Текст книги "Утро"

Автор книги: Мехти Гусейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Как и многие, кто тянул ту же лямку, он мирился со своей долей, видя в этом предопределение судьбы.

Полад давно знал мастера Пирали. Когда-то они работали вместе и даже дружили между собой. Но стачка девятьсот четвертого года положила конец этой дружбе. Пути их разошлись.

Ссора имела свою коротенькую историю.

Как-то при встрече Полад сказал мастеру: – Послушай, Пирали! Вчера меня познакомили с одним человеком. Годами он молод, одет просто, но как говорит... Каждое слово – драгоценный камень, алмаз! Он объясняет, что хозяева, у которых мы работаем, богатеют за наш с тобой счет. А их отцы богатели за счет наших отцов и дедов. На этой несправедливости, что один работает, а другой богатеет, и стоит мир... А мы-то думали, как наши деды, что мы плохо живем потому, что такова воля аллаха.

– Откуда же этот молодой человек? – заинтересовался мастер Пирали. Кто он?

Полад огляделся по сторонам и прошептал:

– Говорят, он родом из Тифлиса. Но я готов поклясться, что этот человек родился и вырос на нефтяных промыслах. Горести нашей жизни он знает лучше нас с тобой. Там, где мы собрались, не было ни стола, ни табурета, и я поднял его на плечо, чтобы он был виден всем рабочим, и держал так, пока он говорил. Я еще не слыхал таких речей. Его уста извергали огонь, пламя.

– А что же он говорил? – спросил мастер Пирали.

– Говорил, что нам надо объединиться и потребовать от хозяев того, что нам положено. Если они откажут – всюду приостановить работу и не приступать к ней, пока они не примут наши условия...

Пирали недоверчиво покачал головой.

– Наверно, подослан сюда из России. Один из смутьянов и подстрекателей... Хочет совратить нас, правоверных, с пути и столкнуть в пропасть...

Слова приятеля задели Полада за живое.

– Послушай, что ты говоришь? Какой он смутьян?

Разве это смута? У русских рабочих уже давно раскрылись глаза, а мы, мусульмане, все еще безмятежно спим и ждем помощи от аллаха. В самом деле, с какой стати нам отдаваться на милость этих ненасытных тунеядцев – хозяев?

Поладу не удалось убедить осторожного Пирали в своей правоте.

– Сунешься за чужим добром, разобьют тебе голову, – ответил тот. – Я и не думаю лезть в драку.

– А я полезу! – упрямо ответил Полад. – И не за чужим, а за своим добром. Должна же быть правда на свете!

Прошло дней десять после этого разговора. По всему Баку начались стачки. Полад вместе со всеми рабочими ходил по улицам и кричал: "Долой царя!" Но мастер Пирали изменил товарищам. Он не прекратил работу на буровой, хозяева не чаяли в нем души.

С того дня дороги их разошлись.

Полад поклялся всегда и неизменно быть верным делу рабочих, о котором говорил молодой человек из Тифлиса: "Умру, но не отступлю с этого пути".

В 1905 году Полада арестовали. Целых два года он не виделся с мастером Пирали. Когда судьба снова столкнула бывших друзей, они встретились как враги.

Мастера Пирали привели на буровую, где работал Полад, с целью достать застрявшее в забое сломанное долото.

– Подлый изменник! Ты вырываешь кусок у своих же товарищей! Отнимаешь у нас заработок! – возмутился взбешенный Полад.

Хозяин буровой был осторожным и предусмотрительным человеком. Мастера Пирали сопровождали и охраняли два вооруженных маузерами наемника – кочи. Поладу с товарищами пришлось отступить. Пирали искусно достал из забоя долото. И, положив в карман изрядный куш денег, ушел восвояси.

Теперь судьба снова сталкивала их.

Из Народного дома Полад вышел на улицу вместе с Юнусом. Юнус рассказал, что на буровую, где он работал, приходил мастер Пирали.

Полад раскричался:

– И вы после этого оставили буровую без присмотра? Сидите и хлопаете в ладоши, как ни в чем не бывало, а там сейчас Зейналбек, наверно, уже ходит вместе с Пирали у колодца. Ведь Пирали уже пошел против рабочих на другом промысле.

