Текст книги "Утро"
Автор книги: Мехти Гусейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Рабочий, стоявший у соседнего верстака, тоже усмехнулся.
– Ну и нагородил чепухи хозяйский родственник! К голосу как бы не придерешься, хороший голос, да поет не ту песню. С двенадцати часов на восемь? Здорово!
– Вот именно. Принял нас за младенцев... Думает, так сразу и поверили! Да, загнул... Слыхал, что он говорил про вечерние курсы?
– Слыхал. Какие уж из нас теперь выйдут грамотеи! – И рабочий сердито махнул рукой. – На словах-то сироту жалеют многие, но редко кто подаст краюшку хлеба.
– Этот как будто не похож на других людей, – проговорил Байрам. – Нет, Иманкули, видно, что он добрый человек. Кажется, он инженер?
– Разве ты не заметил молоточки на его фуражке?
– Я все заметил. Ну, что ж. Пусть скажет своему дяде. Всякое бывает. Говорят, – если видать гору, значит, не так далеко до ее подножья.
Рабочие, один за другим, оставив свои тиски и станки, подходили к Байраму. Вскоре вокруг него образовалась толпа. Посыпались вопросы. Байрам кое-как передал им содержание своей беседы с Мешадибеком. И начались споры. Одни сразу подняли Азизбекова на смех, но в других зародилась смутная надежда.
– Дядя не откажет ему, – говорили самые доверчивые и наивные. – Вот увидите, нам прибавят жалованье!
– Как же! Держи карман шире! – отвечали насмешники.
Толпа вокруг Байрама росла. Страсти разгорались все сильнее. Цех гудел, как встревоженный улей. Насмешники брали верх:
– Хозяин, наверно, договаривается уже с учителем! – И книг накупил... Остановка только за чернильницами!
Чем больше неистовствовали зубоскалы, тем больше мрачнел Байрам. Он чувствовал себя немного виноватым. "Не надо было, пожалуй, рассказывать, о чем мы говорили с инженером", – с сожалением думал Байрам. Он не знал, как быть. Правда, он сам не верил тому, что наобещал здесь Мешадибек, и почти не сомневался в том, что хозяин ни за что не исполнит ни единого из обещаний своего племянника. Но все же ему было обидно за этого человека, за этого молодого инженера, который пришел к ним с открытой душой и добрыми намерениями, а тут вдруг подняли его насмех. Однако насмешки сыпались со всех сторон, и Байрам начал злиться на зубоскалов.
– Стойте! – наконец поднял он руку и, дождавшись пока уляжется гвалт, заговорил тихо, с дрожью в голосе: – По-моему, смеяться тут нечего. Кто я, и кто он? Он – инженер, я – слесарь. Он подошел ко мне, как человек к человеку, как равный к равному... За тридцать лет моей жизни ни один прилично одетый мужчина не подавал мне руки. Этот оказался первым...
Глаза Байрама затуманились. Он опустил голову, долго молчал и, только уняв свое волнение, добавил:
– Может, все, что он обещал, останется только на словах. Но я все-таки считаю, что этот господин Азизбеков честный... хороший человек...
Вдруг на весь цех раздался громовый голос хозяина:
– Долго вы тут будете стоять, бездельники?
Толпа бросилась врассыпную. Заслоняв своим тучным туловищем дверь и обводя всех горящими от гнева глазами, Рахимбек дожидался, пока все не разойдутся по своим местам. Не проронив больше ни звука, он прошел через цех и исчез в другой двери.
Рахимбек обошел весь завод, но нигде не застал твоего опасного племянника.
Вернувшись домой, он тут же послал слугу Гейдарали за Мешадибеком. Ему не терпелось выпалить поскорей Мешадибеку: "Вот что, племянник, хоть ты и сын моего родного брата, но в мои дела не суйся! Держи язык за зубами".
Слуга возвратился один. Мешади под благовидным предлогом отказался от разговора с дядей.
– Ничего, я подожду до завтра, – пробурчал Рахимбек, с ожесточением перебирая янтарные зерна четок.
Проходили дни...
