Текст книги "Утро"

Автор книги: Мехти Гусейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава тридцатая

Утром, войдя в спальню, чтобы разбудить сына, мать увидела несмятую постель. Она прошла в кабинет и остановилась удивленная, Мешади, не раздевшись, сладко похрапывал на диване. Повидимому, он заснул за чтением. Толстая книга в голубом переплете, выскользнувшая из рук, лежала на полу.

Не зная, как быть, мать долго стояла у дивана и, вздыхая, глядела на сына. Она не решалась разбудить его. Ведь он проработал до рассвета за столом, улегшись на диван, читал до тех пор, пока сон не одолел его, и книга не выпала из рук.

Наконец, решившись, мать положила ему руку на грудь.

Мешади сразу раскрыл глаза.

– Что? Я уже опоздал? – в тревоге спросил он.

Не прошло и пяти минут, как он, не повидав ни жены, ни детей, которые еще спали, выбежал на улицу и сел в пролетку знакомого извозчика Алимердана.

–Поскорее в Балаханы! – -сказал он.

Солнце поднялось уже довольно высоко, когда Мешади доехал до промысла. Было тихо и душно. Утомленные лошади, меся копытами липкую грязь, медленно продвигались по заболоченной дороге. От поблескивавших на солнце луж пахло нефтью и серой. Извозчик сердито хлестал лошадей, которые настолько выбились из сил, что едва тянули пролетку, увязавшую в грязи по самые втулки колес. Наконец они остановились.

– Куда прикажете дальше везти? – обернулся извозчик к седоку.

Но Азизбеков уже спрыгнул с пролетки на сухую тропку и, указывая рукой на низенькое, приземистое строение, сказал:

– Я буду здесь, в Народном доме. Выведешь лошадей из грязи. Дашь им отдохнуть и вернешься в город. А потом заедешь за мной сюда к девяти вечера.

Народный дом помещался в одном из таких же низеньких, невзрачных бараков, где жили рабочие. Он стоял у дороги, которая превратилась в болото, после того как неподалеку ударил нефтяной фонтан.

Во время своих частых приездов Мешади, по обыкновению, обходил промыслы, заглядывал на буровые и подолгу беседовал с хлопотавшими у скважин нефтяниками. А когда случалось приехать вечером, он заходил в жилые бараки и вступал в оживленную беседу с окружавшими его рабочими.

Здесь не было ни одного человека, который бы не знал Азизбекова. И эти люди, жившие в ужасающей нищете, обитавшие в убогих и сырых бараках, носившие грязные лохмотья, всегда были рады Мешади.

Рабочие видели у себя и других молодых людей, в крахмальных воротничках и новых чистеньких костюмах. Все они называли себя социалистами или либералами. Но эти франты не могли расположить к себе рабочих, хотя и являлись иногда с водкой и с закуской, чтобы выпить вместе с рабочими и потом часами красиво говорить о дружбе и верности долгу. Однако при первом же испытании эти "социалисты" шли на попятный, а порой – и нередко – открыто предавали рабочих.

А Мешади уже не раз доказывал, что в дни тяжелых испытаний рабочие могут положиться на него. Он, не страшась, шел к хозяевам с требованиями рабочих.

Рабочие помнили, как Мешади однажды сказал про бакинского губернатора князя Накашидзе:

– До тех пор, пока власть находится в руках таких скотов, вам, товарищи рабочие, не видать светлых дней... Обойдя мазутные лужи, Мешади вошел в узенький полутемный зрительный зал Народного дома. Так же, как и на Баилове и в Сураханах, азербайджанские актеры изредка давали здесь спектакли. В выборе репертуара им неизменно помогал Азизбеков.

– Запросы рабочих вам известны лучше, чем нам, – говорили сами актеры.

– Художественное слово острее меча, – отвечал он, – И если вы хотите возбудить в зрителях ненависть к несправедливому общественному строю, ставьте "Ревизора" Гоголя, "Приключения скряги" Ахундова. Пусть рабочие увидят своих врагов в смешном, неприглядном виде. В наше время голые проповеди потеряли смысл. Следуйте во всем жизненной правде.

Актеры с интересом слушали Азизбекова и задавали ему множество вопросов:

– Почему наши писатели не пишут о рабочем? Почему они не пишут так, как Максим Горький? Мы хотим, чтобы мусульманские рабочие видели на сцене и таких людей, с которых они могли бы брать пример. Но где такие пьесы? Почему в литературе мы не видели передового рабочего?

