Текст книги "Утро"
Автор книги: Мехти Гусейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Хозяин так свирепо посмотрел, что Абузарбек окаменел. Нет, видно, он все еще не пришел в себя после пережитого унижения, поэтому утратил способность понимать хозяина с полуслова.
Мухтаров заорал в ярости:
– Крови, душа моя, требуется, крови! Надо выпустить кое-кому кровь! А если не ты их, так они тебя уничтожат! Понял? Красные, красные... передразнил он Абузарбека.
Абузарбек растерянно замигал глазами. Вид у него был жалкий, как у ягненка, над которым занесли нож.
– Но как же быть, Муртаза-ага? – спросил Абузарбек. – Ведь бунтовщиков не один, не два. Как я могу с ними расправиться?
Мухтаров пожал плечами. Он больше не сдерживал себя и решил сказать то, о чем следовало догадаться самому Абузарбеку.
– А за что же я плачу тебе жалованье? Учить тебя, как малого ребенка? Неужели ты не понимаешь, что если сейчас не пустить рабочему кровь, он сядет нам прямо на шею!
– Но я, Муртаза-ага, с самого утра просил вас вызвать казаков? Вы же сами не согласились! – удивился Абузарбек.
– Да, не согласился. А почему? Дошло уже до тогэ, что на один выстрел казаков рабочие могли ответить десятью выстрелами. Ты знаешь об этом?
– Но у них ведь нет оружия!
Мухтаров окончательно потерял самообладание.
– Ну что ты за человек? Послушай, кто больше знает: ты или жандармское управление?
На лбу у Абузарбека выступил холодный пот.
– Если жандармы боятся рабочих, то, что могу сделать я? Я даже пистолет никогда не держал в руках.
– Нужно будет, так возьмешь! – жестко заметил Мухтаров. – Если бы ты вовремя убрал Ханлара, оя сегодня не встал бы против тебя. Или опять не понял? Сегодня надо убрать Ханлара, завтра... – Мухтаров заскрежетал зубами и долгим немигающим взглядоя посмотрел на управляющего. – Завтра, если понадобится, другого...
Абузарбек задумался: хозяин говорит дело!
– Ну, иди, – распорядился хозяин, – медлить нельзя! Завтра может быть уже поздно!
Когда Абузарбек вышел от Мухтарова, на город уже спустилась душная ночь. Тяжелые тучи затянули небо.
О встрече рабочих представителей с Мухтаровыя Азизбеков узнал от самого Ханлара. "Молодец!" – похвалил он. Они встретились на спектакле, который давала труппа азербайджанских актеров для рабочих промыслов общества Нафталан. Ставили классическую комедню Мирза Фатали Ахундова "Хаджи Кара". Ханлар страстно любил театр и старался помогать актерам, распространяя билеты среди рабочих, и если было нужно, сам выступал в эпизодических ролях. Ему довелось побывать в местах, которые описаны в комедии. Он был хорошо знаком с побережьем Аракса и городом Агджа-беди, знал контрабандистов, орудовавших в этих местах, и стремящихся к легкой наживе промотавшихся жадных карабахских беков. Ханлар поражался проницательности Мирзы Фатали Ахундова, когда сравнивал героев пьесы с людьми, встречавшимися ему в жизни. "Можно подумать, что Сафтарбека он списал прямо с беков нашей деревни... А Хаджи Кара – точная копия мануфактурщика Мамеда из Корягина!" – восхищался Ханлар.
Возле одноэтажного домика, где должен был состояться спектакль, с вечера прохаживался обеспокоенный околоточный надзиратель. Он уже знал, что на нафталанском промысле началась забастовка, и скопление рабочих в клубе его тревожило.
– Как бы околоточный не разогнал публику! – выразил свои опасения руководитель труппы.
– Не посмеет. Побоится войти в помещение, – попытался успокоить его Ханлар.
Но рьяный служака оказался смелее, чем можно было предположить. Стуча тяжелыми сапогами, околоточный, не заходя в зрительный зал, прошел прямо за кулисы.
