Текст книги "Утро"
Автор книги: Мехти Гусейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
он спрятал вычищенный и собранный револьвер в карман и вскочил на ноги.
– Кто это меня спрашивает, мама? – спросил он, выйдя из комнаты в кухню.
В дверях показался мальчик.
– Аслан пойди-ка сюда, – позвал он. И когда Аслан вплотную подошел, мальчик тихо шепнул ему на ухо: – Дядя Мешали ждет тебя. Сказал, чтобы одной ногой был здесь, а другой там!
Обеими руками натянув папаху покрепче на голову, Аслан выскочил из дому и со всех ног бросился вниз с пригорка. Мальчик едва поспевал за ним. Спотыкаясь и падая, он бежал вдогонку за Асланом. Аслан долго стучался к Азизбековым.
– Кто там? – наконец спросила тетушка Селимназ,
высунув голову в окно.
Уличный фонарь не горел, и в темноте она не видела, кто стучится. Узнав ее по голосу, Аслан подскочил к окну.
– Добрый вечер, тетушка. Дядя Мешади дома?
– Это ты, Аслан? Сейчас открою, сынок, – ответила она.
Улица еще была полна пешеходов. Молодежь шумной ватагой возвращалась с вечерней прогулки. Кто-то тянул высоким тенором:
Печалью сердце сожжено, счастливое когда-то сердце.
Свободой гордое вчера, заботами объято сердце.
Тетушка Селимназ отперла дверь.
– Заходи, сынок, заходи, – тихо сказала она. – Мешадибек давно тебя дожидается.
Азизбеков, в расстегнутой косоворотке и с засученными по локоть рукавами, обмахиваясь газетой, как веером, прохаживался по комнате, окна которой выходили во двор. На столе стоял недопитый стакан чаю и лежало несколько листков, исписанных крупным, размашистым почерком.
Пожимая Аслану руку, Азизбеков сказал:
– Как ты ни утомлен, я не приглашу тебя сесть и не предложу стакан чаю. Сейчас дорога каждая минута. Выслушай меня внимательно. В Биби-Эйбате убили нашего друга Ханлара...
Тетушка Селимназ, стоявшая в дверях, не могла сдержаться и всплеснула руками.
– Нашего Ханлара, сынок? Этого красивого парня? Какое горе! Как же это случилось?
– Мама, я тебе все расскажу, только позже... – чуть нахмурившись, перебил ее расспросы сын.
Опечаленная Селимназ прошла в другую комнату. Все еще не выпуская руки Аслана из своей, Азизбе-ков продолжал:
– Об этом надо будет сообщить сегодня же ночью, если не всем рабочим, то по крайней мере членам партийной организации. А те, в свою очередь, пусть сообщат остальным. – Азизбеков подошел к столу, взял исписанные листки и, просматривая и перебирая их, продолжал: – А вот эти листочки надо вручить наборщику Гусейнкули. Во что бы то ни стало. Передашь на словах, чтобы этой же ночью отпечатал экземпляров шестьсот – семьсот. Рано утром они должны быть расклеены на улицах. Если Гусейнкули не окажется в типографии, забежишь к нему на дом. Отдать нужно лично ему в руки. Надо, чтобы к четырем-пяти утра были обязательно готовы. Иначе не поспеть расклеить и доставить на заводы, фабрики и промысла.
Аслан снял папаху, вложил в нее аккуратно сложенные листки и, снова нахлобучив ее на голову, заторопился к выходу.
– Не сомневайтесь, дядя Мешади, – сказал он уже на ходу. – Все будет выполнено.
Спустя несколько минут после ухода Аслана в комнате показался Рашид.
– Братец, – начал он прямо с порога, – я знаю, что ты устал. Я знаю, что не даю тебе отдохнуть. Но я вынужден...
Пошатываясь, он нетвердыми шагами подошел к двоюродному брату. Из-под разорванной шелковой рубахи виднелось голое тело. Густые волосы на голове были взлохмачены. На лице выделялись кровоподтеки.
Мешадибек подумал сначала, что Рашид, по обыкновению, пьян, но что-то такое горькое и недоумевающее было в его блуждающем взгляде, что Мешади порывисто шагнул к нему.
– Что с тобой, Рашид? Кто это так тебя разукрасил?
Рашид всхлипнул и, разом обессилев, как мешок, опустился в кресло.