Азизбеков никогда не оставлял подобные вопросы без ответа:

– Максим Горький пишет о рабочих потому, что он сам вышел из гущи трудового народа. Он навсегда связал свою судьбу с судьбой рабочего класса. Он чувствует силу русского рабочего и искренне любит в нем истинного героя. А у нас, у азербайджанцев, еще нет такого писателя. Азербайджанский рабочий только-только вступает на арену общественной борьбы. Но и у нас вырастут талантливые писатели, близкие рабочему классу.

Войдя сейчас в Народный дом, Азизбеков вспомнил свои разговоры с актерами о будущем искусстве, о новых пьесах, о рабочем классе и для рабочего класса. Он весело подумал: "Все будет. Будут у нас и хорошие пьесы и замечательные театры. Будет у нас своя рабочая власть. Мы завоюем ее..."

У входа в кабинет директора Народного дома внимание Азизбекова привлекла афиша, написанная крупными буквами. Он остановился перед ней. Сегодня вечером, после собрания, – как возвещала афиша, – должна была состояться постановка одноактной пьесы "Нефть".

Азизбеков пробежал глазами афишу от начала до конца, но не нашел фамилии автора пьесы. Повидимому, автор пожелал остаться неизвестным.

"Кажется, нашелся, наконец, писатель, которого искали наши актеры", радостно подумал Мешадибек и толкнул дверь в кабинет.

По кабинету прохаживался незнакомый ему худой и долговязый человек в пенсне.

– А где директор? – спросил Мешадибек.

Человек в пенсне (это был уже известный читателям Ахмед Саиль эфенди) смерил Азизбекова холодным взглядом и ответил на стамбульском диалекте:

– Не знаю. Он не сказал. Никто не знает, куда он делся.

Азизбеков молча покинул кабинет и, выйдя из Народного дома, направился по тропинке к нефтяным вышкам.

Поведение долговязого господина в пенсне показалось ему наигранным, неестественным я смешным. Азизбеков знал, что этот эфенди – просто отуреченный азербайджанец. Он нарочно делает вид, что забыл родной язык. Его походка, позы, манера говорить – все это как бы взято на прокат.

Но Мешади недолго думал о нем. Пройдя по извилистой тропинке, он подошел к группе рабочих, которые бурили новую скважину.

– Здравствуйте! – громко поздоровался Мешади.

– Добро пожаловать, товарищ Азизбеков! – радостно отозвался один из рабочих, утирая вспотевший лоб тыльной стороной руки.

Потные лица рабочих были испачканы в мазуте. Мазутом пропиталась и их одежда – брезентовые шаровары и куртки.

Азизбеков шагнул к ним и, нагнувшись, взглянул в колодец.

Что? как видно, долото сломалось? – Да! Сколько ни бьемся, не можем вытащить. Эх! Ведь прямо из камня приходится добывать свой насущный хлеб. Не приведи господь и врагу увидеть такую жизнь!

Утомленные, глубоко запавшие глаза рабочих были устремлены на Азизбекова. Казалось, все ждали от него какого-нибудь ободряющего слова.

Рослый рабочий, первым ответивший на его приветствие, указал на скважину и сказал:

– Вот-вот должна была начать фонтанировать. И это проклятое долото испортило нам все дело. Третьи сутки уже не были дома. Хлопочем, выбиваемся из сил, а все впустую. Давеча приходил хозяин, но толку-то что? Сверкнул на нас белками своих глаз и ушел.

– Ну, а что он все-таки сказал, хозяин?

– Сказал, что если не достанем долото, не получим ни копейки за работу. Ну, а вы как думаете: разве наша вина в том, что долото не выдержало?

Слушая рабочего, Азизбеков глядел в скважину. Глубина колодца достигала примерно сорока пяти метров. Она бурилась примитивным инструментом, и достать из этой глубины долото было довольно сложным и даже рискованным делом.

Азизбеков поднял голову и взглянул на рабочих, стоявших перед ним в печальной и безнадежно-выжидательной позе. Всем интересно было, что он скажет.

– А по-моему, долото можно достать, – заговорил наконец Азизбеков. – Но вам все-таки надо предварительно договориться с. хозяином.

– О чем же договориться?

Азизбеков опять взглянул в скважину и определил: – Из скважины пахнет газом. Стало быть, нефтяной пласт близко. А вы знаете, что может случиться при подъеме долота?