– Кто тут старшой? – спросил он зычным басом и, еще не получив ответа, с поразившей Ханлара стремительностью внезапно четко щелкнул каблуками и, вытянувшись в струнку, поднес руку к козырьку. – Так что извините, ваше благородие! – рявкнул надзиратель. – Не мог знать, что вы изволите тут находиться. Боялся, как бы не выкинули чего недозволенного. Будто дают представление, а на самом деле, смотришь...
Ханлар взглянул на человека, перед которым вытянулся околоточный, и обомлел. В мундире и гриме стоял актер, исполнявший в спектакле роль уездного начальника. Заложив руку за спину, он строго смотрел из-под насупленных бровей на околоточного. Толпящиеся на сцене остальные исполнители, суфлер, режиссер, который выскочил сюда, собираясь наброситься на гримера за неудачно подобранную для Хаджи бороду, как по команде, обернулись и с опасливым любопытством уставились на актера, одетого в офицерский мундир.
– Ты братец, ступай. Я сам пробуду здесь до конца представления.
Отдав честь, и ловко повернувшись на каблуках, околоточный зашагал прочь.
Едва заперли за ним дверь, как все актеры залились неудержимым смехом. Хохотал и Ханлар, звонко хлопая ладонью о ладонь.
Пора уже было поднять занавес, но актеры все еще не унимались. Они покатывались со смеху, глядя, как "уездный начальник" строит уморительные свирепые рожи.
– Господа! – говорил он важно, – вам надлежит смешить уважаемых зрителей, а вы...
Еле подавив разбиравший его смех, Ханлар прошел в зрительный зал и уселся рядом с Азизбековым. В скромной, застегнутой на все пуговицы полотняной косоворотке и черных полосатых брюках, Мешади мало чем отличался от просто одетой публики.
Ханлар шопотом рассказал ему, что случилось за кулисами. Мешадибек захохотал, как мальчик.
– Давно я так не смеялся, – сказал он, успокоившись. – Значит, так и сказал: "Ты ступай, я сам здесь побуду"?..
– Да, ничуть не растерялся, – восхищался Ханлар. – О, это смелый и умный человек! – заметил Азизбеков про актера. – Ну, а как остальные, не выдали товарища?
– Нет, конечно, нет. Встреча с начальником так ошеломила беднягу околоточного, что он и не посмотрел ни на кого. Дрожал, как гоголевский городничий перед Хлестаковым.
Началось представление. Тесная и бедно убранная сцена, простенькие декорации и поношенные костюмы, казалось, мало способствовали успеху театра, но зрители всех этих недостатков не замечали – так были захвачены игрой. Играли актеры талантливо, с увлечением, просто, естественно, легко. Особенно отличался в роли Хаджи известный комик Джангир Зейналов. Весь зал восторженно аплодировал ему. И Азизбеков аплодировал вместе со всеми.
Азизбеков и Ханлар, сидя рядом, наслаждались и блестящей комедией Ахундова и замечательной игрой Зейналова.
А когда в последнем действии на сцене появился "уездный начальник", то оба, вспомнив одураченного околоточного, так и покатились со смеху.
Спектакль прошел удачно. И рабочие, веселившиеся от души, и актеры, тронутые восторженным приемом, были довольны. Нередко, когда эта комедия ставилась в центре города, а не на рабочей окраине, некоторые из зрителей, видя на сцене, как в зеркале, свое изображение, приходили в ярость и швыряли в актеров тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. Среди городских обывателей укоренилось глубокое убеждение, что артисты являются нарушителями всех нравственных устоев.
Азизбеков считал истинными героями талантливых азербайджанцев, поправших косные мусульманские обычаи и выбравших для себя полное огорчений и разочарований поприще театральных деятелей. Они заслуживали, по его мнению, всенародного признания.
Рукоплескания продолжали греметь.
– Почаще приезжайте к нам! Просим! Да продлит Аллах вашу жизнь! Не знать вам никогда горя! Ну и молодцы! – кричали рабочие из зала. Ханлар прошел к рампе и от имени рабочих поблагодарил артистов.
– Вы наши лучшие, самые дорогие гости! – сказал он горячо. – Вы вносите свет, радость и надежду в нашу пока еще мрачную жизнь. Вы будите и будоражите даже тех, кто спит еще беспробудным сном невежды. От души благодарим и желаем вам счастья!
Зрители стали расходиться.
Ханлар вышел из зала вместе с Азизбековым. Она вели оживленную беседу.