Мешади ласково наклонился к нему.
– Что это, мой дорогой? Неужели тебя избили?
Рашид все еще не мог прийти в себя. То, что стряслось с ним часа два-три назад, представлялось ему кошмаром.
– Нет, не могу поверить, что это было на самом деле, с горечью говорил он. – Ужасно! Ужасно! Для чего же рождается на свет человек? Для того ли только, чтобы делать гадости, убивать, губить себе подобных? Ты всегда говорил, брат, что человек – украшение земли. Какое же это украшение? Я влюбился в девушку. Ее отец армянин. Но неужели от этого она стала хуже? И чем можно доказать, что религия Магомета лучше других религий? В чем ее преимущество?
Рашид облизал пересохшие губы. Он весь горел. Содрогаясь, он навалился грудью на стол.
– Но что случилось? – нетерпеливо спросил Мешадибек. – Кто довел тебя до такого состояния?
– Сейчас, сейчас расскажу...
Рашид с трудом приподнялся, налил из графина воды и выпил залпом весь стакан до последней капли.
– Сегодня я с утра был у нас на даче. Вдруг приезжают братья моей невесты, вваливаются в комнату, уверяют, что мой отказ жениться на их сестре даже вот на-столечко их не обидел, – Рашид показал кончик ногтя. – Будто они и сами против брака по принуждению. Словом, наговорили столько, что я в конце концов поверил и решил, что они и вправду хотят сохранить со мной добрые отношения.
Мы пообедали, выпили вина, поцеловались. Под вечер они начали уговаривать меня идти купаться. Ну и пошли... Ты помнишь, там есть у берега высокие скалы? Вот там мы и расположились. Гюльбала, старший брат, сразу разделся и бросился в море. Уплыл далеко-далеко. Только когда на берегу стало совсем пусто, Гюльбала приплыл назад. Солнце уже садилось. Я сидел на скале и ждал, пока оденется Гюльбала, чтобы вместе вернуться на дачу.
И вдруг братья набросились на меня. Зажали мне рот, поволокли к воде. Я понял, что они решили утопить меня, рвался, метался, но вырваться из их рук не мог. Кого-то из них, кажется Гюльбалу, я укусил за руку. Он даже не вскрикнул. Видно, не хотел подымать шум. Тут они повалили меня на песок, стали связывать, чтобы связанного бросить в море. Не знаю, как это мне удалось, но я вдруг вырвался и пустился бежать. Они за мной. Я схватил камень. "Подойдете хоть на шаг, – кричу, – размозжу вам головы!" – а сам бегу. Бегу и оглядываюсь. На крики из ближних дач высыпали люди. Я уж не помню, как они отстали от меня, и не знаю, куда эти негодяи делись...
Мешадибек молча слушал его, потом сказал:
– Рашид, брат мой, я же предупреждал тебя. Говорил, что это опасные люди, надо быть осторожнее с ними, держаться от них подальше! Ты чудом избежал смерти от рук этих закоснелых фанатиков.
– Верно, ты предупреждал меня. Но ведь они пришли в гости... Пришли, как мужчины...
– Гм... мужчины... Рыцари с открытым забралом... и Мешадибек насмешливо улыбнулся. – Наивный ты человек, Рашид. Хороший, но наивный. Сейчас люди придерживаются иных правил. Твой отец, например, не гнушается доносить полиции. А как он защищает свои капиталы! Ханлар мешал Мухтарову и компании грабить рабочих – Ханлара убивают из-за угла. И это теперь считается в порядке вещей. Человеческое достоинство и право втоптаны в грязь. Власти сами поощряют тех, кто режет, убивает и вешает людей.
– А что ты посоветуешь мне, братец, как мне быть? Подать жалобу?
– Кому ты будешь жаловаться? Где ты найдешь правосудие? Полиция заодно с такими негодяями. Вряд ли там забыли о тайных собраниях, которые мы устраивали у тебя на квартире, о том, что ты долгое время путал им все карты.
– Ну, а как же мне быть?
– Смотри в оба. Будь осторожен. Умей отличать друга от врага.
В комнату вошла тетушка Селимназ. Заметив кровоподтеки на лице Рашида, она вскрикнула:
– Ой!.. Что с тобой? Да перейдут на меня твои горести!..