Рабочий, который стоял, согнувшись, у самой скважины, ответил:

– Ну, конечно, знаем. Не дети. Тот, кто будет поднимать долото, может пострадать так, что...

Рабочий не договорил, не хотел, должно быть, произносить слово "смерть". Но товарищи сразу поняли его. Всем было ясно, что возможна катастрофа. Однако никто из них, видимо, не боялся смерти. И Мешадибеку подумалось, что смерть едва ли может напугать людей-, живущих и работающих в таких поистине адских условиях. И, точно в подтверждение его мысли, один рабочий сказал:

– А какая на самом деле разница – умрешь так или этак? Скажите только, как можно достать долото. Я попробую, пожалуй, достану. Рискну, мне не страшно...

Азизбеков покачал головой.

– Нет, нет! Что ты! – И, оглянувшись на всех рабочих, добавил решительно: – Договоритесь с хозяином, чтобы он застраховал ваши семьи. Иначе не приступайте к делу. Подумайте о своих детях...

В подобных случаях с хозяином договаривался обычно тот кто принимался за опасное дело. А остальные рабочие 'могли оказаться ни с чем. Им приходилось целиком полагаться на милость хозяина. Тот мог, по собственному усмотрению, или вознаградить всех или обречь их семьи на голод.

Именно это имел в виду Азизбеков, когда посоветовал:

– Не прикасайтесь ни к чему, пока не договоритесь. А если хозяин вздумает обмануть вас мелкими подачками, не поддавайтесь на его хитрость. Держитесь сплоченно, всей группой.

В это время, к скважине подъехали двое мужчин. Один из них был хозяин скважины, Зейналбек, а другой – мастер Пирали, отец Аслана.

Выпятив живот, на котором поблескивала широкая золотая цепь от часов, Зейналбек смерил взглядом всю группу рабочих и строго спросил: – Ну что, достали?

– У нас к вам одно требование, бек, – ответил рослый и осанистый рабочий.

– Требование? Какое? – удивился хозяин, выкатлв глаза. И вдруг заметил Азизбекова. – Ого, и господин Азизбеков уже здесь. Ну, тогда понятно. Стоит ему появиться где бы то ни было, как обязательно начнется смута. Ну-ка, скажи, что еще за требование?

– Ты должен сначала застраховать наши семьи, хозяин. А потом мы примемся доставать долото. Все семьи должен застраховать. Хозяин нахмурился.

– Послушай, дружок, долото-то ведь достает кто-нибудь один. Почему же я должен застраховать все ваши семьи?

– А как же, бек? Это верно, что долото достанет один. Ну, а остальные разве мало труда вкладывали в эту скважину?

Зейналбек указал на мастера Пирали.

– Знаете вот этого человека? Ну, так слушайте. Никого страховать я не буду. Он, мастер Пирали, достанет долото. Он и получит деньги... Хорошие деньги получит. Я не пожалею денег.

Полные ненависти и злобы глаза рабочих устремились на мастера Пирали.

– Бек, они убьют меня, утопят в болоте! – завопил вдруг мастер. – Я умываю руки, бек. Я отказываюсь...

– Ладно, ладно. Не трусь, – успокоил его хозяин. – Давай, сначала посмотрим: есть ли хоть какой-нибудь толк в этой скважине?

Стараясь унять волнение, Азизбеков молча ждал, чем кончится этот разговор.

Мастер Пирали опасался не только рабочих. Сейчас его особенно пугал Азизбеков. Увидев его, мастер пожалел, что приехал сюда. "Если я достану долото и получу деньги, этот Азизбеков натравит на меня рабочих, и они сдерут мою шкуру", – думал мастер Пирали, опасливо поглядывая на Азизбекова.

Из раздумья мастера вывел Зейналбек.

– Послушай, уста! Ну чего ты струсил? Подойди сюда, посмотри! Может быть, и тратиться на эту скважину не стоит? Ну, пожалуйста, посмотри...

Мастер Пирали долго колебался. Наконец он подошел к скважине, нагнулся и внимательно посмотрел в колодец. Затем он медленно обернулся к хозяину.

– Я достал бы! – заявил он. – Не знаю, как другие, но я взялся бы за это...

Хозяин повеселел, а рабочие помрачнели.

Пирали был искусным мастером, и никто не умел так ловко обращаться со сломанным и застрявшим в скважине инструментом, как он. В таких случаях многие хозяева обычно приглашали его, и он устранял аварию. Разумеется, он получал за это большие деньги.

