Текст книги "Утро"

Автор книги: Мехти Гусейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Елена Тихонова вдруг порывисто поднялась с места и своим движением спугнула мечты Байрама. Словно догадавшись, о чем он думал, она сказала:

– Терпение и мужество, Байрам! Вот что нам нужно сейчас. Впереди еще много ожесточенных схваток. Нам предстоит принести еще немало жертв. Но мы должны уметь переносить любые лишения и страдания и никогда не терять надежду на победу рабочего дела. Ты человек отважный, Байрам. В тюрьме ты вел себя как настоящий революционер. Товарищи очень хвалят тебя!

– Меня? – не скрывая радости, переспросил Байрам. – Меня хвалят?

– Ну, конечно, тебя! Ты оказался стойким. Это не всякому под силу! сказала Елена по-азербайджански и повторила то же самое по-русски. Она не была уверена, что хорошо говорит по-азербайджански, хотя правильно, с едва заметным акцентом, произносила каждое слово. – Ну, я пошла, Байрам, а то старики будут беспокоиться. До свидания! Будь здоров!

Байрам задвинул щеколду за Еленой. Только оставшись в одиночестве, он почувствовал всю тяжесть своего положения. "Никуда ходить не смей... Все время сиди и охраняй квартиру... А семья? Кто будет содержать ее? Одна надежда на дядю, да и у того столько ртов, что бедняга вряд ли сумеет урвать от них ничтожные крохи для моей семьи..." – подумал он и опустил руку в карман.

Достав переданную Еленой десятирублевку, Байрам внимательно оглядел ее. "А что, если завтра же отослать эти деньги в деревню? Но ведь сходить на почту я не могу. Ну, что ж, подожду Аслана. Интересно, что это за Аслан? Надо бы отдать ему эти деньги, чтобы он отослал их моей жене. Ну, а сам я на что буду жить? Попросить у товарищей еще? Нет, нет, ни за что!.."

Байрам встал с места и взволнованно прошелся из угла в угол.

"Нет, мне нельзя сидеть без дела. Надо попросить товарищей, чтобы они подыскали мне работу. Возвращаться к Рахимбеку мне, конечно, нельзя. Хозяин тут же донесет полиции... – продолжал размышлять Байрам. Он сложил десятирублевку и положил в карман. – Если поступлю на другое место под чужим именем, – произойдет почти то же самое. Полицейские нападут на мой след, и тогда-поминай как звали! Мало ли шпионов и доносчиков? Рыщут, как собаки, всюду. Удивляюсь, как я не попался, пока шел с Баилова до квартиры Азизбекова?"

Вдруг ему показалось, что кто-то стучится. Затаив дыхание, он прислушался. Нет, он ошибся. Просто плохо замазанное оконное стекло позвякивало от резких порывов ветра.

"Надо будет посоветоваться с товарищами. Может быть, они все-таки подыщут подходящее место? Хотя Мешади советовал пока не ходить на работу. "Никуда, сказал не ходи, пока не уляжется тревога". Видно, товарищи поговорили обо мне между собой... – При мысли об этом волнение Байрама заметно улеглось. Он начинал верить, что все образуется. – Не один же я сбежал из тюрьмы? Как все, так и я! Да что горевать! Беда, как говорится, с которой борешься всем миром, оборачивается праздником!.. Стучат, что ли? Байрам подошел к двери и прислушался. И на этот раз слух опять обманул его. – Что это мне все мерещится?" – недоумевал он.

За окном бушевал ветер. Крупные капли дождя стучали в стекла, "Дождь пошел! Вряд ли теперь придет Аслан", – решил Байрам. Все-таки он напряженно и нетерпеливо ждал.

Вдруг раздался стук в дверь.

– Кто там?

– Это я, Абдулла. Не веря ушам своим, Байрам переспросил:

– Кто?

– Абдулла! Да я же это, я.

Байрам отворил дверь. Посетитель быстро прошел, как проскользнул, в комнату.

Нет, это был не тот Аслан, с темным пушком над верхней губой и гладкими, еще не знавшими бритвы щеками, а мужчина средних лет с длинной черной бородой.

– Добрый вечер, уста. Не узнаешь? – улыбнулся он и положил на стол сверток, который держал подмышкой. – Что, не узнаешь, уста? Никто не узнает меня...