– Братья Косалары пытались утопить его в море. Рашид насилу от них вырвался, – объяснил Мешади.
Старая, много видавшая в жизни тетушка Селимнвз все же не поверила ушам своим и переспросила:
– То есть, как утопить?
– Так, просто. Пытались связать по рукам и ногам и сбросить со скалы в море.
Растерянно глядя то на сына, то на Рашида, она как бы про себя сказала:
– Ну, а бог? Разве бог не видит, что делается на земле?
– Вот видишь, как трудно приходится честному человеку, – сказал Мешади Рашиду. – Ты не революционер, нет. Ты даже плохо разбираешься в политических вопросах. Ты добивался свободы только в одном – хотел жениться на той армянской девушке, которую любишь. Казалось бы, кому какое дело? Но... властям выгодно, чтобы армяне и азербайджанцы враждовали. Так легче можно отвлечь их от вопросов классовых, от революционной борьбы. И злые силы встали на твоем пути. А сколько же насилия и злобы встречает на своем пути тот, кто добивается истинной свободы для всех трудящихся!
Рашид собрался было уходить. Мешадибек не отпустил его.
– Не советую тебе пока выходить на улицу. Наверное, они уже в городе и, может быть, рыщут где-нибудь поблизости.
Рашид снова сел в кресло. Тетушка Селимназ пошла приготовлять ужин. Из кабинета Мешадибека донесся бой часов. Било одиннадцать.
– Рашид, – сказал Мешадибек, – в нашего товарища Ханлара Сафаралиева стреляли четыре дня назад, а убийцы все еще на свободе. Власти не только не тронули их пальцем, но, вероятно, даже наградят. Они хотят выстрелами запугать нас. Нет, не запугают!
Глава двадцать четвертая
Тетушка Селимназ была удручена сообщением о смерти Ханлара. А тут еще злодеяние, которое чуть не стоило жизни племяннику Рашиду. От волнения она выронила большое фарфоровое блюдо. И вдобавок, снимая с очага горячую кастрюлю, в которой тушились зеленые стручки фасоли, обожгла руки.
Что же это делается на свете?
Опасности подстерегали на каждом шагу ее сына и его друзей. Злой враг чинил над ними расправу. Разве тетушка Селимназ не понимала, что судьба дорогого Ме-шади неотделима от судьбы его товарищей?
Мысль о том, что когда-нибудь у нее могут отнять единственного сына, все настойчивее преследовала ее.
Машинально она разбила несколько яиц, взболтала их в чашке и залила только что снятую с огня тушеную фасоль. Растекаясь по горячим стручкам, яичная масса сразу загустела. Даже не пришлось снова ставить кастрюлю на очаг. Тетушка Селимназ взяла по полной тарелке только что приготовленного ею кушанья и пошла в столовую, но там уже никого не было.
– Где же вы? Рашид! Мешади! – позвала тетушка Селимназ и заглянула в кабинет сына.
Рашид лежал на диване. Мешади прижал палец к губам и знаком попросил мать не шуметь. Он на цыпочках прошел в столовую и плотно прикрыл за собой дверь.
– Так, бедняга, одетый и заснул, – сказал Мешади-бек. – Добился-таки дядя своего. Сам толкает родного сына к гибели!
– Эй, сынок! Вчера встретила мать Рашида. Бедняжка высохла как щепка. Все плачет... Говорит: "Нет на свете человека несчастнее меня". Была бы согласна жить в бедности, лишь бы Рашид образумился.
Мешадибек взялся за вилку, но вдруг посмотрел на часы и отодвинул тарелку.
– Что-то нет Аслана, мама, – встревоженно сказал он. – Пора бы ему уже вернуться.
– А куда ты его послал?
– Сказать товарищам о смерти Ханлара. Надо, чтобы об этом знали все.
Слова сына снова напомнили тетушке Селимназ то, о чем она думала недавно на кухне. Она сидела с печально опущенной головой.
– Мешади, сынок, – проговорила она дрожащим голосом, – не думай, что я боюсь чего-либо, но...
– Ничего не скрывай от меня, мама. Говори все, что у тебя на душе.
Тетушка Селимназ заколебалась. Не легко произнести то что давно просилось на язык, хотя она и знала, что сын действительно хочет услышать от нее всю правду.
