берите лопаты!
Смирнов первым вонзил заступ в песчаный грунт и бросил землю на огонь.
– Вот так! Только так и можно погасить горящую нефть! – сказал он, снова кидая землю в пламя.
В руках у нефтяников замелькали лопаты и большие заступы. В огонь полетели камни, куски попавшегося под руку железа, старые балки, ржавые трубы. Вскоре внутри озера образовался вал, который отгородил горящую нефть и не давал пламени перекинуться дальше. Рабочие раздобыли откуда-то носилки, быстро накладывали на них песок и землю и засыпали края узенького вала. Огромные шипящие языки пламени постепенно укорачивались и уползали все дальше от ревущего фонтана.
В нескольких местах пламя было уже сбито.
– Эх, зря ты отказался от бешкеша, – пошутил Смирнов, ловко орудуя тяжелой лопатой. – Давно уже у нас в кармане пусто. Надо было соглашаться. С паршивой овцы – хоть шерсти клок!
– Э, нет, Григорий Савельевич, – весело возразил Ханлар, вытирая ладонью со лба обильный пот и сверкая черными горячими глазами, – нашему Абузарбеку верить нельзя. Это сейчас он кроткий белый барашек. А как только мы потушим пожар, начнет снова пыжиться, как ходжа, у которого и всего богатства то пять ослов.
Ханлар осмотрелся по сторонам. Пожар, только что полыхавший на нефтяном озере, медленно угасал, хота обитое пламя еще лизало кое-где маслянисто-черную гладь. Сквозь гул нефти, бьющей из скважины, ему послышался конский топот. Удивленный Ханлар обернулся и посмотрел на шоссе. Большой отряд всадников, озаренных отсветами багрового пламени, мчался во весь опор по дороге к промыслу.
– Казаки! Видно, спешат отплатить нам за добро!
Всадники приближались стремительно, как лавина. Цокот множества копыт перебивал глухой шум фонтана. Уже не только Ханлар и Смирнов, но и все рабочие заметили скачущих казаков и, побросав лопаты, с недоумением глядели на шоссе. Абузарбек заволновался.
– Еше немножко, родные, и все будет в порядке, – уговаривал он работавших. Абузарбек кидался то к одному то к другому. – Ханлар, друг мой, никому не дам поднять руку на вас. Не бойтесь, продолжайте свое дело!
Его никто не слушал. Все понимали, что казаки примчались сюда неспроста.
Бряцало оружие. Храпели кони, испуганные пожаром и ревом нефти, извергаемой из недр земли. Высокий сытый жеребец жандармского ротмистра взвился на дыбы, громко заржал и отпрянул в сторону.
Спотыкаясь о брошенные лопаты, Абузарбек подбежал к ротмистру.
– Господин офицер! – озабоченно жестикулируя, проговорил он. – Господин офицер, вы мне портите все Огонь опять охватит промысел. Сделайте одолжение, отправляйтесь обратно. Приедете потом... когда потушат пожар... Это же миллионные убытки... Потом сделаете все, что вам будет угодно...
Абузарбек раскаивался, что вызвал казаков. "Что скажет хозяин, если загорится скважина? Ой, горе мне! – бормотал он в отчаянии. – Теперь никто не возьмет в руки лопату".
Но он ошибся. Спокойно, как будто ничего не случилось, Смирнов поднял лопату с земли и снова стал накладывать землю на носилки.
Ханлар шепнул с неудовольствием:
– Григорий Савельевич, ты плохо знаешь Абузарбека. На эту лису полагаться нельзя...
– Дальше видно будет, давай сначала потушим пожар. – И Смирнов повторил: – Пусть рабочие знают, что большевики не имеют отношения к поджогам. Мы не поддадимся на эту провокацию...
Молча, поплевав на ладони, Ханлар с прежним усердием налег на лопату. Но выражение лица у него быле угрюмое. Он не мог скрыть своего беспокойства.
Казаки оцепили место пожара.
Пламя наконец побледнело и погасло.
И сразу неузнаваемо изменился Абузарбек. Ведь только что он суетился, убивался, горбил плечи и обмахивался грязным носовым платком, а теперь снова обрел чванливый и независимый вид. Засунув руки в карманы брюк, высоко подняв голову и выпятив живот, он стоял около жандармского ротмистра.
– Кого вы подозреваете? – спрашивал тот, обводя блуждающими глазами ряды рабочих, их разгоряченные от тяжелой работы и жестокого ветра лица. Кто, по-вашему, мог поджечь промысел?
Абузарбек развел руками и прищурил масленые глава. Он-то прекрасно знал, кого надо убрать с промысла. Но...