С этими словами он ловко сорвал с лица усы и бороду и, скомкав их, засунул в карман.

– Ну, теперь ты видишь, какой я артист?

Байрам был поражен.

– Аслан!

– Ну, как? Догадается ли кто, что мои усы и борода приставные?

Байрам обнял его.

– И в самом деле, я не узнал тебя.

Аслан шел сюда с репетиции любительского драматического кружка. Он готовил роль Кярамали из пьесы Ахундова "Приключения скряги". Режиссер хвалил Аслана и считал, что он обладает недюжинным актерским талантом. Но сюда Аслан пришел в гриме не для того, чтобы обмануть полицию, ибо еще не находился под надзором. А так, просто из-за озорства и из желания привыкнуть к парику и гриму.

– Здорово я сыграл, уста?

– В самом деле, здорово! Как я ни глядел на тебя, не мог узнать.

– И не узнал бы, – веселился Аслан. – Это я нарочно сделал, чтобы ты не узнал. – Он снял пиджак и повесил на спинку стула. – Ну и ветер, уста... И дождь такой, что промочит до нитки.

Байрам заметил револьвер на поясе у Аслана.

– А это к чему такая штука у тебя, Аслан? Тоже для красоты и важности?

Аслан тяжело вздохнул. Вопрос Байрама напомнил ему ночь налета на тюрьму.

– Эх, уста, не повезло мне тогда. А ведь подготовился я на совесть...

– Это ты о чем, Аслан?

– Как о чем? Ведь когда товарищи напали на тюрьму, мне пришлось сторожить лодку. И вот не повезло мне. А то я обязательно уложил бы кое-кого из жандармов. Не дали мне это сделать, уста... И теперь боюсь, что вот натру этой штукой мозоли на боку, а пустить оружие в ход не придется. И в самом деле, ношу этот револьвер как будто для украшения...

– Ты скажи, толком, о какой это лодке ты говоришь? – спросил Байрам.

Усевшись напротив Байрама, Аслан рассказал все, как было. Дойдя до того места, когда они со стариком Ахмедом услышали выстрелы, Аслан продолжал:

– Мы ждали, ждали. И вдруг прямо на нас едут конные. По правде сказать, мы немножечко струсили. Подумали, может, это полиция пронюхала о налете, расстроила все наши планы и переловила наших товарищей. А теперь, думали, кто-то сказал конным казакам о нашей засаде... Я мигом прыгнул за скалу и залег. А конные едут прямо на нас. "Стой! Не то ни одного не оставлю в живых!" – крикнул я, что было сил. И вдруг услышал голос Григория Савельевича: "Это мы, Аслан, не стреляй!" Я вышел из-за скалы. Гляжу – на конях арестанты. Их было пятеро. Мы тут сразу поздоровались. Потом они переоделись. Мы сложили арестантскую одежду, привязали к ней тяжелый камень и бросили в море. Оказывается, если бы наши не подоспели во-время, всех бы арестантов казнили в ту ночь...

– А с ними был Орлов? Не помнишь? – не в силах утерпеть, спросил Байрам.

– Ну как же не помню! Василия Орлова я никогда не забуду. Вот это действительно революционер! Такого я впервые встречаю. Чего только он не натерпелся? Живого места на нем не оказалось. Сколько может вытерпеть человек!

– Это верно, Аслан, – подтвердил Байрам, вспомнив злоключения непокорного Василия Орлова. – Я сам удивляюсь. Ну, а что было дальше?

– Дальше? Мы отпустили лошадей и, прыгнув в лодку, взялись за весла. Ты не представляешь себе, уста, как бесилось в ту ночь море! Мы взяли курс на Зых. Лодка понеслась вперед, разрезая огромные волны и взлетая с гребня на гребень. Мы вышли в открытое море и, как говорится, из-под дождя попали под ливень. Огромные волны бросали лодку, как щепку, сбивая нас с пути. Каждое мгновение казалось: вот-вот лодка опрокинется и все мы пойдем ко дну. А нам надо было во что бы то ни стало затемно достичь Зыха, Иначе все мы могли угодить прямо в руки жандармов. Как назло, ветер крепчал с каждой минутой. Мы выбивались из сил и то и дело сменяли друг друга за веслами, но нас относило назад. Когда смотришь днем, от Биби-Эйбата до Зыха рукой подать. Но в ту ночь дорога тянулась и тянулась. Как ни бились, до Зыха оставалось так же далеко... А тут еще думаешь – вдруг опрокинется? От одной этой мысли кровь застывала в жилах... Но Орлов, – ах, что за молодец! – кажется, заметил, что мы трусим, и стал рассказывать, какие бури бывают в Черном море. "Разве это буря? – уверял он. – Пустяки!" Израненный, истерзанный, он брал у меня весла и пытался грести...