– Я не прошу тебя навсегда свернуть с дороги, которую ты выбрал, Мешади, – сказала она после долгого молчания, – и я не собираюсь советовать тебе: "Не вмешивайся ни во что, держись в сторонке!" Но времена такие суровые, сынок!
Мешадибек давно понял, к чему клонит мать. Он поднялся из-за стола, прошел в кабинет и, постояв около окна, выходившего на улицу, вернулся обратно.
– Мама, – сказал он, – когда я был маленьким, ты рассказывала мне сказки. А теперь я хочу рассказать тебе сказку...
Не понимая, какая может быть связь между тем, что она сказала и что услышала в ответ, Селимназ удивленно посмотрела на сына.
– Фасоль стынет, сынок. Ты ведь с утра ничего не ел.
– Не хочется, мама. С той минуты, как я узнал о смерти Ханлара, не могу прийти в себя. Трудное это дело, вырастить такого верного товарища, как Ханлар. Таких, как он, среди азербайджанцев пока мало. Ты сама мне говорила, что даже льву бывает плохо, когда он одинок...
Тетушка Селимназ ухватилась за эту зацепку:
– Твоих друзей ловят поодиночке и сажают в тюрьму. Боюсь, как бы...
– Как бы я не остался один? – договорил за нее Мешадибек. – Не бойся этого, мама. Нас много, и вратам нашего движения не сдержать. Представь себе, что запрудили многоводную реку. Но вода прибывает, напор ее усиливается, она рушит все на своем пути и прокладывает себе русло. Вот мы как эта река. Могут остановить нас на год, на два, пусть на пять лет, но навсег-Д'а – не смогут.
За стеной проснулся и заплакал ребенок. Мешадибек посмотрел на часы.
– Всегда просыпается точно в это время – молока лросит! – сказал Мешадибек, прислушиваясь к плачу сынишки и нежному шопоту жены, ублажавшей ребенка. – Так и идет жизнь, мама. Мой отец оставил на земле меня, а если я уйду, то...
– Не говори этого, сынок! – прервала его Селимназ. – Не приведи господь увидеть мне этот день!
Вспомнив, что сын хотел рассказать сказку, Селимназ спросила:
– О чем же это ты хотел рассказать? Забыл уже?
Но Мешадибек не забыл о своем обещании. Усевшись поудобнее, он чуть призадумался и начал спокойным голосом:
– В тот год, когда я поехал в Петербург учиться, туда же, в столицу, из маленького городка, из далекой глуши России, приехала девушка. Совсем еще молодая, восемнадцати лет. Ей очень хотелось учиться. Мать, провожая ее в дальний путь, сказала: "Лиза, учись, кончай скорее и возвращайся. Сама знаешь, одна надежда в семье на тебя".
– Бедняжка, точь-в-точь, как я! – не удержалась тетушка Селимназ.
– Да, так же, как ты ждала меня, так ждали и эту Лизу... Лиза попала в тайный студенческий кружок, начала дружить с революционерами, стала их единомышленницей. Она скрывала у себя в квартире товарищей, преследуемых полицией, хранила запрещенные книги. Жандармы пронюхали об этом и как-то ночью пришли с обыском. Никого из товарищей у Лизы не застали, но осмотрели все углы и нашли книги. Девушку арестовали и посадили в тюрьму. Ее допрашивали и днем и ночью, старались выведать имена товарищей. Но девушка никого не называла. Отвечала одно: "В Петербург я приехала недавно и никого здесь не знаю". Спрашивали: "Кто дал тебе эти книги?" Она молчит. Ее избивали, мучили, пытали... Боясь не выдержать терзаний и в минуту слабости выдать имена товарищей, она облила себя керосином и подожгла одежду.
– Ну, а мать? Мать узнала об этом? – спросила тетушка Селимназ.
– Конечно, узнала. Собрала по грошам на дорогу и поехала в столицу разыскивать могилу. Но не нашла. Чтобы замести следы своего злодеяния, жандармы похоронили Лизу тайно. Мать сказала: "Я не думала, что Лиза окажется такой. Только теперь я узнала ее, И горжусь Лизой. Она была настоящим человеком".
– И ты говоришь, что это сказка? – недоверчиво споосила тетушка Селимназ.