На заводе все шло по-прежнему. Рабочие вспоминали об обещаниях Мешадибека, как о далекой и несбыточной мечте. Но на четвертый день молодой инженер снова показался на заводе и завел тот же разговор. Он, видимо, не забыл своих обещаний. И теперь, казалось, пришел с единственной целью проверить, выполнил ли дядя его просьбу. Отрицательный ответ как будто ошеломил его.
– Как? Неужели мой дядя не прибавил вам жалованья? – спросил он так, что слышали все рабочие. -Как же это так? Это уж никуда не годится. Сегодня же я напомню ему.
И опять Азизбеков остановился около Байрама. Мерный гул станков несколько заглушал его голос, но многое из того, что он говорил Байраму, слышали и другие рабочие.
При всей симпатии к Мешадибеку, Байрам не мог скрыть недоумения. Он чувствовал, что Мешадибек и сам не верит собственным словам, но не понимал, с какой целью этот господин дает обещания, которые хозяин и не подумает осуществить. Уж рабочие-то хорошо знают алчность Рахимбека. Байраму было просто совестно за молодого инженера. "Ну, хорошо, Рахимбек ему дядя, но нельзя же черное называть белым".
Заметив, как изменилось лицо Байрама, Мешадибек сделал неопределенный жест, словно хотел извиниться за свое нелепое поведение. Так, по крайней мере, понял это Байрам.
В прошлый раз Мешадибек говорил здесь так уверенно, что если и не все, то во всяком случае добрая половина рабочих стала на что-то надеяться. Но и они, эти доверчивые люди, казалось, убедились за эти дни в тщетности своих ожиданий и разуверились в молодом инженере. "Что проку в пустых посулах?" думали они. И когда Азизбеков пришел во второй раз, рабочие глядели на него уже исподлобья, а многие с откровенной укоризной покачивали головами, слушая его слова.
Из обещаний Азизбекова многих, и в том числе Байрама, больше всего интересовала прибавка жалованья. По их мнению, с курсами можно было повременить, И теперь, когда Мешадибек снова заговорил о курсах, ни один из рабочих не принял его замечания всерьез. Хотели только услышать, не скажет ли он чего-нибудь о прибавке.
А Мешадибек говорил:
– Не понимаю, что трудного в организации вечерних курсов? – Он опять, правда очень осторожно, упрекнул дядю в медлительности. Но тут же снова принялся превозносить его. – У коммерсанта всегда забот полон рот. Наверно, просто не успел. Ну, хорошо... Дадим ему еще несколько дней сроку. Пусть подумает как следует...
Сегодня рабочие провожали Азизбекова не так, как в первый раз. В их взглядах он улавливал холодок и безразличие. Но, очевидно, это нисколько не обескуражило его. "Не беда, – думал он, – если они меня и поругают. Настанет день, и они все поймут. Я даю толчок их мыслям".
Но хитрый Рахимбек раскусил племянника сразу. Узнав, что он вторично посетил завод, дядя встревожился не на шутку. На этот раз он не стал вызывать к себе Мешади, а сам отправился к нему.
"Трудиться меньше на четыре часа, – твердил Рахимбек в гневе, – это все равно что обрушить четыре кувалды на мою седую голову. Нет, я этого так не оставлю! Я должен сейчас же с ним поговорить. Сейчас же..."
В этот час Мешади был дома и возился с сыном. Ребенок только проснулся. Мешадибек взял ребенка из кроватки и унес к себе в кабинет.
Ветер лениво покачивал занавески на распахнутых настежь окнах. Ребенок раскапризничался, не унимался и с каждой минутой кричал все сильнее. Но Мешади ни за что не отдавал его матери. Он так счастливо улыбался, словно гордился тем, что у него такой голосистый сын.
Встревоженная Зулейха-ханум следовала за мужем по пятам и, пытаясь взять и приласкать ребенка, протягивала к нему оголенные по локоть руки. Но Мешади крепко прижимал к себе теплое тельце сына.
– Ничего, Зулейха, ничего! – говорил он полушутя, полусерьезно. – Чем больше он будет кричать, тем скорее окрепнут у него легкие.
Зулейха-ханум была нежной, любящей и очень мнительной матерью. Видя, как надрывается малыш, она сама чуть не плакала. Торопливо подбирая растрепавшиеся и упавшие на бледные щеки пряди волос, она молила мужа:
– Ради бога, Мешади, дай мне его... Ты и без того утомлен, а с ним совсем выбьешься из сил. Дай мне надорвется от плача! У тебя здесь сквозняк, он простудится...