– Нет, дядя Полад. Пирали не решится в ночную пору даже подступиться туда...

– Эх, простачок ты, простачок... – усмехнулся Полад и с досадой добавил: – Уж я – то знаю, что это за птица Пирали. Пойдем взглянем! И если он не пыхтит сейчас там и не обливается потом, доставая сломанное долото, то, значит, я ничего на свете не понимаю...

Сомнение вкралось в душу Юнуса. Он всполошился:

– В самом деле, дядя Полад, мы тут оплошали: не оставили на буровой своего человека... Что, если ты действительно прав? – Юнус сразу же окликнул товарищей: – Мурадели, дядя Исмаил, Аскер!.. Давайте-ка пойдем на буровую!

Откликнулся один Аскер. Вместе с Поладом, они втроем направились к буровой. Еще издали они увидели Зейналбека.

С ним рядом стояли два кочи с фонарями в руках, и все они нетерпеливо следили за манипуляциями мастера Пирали.

Старый Полад хлопнул Юнуса по плечу.

– Ну, как? Убедился теперь? – спросил он, сделав еще несколько шагов по направлению к буровой. – А эта штука при тебе.

В ту же минуту в руках Юнуса засверкала вороненая сталь браунинга.

– Что делать? – обратился он к дяде Поладу.

Не долго думая, и Аскер вытащил из кобуры свой огромный револьвер. После утреннего разговора с Меша-дибеком он побывал дома и захватил с собой припрятанное оружие. Аскер шагнул ближе к старику Поладу и спросил:

– Стрелять?

Услышав шаги, кочи стали пристально вглядываться в темноту.

Как раз в эту минуту ночную тишину прорезал грохот выстрела Юнуса. Один из кочи уронил фонарь.

Стекла разлетелись вдребезги. Как только раздался второй выстрел, кочи бросился наутек и скрылся из глаз. – Один уже дал стрекача! – усмехнулся Полад.

Второй бандит оказался смелее. Поставив фонарь у своих ног, он быстро вытащил маузер. Но было уже поздно. Под самым его носом сверкнули дула двух револьверов.

Кочи невольно отпрянул назад и бросился бежать.

Зейналбек остался один. Полад подошел к нему вплотную.

– Бек! – сказал он сухо и повелительно. – Рабочие предъявили требование, Почему ты его не выполняешь?

– А ты кто такой! – отозвался, бек. – Я тебя не знаю!

– Теперь уже ни к чему выяснять, кто я такой. Важно знать, что каждый, кто посмеет посягнуть на заработок рабочего, будет строго наказан. Это тебе надо хорошо запомнить, бек.

И Полад шагнул к буровому колодцу. Рядом с ним Зейналбек казался маленьким и щупленьким.

– Эй, уста Пирали! – крикнул Полад, наклонившись. – Вылезай оттуда! Я и так очень зол на тебя! Как бы чего не вышло!

Пирали не откликался. Полад нагнулся и, вытягивая шею, заглянул в колодец.

– Вылезай, говорю!

Зейналбек, судорожно открывая и закрывая рот, ни слова не говоря, стоял на месте. А тем временем Полад и его товарищи вытаскивали из колодца мастера Пирали.

Пирали был перепачкан грязью и мазутом. Его широко раскрытые от ужаса глаза не могли оторваться от Полада, который в непримиримой злобе прямо в лицо кидал ему грозные слова:

– Эх, и отольются наконец волку овечьи слезы! В морду бы дать тебе! Да пачкать руки не хочется. Ступай на все четыре стороны! И чтобы духу твоего здесь не было! Но знай: если ты когда-нибудь попадешься мне под горячую руку – пеняй на себя!

Зейналбека душило бешенство. Не зная, как поступить, он только пронизывал взглядом то одного, то другого. Но, не найдя выхода, поплелся прочь от буровой.

Мастер Пирали молча пошел за ним и, только отойдя на несколько шагов, обернулся назад и крикнул Поладу:

– Что ж... пусть так! А долото все-таки никто, кроме меня, не достанет.

– Тьфу! Хозяйский холуй! – в сердцах плюнул Полад...

Глава тридцать третья

В группу, которая должна была осуществить налет на тюрьму, Аслана не включили. Это очень огорчило парня.