– Ну, как было дальше? Как выбрались наконец на берег? – перебил Байрам.

Аслан возбужденно ответил:

– Выбраться-то выбрались. Но все были ни живы, ни мертвы, уста. Ты не думай, что нас страшила только буря. Нет, мы больше боялись жандармов. Всем было понятно, что, если затемно не доберемся до Зыха, жандармы переловят и нас и сбежавших из тюрьмы товарищей. Наконец мы причалили. Здесь, на Зыхе, нас дожидался человек. Уже светало. Он поскорее повел Орлова и остальных на приготовленные для них квартиры. А мы со Смирновым и дядей Ахмедом, попрощавшись с товарищами, вернулись в город. С Орловым я даже поцеловался...

Байрама больше всего волновала участь Орлова.

– Ну, а что стало с Васей? Где он сейчас?

– Вася? Орлов? Где он – не знаю. Но знаю, что жив и здоров. Вероятно, все еще скрывается в Сураханах.

– Ну, слава богу! – успокоился Байрам. – Ведь это золотой парень. Сам такой небольшой, с виду слабенький, а сила в нем!.. Один одолеет десяток богатырей! И такого человека хотели казнить... Спасибо товарищам, вырвали парня из пасти смерти! Он скрашивал мои дни в тюрьме. Выучил меня русской грамоте.

– И ты хорошо научился?

– Правда, по складам, но читаю. Надо будет достать книжку и почитывать. А то забуду...

Аслан потянул к себе сверток и принялся его разворачивать.

– Наверно, ты голоден, уста. Давай покушаем. А завтра я перетащу сюда постель. У меня и чайник есть. – Он развернул сверток и выложил на стол большую круглую румяную лепешку, две головки лука и завернутый в бумагу кусок брынзы. Он встал с места, отстегнул ремень с револьвером и положил на кровать. Потом вежливо пригласил своего учителя: – Пожалуйста, уста. Я и сам сильно проголодался, – признался он. – Побежал было после работы на рынок, но везде было закрыто. Только вот это и удалось достать...

Байрам стал расхваливать скромный ужин. Он отрезал себе кусок лепешки и ободряюще сказал:

– А чего же тебе еще надо? Замечательный ужин. Брынза, лук... Лепешки румяные. Лишь бы у нас всегда было это, и чтобы злые люди не отравляли нам каждый кусок!

– Не горюй, мастер. Недолго осталось им ликовать, богачам. Не зря говорят, что меньшевики от страха перед большевиками потеряли аппетит. Ты не представляешь себе, Байрам, что за птицы эти меньшевики. Притворяются, делают вид, будто они лучшие друзья рабочих. А сами норовят ставить нам палки в колеса... Ты слышал, нефтепромышленники хотели даже провести совещание вместе с рабочими? Наш хозяин тоже лез из кожи вон, уговаривал пойти на совещание. Не вышло. Все говорил: "Я ваш брат, зачем нам ссориться?" Но рабочие поверили "Гудку", который предостерег: "Не верьте обещаниям нефтепромышленников". Человек не может дружить с гремучей змеей. Вот мы и объявили бойкот, не пошли на совещание. А промышленникам очень нужно побольше нефти, на нее теперь большой спрос. Ислам, сторож из мечети, рассказывал, что миллионера Мухтарова чуть не хватил удар из-за нашего бойкота. Губернатор теперь велел всем – начиная от полицмейстера и кончая последним городовым – разыскивать автора статьи в "Гудке" – Кобу.

Аслан размашисто взмахнул рукой, как будто разрубил воздух.

– Ну и пусть себе ищут! Не найдут они его! Когда хоронили покойного Ханлара, товарищ Коба шел во главе процессии. По правде сказать, я очень боялся за него. Сколько смелости у настоящего революционера! Знал, что жандармы охотятся за ним, как бешеные, и среди бела дня, на виду у всех, шагал из конца в конец города. Вдобавок, он еще произнес речь на могиле Ханлара. А слова... Огонь!