– Ту твердость, которую нафталановцы показали сегодня перед Мухтаровым, – говорил Азизбеков, – надо сохранить до конца. Все силы надо употребить на то, чтобы объяснить положение колеблющимся, вести их за собой. Учти, Ханлар, сейчас самый разгар навигации, а запасы нефти у общества на исходе. Они вынуждены идти на уступки рабочим. Другого выхода у них нет. Держитесь только дружно и крепко.
– Так мне сказал и товарищ Коба. Завтра или послезавтра, вероятно, снова удастся повидаться с ним. Я долго ждал его сегодня в столовой, но он почему-то не пришел.
– У Кобы много дел и на других промыслах. Он был занят или в Сураханах, или в Балаханах. За "Нафталан" партия меньше беспокоится: надеется на всех нас, на тебя... – Азизбеков ласково пожал руку Ханлару. – Коба хорошо отзывается о тебе, считает тебя преданным товарищем, и даже говорил, что такого, как ты, следовало бы послать от бакинских рабочих делегатом на партийный съезд.
– В самом деле? – Ханлар просиял. Его выразительное, мужественное лицо с немного озорными глазами оживилось – Ах, товарищ Азизбеков, какое было бы счастье поехать на съезд партии, увидеть Ленина! Я пожал бы ему руку и сказал: "Товарищ Ленин, по заданию партии я пойду на смерть".
– Нет, Ханлар, умирать рано! Мы находимся еще в самом начале трудного и долгого пути. Все, что мы делаем: демонстрации, забастовки, стачки, – это только подготовка к суровым и тяжелым боям. Шутка ли, разбить такую огромную государственную машину и установить диктатуру пролетариата! – И Азизбеков снова повторил: – Единство революционных рабочих! Теперь все зависит от него!
Была уже полночь, когда они расстались. Азизбеков вернулся в город, а Ханлар направился домой.
Рабочие разошлись из театра, и Ханлар шел один по темной дороге. Шаги его гулко раздавались в тишине. Он думал о разговоре с Мешади. "Единство!" Сегодня днем он убедился, какую огромную силу представляет собой сплоченная масса рабочих. "Единство, единство! Единство рабочих – до конечной победы!"
Легкий морской ветерок смягчал духоту ночи. Ханлар почувствовал приятную свежесть и пошел еще быстрее. На душе у него было радостно. "Пока что дела идут не плохо. Мухтаров согласился на уступки. Абузарбека убирают с промысла. Удалось поднять не только рабочих промысла, но и мастерских. Партийный комитет, Коба и Азизбеков похвалили нас, а ведь они не бросаются словами..."
Ханлар остановился и перевел дыхание. Было очень тихо. Местность казалась пустынной. Нигде ни огонька.
Буровые стояли. И они будут стоять завтра, послезавтра, до тех пор, пока хозяева не примут условий стачечного комитета.
Вдруг у вышки, черневшей чуть в стороне от дороги, промелькнула тень. Прошмыгнув мимо вышки, какой-то человек направился к дороге. "Неужели кто-нибудь тайком работает? – подумал возмущенно Ханлар. – Не может быть!" Он не мог в это поверить. А все же закравшееся подозрение вызвало досаду. Человек, двигавшийся в темноте, приближался.
– Кто идет? – крикнул Ханлар. Но никто не ответил.
Какое-то зловещее ощущение опасности возникло у Ханлара. Говорят, что страх иногда подбирается к сердцу даже самых смелых и отважных людей. Ханлар был не из боязливых. Но отделаться от этого неприятного ощущения холода, пробежавшего по спине, не мог. "Кто же это прячется?" – подумал он и тревожно оглянулся. Вокруг было все так же пустынно и темно. В поселке не светилось ни одно окошко. Но Ханлар чувствовал, что в темноте движутся люди.
– Эй, кто там? – крикнул в пространство Ханлар. В ответ, один за другим, раздались выстрелы. Ханлар не сразу ощутил боль. Только чуть-чуть, обожгло правую сторону груди. Оглушенный выстрелами, он замер на месте и несколько мгновений простоял неподвижно. Стрелявший залег. Ханлар едва различал на земле очертания человеческой фигуры. Он рванулся вперед, хотел вглядеться в лицо подлого труса, стрелявшего из-за угла. Ханлар не сомневался, что это приказчик Джафар, на увольнении которого настаивали рабочие. Но силы изменили Ханлару.