И как было не обижаться? Ведь он не знал страха, он чуть ли не ежедневно чистил и смазывал сверкающий револьвер, дожидаясь минуты, когда приставит его к груди оторопевшего часового. И вдруг ему сказали: "Не ходи туда", не дали встретиться лицом к лицу со стражниками и тюремщиками. Сколько дней подряд уходил он чуть свет на завод, изготовлял напильники и ножовки, а распилить собственными руками цепи, в которые закован мастер Байрам, ему не доведется.

Парень был вне себя.

И как уж только он себя не ругал! "Бесстыдник! Что толку с тебя? Для чего болтается у тебя на боку огромный револьвер? Ведь ты даже не знаешь, что там творится сейчас у тюрьмы! Вдруг кого-нибудь убьют или ранят, а ты даже помочь им не сможешь!.."

Рассекая волны, лодка кралась в темноте. Все утопало в густом, непроницаемом мраке. Баиловский мыс заслонял огни Баку. Только вдали, у острова Нарген, мигал огонек одинокого маяка. Аслан часто вздыхал. Он до боли в глазах всматривался в ту сторону, где находилась тюрьма. Ему чудились крики, шум выстрелов. Но всюду стояла тишина. Только плескалась вода, подгоняемая ветерком.

Над морем колыхался сырой туман, соленая влага оседала на губах.

Старик Ахмед, сидевший за второй парой весел, сказал негромко, как бы продолжая давно начатый разговор:

– Вот она, жизнь! Тот, кто упорнее всего ищет света, должен таиться в ночном мраке...

Аслан ничего не ответил. Он старательно греб.

Самая опасная часть пути осталась позади. В немом безмолвии ночи был слышен только слабый рокот волн, упруго ударявшихся о серые прибрежные скалы. Лодка приближалась к берегу, к тому самому месту, которое заранее выбрал Аслан. Не прошло и часу, как они покинули пристань. Но Аслану казалось, что перевалило уже далеко за полночь, операция давно закончена и освобожденные товарищи нетерпеливо дожидаются их на берегу.

Но отчего все-таки не слышно ни одного выстрела? Может быть, налет совершен так внезапно, что застигнутые врасплох и растерявшиеся тюремщики не оказали сопротивления и рабочие, связав их, беспрепятственно вывели арестованных из камер? Но почему-то Аслан в это не верил. Наоборот, он скорее склонен был допустить, что, прежде чем ворваться в ворота тюрьмы, дружинникам придется выдержать серьезный бой, а покончив с жандармами и тюремной стражей, понадобится вступить в перестрелку с подоспевшими на помощь конными казаками. Всю дорогу Аслан думал об этом. И с той минуты, как взялся за весла, не вымолвил ни единого слова. Будто он боялся, что кто-то подстерегает в море и, услышав голос, догадается, куда и зачем они держат путь.

Наконец, словно не в силах больше выдержать эту зловещую тишину, Аслан окликнул старика:

– Дядя Ахмед!

– Что, сынок?

– Дядя Ахмед, кажется, мы подъезжаем к месту.

– Верно, сынок. Ты бы засветил фонарь. А то, чего доброго, разобьемся о скалы.

– Не беспокойся, дядя Ахмед. Я раз десять причаливал здесь. Знаю каждый выступ.

Аслан пристально посмотрел на берег и, достав ю кармана коробок, чиркнул спичкой. Он протянул руку за высоким фонарем, похожим на фонарь железнодорожного кондуктора, и, быстро раскрыв дверцу, зажег свечу уже догорающей спичкой. Встав на ноги и подняв фонарь, Аслан осветил берег.

– Хватит грести, дядя Ахмед. Доехали.

Лодка была уже в нескольких шагах от гладких, зализанных волнами прибрежных скал, ясно видневшихся при свете фонаря. Аслан прошел на нос лодки, поставил фонарь, взял в руки конец толстого каната и, неожиданно для старика, ловко прыгнул на берег. Он быстро обмотал конец каната вокруг торчавшего камня. Старик Ахмед подобрал весла, аккуратно сложил их на дно лодки, потом медленно поднялся на ноги и осмотрелся, словно оценивая: хорошее ли место облюбовал Аслан?

За размытыми морем скалами, тускло освещенными фонарем, виднелся берег, покрытый мелкими ракушками. Дальше начинался голый пустырь с редкими кустиками полыни.