Рабочие ненавидели Пирали, пожалуй, не меньше, чем самого хозяина.

– Хозяин! – сказал рослый пожилой рабочий. – Эта скважина будет фонтанировать. Ударит очень мощный фонтан. В этом нет сомнений. Я это уже чувствую по запаху. И я хочу еще сказать, что долото сейчас достать не так легко. Кто возьмется за это дело, должен заранее припасти себе гроб и саван.

Хозяин не услышал, или, вернее, не хотел услышать последние слова. Он уловил своим мохнатым ухом только одно слово "фонтан". Радости его не было границ. От одного этого слова хозяин готов был танцевать.

– В самом деле фонтан? Вот это хорошо! Значит, будет много нефти? Вы слышите, ребята? – обратился он к рабочим.

Но его слегка охладил Азизбеков:

– Это тебе надо слышать, бек! Скважину пробурили вот эти люди, и плату должны получить они. И получат...

Вначале Зейналбек не уловил гнева в голосе Азизбекова. Усиленно жестикулируя, хозяин подозвал к себе мастера Пирали.

– Ну, давай договоримся, мастер. Они бредят каким-то страхованием. Но где мне достать столько денег?

– Достанешь, бек! – приблизился к хозяину Азизбеков и смерил его суровым взглядом. – И не думай, господин Зейналбек, что некому заступиться за рабочих людей.

Зейналбек чуть отступил от Мешадибека и с напускным равнодушием спросил:

– Ну, а ты-то чего лезешь не в свое дело, душа моя? Кто ты такой?

– Я?

– Да, да, ты!

– Я – Мешади Азизбеков. И я вырву из твоей глотки то, что причитается рабочим. Что же касается мастера Пирали, то ему я просто не советую приближаться к скважине.

Мешади говорил так горячо и уверенно, что рабочие оживились. Они встали, точно солдаты перед атакой, ожидающие приказа.

Мастер Пирали опять с опаской попятился в сторону и, улучив минуту, часто оглядываясь, побежал назад.

– Ребята! – обернулся Азизбеков к рабочим. – Пока хозяин не примет ваших условий, ни к чему не прикасайтесь! Слишком уж обнаглели эти хозяева. А таких подлецов, как мастер Пирали, и близко не подпускайте к скважине. Видели, как он хотел воспользоваться вашими трудами? Привыкли вот такие холуи загребать жар чужими руками! А ты, бек, – взглянул он строго на хозяина скважины, – не думай, что эти люди безропотны, так ты можешь раскалывать орехи на их головах! Не получится это у тебя. Не получится...

– Послушай, ты! – попробовал пренебрежительно проговорить Зейналбек, исподлобья взглянув на Мешади.

– Кто тебе дал право распоряжаться?

– Ну, о праве мы можем после потолковать, кому и какие даны права, как бы отмахнулся Азизбеков. – А сейчас вот что я хочу сказать. Как угодно: не примешь требования рабочих – значит долото останется в забое. И не увидишь нефти, как своих ушей. И о том, чтобы приглашать сюда мастера Пирали, речи быть не может!

Рабочие давно знали Азизбекова, но все-таки не предполагали, что он окажется таким решительным.

– Может быть, ты хочешь, чтобы я вызвал кочи? – угрожающе спросил хозяин и насупился.

– Это уж твое частное дело, – улыбнулся Азизбеков.

– Я не из пугливых. Вызывай, кого хочешь. Я думаю, что и рабочих ты не испугаешь.

Рабочие улыбались. Их восхищал смелый, независимый тон, каким разговаривал Мешадибек с их хозяином. Никого и ничего не боятся Мешади! И каким смешным выглядит рядом с ним толстый хозяин скважины. Как это раньше рабочие безропотно уступали Зейналу во всем? Нет, больше этого не будет! И на него можно найти управу.

– Ну, я пошел за кочи! – прохрипел Зейналбек и, повернувшись на месте как волчок, проворно шагнул к экипажу, уложив свое тучное тело на пружинящие подушки, он высоко поднял пухлую руку и погрозил пальцем: – Ну, хорошо, постойте тут, я скоро вернусь.

– Постоим, постоим, – улыбнулся Мешади рабочим. – Кочи бесстрашны, когда имеют дело с женщинами и малыми детишками, – обернулся он к рабочим. А если эти разбойники появятся здесь, надеюсь, вы встретите их камнями! Проучите негодяев как следует! Покажите, что рабочие умеют постоять за себя...