– Жаль, что меня не было там, – пожалел Байрам, выслушав своего ученика. – А что он сказал, товарищ Коба?

Аслан воскликнул восторженно:

– Только там я понял, за что рабочие так любят его! За смелость, за то, что рабочие интересы для него дороже всего. Коба так открыто призывал к свержению царя Николая, что я думал, полицейские вот-вот набросятся на него прямо на кладбище. Но они струсили. Даже не подступились близко. Кто же решится арестовать человека на глазах у стольких друзей? Двадцать тысяч рабочих пришли хоронить Ханлара!.. Полицейские с ног сбились, бегая вдоль колонны...

– Надо этих извергов все-таки проучить, – сказал Байрам. Он, как дитя, радовался рассказу' Аслана. – Ты не знаешь, Аслан, как они измываются над арестантами! У бедняка много врагов. И каждый хочет бедняка побольнее ударить. Но у нас есть защитник – это наша рабочая партия. Я теперь это понял хорошо.

– Да! Рабочие уже достаточно разбираются, кто нам друг, а кто враг. Они идут за партией большевиков, за Кобой, за Мешади, за Алешей, за Шаумяном.

Байрам поднял голову и долго смотрел вверх, как будто видел не низкий потолок, а небо, покрытое крупными звездами.

Ударом кулака Аслан разбил луковицу, очистил от шелухи, разломил лепешку, положил на нее кусок брынзы и поднес ко рту.

– Ты не рассказал, что делается у вас дома. Как отец? – спросил Байрам.

– Эх! – воскликнул с горечью Аслан и отмахнулся. – Ты тронул мою рану. Один аллах ведает, что это за человек! Народ объединяется. Взявшись за руки, идет против хозяев, добивается своих прав, а мой отец не перестает сгибать спину даже перед хозяйской собакой. Я почитал его возраст, старался не перечить ему. Но терпение мое лопнуло, и я решил: "Заработка моего хватит, чтобы жить самостоятельно. Найму себе комнатушку и поселюсь отдельно". Мать, конечно, в слезы... Стала ругать отца. Мне стало жаль ее. Отец ведь и ее тиранит. Мать видела во мне своего заступника, надеялась на меня. Прижимала меня к своей груди, не отпускала из дому. Вот я и сказал: "Уважать отца я, конечно, обязан. Но что делать? Лучше мне жить отдельно, чем ссориться по два раза в день. Я уйду. И отцу будет лучше, и тебе спокойнее. Я стану тебя навещать. Все, – что я не заработаю, – все твое!"

Грусть, звучавшая в голосе Аслана, растрогала Байрама.

– Нехорошо получилось, Аслан, – задумчиво сказал он. – Матери не легко будет примириться с разлукой.

– Ну, а как же мне быть, Байрам? Ты не знаешь моего отца. В последнее время старик совсем ошалел. Стоит мне чуть задержаться где-нибудь, сразу же хватается за палку. Но ведь стыдно же мне, взрослому парню, быть битым каждый день. Ведь я не ребенок.

Долго разговаривали Байрам и Аслан. Было далеко за полночь, когда, взяв с кровати матрац и подушку, они постелили себе на полу. Снимая верхнюю рубаху, Аслан услышал шелест бумаги в нагрудном кармане. Вспомнив что-то, он сразу полез в карман и достал измятый конверт.

– Вот, мастер! – воскликнул он. – Совсем было позабыл. К нам на завод приходил твой квартирный хозяин и принес это письмо. Кажется, от твоего сына. Не Бахадуром ли звать его?

Байрам взял дрожащими руками конверт, склеенный из листочка, вырванного из ученической тетради.

– Да, от него... А что сказал хозяин? Давно пришло это письмо?

– Позавчера, хозяин спрашивал про тебя. Почему, говорит, не является домой? Где он? Конечно, мы не сказали, что ты сидишь в тюрьме. Сочинили, будто Рахимбек послал тебя в другой город за сырьем. Он оставил нам письмо и ушел...

Байрам вскрыл конверт. Хотелось самому прочесть письмо сынишки, но он знал еще только печатные буквы.

– На, Аслан, прочти!