Стрелял действительно Джафар. Он боялся, что у Ханлара есть с собой оружие, и потому держался в отдалении. Но Ханлар был безоружен. Приказчик хорошо видел его белевшую во тьме рубаху. Подняв револьвер, он прицелился ему прямо в голову. Раздался еще выстрел с другой стороны, и пуля с легким свистом пролетела мимо уха Ханлара. "Чего же я стою?" – смутив, подумал Ханлар и пригнулся. Он успел сделать всего несколько шагов в поисках укрытия, как раздались еще два выстрела. Ханлар упал ничком и пополз к мазутной луже, едва поблескивавшей у обочины дороги. Из ран струилась кровь, и Ханлар чувствовал, что кровь заливает все его тело. Сердце гулко колотилось, потом вдруг замерло. Перед глазами замелькали зеленые круги, тошнота подступала к горлу.
Но Ханлар не стонал, не желая показывать свою слабость врагу. Превозмогая жгучую боль в груди, он жадно глотал воздух, но воздуха не хватало. Ханлар истекал кровью, и вместе с кровью уходили силы. Он лежал неподвижно. Отяжелевшие руки и ноги не слушались его, он хотел шевельнуться и не мог.
– Э... ге... гей!.. – послышалось вдруг.
Голос звучал издалека, со стороны поселка. А эти, притаившиеся в темноте у вышки, тяжело дыша, подползали все ближе и ближе...
"Окружили, гады, со всех сторон и не уйдут, пока не прикончат", – с тоской подумал Ханлар. Он шарил рукой в темноте, но даже камня поблизости не было.
Тот же голос еще раз прорезал тишину:
– Э... гей!..
Это рабочие, привлеченные шумом выстрелов, громко переговариваясь, приближались к месту происшествия. Они шли наугад, подавая изредка голоса и прислушиваясь к ночной тишине.
В уже затуманившемся сознании Ханлара блеснул луч надежды. Собрав угасающие силы, он чуть приподнял голову и, теряя сознание, крикнул:
– Сюда!.. Сюда!...
Один из подбежавших рабочих чиркнул спичкой и нагнулся над окровавленным Ханларом. Двое осторожно перевернули его лицом кверху, а третий зажег еще одну спичку.
– Ханлар! Это Ханлар!
– Он жив еще, – шопотом сказал один из рабочих, приложив ухо к груди раненого и вслушиваясь в слабое биение сердца. – Давайте, ребята, скорее...
– Ух, подлецы! – с ненавистью произнес рабочий, прибежавший впопыхах в одном белье. – В темноте
убивают из-за угла, подлецы! Ну, Абузарбек, попил рабочей крови, как бы не захлебнулся ею!..
Товарищи осторожно подняли Ханлара. Не прошло и получаса, как все в поселке узнали о том, что Ханлар ранен. Встревоженные рабочие толпами устремились к больнице. Вскоре стало известно, что, очнувшись, Ханлар назвал имя одного из злодеев.
– Джафар! Я узнал его. Остальных не разглядел. Очень темно было...
Азизбеков узнал о происшествии на следующее утро и сейчас же приехал в больницу.
– Раненого обязательно нужно спасти, во что бы то ни стало! взволнованно сказал он врачу.
Тот беспомощно развел руками.
– Господин Азизбеков, порой и медицина бывает бессильна. Можно только удивляться исключительной живучести натуры... Другой на его месте давно лежал бы в гробу.
Азизбеков долго стоял у больничной койки, смотрел на неподвижного Ханлара и вспоминал, каким веселым он был вчера, когда они расставались после спектакля.
Ханлар еле пошевелил губами.
– Жаль... – медленно проговорил он, – приходится расставаться с вами... – И попросил: – Пожалуйста, вызовите отца из деревни. Давно не видал старика.
Азизбеков все еще не терял надежды на выздоровление Ханлара.
– Ты будешь жить, дружище! Мы еще поработаем с тобой... – Нагнувшись, он поцеловал Ханлара в побледневшие губы и, чтобы скрыть волнение, отвернулся. Медленным шагом вышел из палаты.