Мешади промолчал. Хоть он и назвал девушку вымышленным именем, но хорошо знал, что это не сказка. Он прекрасно помнил студентку Марусю Ветрову и все подробности ее трагической смерти в Петропавловской крепости, вызвавшей грандиозную демонстрацию учащейся молодежи. Десятки тысяч студентов с революционными песнями прошли по улицам столицы и потом устроили гражданскую панихиду. Мешади сам участвовал в этой Демонстрации, выступал на панихиде. Но об этом он не сказал матери ни единого слова, как не сказал и о том, что впервые был арестован полицией именно за участие в гражданской панихиде по Ветровой.
Тетушка Селимназ долго молчала. Мешади отпил глоток уже остывшего чая и снова поставил стакан на стол. Он подошел к матери и ласково положил руку на ее сухонькое плечо.
Как бы очнувшись от раздумья, старая женщина сказала:
– Не думай, что твоя мать ничего не поняла. Я-то знаю, для чего ты рассказал свою сказку. Уж если женщина, родившая дочь, оказалась такой стойкой, то что говорить о матери, родившей сына? Не совестно ли ей требовать, чтобы сын свернул с пути?
В голосе ее проскользнули нотки обиды.
– Нет, ну что ты! – уловив эти нотки, возразил Мешади. – Разве ты когда-нибудь пыталась заставить меня свернуть с избранного пути? Просто вспомнился случай – вот я и рассказал. Но ты устала, мама, ложись спать...
Из кабинета донесся стон. Мать и сын замолкли и прислушались. Это стонал и бредил Рашид.
– Ой, какое горе, какое несчастье! – вздохнула тетушка Селимназ. Действительно, настали трудные времена. До каких же это пор будем мы жить в страхе и смятении? Как ты считаешь, Мешади?
Но Мешадибек не слышал ее. Он думал о своем: "Удалось ли Аслану выполнить то, что ему поручено?"
Глава двадцать пятая
Аслан редко возвращался домой засветло. Поручений у него было много, как выражался наборщик Гусейнкули: "Хлопот полон рот". И он уже давно стал равнодушно относиться к упрекам матери. Отца он слегка побаивался, но все же не настолько, чтобы из-за этого бросить революционные дела, которыми он так увлекся в последнее время. Он знал, что отец подозрительно относится к его частым отлучкам. Но именно теперь, после ареста Байрама, приходилось все чаще и чаще пропадать из дому. Мастер Пирали не на шутку тревожился. Он очень боялся, как бы не оказалось, что сын вступил в тайную революционную организацию, и однажды попытался завести с ним разговор о Мешад'ибеке:
– Ну, Аслан, убедился теперь в моей правоте? Увидел, что старый Пирали кое-что соображает? Во всей этой кутерьме на заводе повинен Мешадибек. В участи бедного Байрама тоже виноват не кто иной, как он.
Как ни зелен был еще Аслан, но все же понял, к чему ведется этот разговор. "Испытывает меня отец. Хочет выудить мою тайну. Как же, так я тебе ее и выложил!".
Он выслушал отца покорно и почтительно, стараясь не ввязываться в спор и проявлять безразличие к обвинениям против Мешади.
Вот это безразличие сбило с толку отца. И Пирали готов был уже допустить, что ошибся, но все же счел за лучшее побольше нагнать страху на парня.
– Знай, кто примкнет к ним, – он произносил это к "ним" с особым ударением, – тот доживет свой век в Сибири. Мало я уговаривал Байрама не лезть не в свое дело, тихо и мирно зарабатывать свой хлеб? Он не послушался, связался с ними, сам попал в беду и семью обрек на голод. Как говорится, безбородый пошел добыть себе бороду, а остался без усов. Душа моя, и не вздумай идти против власти. Не ты созд'ал мир, и не тебе его исправить! Не могу взять в толк, чего они хотят от хозяев! Да не будь хозяев, все мы околели бы с голоду!
Аслан до этой минуты ничем не выдал себя, он сохранял хладнокровие. Казалось, судьба Байрама вовсе ему безразлична. Но когда отец пожалел хозяев, тут уж Аслан не выдержал и резко возразил:
– Не понимаю, отец, чего ты держишься обеими руками за этих богачей? Кому же не известно, что любой хозяин, какой бы он ни был, все равно грабит рабочего, наживается за его счет?
У мастера Пирали глаза чуть ли не полезли на лоб.