Аслан, запинаясь, прочел письмо Бахадура:

– "Дорогой отец! Да пошлет тебе аллах счастливые дни! Мы все живы и здоровы, того же желаем и тебе. Давно ты нам не пишешь. Мать плачет день и ночь. Бабушка говорит: наверно, у тебя нет денег, чтоб нам посылать, потому и стыдишься писать. Не надо нам денег, ты только напиши, что жив. Бабушка стала старая, боится умереть, не узнав ничего про тебя. Дядя Искандер делится с нами каждым куском.

Твой сын Бахадур".

Байрам слушал и слушал и упивался каждым словом своего сынишки, ставшего таким разумным. Ему показалось, что Аслан не все прочитал. Он встревожился:

– Только и всего? А с другой стороны листка?

– Я прочитал все. Видишь, какими он пишет крупными буквами?

Байрам тяжело вздохнул и задумался. Он достал из кармана десятирублевку и протянул Аслану.

– Вот уже три месяца я не писал домой и не посылал денег. Прошу тебя, Аслан, напиши от моего имени письмо и пошли эти деньги.

– Что ты, мастер! Как можно? Это опасно. Наверно, полиция следит и за твоей семьей. Сразу начнут докапываться: откуда пришли деньги?

Они опустили фитиль в лампе и улеглись. Аслан заснул сразу, а Байрам долго не мог уснуть. Он думал о жене, о сыне. Много раз мысленно перечитывал отдельные места из письма Бахадура и, умиленный нехитрыми строчками, то улыбался, то печально вздыхал, подавленный тоской и горьким сознанием своего бессилия.

Глава тридцать седьмая

Тысяча девятьсот восьмой год начался холодными и вьюжными днями. Улицы занесло снегом. Завывал злой северный ветер. От режущего мороза у людей захватывало дух. Обычно многолюдные улицы Баку опустели. Так мало было пассажиров, что конка не ходила. Снег, утоптанный редкими пешеходами, покрылся на тротуарах бугристой, скользкой коркой. Ходить стало очень трудно, особенно на крутых спусках. Непривычные ко льду бакинцы то и дело падали, вызывая невольный смех.

Аслан по дороге на завод два раза грохнулся со всего размаху и сильно ушиб бок, но улыбка продолжала играть на его раскрасневшемся от холода лице. Аслан очень торопился, стараясь успеть до прихода рабочих незаметно расклеить на заводе листовки, которыми были заполнены его карманы. Он сразу же принялся за работу.

Когда он вошел в цех, было так холодно, что изо рта Аслана клубами валил пар. На дворе, не переставая, завывал ветер, жалобно звенели стекла в расшатанных окнах.

Вскоре появился дядя Ахмед. Потирая озябшие руки, он громко кряхтел и жаловался на свою старость. Глядя на рдевшие румянцем щеки Аслана, Ахмед не то с завистью, не то с сожалением заметил:

– В твои годы меня тоже не испугал бы никакой мороз...

Дядя Ахмед долго топтался на месте, пытаясь отогреть озябшие ноги, и вдруг увидел на стене наклеенную Асланом листовку. Тревога отразилась на лице старика. Он впился взглядом в черневшие буквы, но ничего не смог понять. Ахмед не умел читать.

Медленно подошел он к Аслану и так выразительно посмотрел на него, как будто хотел спросить:

"О чем говорят эти строки? К добру ли они или содержат какое-нибудь печальное известие?"

Аслан кинул на него успокаивающий взгляд.

На крупных предприятиях Баку рабочие бастовали еще с первых дней нового года. Маленький заводик Рахимбека работал, но ежедневно кто-то расклеивал на стенах листовки с сообщениями о ходе стачечной борьбы. Разными путями проникали сюда легальные и нелегальные газеты. В них тоже писалось о борьбе и стойкости рабочих. Из уст в уста, от рабочего к рабочему, новости распространялись по всему заводу.

Как ни напуган был происходящими событиями Рахимбек и какую ни проявлял осторожность, он не мог отсиживаться дома. Приходилось часто наведываться на завод и присматривать за своими "братьями мусульманами". Через своих доносчиков Рахимбек узнавал, кто "смутьян" и "подстрекатель", от кого надо поскорее отделаться. Однако старый, опытный деляга не рубил сплеча, а действовал осторожно, стараясь выиграть время, точно рассчитать силы и выбрать удобный момент для похода против рабочих. Мешади, которого он попрежне-му считал вдохновителем и зачинщиком всяких "беспорядков" и "смут", в эти дни не показывался на заводе. Тем не менее Рахимбек думал: "Хоть его самого и не видно, но, конечно, он заправляет всеми опасными делами".