Балованный мальчишка орал так, что Мешадибек еле разбирал слова жены. Он остановился посреди комнаты, высоко подбросил и поймал малыша вытянутыми кверху руками. Так он подкинул его несколько раз, но мальчуган продолжал реветь,
Мешадибек от души смеялся, а молодая жена его хмурилась и страдальчески морщилась.
– Не надо, Мешади, не надо так. Уронишь ребенка, убьется! Ты видишь, как он раздражен. – Она старалась не обидеть мужа. – И не понимаю, в кого он уродился такой: ни ты не сердитый, ни я...
– Добрый молодец, – весь в дядю, – пошутил Мешадибек и так высоко подкинул ребенка, что у Зулейхи-ханум будто сердце оборвалось. Она невольно вскрикнула. Наконец, муж протянул ей ребенка. – На, Зулейха, возьми! И в самом деле, он очень сердитый. Как ни стараюсь, не хочет признать меня. Видно, обижен на то, что я так долго задержался в Петербурге.
Зулейха-ханум поскорее взяла ребенка на руки и прижала к себе. Почуяв дыхание матери, малыш мигом, замолк.
Оживленное лицо Мешади вдруг приняло серьезное выражение.
– Я вот о чем хотел потолковать с тобой, Зулейха, – сказал он. – Не надо так баловать ребят. Пусть растут самостоятельными, крепкими. Пусть с самых ранних лет привыкают к трудностям и неудобствам. – Азизбеков пристально посмотрел на жену, видимо хотел понять, какое впечатление производят его слова. – Я заметил, что ты всегда умываешь мальчишку теплой водой, не выносишь его на свежий воздух, не открываешь окна... Ты просто дрожишь над ним...
– А если он вдруг простудится и сляжет?
– Не бойся, Зулейха, не простудится. Пусть закаляется. Разве ты не видела летом, когда мы жили в деревне на даче, как поступают крестьянки? Ведь они, укладывая ребенка спать, подсовывают под пеленки комки сухой глины.
– Ой! – вскрикнула Зулейха-ханум и резко покачала головой. – Пусть крестьянки делают, как хотят. На то они и крестьянки. Мне не пристало подражать им. Что я, враг собственному ребенку?
Мешади нахмурился. Однако в следующую минуту он мягко улыбнулся, хотя продолжал говорить серьезно:
– Никто, Зулейха, не враг своему ребенку. Крестьянки любят своих детей не меньше, чем ты. Но суровый быт многому научил их. А когда ребенок лежит на твердом, то тело его крепнет и закаляется с самых малых лет.
Говоря об этом, Азизбеков невольно вспомнил роман Чернышевского "Что делать?" Пожалуй, было нечто общее между Рахметовым, который, ложась спать, подкладывал под себя доску, утыканную гвоздями, и крестьянами-родителями, приучающими детей к их будущей трудной и суровой жизни.
– Нам о многом еще надо поговорить с тобой, Зулейха, – ласково сказал Азизбеков.
Ему хотелось, чтобы дети выросли крепкими и стойкими. Кто знает, что ждет их впереди? Еще в студенческие годы, вступив в. подпольную революционную организацию, он понял всю необходимость не только духовной, но и физической закалки. Как и Рахметов у Чернышевского, он заранее готовил себя ко всякого рода случайностям и превратностям судьбы. Занятия гимнастикой он ввел в систему и, начиная с самых легких физических упражнений, постепенно переходил к самым трудным и сложным. В первое время, когда он только что вернулся из Петербурга, жена и мать, наблюдая за тем как он занимается гимнастикой, ахали и охали от ужаса и удивления.
Зулейха всегда признавала духовное превосходство мужа, но в спорах она редко уступала ему. Собственно говоря, привычка отстаивать свое мнение выработалась в ней под влиянием самого Мешади.