– Сам ты, своим умом, до этого дошел или, как попугай, повторяешь с чужого голоса?
– А чем я глупее или хуже других? Глаз не имею или слух у меня притупился? Хозяин не может существовать, если он не эксплуатирует рабочих. Это уж закон!
Мастер Пирали не раз слышал про "эксплуатацию". Рабочие, недовольные порядками на заводе, особенно часто произносили это слово на собраниях и митингах. Писали его и в газетах. Но, услышав, что семнадцатилетний сын, дитя, говорит "эксплуатация", мастер Пирали всполошился. Его подозрения снова усилились.
– Не дай бог узнать мне, что ты заодно с ними! Я сам потащу тебя в участок и отдам в руки полицейским. И не посчитаюсь, что ты мой сын.
– Кто это "они"?
– Те, с кем связался Байрам.
– Отец, – горячо сказал Аслан, теряя выдержку, – Байрам ни в чем не повинен! Бастовал вместе со всеми и требовал свое.
– Нет, не свое он требовал, – закричал мастер, – не свое! Хотел, чтобы Рахимбек вынул изо рта кусок и отдал ему. А Рахимбек же не дурак, он не даст! Потому что собственное брюхо дороже родного брата.
– Но мы ведь добились своего?
– Добились! Зачинщиков забастовки посадили в тюрьму. Вот чего вы добились! – Мастер Пирали стал угрожающе размахивать кулаком прямо перёд носом Аслана – Не говори потом, что отец тебя вовремя не предупреждал. Сиди спокойно и не лезь на рожон, иначе не сносить тебе головы. Зарабатывай свой кусок хлеба честным трудом. До политики тебе дела нет! – И он пробормотал, возмущенно пожимая плечами: – "Эксплуатация"! Слыхано ли, чтобы мусульманин произносил такие слова?..
Однако, несмотря не строгое предупреждение отца, подозрительные отлучки Аслана не прекращались. А в этот вечер, похоже, он и вовсе не собирался вернуться домой.
Лежа в постели, мастер Пирали беспокойно ворочался с боку на бок, как будто под ним были горячие уголья. Наступила глубокая ночь, а Аслан не возвращался. Обеспокоенный отсутствием сына и измученный бессонницей, старик растолкал жену.
– Этот собачий сын все еще не вернулся, – сказал он. – Не попал, ли он, не приведи аллах, в руки полиции? Сердце мое чует, что он угомонится только после этого...
– От тебя не услышишь доброй вести, старик, – сонным голосом отозвалась жена. – В чем мальчик мог провиниться?
Так и не дождавшись сына, старик заснул. Зато встревоженная мать не находила себе места. Она то проходила в каморку сына и смотрела на нетронутую постель, то брела обратно и, печально вздыхая, ложилась рядом с мужем.
Перед рассветом она поднялась с постели еще раз и снова пошла в комнату Аслана. На этот раз она стала свидетельницей странного зрелища. За столом, освещенным десятилинейной лампой, сидели друг против друга Аслан и еще какой-то мужчина в пенсне и с глубоким шрамом на лбу. Перед ними лежало что-то вроде стальной квадратной доски. Чужой мужчина накладывал на этот четырехугольник чистый лист бумаги, а Аслан водил валиком по бумаге, как по тесту, и сняв почерневший с одной стороны лист, складывал в стопку. Аслан работал, как заведенная машина, и только часто вытирал вспотевший лоб.
Женщина стояла у приоткрытой двери и наблюдала за однообразными движениями сына. Вскоре она догадалась, что сын вместе с неизвестным мужчиной печатают что-то, переступила порог и тихо спросила:
– Где ты пропадал, сынок? Всю ночь ждем и не дождемся. Пожалел бы нас, стариков!
Аслан вздрогнул, попытался ладонями закрыть доску и стопку бумаги, но узнал голос матери. Он поднес палец к губам, подавая знак молчать, и бросился к ней.
– Тише, мать! Молчи! Прикрой дверь, не то отец услышит, – шепнул он ей на ухо. – Если он спросит про меня, скажи, что я давно сплю...
– Кто так делает, сынок? – отозвалась мать тоже шопотом. – Лампа горит, окно настежь... Ты-то никого не разглядишь в темноте, а какой-нибудь случайный прохожий взглянет в окно и увидит, что тут делается. Тогда что?