Азизбеков застал Алешу Джапаридзе в столовой биби-эйбатского нефтяного общества. Никогда еще он не видел Алешу таким пасмурным и угрюмым.
– Послал человека в больницу узнать, как Ханлар, – с трудом, как бы нехотя выговаривая слова, сказал Алеша и взглянул на часы. – Скоро должен вернуться.
– Я был у него утром, – сообщил Азизбеков. – Очень большая потеря крови.
Столовая помещалась в низеньком и невзрачной одноэтажном здании. Все три окна" длинного зала с цементным полом выходили на улицу. От табачного дыма и толстого слоя насевшей уличной пыли шторы выглядели рыжевато-серыми. Пол был усеян окурками и клочками бумаги. Но чисто вытертая голубая клеенка, покрывавшая маленькие квадратные столики, блестела. Посуда тоже содержалась в образцовой чистоте. Тарелки мылись в горячей воде и тщательно вытирались, потускневшие вилки и ножи были начищены песком.
Избалованные конторщики и инженеры, обычно ездившие обедать в город, а тем более завсегдатаи роскошных ресторанов и кафе никогда не ступали сюда ногой. Посторонних здесь не бывало, и никто не стремился их сюда приманить. Все было рассчитано на самого непритязательного посетителя.
В этом помещении проводились рабочие собрания. Полиция это знала. Она знала и о том, что именно здесь встречаются члены подпольной большевистской организации, но сыщикам ни разу не удалось кого-нибудь накрыть. Рабочие умело вели наблюдение за прилегающими улицами. У них была четкая сигнализация.
Обычно, – если в столовой назначалась какая-нибудь встреча, наблюдатели, заняв посты в трех-четырех местах, свободно обозревали всю округу на расстояние почти километра от входа в столовую. Они подавали знаки зажженными папиросами, или носовыми платками, или нарочитым покашливанием, и, как бы ни торопились полицейские, подпольщики всегда успевали скрыться через черный ход в лабиринт глухих переулков рабочего поселка. Полицию встречали недоумевающие взгляды рабочих, потягивающих пиво, усиленно дымящих самокрутками и покрикивающих на нерасторопного буфетчика.
Азизбеков вошел со двора. Вместе с Алешей Джапаридзе они подошли к столу, стоявшему в углу, и Азизбеков сразу же попросил бутылку лимонаду.
– Только холодного, – сказал он. – Жара на улице адская.
Буфетчик торопливо ответил:
– Лимонад холодный, с утра на льду, – и движением бровей указал на русского рабочего, сидевшего у крайнего окна и сосредоточенно смотревшего на улицу. – Одну минутку. Садитесь, пожалуйста.
Азизбеков уселся напротив Джапаридзе. Буфетчик подал бутылку и два стакана. Рабочий, сидевший в конце зала, должен был все время смотреть в окно. Не отрываясь, он следил за наблюдателем, который прохаживался на улице. В случае опасности этот рабочий должен был обернуться лицом к залу, и это означало бы, что приближается полиция.
– Неужели у тебя только одна бутылка лимонаду? – спросил буфетчика Азизбеков.
– Нет, что вы, более чем достаточно. Сегодня четверг, и я жду много посетителей.
Значит, наблюдателей выставлено много, и Азизбеков мог спокойно беседовать с Джапаридзе. Он налил лимонаду себе и Алеше.
Стоявший за стойкой толстый буфетчик с бычьей шеей не прислушивался к их беседе. Как будто безразличный ко всему, он делал вид, что страшно утомлен, часто зевал, а на самом деле зорко следил за случайными посетителями, спрашивал, что им надо, и, чтобы скорее отвязаться от них, всем отвечал одно и то же: "Нету, пиво только что кончилось. Будет завтра!"
Улучив минуту, когда, кроме своих, в столовой никого не осталось, буфетчик на том же условном языке сообщил Азизбекову и Джапаридзе:
– Вчера вечером в поселке безобразничали хулиганы. Здорово избили двоих.
– Кого?
– Оба нафталановцы.
Азизбеков и Джапаридзе нахмурились. Услышанное ими означало, что арестовано двое из активных забастовщиков.
– Подойди поближе, – сказал Джапаридзе. – Ты узнал фамилии?