Родня Азизбекова и едва ли не все знакомые, следуя тогдашним обычаям и суждениям, смотрели на своих жен и детей, как на бессловесных рабов. А Мешади относился ко всем членам своей семьи, как к друзьям, как к равным. В жене он уважал человеческое достоинство и не заставлял ее поступать против собственного желания. Он только старался переубедить ее. И Зулейха, и Селимназ, и ближайшие родственники Азизбекова видели что-то необычное, что-то из ряда вон выходящее в его отношениях с людьми. Некоторые его поступки, нарушающие старые, укоренившиеся обычаи, вызывали даже возражения и протест. Так случилось, когда он начал водить жену в театр. Тесть разъярился, узнав про эти неслыханные в их мусульманском кругу вольности, и вслух выражал свое негодование всюду, где только мог. "Не хочет ли он приравнять мою правоверную дочь к русским женщинам?" Тот же вопрос, брызгая от злости слюной, он бесцеремонно задал Селимназ. Но когда обо всем этом узнал сам Азизбеков, тот невозмутимо попросил передать, тестю: "Все, и он в том числе, говорят, что муж является господином и повелителем своей жены. Ну, а я желаю видеть свою жену рядом с собой",
Спор между мужем и женой о воспитании детей был в разгаре, когда Мешади услышал голос матери, разговаривавшей с кем-то в передней.
– С кем это ты, мама? – крикнул Мешадибек.
Но вместо матери откликнулся дядя Азизбекова:
– Это я, племянник.
Приход Рахимбека очень удивил и Зулейху и самого Мешади. Обычно богатый дядя никогда не появлялся комнатах. В случае же надобности посылая за плег шиком слугу.
– Пожалуйста, дядя, сюда! Входите! – воскликнул Мешали, не только удивленный, но и несколько теперь стревоженный внезапным приходом Рахимбека. Он встретил дядю с подобающей учтивостью и придвинул ему стул. – Добро пожаловать, дядя. Садитесь, пожалуйста!
Зулейха поспешно унесла ребенка и прикрыла за собой дверь.
Между дядей и племянником сразу завязалась беседа, вначале очень спокойная.
– Как ты думаешь, Мешади, чем все это кончится? – спросил Рахимбек.
– Ты о чем, дядя? – будто не поняв его, спросил Азизбеков.
– Не трудно догадаться, что я говорю о смуте среди рабочих... Ну, как там? Неужели и в России то же самое? Что слышно? Настанет ли когда-нибудь конец всему этому?
– Конец? Да, должен скоро настать!
– Когда примерно?
– Трудно назвать месяц и число. Но конец настанет. Обязательно настанет. Так дальше продолжаться не, может.
На некоторое время воцарилась тишина, а затем разговор возобновился.
Видимо, Рахимбеку было неловко сразу набрасываться на племянника, ведь Мешади всего несколько дней назад вернулся из Петербурга в родной дом. Дядя старался не говорить племяннику ничего обидного. Он только криво улыбался, или сидел молча, опустив голову, или, насупившись, прохаживался по комнате, с удивлением оглядывая бедную мебель и большой шкаф, набитый книгами. О, дядя отлично понимал своего племянника! Он знал, что, несмотря на молодость, Мешади-бек не бросает слов на ветер. Прежде чем сказать обдумает, взвесит. И если уж выскажет какую-нибудь мысль, обязательно подкрепит ее вескими доводами. Поэтому Рахимбек и не решался сразу приступить к главной теме. Сохраняя внешнее спокойствие, он все больше терял самообладание.
После долгого и томительного выжидания он, наконец перешел к сути дела.
– Ты, племянник, хорошо сделал, что выучился наукам и стал инженером. Сейчас в них большая нужда. Только чего же ты не поступаешь на службу, не заботишься о том чтобы содержать семью? А ты зачастил на мой завод... Аллах свидетель, что в пределах возможного я ни в чем не отказываю своим рабочим. Не будь меня, многие давно бы околели с голоду. Я делаю для них все, что могу. Ну, а если кто недоволен, я не удерживаю, пусть уходит. Ведь теперь в их глазах получается, что ты хороший, а я нет. Зачем это? Допустим, что я прибавил им жалованье, обучил их грамоте. Какая польза тебе от этого?
– Мне? Лично мне никакой пользы не надо, дядя. Да я о своей выгоде и не беспокоюсь. Но не сегодня-завтра рабочие сами потребуют то, что им полагается. Я хочу, чтобы...