– На улице поставлен наш человек. Чуть что – подаст сигнал. – И Аслан заторопил: – Ты иди, иди, мама. Ложись. А если отец проснется, начнешь покашливать. Ладно?
Мать прикрыла за собой дверь и бесшумными шагами пошла к себе. Пирали слад ко похрапывал. Она осторожно улеглась на свое место. Теперь можно бы спокойно уснуть, но сон прошел. Она чувствовала себя, как на иголках. "Что же это он делает, негодник? И еще чужого человека привел ночью в дом! Если Пирали проснется, он изобьет мальчика до полусмерти", – думала она.
Пирали вдруг перестал храпеть и перевернулся на бок. Жена замерла от страха. Но тут же подумала: "Может быть, я зря укоряла мужа. И верно, Аслан занимается чем-то таким... Надо было и самой сказать ему: "Сынок, зачем тебе это? Лучше уж не вмешивайся не в свои дела!"
В окно был виден краешек неба. Звезды гасли одна за другой. Приближался рассвет. Тревога женщины росла с каждой минутой. Вот-вот проснется муж, выйдет во двор умываться, увидит в окне горящую лампу. Если он узнает, в чем дело, живого места на Аслане не оставит.
Мастер Пирали раскрыл глаза.
– Не вернулся еще этот собачий сын? – спросил он, снова толкнув жену в бок.
– Что ты, старик? Так ты мне все ребра поломаешь. Малютка давно вернулся и лег.
– А ты не спросила, где этот щенок бродил так долго?
– Он так сладко спал... жалко было будить. Утром спросим.
Но Пирали не успокаивался:
– Не давала мне его поучить как следует. И вот увидишь, сама же будешь рвать на себе волосы! Если узнаю, что он связался с этими подстрекателями, которые всюду кричат "эксплуатация", "эксплуатация", то и ты его не спасешь: отколочу так, что костей не соберет...
– Э, упустил ты свое время, – язвительно ответила жена. – Аслан один теперь справится с десятком таких, как ты. Не смеши зря людей. Тебе ли одолеть его?
– Неужели ты думаешь, глупая голова, что мне не одолеть мальчишку, у которого молоко еще не обсохло на губах? Ты считаешь, что я настолько одряхлел?
– Я свое сказала. А кто из нас прав – покажет будущее.
Пока Пирали с женой препирались, Аслан и Гусейн-кули – это был он торопились изо всех сил. Особенно старался поскорее закончить работу старый наборщик, который понимал, что задерживаться ему здесь нельзя. Надо поскорее допечатать последние экземпляры листовки и, пока не рассвело совсем, незамеченным уйти отсюда.
Прокламацию, написанную Азизбековым по случаю злодейского убийства и предстоящих похорон Ханлара, пришлось печатать здесь, а не в типографии из-за простой случайности. Около полуночи в типографию спешно приехал редактор русской газеты. По требованию издателя – бакинского миллионера Тагиева, этот господин должен был срочно переделать им же самим написанную для завтрашнего номера газеты передовую. Задача была не из легких. Ему было предложено снять все нападки на третью, монархическую Государственную думу и, наоборот, усилить верноподданнические мотивы, то есть приложить все усилия к тому, чтобы статья получилась хвалебной. По озабоченному выражению лица редактора и по тому, как он снял пиджак и повесил его на спинку стула, садясь за гранки, Гусейнкули понял, что этот господин не скоро покинет типографию. Еще бы: статью почти всю надо было переписать. Но это значило, что выполнить задание Азизбекова в срок не удастся и к утру листовки не будут расклеены на улицах.
– Пока этот тип здесь, я ничего не смогу сделать, – тихонько сказал Аслану раздосадованный Гусейнкули. – Я его давно знаю. Любит всюду совать свой нос. Малейшее подозрение с его стороны – и тогда все пропало. Имей мы тут поблизости какой-нибудь укромный уголок, сейчас захватили бы с собой набор, краски, бумагу, все, что требуется, и без помех сделали бы свое дело.
– Укромный уголок? – переспросил Аслан и после недолгого раздумья добавил: – Наш дом! Бери все, что нужно, и пошли.
Гусейнкули завернул спрятанный набор в толстую бумагу и передал Аслану, стоявшему в тесном коридоре.