Буфетчик вернулся к стойке, достал книгу, в которую заносил фамилии должников, взглянул на последнюю страничку записей, захватив еще бутылку лимонаду, вернулся обратно и тихо шепнул:
– Один из них мастер Тапдык, а другой тартальщик Самедов.
– Хорошо, что ты сказал нам об этом, – заметил Азизбеков и, достав из кармана книжечку, записал арабскими буквами фамилии арестованных товарищей. – Придется этих тоже включить в общий список.
Буфетчик вернулся на свое место.
– Как видно, они замышляют новые провокации, намереваются такими мерами, как убийство Ханлара и аресты зачинщиков, сорвать забастовку. Это их обычный прием, – сказал задумчиво Джапаридзе. – Вчерашний буровой мастер господин Мухтаров готов сегодня установить виселицы прямо на промыслах. А ведь не так давно он твердил каждому встречному и поперечному: "Мой рабочий никогда не пойдет против меня". Иезуит!
– И в самом деле иезуит, коварный и двуличный человек! – горько усмехнулся Азизбеков. – Не иначе как он инициатор убийства Ханлара. Такие "приличные" и "гуманные" люди способны на любую подлость. Когда я читал статью Владимира Ильича "Памяти графа Гейдена", мне невольно вспомнились наши Тагиев и Мухтаров. Своими джентльменскими манерами они, как маской, прикрывают алчные стремления и волчьи аппетиты. Подобные господа душат рабочий люд даже неумолимее своих менее "цивилизованных" собратьев. Буфетчик сообщил еще одну новость: – Один из убийц Ханлара отдал богу душу. Азизбеков и Джапаридзе насторожились. – Да, да, – продолжал буфетчик, – он хотел бежать в Дагестан. Но наши ребята настигли его в пути и отправили на тот свет. А приказчик Джафар даже не выходит из дому. Знает, что с ним поступят так же, как с его приятелем. Пусть эти прохвосты знают, что мы умеем защищаться. Между прочим, полиция Джафара не трогает и не собирается трогать. Он служит в охранке. Эх!.. – вздохнул буфетчик.
– Чего же ты вздыхаешь? Вести как будто недурны. Буфетчик наклонился над столом. – Вздыхаю потому, что не будь вашего запрета, я бы по-своему расправился с этими гадами. А то вот превратился в буфетчика... Подаю лимонад... Дисциплина!
Друзья улыбнулись.
В это время в столовую вошел рабочий, посланный в больницу узнать о состоянии здоровья Ханлара. Он подошел и поздоровался с Азизбековым. Брови его были насуплены, губы дрожали.
– Как Ханлар? Что сказал врач?
Рабочий не сразу ответил. Он чувствовал себя несчастнейшим в мире человеком из-за того, что принес такую горькую весть. Потом нахмурился, сморщил лоб и сказал хмуро:
– Несколько минут назад... наш дорогой товарищ Ханлар...
Он резко махнул рукой и остановился на полуслове. Друзья переглянулись и скорбно опустили головы.
Глава двадцать вторая
В столовую стремительно вошел невысокий простоволосый человек в перехваченной узким ремнем сатиновой рубахе. Золотистые кудрявые волосы были расчесаны на косой пробор. Остановившись в дверях, он обвел присутствующих внимательным взглядом синих глаа и медленно направился к буфету.
Буфетчик еще издали приветствовал его:
– Ба, приятель! Что нового?
Азизбеков обернулся на возглас.
– Это Ваня, – шепнул он Алеше. – Наверно, знает, где Коба. – И нетерпеливо поднялся из-за стола.
Ваня подошел, поздоровался с Азизбековым и Джапаридзе и подсел к ним. Он достал из кармана коричневый с белыми полосками платок и стал вытирать разгоряченное, утомленное лицо.
– Где Коба, не знаешь? – не давая ему отдышаться, спросил Азизбеков.
– Он скоро придет. Мы были вместе, но за нами увязались ищейки. Надо было сбить их со следа. Прямо из сил выбились, пока петляли по улицам. Коба пошел ко мне переодеваться, он войдет черным ходом. Ну, ничего, сыщики наш след потеряли, но трудновато было... Ищеек... хоть пруд пруди!