– Хорошее ты выбрал место, – похвалил парня старик Ахмед после тщательного осмотра. – В такую пору вряд ли кто-нибудь ступит сюда ногой. Бери себе беглых арестантов и вези куда хочешь! Никогда полиция не догадается, как они скрылись. Но тут имеется одно "но", сынок...

– Какое, дядюшка? – тревожно спросил Аслан.

– Надо, чтобы наши ребята, уходя из тюрьмы, направили полицию по ложному следу.

– Направят, дядюшка! Григорий Савельевич, который повел дружину, сам уже два раза совершал побеги из тюрьмы. Он проведет полицию за нос и в третий раз. Посмотри-ка на часы, дядя Ахмед.

Ахмед вынул из нагрудного кармана черной сатиновой рубахи большие плоские дешевые часы.

– Ого, часы у тебя, как блюдце, – заметил Аслан., подняв фонарь повыше и направляя свет на циферблат.

– Десять минут первого, – сказал Ахмед.

– Ну, значит, началось, – шопотом произнес Аслан. – Самый разгар... Он даже зажмурился от волнения. И спросил: – А тебе, дядя Ахмед, приходилось слышать раньше о чем-либо похожем на подобный налет?

К его удивлению, Ахмед спокойно ответил:

– Отчего же, приходилось... И не раз.

– Когда же это? – недоверчиво спросил Аслан.

– Ты слыхал историю Гачах-Наби? Это был народный герой, под чьим водительством боролась наши крестьяне. Не раз он убегал из тюрьмы, садился на своего серого коня, и только его и видели. Если кто-нибудь из друзей попадал в тюрьму, он всегда выручал товарища.

Правда, я сам не участвовал в его делах, но многие

мои родственники воевали вместе с Наби.

Аслан с любопытством слушал старого рабочего. Он и родился и вырос в городе и ничего не знал о том, как боролись за народное дело люди в деревне.

– У нас в горах героев много. Многие отдавали свою жизнь за народ, добавил старик. – Но жаль, что дела их забывались, и слава о них не залетала далеко. Умные люди правильно говорят, что нам с крестьянами надо бить в одну точку. – Он посмотрел на море. – Вот как эти волны. Они долбят и долбят скалы, пока не разрушат их...

Море было покрыто мелкой рябью. Невысокие волны, как будто утомленные долгой дорогой, медленно, но одна за другой упрямо ударялись о серые скалы и с плеском откатывались назад, оставляя на камне темный мокрый след.

Стояла томительная тишина. Свеча в фонаре оплывала и меркла. Приложив к уху ладонь, Ахмед настороженно прислушивался,

Аслан спросил нетерпеливо, почти с отчаянием:

– Отчего оттуда не доносится ни звука! Может быть, неудача, а, дядя Ахмед?

– Как знать? Подождем, увидим, чем кончится. Дай бог, чтобы кончилось добром...

Они долго сидели на берегу, дожидаясь своих друзей. Около двух часов ночи погода изменилась. Волны уже не плескались, не шуршали, заливая песок. Словно встрепенулись спавшие где-то вдали ветры и, задыхаясь от быстрого бега, помчались к берегу. Море зашумело и забурлило, подкидывая, как щепку, маленькую лодку. Вал за валом свирепо ударялся о выступы скал. Ветер разогнал свинцовые тучи, показалась полная мертвенная луна. Мрак отступил, растаял, явственно обозначились резкие тени окрестностей. Белый песок, дорога, холмы, черные скалы на берегу и далекие черные вышки – все стало зримо.

Минуты томительно тянулись одна за другой. Аслан начал дремать. Сырой морской воздух охлаждал его разгоряченное тело. Согнувшись и обхватив руками колени, Аслан сидел на камне и изредка судорожно вздрагивал в полусне: "Как будто слышно что-то... Нет, тишина..."

Чтобы размяться и отогнать оцепенение, Аслан поднялся на ноги и стал прохаживаться по берегу, Ноги увязали в сыром песке.

Вдруг Ахмед, который, казалось, спал, отрывисто сказал:

– Стреляют! Слышишь, сынок?

Аслан затаил дыхание и прислушался. В самом деле, сквозь рокот бушующих волн он уловил еле слышный треск отдельных выстрелов.