– Было бы лучше, – грубо оборвал его Рахимбек, – если бы ты стал хозяином у себя дома! Завод мой! И содержу рабочих я, а не ты! До сего времени я обходился с ними, как старший брат. Скажу "умри" – умрут, скажу "живи" – будут жить.
– В этом-то и беда! – отозвался Мешадибек. – Ты запер своих рабочих в четырех стенах, ты не даешь им открыть глаза, оглянуться вокруг и узнать, что делается на белом свете. Ты стараешься им внушить, что во всем мире нет хозяина добрее и справедливее тебя. Но что такое справедливость? Она заключается в том, чтобы заставлять рабочего гнуть спину двенадцать часов без передышки, а платить ему за четыре часа. Рахимбек еле сдерживал гнев.
– Душа моя, – произнес он вкрадчивым голосом, – ну, скажи, пожалуйста: кто уполномочил тебя говорить от имени рабочих? Пусть каждый из них сам приходит ко мне и выкладывает свои претензии. Он недоволен. Хорошо. Так и будем знать. Но подумай сам своей ученой головой: если раз прибавишь плату рабочему, он, пожалуй, будет требовать в другой раз и в третий. А кто из хозяев это выдержит?
– Дядя, – возразил Мешадибек, – наш азербайджанский рабочий очень уж забитый и темный... И меня гнетет то, что он такой безропотный, неорганизованный. Миллионер Хаджи Зейналабдин Тагиев не принимает к себе на фабрику рабочих других национальностей, кроме азербайджанцев. Как будто он так поступает из любви к своей нации. Нет, дядя, в нем говорит вовсе не национальное чувство. Он хитрит и виляет потому, что не любит свою нацию, презирает свой народ. Он прекрасно знает, что если к нему на фабрику попадет русский рабочий, более сознательный, то и мусульмане под его влиянием начнут бороться за свое право на достойное человека существование. Вот и ты идешь по тропке, проторенной Тагиевым. Ты нарочно нанимаешь самых отсталых, неграмотных и забитых рабочих. Это, конечно, выгодно тебе. Но в целом для народа...
– Послушай, голубчик, неужели, кроме тебя, некому думать о народе? Ты что, хочешь стать моим врагом?
Мешадибек замолк и насупился... К чему был весь этот разговор? Как будто дядя мог понять или хотя бы пытался понять его.
Рахимбек подождал немного, потом отвернулся и, любы показать племяннику, что считает бесполезным не только все, о чем они здесь говорили, но и всякий разговор с ним, демонстративно вышел из комнаты.
Мешадибек предвидел, что именно так закончится их встреча, знал, что дядя отвергнет все его предложе ния, а может быть, разозлится и даже наговорит ему грубостей. Тем не менее он не жалел о том, что эта беседа состоялась. Теперь его отношения с рабочими приобретут более определенный характер. "Пусть рабочие узнают, что мое посредничество между ними и дядей не привело ни к чему. Недаром партия учит, что мирным путем такие конфликты не решаются. Они должны сами додуматься до того, что назрела необходимость перейти к более решительным действиям".
Глава шестая
Дня через два, в час, когда сгущались сумерки, кто-то постучался к Азизбековым. Дверь пошла открывать тетушка Селимназ. Перед ней предстал рослый и смугый молодой парень, которого она видела впервые. Он вежливо поклонился и спросил.
– Дядя Мешади дома? – И, поймав на себе пытливый взгляд женщины, тут же добавил: – Не тревожьтесь тетушка, он сам позвал меня. Передайте, что пришел Аслан.
Азизбеков сидел в комнате за столом и писал. Узнав Аслана по голосу, он крикнул:
– Заходи, Аслан, заходи!
Аслан был единственным сыном мастера Пирали. С недавних пор он поступил на завод Рахимбека учеником и работал вместе с Байрамом.
Когда Азизбеков впервые беседовал со слесарем, Аслан стоял рядом и, как все, прислушивался к неожиданному разговору. Обещания молодого инженера показались ему несбыточными. И он, как многие в цехе, отнесся к ним недоверчиво.
Вернувшись вечером домой, он рассказал отцу о том, что Мешадибек приходил на завод.
– Только я не мог понять, – добавил Аслан, – с какой целью он приходил. Уж не подослал ли его хозяин пронюхать, о чем говорят рабочие?
Мастер Пирали усмехнулся.