– Да, полиция всех поставила на ноги, – заметил Азизбеков и пошел к буфету купить спичек.
Буфетчик удивился:
– Разве вы начали курить? Зачем вам спички?.. – Ночью на промыслах ни зги не видать, – тихо объяснил Азизбеков, – да и лужи везде, грязь... Пока сделаешь десяток шагов, весь перепачкаешься в мазуте. А сегодня, может быть, придется обойти бараки. Заменить Ханлара.
В это время, громко переговариваясь, в столовую вошла большая группа рабочих, человек в пятнадцать, а следом за ними вторая – поменьше. В помещении сразу стало шумно и оживленно. Буфетчик указал на висевшие по стенам десятилинейные керосиновые лампы.
– Смеркается, ребята, хорошо бы зажечь! – сказал он.
Двое из рабочих, помоложе, принялись зажигать лампы, Азизбеков, положив спички в карман, вернулся на свое место.
В столовой вдруг все затихли и повернулись к двери. Азизбеков увидел Сталина. Он был в серых брюках, засунутых в высокие голенища сапог, и в простой рабочей тужурке с четырьмя накладными карманами. В руках Коба держал поношенную кепку с помятым козырьком. Черные волосы, зачесанные со лба назад, непокорно падали на виски. Всегда живое и веселое лицо сегодня было угрюмым. Отросшая борода придавала ему еще больше суровости. Войдя в столовую, Коба обвел присутствующих внимательным взглядом, поздоровался, принял предложенный Ваней стул и уселся между Азизбековым и Джапаридзе.
– Нам слишком дорого обходится наша беспечность, товарищи, – сказал Коба негромко. – Но не следует впадать в уныние. Тем, кто направлял руку убийцы Ханлара, мы ответим решительным выступлением. Выстрел, произведенный в него, был направлен в рабочий класс, в партию, в нас с вами. Опасаясь открытой борьбы, враг начал прибегать к убийствам из-за угла. Мы уже посоветовались с баиловцами и пришли к единому решению: ответить на это злодеяние всеобщей забастовкой баи-ловских и биби-эйбатских рабочих двадцать четвертого и двадцать пятого сентября. Пусть похороны товарища Ханлара превратятся в мощную демонстрацию протеста всех баилово-биби-эйбатских рабочих! – Коба замолк. Потом спросил у тех, кто сидел поодаль: – Как ваше мнение, товарищи?
– Правильно! – раздались голоса с мест.
– Тогда надо действовать. И немедленно! Порешим на следующем: поручим товарищам Азизбекову и Джапаридзе подготовить на азербайджанском, русском и армянском языках прокламации и распространить среди рабочих. Пусть на всех промыслах, заводах, фабриках и предприятиях знают о нафталанском злодеянии. Для организации похорон товарища Ханлара Сафаралиева мы создадим комиссию.
В состав ее был введен и Сталин.
– Мы, – сказал он, – должны все подготовить, назначить день и час похорон. И сообщить об этом на все предприятия... Может быть, имеются другие предложения? Нет? В таком случае разойдемся, товарищи. Время дорого...
Все поднялись с мест. Только Азизбеков и Джапаридзе, будто ожидая еще чего-то, остались на месте.
– Сумеете сегодня же ночью сообщить остальным товарищам? – спросил у Азизбекова Коба.
– Сумеем, – не задумываясь ответил Азизбеков. – Пока я буду писать прокламацию, дружинники "Алого знамени" сообщат всем.
– Я ухожу, товарищи! – сказал Коба. – Встретимся завтра вечером на квартире у Вани. Приходите со стороны Первой Баиловской. Шторы на окне будут опущены.
Коба вышел первым. За ним – Алеша Джпаридзе. Последним покинул столовую Азизбеков, когда улица уже тонула в густом мраке сентябрьского вечера.
Только через час он добрался до города. Послав сынишку дворника за Асланом, Азизбеков прошел к себе в кабинет и принялся писать прокламацию от имени Биби-Эйбатского райкома РСДРП.
Глава двадцать третья
Аслан сидел дома и старательно чистил свой револьвер. Занятый делом, он, однако, настороженно прислушивался к каждому шороху и часто оглядывался на дверь – боялся внезапного появления отца. Парень знал, что если старик увидит у него револьвер, не только отнимет, но вдобавок задаст хорошую трепку.