– Так и есть, дядя Ахмед! Стреляют. Но кто именно? Наши или они?

– Как знать, – может быть, и те и другие!..

Старик был прав. Стреляли и с той и с другой стороны. Дружинники давно уже ворвались в ворота тюрьмы и подняли невообразимый переполох среди стражи. В самой тюрьме царило оживление. Узнав о налете, арестанты вскочили с нар и подняли невероятный галдеж. Из всех камер неслись бодрые и радостные крики. По правде сказать, Смирнов и не думал, что так обернется дело. Вся тюрьма была на ногах, все бурно приветствовали смельчаков-налетчиков.

За полчаса до начала налета Григорию Савельевичу сообщили, что этой ночью должны казнить Орлова и еще двух арестантов. Он несколько растерялся. Нечего было и сомневаться, что охрана тюрьмы будет усилена, а старший надзиратель и начальник тюрьмы не уедут на ночь в город, а останутся на месте. Смирнов решил подождать до тех пор, пока вызванный начальником тюрьмы наряд стражников не пройдет в ворота и не прекратится всякое сообщение с внешним миром. Начни он налет раньше этого, дружина очутилась бы в затруднительном положении, напрасные жертвы были бы неминуемы. Только без четверти два, когда в ворота тюрьмы въехал дополнительный полицейский наряд, Григорий Савельевич подал сигнал приступить к операции.

Ни конвоиры, ни стража, ни жандармы, прибывшие совершить казнь над Орловым и его товарищами, конечно, не ожидали налета. Тем не менее, Смирнов понимал, как возросла опасность задуманного ими дела. Все решалось в самые первые минуты операции. Едва удалось бесшумно снять наружную охрану и ворваться в ворота, как кто-то во все горло завопил. Поднялась суматоха. Защелкали курки, но стражники не стреляли, боясь попасть в своих. Воспользовавшись смятением, дружинники разоружили большинство стражникоз, торопливо связали им руки и, оттащив в сторону, заперли их в караульной.

Жандармы, вызванные присутствовать при казни, оправившись от испуга, отбежали к ограде и залегли на тюремном дворе. Обстановка усложнялась.

– На улицу никого не пропускать! – скомандовал Смирнов.

Выделив дружинников для охраны ворот, он повел остальных в здание тюрьмы: – Открыть камеры!

Продуманный до мельчайших деталей план налета нарушился уже с самого начала. Пришлось выпускать из камер всех арестантов. Где уж тут было искать только своих! Некогда было спрашивать арестантов: кто за что сидит? Надо было поскорее снимать кандалы.

Жандармы, залегшие у ограды, начали обстреливать дружинников, оставшихся у ворот. Эти самые выстрелы и услышал старик Ахмед.

Позиция у жандармов была довольно выгодная. Отстреливаясь, они могли продержаться довольно долго. Но нанести серьезный урон дружинникам им тоже не удавалось. По двору суматошно сновали взад и вперед десятки человеческих фигур, и жандармы не могли отличить в темноте своих от чужих. Они стреляли наугад. Впрочем, и прицельная стрельба вряд ли могла теперь спасти положение. Выскочившие из камер арестанты гурьбой выбежали во двор и устремились к воротам, заслоняя дружинников. Почуяв свободу, люди бежала, не обращая внимания на свист пуль. Лучше смерть, чем мучительная неволя.

Застигнутый врасплох, начальник тюрьмы протянул было дрожащую руку за телефонной трубкой, чтобы позвонить в городскую полицию, но не дождался ответа станции. Он понял, что линия перерезана, выскочил во двор, подбежал к коновязи, взял лошадь и, прыгнув в седло, попытался выскочить из тюремного двора. Но один из дружинников, охранявших ворота, ранил его выстрелом из револьвера. Выбитый из седла, начальник тюрьмы лежал на булыжной мостовой, недалеко от ворот.

Вбежав в тюрьму, Григорий Савельевич первым делом кинулся разыскивать Василия Орлова. Вот его камера! Скорее! Дружинники распилили цепи и показали Орлову, куда бежать.

Байрам, сидевший в камере вместе с другими осужденными на ссылку в Сибирь, не сомкнул в эту ночь глаз. В тревоге дожидался он налета, о котором был оповещен. Он первый услышал крики всполошившихся тюремщиков и разбудил товарищей по камере.