– Жди меня на улице. Сейчас выйду. Но смотри в оба! Если попадешься с набором – нам конец.
Ждать Аслану пришлось недолго. Вскоре показался иаборщик с большим свертком подмышкой и бросил коротко:
– Пошли!
Они зашагали по пустынной улице. Разумеется, Аслан хорошо знал нрав своего отца. Если старик обнаружит, что у него в доме печатают прокламации, поднимет шум и попытается избить его. Но Аслан чувствовал в себе достаточно силы: "Пусть только поднимет на меня кулак. Я схвачу его за руку и скажу: "Осторожнее, отец, тебе больше не справиться со мной!" Но ему очень не хотелось, чтобы дело дошло до драки. Отец есть отец. Его надо уважать!
А все-таки поручение Мешади для него важнее всего. Работа уже близилась к концу. Оставалось допечатать всего несколько экземпляров листовок, когда в соседней комнате закашляла мать. "О, значит, отец встал. Он сейчас же войдет сюда", – сообразил Аслан и, мигом вскочив с места, стал в дверях.
В коридорчике показался заспанный отец. Пирали был еще в нижнем белье. Увидев сына уже на ногах, он откашлялся и спросил охрипшим голосом:
– Где это ты пропадаешь, бродяга?
Аслан молча, смущенно посмотрел на отца. Стараясь, чтобы старик не заметил наборщика, он осторожно прикрыл за собой дверь и хотел проскользнуть мимо отца к выходу во двор. Но Пирали загородил ему дорогу и, схватив за ворот рубахи, потянул к себе.
– Тебя спрашивают, негодяй! Где это ты прогулял всю ночь напролет?
Аслан опять промолчал. Только крепко сжав кисть отцовской руки в ставших сильными пальцах, он освободил ворот рубахи и вышел во двор. Но не так-то легко было отделаться от отца: Пирали выбежал вслед за сыном.
– Думаешь, вырос, так я не трону? Клянусь аллахом, так вздую, что проваляешься в постели сорок дней и сорок ночей!
– За что отец? Разве я провинился в чем-нибудь? – невинно спросил Аслан. – Правда, вернулся поздно. Но почему же мне не погулять с товарищами? Ничего плохого я не делал, а кроме того, я уже не ребенок. Я уж достаточно вырос, чтобы стать самостоятельным.
– Как? Быть самостоятельным? А я, по-твоему, кто?
– Ты мой отец, и я обязан почитать тебя. Но скажи сам: когда-нибудь я позволил себе что-либо неприличное, плохое при тебе?
Учтивый ответ сына понравился мастеру. Он смягчился.
– Все-таки нехорошо, сынок! Ведь я и мать не спали, всю ночь. Почему заранее не предупредишь, куда идешь?
– Тебя не было дома, когда я уходил.
– Сказал бы матери.
– Забыл второпях.
Как ни старался Аслан отвести отца подальше от своего окна, это ему не удалось. Не по годам зоркими глазами Пирали заметил в освещенной комнате наборщика Гусейнкули. Старик изменился в лице.
– А это кто такой? Что он здесь делает?
Аслан бросил мимолетный взгляд в окно. Наборщик успел уже все собрать и связать в свертки. Аслан успокоился.
– Это твой старый знакомый, отец, – обрадованно ответил он. – Рабочий Хаджи Зейналабдина Тагиева. Прекрасный человек.
– Может быть, он и прекрасный человек. Но какие у тебя с ним дела, да еще в ночную пору?
Мастер опасливо и подозрительно уставился на сына. Мысль его учащенно заработала. "Это он, этот самый наборщик, портит мальчика. И, наверное, жена знала об этом, да ничего не 'сказала... Чем они тут занимались?"
Пирали закричал в бешенстве:
– Послушай, щенок ты этакий! Уж не тайное ли собрание у вас здесь было?
– Потише, отец, разбудишь соседей. – И Аслан, просунув голову в открытое окно, поторопил наборщика: – Скорее, дядя Гусейнкули, светает.
Только этого, казалось, и доживался наборщик. Схватив подмышку свертки, он вышел из комнаты и встретился во дворе лицом к лицу с мастером Пирали. Они долго молча переглядывались. Пирали сердито сопел, а Гусейнкули сделал вид, что он приятно удивлен.
– Вот не ожидал, мастер Пирали... Это твой, оказывается, дом?