Вечером он наведался к Смирнову спросить, нет ли чего нового, а затем побывал на берегу. Им владела теперь одна страсть – научиться хорошо грести. Не хотелось в ночь налета ударить лицом в грязь. Но лодки, которую он заприметил еще рано утром, на месте не оказалось "Куда же ее отвели?" досадовал Аслан и после тщетных поисков поплелся к пристани, которая у Девичьей башни вдается далеко в море. Он подошел к долговязому человеку с обмотанной шелковым платком головой который стоял на носу лодки и зазывал на свое суденышко любителей морского катания.
– Возьмешь меня? – спросил Аслан.
– Отчего же? Плати и садись!
– У меня нет денег.
– Тогда не обессудь!
– Ты пусти бесплатно, я буду грести за тебя.
– А я что буду делать? – возвысил голос долговязый лодочник и начал зазывать людей, только что подошедших к пристани: – Сюда! – И, заметив, что публика направляется к другой лодке, крикнул: – Не туда! Та пойдет через полчаса, а я вот-вот снимаюсь с якоря! Сюда! Сюда! Садитесь...
С другой лодки донеслась сочная ругань обманутого конкурента. Долговязый не обратил на это никакого внимания. Аслан порылся в карманах.
– Ладно, сколько тебе дать?
– У тебя ведь нет денег, сам же говорил.
– Я заплачу, но ты разреши мне самому грести. Долговязый лодочник опустил в карман полученный серебряный двугривенный и развалился на корме.
– Ладно, греби, сколько твоей душе угодно! – буркнул он. И, сложив рупором ладони, снова крикнул: – Сюда! Давайте сюда! Вы-хо-о-дим!..
Но выходить в море он не торопился. Ждал, как видно, пока лодка не набьется до отказа. Аслан сел за весла. Как назло, никто больше не подходил к пристани. Тщетно прождав еще некоторое время, долговязый снял канатную петлю с причала и, упершись ногой о пристань, оттолкнул лодку.
– Ну, в добрый час! Поехали! Давай греби! Показывай свое умение!
Аслан с трудом вытаскивал тяжелые весла из воды и енова глубоко опускал их. Он затрачивал много сил, обливался потом, а лодка почти не двигалась с места. Лодочник рассердился:
– Нет, так не пойдет! С тобой много не заработаешь. Дай-ка весла!
Греб он мастерски. Крепкие мускулы так и пружинились под тоненькой косовороткой. Лодка, послушная опытной руке, стремительно скользила по легкой ряби. Весла, как крылья птицы, легко, не поднимая брызг, взлетали вверх и, описав в воздухе дугу, разрезали воду. С каждым взмахом весел лодка делала рывок вперед и мягко скользила по воде.
– Видал? – спросил лодочник Аслана. – Знай, что хозяин не зря платит мне жалованье.
"Так... значит, лодка не его", подумал Аслан, внимательно, изучающим взглядом наблюдая за ловкимя движениями лодочника.
– Привычка, – заметил он невозмутимо.
– Привычка, ты говоришь? – обиженно сморщил лоб лодочник. – Нет, дружище, надо душу вложить в это дело. Душу! Понимаешь? Вот так! – и он снова взмахнул веслами.
Через некоторое время Аслан сел на его место. Они находились уже в открытом море, и лодка двигалась быстрее. Стало прохладнее, и пассажиры с наслаждением подставляли лица легкому морскому ветерку.
Скрывая усталость, Аслан усиленно работал веслами, но, сколько ни старался, не мог достичь той легкости, с которой греб долговязый лодочник. Сделав широкий полукруг, они повернули к берегу. -Когда лодка ударилась носом о пристань, Аслан в последний раз вытащил вэс-ла из воды и с облегчением взд'охнул. Рубаха на нем взмокла от пота.
И еще теперь, когда он сидел дома за столом и чистил револьвер, он продолжал чувствовать боль в пояснице. "Так едва ли дотянешь до Баилова, – с огорчением подумал Аслан и решил с завтрашнего дня приняться за серьезную тренировку. – Где бы только достать лодку?"
– Аслан! – вдруг услышал он детский голос.
Аслан выглянул в окно. Не заметив в темноте никого,