– Назовите имена, – настаивал жандармский ротмистр, – и мы рассчитаемся с ними. Итак, кого же вы подозреваете, господин Абузарбек? Вот этого? Этого? Того? – Он буравил толпу своими маленькими злыми глазками. Однако, должно быть, не выдержал враждебно-холодных взглядов, устремленных на него из толпы-рабочих, и отвернулся.
Абузарбек молчал. Он боялся. Ротмистр рассвирепел.
– Разве вы не знаете главарей стачки? Так для чего же вы вызвали нас сюда? – в ярости крикнул он.
– Ш-ш... Тише! Для того... чтобы... Господин офицер... – умолял Абузарбек, складывая на груди пухлые руки.
– Задержать всех! – приказал ротмистр казакам. И поморщился. – Я оглох от этого рева и гула, ничего не слышу. Гоните всех за мной!..
И, ухватив Абузарбека за рукав, он бесцеремонно повлек его за собой по дороге к поселку.
Поселок раскинулся на голом, лишенном растительности пустыре, окаймленном серовато-желтыми холмами. Это было скопление жалких хибарок и низеньких, приземистых глинобитных лачуг. Робкий дымок, срываемый с труб сильным ветром, мгновенно таял в воздухе. На кривых и спутанных, как паутина, улочках поселка было пустынно. Там и сям, поблескивали желтоватые лужи воды, собравшейся после осенних дождей. В густой, непролазной грязи были протоптаны узенькие тропинки, по которым и пробирались пешеходы.
Ротмистр отпустил руку Абузарбека и, хватаясь за стены домишек и заборы, чтобы не упасть, пошел вперед. Дорогой он заглядывал в крохотные окошки. Из лачуг пахло затхлой плесенью и сыростью.
Раза три ротмистр поскользнулся и чуть не шлепнулся в грязь.
– Даже свиньи не стали бы жить в таких трущобах – проворчал он.
Абузарбек полз за ним чуть ли не на четвереньках. Oн едва удерживался на разъезжавшихся по скользкой глине ногах.
Смирнов услышал как ротмистр нравоучительно сказал:
– Господин управляющий, вы сами виноваты в том, что среди рабочих возникают смуты.
Управляющий переспросил в замешательстве: – Мы виноваты? То есть я? Как вас понять, господин офицер? Я ненавижу зачинщиков беспорядков. Ах, какие у нас убытки из-за забастовки!.. – Абузарбек даже застонал.
– Но ведь ваши хозяева наживают миллионы? – В голосе у ротмистра звучала нескрываемая зависть.-Они швыряют в казино пачки крупных билетов так, словно это сухие осенние листья. Почему бы им не истратить немного денег, и не построить для рабочих казармы, хотя бы, с минимальными удобствами. Как-никак – это люди...
Абузарбек подозрительно покосился на ротмистра.
Толпа, подгоняемая казаками, хлынула на площадь.
Ротмистр крикнул:
– Стойте!
Рабочих остановили в самой грязи.
Ханлар Сафаралиев возмущенно крикнул:
– Это не стадо баранов! Как можно так обращаться с людьми! Они только что спасли промысел от огня!..
– Пожар, разумеется, не возник сам собой, господа рабочие, не так ли? Весьма довольный своим остроумием, ротмистр уперся взглядом в Смирнова и, вероятно, именно от него ждал ответа. – Назовите виновников – и мы отпустим остальных. Иначе вместо одного-двух зачинщиков придется взять под арест многих...– Ротмистр-покрутил сначала левый светлый ус, потом правый. Виновники и подстрекатели находятся среди вас. Мы это знаем...
Смирнов и Ханлар переглянулись. Теперь стало понятно, чего добивался ротмистр. Сейчас кто-нибудь из полицейских агентов, из предателей выкрикнет имена главарей стачки. В толпе много темных, несознательных, забитых людей. Ротмистр уверен, что не встретит никакого отпора.
– Я жду! – продолжал он и шагнул ближе к рабочим. – Ну? самодовольное лицо ротмистра расплылось в улыбке. – А брать под стражу многих нам невыгодно. Тюрьмы и так переполнены до отказа...
Никто не откликнулся. На кого бы ни посмотрел ротмистр, он встречал не испуг, а решимость во взгляде. И под этими суровыми взглядами сотен устремленных на него глаз он вдруг перестал улыбаться и явственно ощутил на лбу холодную испарину.
Смирнов и Сафаралиев держались впереди. Смирнов сказал решительно:
– Рабочие тоже хотели бы знать, кто поджег промысел.
– Сам он себя, понятно, не выдаст. Вот вы и назовите его, – предложил ротмистр. – Ну-с...