– Пришли, пришли за нами! – кричал он. – Вставайте!

Все соскочили с нар. Не прошло и десяти минут, как дверь камеры с грохотом распахнулась и показался Смирнов с группой дружинников.

– Торопитесь, друзья! – весело поблескивая глазами, сказал он. – Кому неохота здесь оставаться – за мной!

Байрам не узнал Смирнова. Все дружинники были в масках.

– Выходи, Байрам! Самойлов! Козлов! – по очереди называл Григорий Савельевич арестантов, радостно вглядываясь в лица товарищей по борьбе.

В камере находилось семь человек. Все они были одеты в серые мешковатые не то халаты, не то куртки, такие же брюки и тяжелые ботинки. Их уже подготовили к отправке в Сибирь. Каждому дали заплечный мешок с двухнедельным сухим пайком, заковали в цепи.

– Скорее! Распиливайте цепи!

В ход были пущены ножовки и напильники. Арестанты старались помочь, путаясь в кандалах. И, чуть не падая, ковыляли по камере, пытались разорвать надпиленные цепи. Смирнов проверял, все ли, подлежащие освобождению, налицо. Хлопали тяжелые двери, раздавались голоса, слышался топот ног.

Перестрелка на дворе разгоралась. Жандармы ползком стали пробираться к воротам. Они пытались выскочить на улицу.

Молодой жандармский офицер, тот самый, что производил обыск в квартире Азизбекова и гнался за ним по дороге в Бузовны, потрясал револьвером и пытался подбодрить своих подчиненных. Он громко подал команду и бросился вперед. Но дружинники, охранявшие ворота, усилили огонь и снова прижали жандармов к земле.

Высыпавшие на двор арестанты, увидев, что бежать к воротам рискованно, торопливо взбирались на высокие стены, окружавшие тюрьму, и перелезали на другую сторону. Грохот выстрелов разбудил жителей поселка. Они выскочили на улицу. Тут было много рабочих, охотно указавших арестантам, куда лучше скрыться.

Не прошло и получаса, как операция была закончена. Дружинники усадили на лошадей тех, кого надлежало переправить на лодке по морю, и, заперев за собой ворота, помчались к берегу.

Когда уже все было кончено, из города прискакали казаки и рассыпались по всему поселку. Начались обыски. Но удалось поймать только двух дряхлых стариков, неизвестно за что сидевших в тюрьме. Казаки до утра патрулировали дорогу, ведущую в город, но ни одного из "политических" не поймали. Все они словно канули в воду...

Глава, тридцать четвертая

Байрама после побега приютил у себя старый русский рабочий Василий Андреевич Волков, живший в двух шагах от Тюрьмы. Он скрывал его больше недели. Днем Байрам отсыпался в комнате, а по ночам, когда обычно рыскали по домам полицейские в поисках беглых арестантов, поднимался на крышу дома и до утра просиживал там. На нем теперь была надета простая крестьянская одежда, а густая черная борода, отросшая за время его пребывания в тюрьме, так изменила его облик, что трудно было признать в этом пожилом человеке слесаря, который с утра до ночи гнул спину на заводе Рахимбека.

Разумеется, Байрам не хотел злоупотреблять гостеприимством Волкова. Решив пойти к Азизбекову, чтобы выяснить, как же быть дальше, он вскоре, в ветреный и пасмурный день, покинул свое убежище.

Со слов других он знал, что поиски бежавших арестантов в городе все еще продолжаются, и на каждом шагу подстерегает опасность.

Байрам осторожно оглядывался по сторонам, ловил взгляды случайных прохожих и, стараясь держаться непринужденно, все время повторял про себя имя, написанное в новом паспорте, который раздобыл для него Григорий Савельевич Смирнов.

Байрам был хорошо подготовлен к своему сегодняшнему путешествию. Он помнил, что на улице ему не следует узнавать старых знакомых и откликаться на свое настоящее имя. При встрече с полицейскими он должен был незаметно сворачивать в сторону, уходить от них. Попасть вторично в их руки равносильно гибели.