В это морозное утро Рахимбек тоже появился на заводе. Он был настроен воинственно. Бросив мимолетный взгляд на белевшие на стенах листовки, Рахимбек обозлился и сразу же уволил старика Ахмеда и еще троих рабочих, обвинив их в том, что они затевают беспорядки на заводе.

По обыкновению, он остановился посреди цеха и заявил, ни к кому не обращаясь в отдельности, перебегая взглядом от одного к другому:

– Я никого не неволю. Кому нет охоты работать, пусть получит расчет и уходит! – Он указал на Тураба, который, угрюмо потупившись, стоял тут же подле него: – И бухгалтер, и кассир к вашим услугам. Я решил не утруждать вас. Нет надобности, даже идти в контору за расчетом. Желающие могут рассчитаться здесь же без лишнего беспокойства.

Рахимбек явно издевался, хотя говорил сдержанно, без обычной брани.

Однако охотников уйти с работы по собственной воле не дказалось. Рахимбек прекрасно знал, как трудно найти заработок. Все молчали. Только Аслан смело вышел вперед и заступился за уволенных.

– Если вы уволите их, никто из нас работать не станет! – решительно заявил он.

Рахимбек даже не счел нужным отвечать мальчишке и величественно направился к выходу. Не успел он, однако, выйти за чугунные ворота, как на заводском дворе зазвенел колокол. Это был сигнал бросать работу. Рабочие высыпали из цехов. Тут же были выставлены те же требования, что и на других предприятиях.

– Как все рабочие, так и мы! – кричали в один голос и литейщики, и слесари, и вагранщики. – У нас те же условия труда, что и на других заводах и промыслах!..

В свою очередь, и Рахимбек решил следовать примеру более крупных промышленников и выжидать.

"Мухтаров с Тагиевым терпят большие убытки, чем я, а ждут, – подумал Рахимбек. – Как люди, так и я..."

И он не стал никуда выходить из дому, сидел целый день у жаровни и грел старческие руки с синими жилками.

Однако спокойствие старого бека было нарушено очень скоро. Стали наведываться заказчики и напоминать о сроках. Рахимбеку не легко было уговаривать их подождать. Немало пришлось потратить на это и времени, и хитрости. В числе других зашел к нему как-то один из его старых заказчиков, с которым Рахимбек много лет поддерживал деловые связи.

– Э, бек, – сказал он без всяких околичностей, – лучше верните мне полученный аванс. А то, может быть, этой забастовке и конца не будет.

– Будет, будет! – уверенно ответил Рахимбек. – Сами придут с повинной, как только заурчит в брюхе. В такой снег и буран на голодный желудок не очень-то заупрямишься.

– Времена уже не те, бек, – возразил заказчик. – Теперь у них профессиональный союз. Он не даст им голодать, поможет.

Но переубедить Рахимбека было не так-то просто.

– На гроши не прокормишь всю эту ораву, – возразил он.

Однако собеседник не думал сдаваться. Он просто сказал:

– Передай, пожалуйста, своему бухгалтеру, бек, чтобы сегодня же перевел деньги на мой текущий счет.

После ухода этого неумолимого человека Рахимбек, расстроенный и обиженный, грелся перед жаровней, скрестив под собой ноги. Он никак не мог вернуть свое хорошее настроение. И только было решил вызвать к себе бухгалтера и обругать его за то, что он допустил к нему этого грубияна заказчика, как вошел Тураб. В руке у него был узенький и длинный листочек. Эта бумажка hs была похожа на денежный чек, который обычно бухгалтер приносил подписывать хозяину. Но бек даже не обратил внимания на бумажку. Невозмутимо перебирая свои четки, он начал издалека:

– Ну, как Рашид? Почему ты о нем ничего не говоришь мне? Или ты снял с себя эту обязанность наблюдать за ним? Может быть, ты очень занят? Ты подыскиваешь себе место в другой конторе? – Бек поежился. – Разве ты не видишь, что мне холодно? Пойди в соседнюю комнату и принеси шубу...