Ханлар крикнул:
– Вам его лучше знать, господин офицер! Ведь вы мастера устраивать провокации.
Лицо офицера перекосилось от злости.
– Кто? Кто сказал?
– Зря нервничаете, господин офицер, – заметил Григорий Смирнов. – Ни один из рабочих промысла не мог совершить такого преступления. Мы против бессмысленного разрушения. Ищите поджигателей в другом месте...
Кровь ударила ротмистру в голову. Побагровев от гнева, он заорал:
– Взять его! Связать!
Но рабочие сразу же двинулись вперед, готовые защищать Григория Савельевича. Высокий рабочий с измученным, чахоточным лицом занес над головой зажатый в руке камень. Ханлар удержал его локоть.
Ротмистр схватился за оружие. В белой холеной руке сверкнул револьвер.
И Смирнов и Ханлар кричали, стараясь предупредить рабочих:
– Полиция ищет повода, чтобы открыть огонь! Спокойствие, товарищи! Не поддавайтесь провокации!
Но в этот же миг прогремел выстрел. Раздался стон. Взметнулись в воздухе сжатые кулаки. Чахоточный рабочий рухнул на землю, обливаясь кровью. Ханлар нагнулся и поднял выпавший из руки убитого камень.
– Бейте их, гадов! – закричал он и первым метнул булыжник в казаков.
Камни посыпались градом.
Ротмистр отступал перед разъяренной толпой. Размахивая револьвером, он пятился назад и, уже не целясь, выстрелил два раза подряд. По его знаку казаки открыли стрельбу по безоружным рабочим.
Толпа сразу поредела. Многие разбежались по переулкам и укрылись за стенами домов, но те, кто остался на площади, дрались с еще большим ожесточением. Управляющий, закрыв голову руками, в страхе опустился на корточки.
Казаки, спасаясь от камней, укрылись за низенькими глиняными заборами и оттуда обстреливали рабочих. Внезапно Смирнов рухнул на колени. Ханлар поднял его своими сильными руками и побежал в кривой переулок.
Когда Смирнов открыл глаза, он увидел склонившегося над ним Ханлара. На рубахе друга были заметны пятна крови.
– Ты ранен? – с беспокойством спросил Смирнов.
Ханлар ответил ласково:
– Совсем пустяковая царапина. Но две пули просвистели у самого уха. Хорошо, что не оторвало усы...
– А товарищи? Много раненых, арестованных?
Ханлар отвернулся.
– Лежи спокойно, Григорий Савельевич. Зачем завел такой длинный разговор? Нельзя...
– Много?
Ханлар молчал. Но Смирнову все уже стало ясно.
– Нам тоже надо вооружаться, – сквозь зубы процедил он и горящими от гнева глазами оглядел хибарку, глиняный пол, жалкий скарб.
Затем, ухватившись за руку Ханлара, попытался встать. Но силы изменили ему, он еле сдержал готовый вырваться из груди стон и растянулся на полу, на рваной подстилке.
Только глубокой ночью удалось привести фельдшера. Это был старый друг Григория Савельевича. Он смотрел круглыми глазами на раненого и, сжав бескровные губы, все ниже опускал орлиный нос.
– Взрослый человек, умный человек... – ворчал он, – а лезешь под пули. Пуля что, пуля – глупая: не разбирает, где чья голова.
Ханлар Сафаралиев, не отходя ни на шаг от Смирнова, поил его водой, с тревогой держал его за руку.
– Я тебе обязан жизнью. Спасибо, – сказал Смирнов.
– Ты мне друг, – ответил Ханлар, – а настоящую дружбу и меч не разрубит...
С низенького потолка свисала тусклая_электрическая лампочка. Она едва освещала набившихся в каморку людей. Рабочие молча глядели на бледное лицо Григория Савельевича и часто вздыхали.
Вздохнул и Ханлар.
А Смирнов сказал ему дрожащим от волнения голосом:
– Это только начало больших событий. Ханлар, дорогой мой, мы еще поборемся! Ведь бастует весь город, все промысла! Рабочие с каждым днем становятся умнее, сплоченнее, крепче... Сила нашей партии растет с каждым днем.
В самом углу, подобрав под себя ноги, сидел тартальщик, хозяин хибарки. Он спросил, как будто подумал вслух:
– Почему они в нас стреляли? Что мы сотворили плохого? Ведь мы потушили пожар. А они хотели убить нас. Почему?
Ханлар произнес с досадой и горечью:
– Наши азербайджанские рабочие такие еще забитые и темные! Беки и муллы цепко держат их в своей власти... Трудно...