– Ты этого Мешадибека не знаешь. А я узнал бы его шкуру, находись она хоть в дубильном чану у кожевника. – И погрозил сыну пальцем. – Смотри у меня! Держись от него подальше! Как придет еще раз, отойди в сторону, будь глух и нем. Пользы от него не жди!
Аслан был озадачен.
– Почему, отец?
– И ты еще спрашиваешь? Кто, как не он, кричал во время забастовки, что владельцы промыслов, фабрик и заводов грабят рабочих? Давайте, мол, объединимся против них, создадим рабочую партию1 Хорошо, что я тогда взялся за ум и не записался в ту компанию, а то гнил бы сейчас где-нибудь в тюрьме или на каторге, как многие другие, У-у-у!... Это известный подстрекатель! Он и родного дядю не пожалеет. И родной дядя ему нипочем! Вот и опять, наверно, вздумал мутить народ, хочет поднять рабочих на хозяев, сбивает людей с верного пути. Ты скажи своим товарищам, чтобы держали ухо востро, не доверяли ни одному его слову, а то разгневают Рахимбека и лишатся последнего куска хлеба! Теперь работу найти не легко...
Слова отца вначале сильно напугали Аслана. Он понимал, что Рахимбеку и в самом деле ничего не стоит выкинуть на улицу непокорных ему людей и они тогда будут обречены на голод. Но на заводе среди большинства рабочих он не замечал ни страха, ни тревоги. Даже Байрам, который еще недавно покорно твердил: "Рахимбек прекрасный человек, да хранит аллах его детей", теперь начал высказываться в другом духе:
– Нам не выплачивали даже половины того, что следует, а мы и не понимали этого...
Робкие выражения недовольства постепенно сменялись частыми и громкими возражениями против рабских условий труда:
– Всюду и везде рабочие требуют и добиваются своего. А мы что? До каких пор мы будем нести непосильную ношу и молчать? Что мы, набрали в рот воды?
Сосед Байрама по верстаку, пожилой слесарь, заявил, что и Мешадибек заодно со своим дядей:
– Не слыхали разве, как он расхваливал Рахимбека? Что ни слово восторг. "Мой дядя прекрасный человек..." – передразнил он Азизбекова.
– Ну и ну! – не выдержал Байрам и, вытирая пот со лба, добавил: Здорово же ты понял его!
– Ну, а что? Что же надо было понять?
– Многое. Ну, подумай: зачем бы хозяин стал поносить своего племянника, будь он заодно с ним? Рахимбек проклинает чуть ли не всю родню Мешадибека вплоть до седьмого колена!
Байрам тревожно оглянулся: нет ли поблизости того рабочего, который доносил хозяину все, о чем здесь говорили? Затем продолжал вполголоса:
– Я тоже вначале думал, что Мешадибек хитрит... но оказывается, он любит мастеровых, простых людей, жалеет... Не то, что наш хозяин...
.Улучив минуту, Аслан принялся передавать рабочим то, что слышал о Мешадибеке от отца. Но те пропусти ти слова ученика мимо ушей. И без того для всех уже становилась ясной ирония, которую вкладывал Мешадибек в похвалу: "Мой дядя хороший человек".
– Хороший человек! – усмехнулся один из рабочих. – Да разве бывает хороший хозяин? Змея, черная, она или белая, – все равно змея, будь она проклята! Незадолго до обеденного перерыва на заводе появился Рахимбек. Он решил предупредить возможные беспорядки и поговорить не с отдельными людьми, а сразу со всеми.
– Мой племянник, которого вы знаете, говорит очень красиво. Но не верьте ему, он наш общий враг – и мой и ваш! Не дай бог попасть вам ему на удочку. Погубите себя и будете несчастными на всю жизнь. Вон стоит Байрам, Рахимбек показал пухлой, с коротенькими пальцами рукой на слесаря. – Чем он мне нравится? Тем, что у него есть совесть, что он болеет душой за дело. Если хоть завтра он зайдет ко мне и скажет: "Хозяин, тяжело мне, нужда одолела, помоги!" – я буду сукиным сыном, если пожалею денег. Так зачем же сеять раздор между нами? Этот завод не мой, а ваш, наш общий. Вы думаете, я гонюсь за наживой? Клянусь отсеченной рукой святого хазрата Аббаса, мне гораздо выгоднее и спокойнее было бы закрыть завод и повесить на воротах увесистый замок. Но почему я этого не делаю? Потому, что приходится думать и о вас. Где, как не здесь, вы добываете свой кусок хлеба? Так ли я говорю, душа моя? – И он снова повернулся к Байраму.