Рабочие не знали, как выразить свою признательность Мешади. Он как будто вдохнул в них новую силу, развеял их горе и печаль, вызванные неожиданной аварией и угрозами хозяина.

– К шести часам вечера жду вас в Народном доме, товарищи! – снова заговорил Мешади. – Там мы поговорим о других наших делах. А покамест никого сюда не пускайте. Вы увидите: хозяин сам будет умолять вас довести дело со скважиной до конца. Я знаю, что это за птица. А из вас.кто-нибудь состоит в "Алом знамени"? – спросил он приглушенным голосом.

– Я! – ответил коренастый паренек, по имени Юнус, и указал на старый, истертый брезентовый плащ, лежащий в стороне на обрубках бревна. – Там он, в кармане, мой защитник.

– Вот это хорошо! – одобрил Азизбеков. – Как появятся кочи, сделаешь выстрел в воздух, и все будет, как надо. Одного выстрела достаточно, чтобы сотня этих самых бандитов кочи бросилась наутек.

Рабочие захохотали.

– А если этого им будет мало, – продолжал Азизбеков, – выстрелишь еще раз. Тогда уже обязательно разбегутся, как зайцы. Ну, счастливо, товарищи! Значит, в шесть вечера встретимся в Народном доме.

– Да, да, в шесть! – отозвались все в один голос. – Обязательно придем.

Мешади отошел от скважины и. направился по тропинке, которая, извиваясь между вышками, терялась где-то за косогором. Он посмотрел на часы. Было уже двенадцать. Он снова подумал о налете. "Остается ровно двенадцать часов", взволнованно подумал он и незаметно для себя ускорил шаги. Ему предстояло за шесть часов обойти почти весь промысел и подготовить рабочих к вечернему собранию.

Глава тридцать первая

По правде сказать, Азизбеков не считал, что ему будет трудно посрамить своих идейных противников. Он надеялся разделаться с ними без особых хлопот. Но оказалось, что не только поспешно приехавшие из города меньшевики и дашнаки, но и некоторые рабочие упорно высказывались за созыв совместного совещания с нефтепромышленниками. Видимо, "бешкешные" настроения были еще довольно сильны.

Рабочие до отказа заполнили зал. Табачный дым вился клубами. Было душно. От перепачканной одежды рабочих пахло нефтью и мазутом.

Вел собрание Полад-киши – один из старейших бурильщиков. Он был ярым противником совместного совещания с нефтепромышленниками и поэтому часто обрывал выступавшего меньшевика, не давая ему договорить пространную речь, пересыпанную цитатами.

С мест раздавались голоса протеста.

– Пусть говорит оратор. Не мешайте! Дайте высказаться до конца. Все мнения надо послушать.

Мешади тоже присоединил свой голос к этим выкрикам.

– Дядя Полад, – сказал он спокойно, – зря ты не даешь оратору говорить. Он же вредит только самому себе. Чем он больше скажет, тем яснее люди увидят, что это за человек. Не перебивай...

Старик Полад поднял свою мощную руку и призвал всех к порядку:

– Эй, люди! Хватит галдеть. Послушаем, что скажет этот господин.

Оратор был одет просто, по-рабочему. Но нетрудно было догадаться, что он из господ.

Как только улегся гвалт, этот тип показал на Мешади и натужно завопил своим трескучим тенорком:

– Вот вы, да именно вы, господин Азизбеков, являетесь врагом простого рабочего! Это вы лишаете его куска хлеба! Вы пичкаете его несбыточными мечтами и кормите обещаниями. А мы считаем необходимым, воспользоваться совещанием, чтобы сказать капиталистам, чего хотят рабочие. Мы хотим вырвать рабочего из тисков голода и нищеты. Интересы рабочего – для нас превыше всего! Мы обязаны участвовать в совещании. И обязательно будем участвовать. Во что бы то ни стало!

На этом он и закончил свою речь. Раздались жиденькие хлопки.

– Кто еще желает слова? – спросил председатель.

– Я, – по-турецки ответил Ахмед Саиль эфенди и поднялся со своего места в одном из последних рядов.

Ахмед Саиль эфенди прошел вперед и взобрался на трибуну.

– Откуда вы? – не удержался, чтобы не спросить, старик Полад.

– Я друг народа, его представитель.

– А как вас зовут?

– Ахмет Саиль.