– Ничего, – возразил Смирнов. – И азербайджанцы, и русские, и армяне вместе участвуют в забастовке. В единстве рабочих наша сила...
– Нельзя, совсем нельзя разговаривать, – вмешался фельдшер.
Смирнов подчинился и замолчал.
Стало тихо. Слышен был только гул далекого нефтяного фонтана.
Отлеживаясь в хибарке тарталыцика, Смирнов не переставал заниматься делами стачечного комитета промысла. Связь с рабочими, с городским комитетом он поддерживал через Ханлара Сафаралиева.
И тридцать первого декабря, в канун грозового 1905 года, Ханлар принес радостную весть – промышленники уступили. Всеобщая забастовка кончилась полной победой рабочих – заключением первого в России коллективного договора с промышленниками.
Эта стачка явилась прологом революционных событий во всей России.
Вскоре Смирнова арестовали, но вести с воли долетали и в тюрьму. Он знал, что в октябре 1905 года бакинские рабочие поддержали всероссийскую всеобщую стачку. После декабрьского московского поражения стачечная борьба в Баку продолжалась. Бакинский пролетариат не сдавался.
Когда из тюрьмы отправляли этап, Смирнову удалось бежать. Через некоторое время его устроили на мебельную фабрику. Только несколько раз виделся он с Ханларом и не мог нарадоваться, глядя на его возмужавшее лицо. Теперь это был вдумчивый, сознательный большевик. От прежнего горячего Ханлара остались только искорки смеха в глазах, стремительная походка, задорное остроумие.
Они могли бы разговаривать часами, но не позволяли обстоятельства.
А сегодня, как будто в награду за утомительное прозябание, Смирнову предстояло увидеться с лучшими друзьями – Мешади Азизбековым, недавно приехавшим из Петербурга, Алешей Джапаридзе, Степаном Шаумяном. На собрании будет и Ханлар Сафаралиев.
Вот почему у Смирнова был такой праздничный вид. Не только из конспиративных соображений он надел галстук и почистил ботинки. У него действительно был праздник.
Глава двенадцатая
По молчаливому уговору между членами семьи Мешади Азизбекова, считалось, что его знакомые приходят в их одноэтажный домик отведать вкусных блюд, приготовленных тетушкой Селимназ. Кто это приходил, ни мать, ни жена не знали. Ясно было одно, все эти люди – друзья Мешади, которые, как и он, хотят счастья народу.
В скромном кабинете Мешади или в тесной столовой, увешанной коврами и украшенной стеклянным буфетом с тарелками, чайниками и расписными пиалами, появлялись разные люди. Но эти люди жили одними и теми же устремлениями и направлялись большевистским руководством. Здесь спорили, советовались, выносили решения, и отсюда расходились по всему Баку страстные агитаторы на промыслы, заводы, электростанции, депо и нефтеперерабатывающие предприятия. В маленькой квартире, где, казалось, шла обычная жизнь бакинских обывателей, поддерживались постоянные связи между подпольщиками.
В этот дом приходил теперь и Байрам, как единомышленник и свой человек. Он прекрасно справлялся с порученным ему делом и связывал чугунолитейный завод Рахимбека с целым рядом других городских предприятий.
Хотя Рахимбек вынужден был пойти на уступки, но это еще не означало конца битвы и начала длительного мира.
Рахимбек был достаточно хитер. Он выжидал удобной минуты. Сражение между ним и племянником не только не затихало, а, напротив, разгоралось с каждым днем все сильнее.
Байрам теперь понимал, что конфликт, разделявший дядю и племянника, неразрешим.
Непутевый Рашид все еще пытался примирить их, но был не в состоянии повлиять на упрямого отца. Он находился на стороне двоюродного брата. Его мало интересовало дело, за которое боролся Мешади, но он был готов служить двоюродному брату. По просьбе Мешади, он даже прятал у себя скрывавшихся от преследований царской охранки его неведомых друзей.
Чтобы не вызвать нареканий отца, сын Рахимбека не засиживался теперь в кабачках, а устраивал "пирушки" дома. Комнаты, занимаемые Рашидом в отцовском доме, стали местом конспиративных собраний большевиков. Дом богача Рахимбека был вне подозрений полиции. Политическая благонадежность Рашида не вызывала никаких сомнений у представителей власти. Все это учитывали подпольщики.
Но на случай внезапного налета полиции Рашид придумал специальный "запасной выход", о котором вряд ли могли догадаться сыщики. С четвертого этажа, где находились комнаты Рашида, можно было пробраться на крышу соседнего трехэтажного дома, а спуститься отсюда, по другим крышам в темный переулок и раствориться в темноте было пустячным делом.