Аслан, как и другие рабочие, устремил взгляд на Байрама. Все молча ждали ответа. Рахимбек знал, что Байрама любят в цехе, и именно от него хотел слышать подтверждение своих слов. Но Байрам молчал, опустив голову. В словах хозяина он чуял непонятные ему хитрость и коварство.
– Чего же молчишь, душа моя? Или я говорю неправду?
Но Байрам попрежнему молчал. Бек был смущен. Пытаясь скрыть досаду, он задал еще один вопрос:
– Помнишь, когда я принимал тебя на работу, я сказал: будешь работать по совести – прибавлю жалованье? Прибавил или нет?
– Бек, – наконец откликнулся Байрам и с опущенной головой медленно подошел к хозяину, – воля ваша, можете сегодня же выкинуть меня с завода, но поскольку вы спрашиваете, я буду отвечать...
– Говори, отчего не сказать? Был ли когда случай, чтобы я запрещал говорить?
Байрам потрогал зачем-то свои пышные усы и провел рукой по выбритым щекам.
Аслан подался ближе к Байраму, чтобы не проронить ни слова из того, что он скажет.
– Не думайте, бек, – сказал слесарь, – что я неблагодарный. Никогда в жизни я не забуду человека, который когда-либо сделал мне добро. Ты правду сказал, бек, что прибавил мне жалованье, но...
– Что "но"? Какое там еще "но"? Вы слыхали, ребята? Сам признает, что я ему прибавил жалованье! Так ведь, ребята? Человек должен быть хозяином своего слова. – Рахимбек приосанился и повел густыми бровями. – А почему прибавил? Потому, что человек работал усердно...
– Вот я и говорю, что прибавили, – подтвердил Байрам. – Но когда здесь был Мешадибек, он спросил меня; "Почему так мало получаешь?" Рахимбек вышел из себя.
Вот-вот! – крикнул он, размахивая руками. – Вот он и мутит! Будоражит вас.
Нет, бек, он не мутит. Он просто спросил: "Почему так мало зарабатываешь? Другие слесари получают вдвое больше". Я пошел в Черный город и справился у слесарей. Они не только получают вдвое больше, но и будут бастовать, если им не дадут еще пятнадцати процентов прибавки.
Рахимбек затрясся от ярости.
– Ну, а ты чего же ждешь? Почему не бастуешь? – заорал он так, что слюна брызнула изо рта. – Начинай! Может, что-нибудь и выйдет!
На этом разговор между хозяином и рабочими оборвался. Помянув на прощанье племянника и весь его род недобрым словом, Рахимбек покинул цех. Столпившиеся вокруг Байрама рабочие не проронили ни слова и медленно разошлись по местам.
Аслан особенно усердно выполнял в этот день все указания слесаря. В конце дня он сказал ему:
– Только теперь, Байрам, я понял, зачем к нам приходил Мешадибек...
Азизбеков, конечно, узнал о столкновении Рахимбека со слесарем. Да, Байрам уже больше не был безропотным простаком, которого хитрый хозяин мог водить за нос. Брошенное семя взошло.
Уже на следующий день, придя на завод, Азизбеков послал сторожа за Байрамом и вызвал его во двор.
Едва они поздоровались, как Мешади сказал прямо:
– Мне нужен дельный парень!
– Я сделаю все, что ты прикажешь, бек. Располагай мной...
– Нужен парень помоложе.
– В таком случае, лучше моего ученика Аслана не сыщешь.
– Тогда зови его сюда.
Байрам быстренько сбегал в цех и вернулся со своим учеником. Азизбеков пожал Аслану руку. Ему понравились живые и вдумчивые глаза паренька.
– Чей ты, братишка? – спросил Мешади с доброй улыбкой. – Кто твой отец?
– Я сын мастера Пирали.
– Знаю такого. Мастер хороший, но жаль, что он заодно с хозяевами.