Пока Тураб ходил за шубой, Рахимбек перебирал в памяти свой разговор с только что ушедшим заказчиком. "Вот тебе и друг, старый клиент, даже, можно сказать, дальний родственник. Его дядя был женат на племяннице моего двоюродного брата. Ни на кого, оказывается, нельзя положиться. Мало у меня забот, так отдай обратно деньги!.."

Тураб принес шубу и накинул ее на плечи хозяина.

– Знаешь ли ты, откуда эта шуба? – спросил Рахимбек.

– Не из Хорасана ли она? – рассеянно ответил Тураб. Рахимбек давно считал Тураба своим человеком и даже был не прочь от скуки иногда поговорить с ним. Тураб тоже освоился в доме Рахимбека и не дрожал, как прежде, в присутствии хозяина. Он стоял прямо и говорил гораздо свободнее, чем когда приходил наниматься.

Хотя бек частенько грозил ему увольнением, но на самом деле держался за расторопного Тураба обеими руками.

– Ну, скажи мне, как Рашид? Поумнел хоть или так же перестал повиноваться аллаху, как и мои рабочие?

– По правде сказать, бек, – отозвался Тураб, – я давно уже не видел его. В конторе много работы...

У Рахимбека задрожали губы от гнева.

– Как, как? Что ты говоришь? У тебя много работы?

– Много, бек. Я составлял годовой баланс.

– Ну и как? Составил?

– Составить-то составил, но...

– Что "но"?

Тураб нагнулся к жаровне и зажег папиросу. Несколько раз затянувшись, он неторопливо ответил:

– Я думал, бек, что за прошлый год мы сведем концы с концами. Но оказалось, что мы понесли пятьдесят тысяч убытку.

У Рахимбека запершило в горле. По телу его пробежала дрожь. Закутавшись в шубу и скосив глаза на бухгалтера, он спросил:

– Сколько, говоришь, тысяч? – Это звучало не как вопрос, а как угроза, как будто в убытках был виноват Тураб. – Ты в своем уме?

– Да, бек, ровно пятьдесят тысяч убытку. А ведь авансы, полученные от заказчиков, я отнес к доходам, а их надо возвращать.

Рахимбека взяла оторопь. Не зная, что сказать, силясь оправиться от неожиданного удара, он поднял глаза на Тураба и смерил его с ног до головы. "Хорош! Сообщил хозяинучтакие вести, а стоит спокойно, как изваяние!" Он заметил листочек, который все еще держал в руках Тураб.

– А это что за бумага? Мне, что ли?

– Да, это заявление. Написали служащие конторы. Бек выхватил листок, пробежал его глазами и вспыхнул.

– Это не заявление, а требование! – крикнул он что было сил. – И ты заодно с ними?

Служащие конторы требовали прибавки. Рахимбек с удовольствием вскочил бы на ноги и огрел Тураба звонкой пощечиной. Но, сдержавшись, он только оскалил зубы и укоризненно покачал головой.

– Ах ты, неблагодарная тварь! Забыл, как проливал слезы у порога?

Тураб ничего не ответил.

– Кто написал это требование?

Тураб промолчал.

– Я тебя спрашиваю, мальчишка! Дошло до того, что моя же дворняжка норовит укусить меня за ногу!

Тураб не мог стерпеть оскорбления:

– Я не дворняжка, бек!

– Дворняжка, к тому же самая дрянная! Иначе не посмел бы принести мне эту пакость!

Разгневанный бек поднялся на ноги и, сопя, подошел к письменному столу.

– Ни стыда ни совести у людей! Что это, по-вашему, я должен вылететь в трубу? Пусть хоть свет переворачивается вверх дном, ни гроша я вам не прибавлю. Понял? Пойди так и скажи своим приятелям.

Тураб смял докуренную папиросу и, бросив ее в камин, молча удалился.

Рахимбек готов был лопнуть от гнева. Он уже жалел, что не отделал Тураба как следует – по заслугам.

В это время из гостиной донесся не то стон, не то крик Рашида:

– Это вы ее убили!

Рашид плакал навзрыд и проклинал своих родителей.

Бледный, как полотно, Рахимбек подкрался к двери и заглянул в соседнюю комнату.