По пути в город он встретил только одного полицейского, сонливо топтавшегося на мостовой. Поминутно зевая, городовой даже не взглянул на Байрама. Этому; толстому усачу, казалось, равнодушному ко всему на свете, вряд ли пришло бы "а ум, что беглый арестант средь бела дня решается ходить по людным улицам.

Байрам, однако, обошел его стороной и с напускной беспечностью продолжал свой путь.

Вскоре дорога, ведущая из Баилова в город, осталась позади. Байрам шагал уже по набережной.

Сопротивляясь буйным порывам встречного ветра и пытаясь унять душевное волнение, вызванное подозрительными, как ему казалось, взглядами прохожих, он шел к Азизбекову.

Навстречу ему неслись облака уличной пыли, и, чтобы защитить глаза от хлеставших в яйцо крупных песчинок, он часто оборачивался назад, подставляя спину порывам ветра. При этом он украдкой следил за теми, кто шел позади.

Редкие прохожие, торопясь укрыться от непогоды, сутулясь, спешили по домам, не обращая внимания на гортанные голоса мелких лавочников, назойливо зазывавших любителей чарджуйских дынь и астраханских арбузов. Весь город утопал в облаках желто-серой пыли, поднятой нордом. В стремительном вихре плясали обрывки бумаги и сорванные с деревьев сухие листья, пока, подгоняемые ветром, не исчезали где-нибудь в подворотне. Изредка с грохотом и завыванием на поворотах проносилась конка. Костлявые клячи горбились от натуги, кучер хлестал их кнутом, сопровождая каждый удар то сердитым, то добродушным окриком. Когда Байрам поравнялся с Девичьей башней, худощавый, смуглый, с большими усами человек, в темной суконной тужурке и каракулевой шапке, обогнал его и спросил:

– Скажите, как пройти на Армянскую?

– Не знаю, – ответил Байрам, – я не здешний... Они разошлись. Но Байраму казалось, что незнакомец

следует за ним по пятам. Чтобы отвязаться от него, Байрам свернул в Старую Крепость и пошел узенькими и извилистыми уличками. Однако незнакомец с подозрительным упорством шел за ним. "Что за чертовщина? – недоумевал Байрам. – Кто б это мог быть? С виду как будто человек не плохой. А что затаил в душе – попробуй разберись!..."

Худощавый человек неотступно следовал за ним на расстоянии десяти пятнадцати шагов.

Когда Байрам вышел из узенького переулка на широкую, как площадь, улицу, ветер снова хлестнул ему в лицо колючими песчинками. Заслонив глаза рукой, он остановился и повернулся спиной к ветру. "Вот пристал, мерзавец, и, кажется, не думает отвязаться!" – подумал Байрам, украдкой посмотрев на незнакомца.

Но это был уже не тот, не прежний незнакомец. За Байрамом шел теперь другой человек – пожилой, низкорослый, с густой окладистой бородой. На нем была длинная чуха из черного кашемира и' высокая каракулевая папаха табачного цвета. Из-под чухи виднелась свисавшая полукругом золотая цепочка от часов. "Ах" чорт побери! А я-то было струсил!" – подумал Байрам и еще раз посмотрел на человека, который, видимо, и не думал преследовать его. Под сильным порывом ветра, бородатый незнакомец повернулся назад, точно так же, как и Байрам, и, переждав мгновение, снова пошел дальше.

Байрам обрадовался и, забыв об осторожности, задал ненужный вопрос незнакомому человеку:

– Дядюшка, – да буду я жертвой твоей! – скажи, пожалуйста, как пройти на Кубинку?

Незнакомец протянул указательный палец вперед.

– Вот гляди. Выйдешь из ворот Крепости, пройди прямо по той улице. А там уж любой тебе укажет.

– А далеко это отсюда?

– Да нет! Рукой подать! – ответил незнакомец, приостановившись, и впервые внимательно посмотрел на Байрама. – Из деревни, что ли?

– Да, только что приехал, милый человек.

Не только внешностью, но и манерой говорить Байрам старался походить на крестьянина. Да, впрочем, ему и стараться было незачем. За те пять лет, что он прожил в городе, его речь мало изменилась.

– Ну, а как ты очутился в этой части города? – спросил незнакомец...

Байрам ответил не сразу. Вопрос застал его врасплох. В самом деле, как он мог очутиться здесь?