Аслан вспыхнул. Он боялся, что Азизбеков теперь не станет ему доверять.
– Отец – одно, а я – другое. Козам один счет, овцам – другой.
– Конечно, сын обязан почитать отца, но гораздо лучше, когда каждый живет своим умом.
– Конечно, так лучше! У меня своя голова на плечах. Прислушиваясь к их разговору, Байрам внимательно следил за выражением лица Азизбекова и радовался, что тот доволен ответами Аслана. Казалось, будто не Аслан, а сам Байрам стоит перед взыскательным учителем и сдает экзамен. С каждым удачным ответом молодого парня Байрам глубже переводил дыхание и чувствовал внутреннее облегчение. Где-то в глубине его сознания зарождалась смутная догадка, которой он еще не находил названия. Но он чувствовал, что Мешадибек именно такой человек, на чью поддержку можно рассчитывать в трудную минуту. И он ждал доброго слова Мешадибека. Сейчас он очень нуждался в таком слове. Ему хотелось бы услышать, что он не одинок в своем споре с хозяином, что есть люди, готовые поддержать и защитить его. И чем больше нарастало в нем это желание, тем нетерпеливее относился он к беседе Азизбекова с Асланом. Но вдруг странный вопрос Азизбекова заставил его насторожиться.
– А как ты относишься, Аслан, к казакам и полицейским?
Аслан не понял.
– То есть как? – спросил он. – Что-то я вас не понимаю.
– Ну, скажем, если примут тебя, пойдешь служить в полицию? Выдадут тебе мундир, шаровары, сапоги.
В глазах Аслана загорелся и тут же погас гневный огонек. Он нахмурился и с презрением сказал:
– Нет, бек, по правде говоря, я их не люблю! Лучше босиком буду ходить, но к ним не пойду.
– Отчего же? – как будто добродушно спросил Азизбеков и, пристально взглянув на паренька, перевел свой взгляд на Байрама.
На губах Байрама задрожала усмешка. Вопрос Азизбекова удивил его своей несуразностью. Аслан ответил осмысленно, как мог бы ответить взрослый, много передумавший человек:
– Полицейские – это подлые люди... Твари, а не люди. Разве я не видел, как они стреляли в народ на улице?
– Значит, ты не хочешь, чтобы проливалась невинная кровь народа?
– Не хочу!
– Так, так... – протянул Азизбеков и медленно провел руками по густой черной бороде. Он больше не улыбался. И тон его изменился, стал серьезным. Вот что. Аслан: я имею для тебя одно поручение. Вечером придешь вот по этому адресу...
И Азизбеков, опустившись на скамеечку, на которой обычно сидел около ворот сторож, вытащил записную книжечку и, положив ее на колено, записал свой домашний адрес. Оторвав затем листок, он передал его Аслану. Парень прочел по складам: "Азиатская, 127".
– Хорошо, я приду. Азизбеков протянул ему руку.
– Смотри, буду ждать!
– На крыльях прилечу, бек. Уста Байрам знает меня. Жаль, что вы еще мало знаете...
Проводив парня долгим взглядом, Азизбеков оглядел пустынный заводской двор и обернулся к Байраму.
– Ну так что же ответил вам мой дядя?
– Хозяин сильно обиделся на нас, бек.
Рев гудка, возвещавший обеденный перерыв, прекратил их беседу. Рабочие высыпали во двор.
– Отойдем в сторонку, Байрам. Я должен кое-что сказать тебе с глазу на глаз...
Они вышли за ворота. Нещадно палило знойное, июльское солнце. Огромные клубы бурого дыма валили из маячивших вдали высоких заводских труб Черного города. На всем лежал толстый слой сажи. Ни один лист не колыхался на редких чахлых и запыленных деревьях акации.
– Так, говоришь, мой дядя сильно обиделся на вас?
– Да, бек, очень сильно.
– Байрам, не зови меня беком. Зови товарищем Азизбековым. Ведь мы с тобой товарищи!
То доброе слово, которое так страстно хотел услышать Байрам, наконец было произнесено.
– Спасибо, товарищ Азизбеков! – дрожащим от волнения голосом сказал он.
– Что же касается дяди, то нечего бояться его угроз. На днях должна начаться забастовка на многих заводах. Надо бы и вам примкнуть к ней...