Он прекрасно знал, что привело сюда Рашида. Давно уже нога сына не переступала порог родительского дома. Рашид лежал на низкой тахте. Он содрогался от рыданий, все его большое тело судорожно билось. Так бьется, задыхаясь, рыба, выброшенная волной на берег.

Над Рашидом наклонилась мать. Она обливала слезами черную кудрявую голову сына и пыталась втолковать ему:

– Клянусь создателем земли и неба, ни отец, ни я здесь ни при чем. Наверно, это виноваты Косалары, сынок! Неужели ты считаешь нас, своих родителей, злодеями?..

– Это вы убили Сусанну! – повторял в исступлении Рашид.

Отчасти он был прав. "В том, что жизнь девушки трагически оборвалась, были виноваты и они. Что же произошло?

Со дня происшествия на бузовнинском пляже, когда Рашида чуть не убили, прошло несколько месяцев. За это время никто не видел Рашида веселым и жизнерадостным, как прежде. Он потерял надежду на счастье с Сусанной, замкнулся в себе, загрустил, и от его былой беспечности не осталось и следа. Конечно, Мешади знал о страданиях Рашида. Однако в последнее время ему было не до двоюродного брата с его любовью. Кроме работы в подпольной организации, Мешади пришлось поступить на службу, чтобы содержать семью. Он возвращался домой поздно вечером, и ему некогда было встретиться с Рашидом, чтобы поговорить с ним по душам. Обидное сознание собственного бессилия томило Рашида. В нем росли ожесточение и злоба на людей, препятствующих его счастью. Рашид переживал свое горе в одиночестве.

Тем временем Рахимбек гнул свою линию, подсылал людей к старику Айказу, которые всячески его запугивали и советовали держать дочь взаперти. Об этом Рашид узнавал от Тураба, который был в курсе всех дел Рахимбека. Молодые люди встречались в типографии, организованной Рашидом по настоянию Мешади. В этой маленькой типографии, где официально печатались лишь афиши и визитные карточки, Рашид и Тураб подолгу беседовали между собой. Здесь же Рашид узнал, что отец позвал к себе Айказа.

Старый хищник Рахимбек решил разделаться с Айка-зом и его дочерью. Но разговор он начал мягко и вкрадчиво.

– Ты бы не узнал Рашида, сосед, – сказал он, вздыхая. – Похудел бедняга, как щепка. Но не от усердия он худеет. Не потому, что взялся за ум и из сил выбивается, помогая своему отцу наживать, как говорится, копейку... Нет! Жизнь ему стала не мила...

Айказ понимал, для чего его позвали в дом Рахимбека и к чему все это говорится.

– Бек, дорожа твоим спокойствием, я не разрешаю, дочери видеться с твоим сыном и не выпускаю ее из дому.

– Нет, сосед, выпускаешь! – возвысил голос Рахимбек. – На днях ее видели с Рашидом в русском театре!

Айказ вытаращил глаза.

– Не может быть, бек! Моя дочь...

Рахимбек скинул с себя маску добродушия:

– Твоя дочь! Да, да, именно твоя дочь так прилипла к моему сыну, что ее и не оторвешь. Бесстыдница! Я тебя предупреждал по-хорошему, Айказ. Ты не послушал. Дело твое! Но я решил действовать! Или ты немедленно переезжай отсюда, куда хочешь, или же...

Он не договорил, но сапожник прекрасно понял его. Обычным выражением угрозы у Рахимбека было: "Я развею твой прах по ветру". Соседи это хорошо знали. Сердце у Айказа сжалось. Он понял, что придется вместе с семьей выехать из Баку.

– Дай срок, бек, хотя бы дней десять. И я что-нибудь предприму... взмолился сапожник.

Когда Айказ вернулся домой, на нем лица не было. За эти полчаса, что он провел в доме Рахимбека, он постарел и осунулся. Сусанна сразу догадалась, в чем дело. Важный Рахимбек не стал бы зря звать к себе простого сапожника.

Айказ прошел через мастерскую в столовую и опустился на стул рядом с женой. Та сидела ни жива, ни мертва. Дочь поставила перед отцом стакан горячего чая, но Айказ и не притронулся к нему. Он молчал, как убитый, и то ли не видел, то ли не хотел видеть, с какой тоской и тревогой смотрят на него жена и дочь.

Пробили часы. Их хриплый звон как будто разбудил Айказа.