– Спросил одного человека – да не откажет аллах его родителю в своей милости – вот он и указал мне, что надо идти сюда.

Голос Байрама неожиданно задрожал. Незнакомец теперь уже пристально глядел на него.

– Значит, идти надо по этой вот длинной улице, да?

– Да-да, – подтвердил незнакомец. – Пойдем, я укажу.

И с этими словами он шагнул вперед.

Байрам уже раскаивался в том, что заговорил с этим человеком. А что, если он вздумает сопровождать его до самой Кубинки? На таком длинном пути может случиться всякое.

– Не стоит вам трудиться, дядюшка, – проговорил Байрам. – Как-нибудь я пройду сам.

– Ничего, ничего. Пойдем...

Они молча дошли до ворот Крепости.

– Вот эта улица, – показал незнакомец, – ведет прямехонько к Кубинке. Я сам живу в тех краях. А в Крепость приходил проведать родню.

И он горько вздохнул. Чувствовалось, что какое-то горе камнем придавило его сердце. Видно, он искал кому бы излить душу, и отчасти был рад завязавшейся случайной беседе. Он шел рядом с Байрамом и гудел ему в ухо:

– Я думал, что ты идешь со стороны тюрьмы. Я думал, что ты ходил проведать кого-нибудь из своих. Слыхал, небось как тут напали на тюрьму какие-то смельчаки и, говорят, освободили арестантов?

На лбу у Байрама выступили капельки пота. Сердце забилось, как пойманная птица. Даже захватило дух. И он насилу зашевелил сразу пересохшими губами.

– Нет, нет, я ничего не слыхал. Никто из моей родни, слава аллаху, не сидит в тюрьме.

– А мой брат вот давно сидит, – сообщил незнакомец. – Ведь это, кажется, неделю назад был налет...

– А как твой брат? Сбежал, нет? – решился спросить Байрам.

– Ну, кто его знает? – вздохнул бородатый. – Разве у них, у тюремщиков, добьется толку? Каждый божий день хожу в тюрьму, хочу разузнать, что с братом. Но близко не подпускают. Как ты думаешь, не замучают тех, кому не удалось сбежать?

Что мог ответить на это Байрам? Да и хватит ли у него выдержки продолжать этот разговор?

– Дядюшка! А в чем он провинился, твой брат?

– Эх, милый человек, как это сказать, в чем провинился? Ведь кого сейчас сажают? Одних невинных и сажают. Жил мой брат в Гяндже, сам был юристом. Но теперь поговаривают, будто был он на стороне этих как их... бунтовщиков, или что-то в этом роде. Откуда мне знать?

По мере того, как этот человек, похожий на промотавшегося бека, излагал свои огорчения, какое-то смутное подозрение закрадывалось в душу Байрама. "Зачем это надо было мне заговорить с ним?" – злился на себя Байрам, ища повод поскорее отвязаться от попутчика, который говорил все это, может быть, с единственной целью вызвать его на откровенность.

Бородатый человек, только что казавшийся Байраму добрым и искренним, теперь представлялся ему злым и хитрым. Он продолжал назойливо гудеть в ухо:

– Злу и притеснениям, брат, не стало границ. Не могут власти справиться с ворами и разбойниками, вот и сажают невинных и беззащитных. До каких же пор так будет? Ну в чем, скажи, была вина моего брата? Был бы человек хоть взяточником. Но, клянусь аллахом, до чужой копейки не дотрагивался! – Заметив вдруг, что Байрам торопится, он спохватился: – Уж не задерживаю ли я тебя? Извини, брат, расчувствовался. Вот пойдешь по этой улице и выйдешь прямо на Кубинку.

Байрам быстро отошел от него. Не оборачиваясь назад, он прошел торопливым шагом до перекрестка и, смешавшись с толпой, незаметно свернул в пустынную боковую улицу.

Только здесь он замедлил шаг и облегченно вздохнул.

"Что я делаю? – подумал он, вытирая выступивший на лбу холодный пот. Да так скитаясь, За каких-нибудь два дня можно опять угодить в лапы полиции. Зачем это я ввязываюсь в беседу с каждым встречным?"

Размышляя так, он прошел еще немного по прямой и, свернув на Азиатскую, спокойным шагом направился к дому Азизбекова.