– Заиль?*

______________ * Игра слов: саиль – значит нищий, заиль – губитель.

– Нет, нет, Саиль.

– Ну, хорошо, учтем эту разницу. Пожалуйста, говори. Только: эфенди, боюсь я, тебя здесь никто не поймет. Зачем зря утруждать себя и отнимать время у других?

Недели две назад Ахмед Саиль эфенди был назначен директором одного из промыслов. Переводческую работу у следователя ему пришлось бросить. В новой роли, по поручению хозяина промысла, Саиль эфенди выступал в защиту совещания.

– Вы вредите единству народа, – начал Ахмед Саиль эфенди, искоса поглядывая на Азизбекова. – Разве тюркский рабочий и тюркский капиталист-не сыновья одной и той же матери? Разве они молятся не одному аллаху? И если капиталист пытается вытянуть своего брата мусульманина из нужды, мы должны это приветствовать! Приветствовать и преклоняться перед щедростью капиталиста... Совещание с промышленниками нужно нам, как воздух...

Видя, что почти никто его не слушает, Ахмед Саиль эфенди остановился, поправил пенсне и, прежде чем продолжать, обвел глазами аудиторию.

В зале стоял невероятный гвалт. Не слушая оратора, рабочие что-то горячо обсуждали между собой.

– Эфенди! – обратился к оратору старик Полад, чувствуя, что тот намерен затянуть речь. – Народ устал, говори, пожалуйста, покороче. Покороче хвали капиталистов...

– Я кончил! – ответил Саиль эфенди.

– Да-да, вот так будет лучше! – крикнули ему из зала.

– А что он сказал, дядя Полад? – спросил кто-то с места.

– Откуда мне знать, что он сказал? – ответил старик и развел руками.

По залу прокатился хохот.

Больше всех смеялся Азизбеков. После своего выступления он сидел в сторонке и спокойно наблюдал за рабочими, пытаясь угадать их настроения. Он видел, что мнения разошлись.

Как раз в это время попросил слово Юнус, рабочий, с которым Азизбеков встретился утром на промысле.

– Зря только мы затягиваем это собрание, – сказал он. – Никакого проку от совещания с промышленниками я не вижу. Снова хотя г. вскружить нам головы пустыми обещаниями и обмануть нас. Вот этот господин, пытавшийся опорочить товарища Азизбекова, – он протянул руку и указал на меньшевика, выступавшего до Ахмеда Саиль эфенди, – сделал вид, будто жалеет нас, рабочих, будто желает нам добра. Мы не нищие, просящие милостыню ради аллаха. Будь этот господин нашим истинным другом, он сказал бы нам: не верьте волкам в овечьей шкуре.

– А кто эти волки? – спросил кто-то из задних рядов.

– То есть как кто? – удивился Юнус. – Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду. Волк – это капиталист. Где Василий Орлов? Кто убил Ханлара? Все это знают. Вот и выходит, что товарищ Азизбеков прав. Мы не можем положиться на хозяев, не можем довериться их медоточивым речам. Мы знаем цену их обещаниям. Что же нам нужно? – Оратор высоко поднял обе руки, сжал их ладони внутрь, тесно переплетая пальцы. – Единство! Да, нас разобщают и бьют поодиночке. Нам нужно объединиться, сплотиться! Но не так, как говорил этот эфенди. Вы оценили, что он говорил?

– Ну, ну? Что говорил? – заинтересовались все.

– Он говорил, что рабочий и хозяин – это сыновья одной и той же матери. Он врет! – Оратор хлоднул по плечу русского рабочего, Тимофеева, который выступал после Азизбекова и горячо поддержал его. -Вот с кем мы сыновья одной матери! Зейналбек мне не брат, а враг.

Он натравливает на нас наемных убийц. Он богатеет за наш счет. Какой же он мне брат?

– Ты прав, Юнус! – одобрительно кивнул Азизбеков.

Большие карие глаза Юнуса метали искры. Он говорил медленно, но с такой уверенностью в своей правоте, что слова его не могли не подействовать на аудиторию. Собрание с интересом слушало его. Он сопровождал свою речь усиленной жестикуляцией и порой, не находя подходящего выражения, тяжело поднимал и опускал на трибуну сжатый кулак.

Меньшевик беспокойно заерзал на месте и наконец задал вопрос:

– Допустим, вы говорите правильно. Но чего же вы, собственно, хотите?

– Мы хотим бойкотировать совещание с промышленниками, – ответил Юнус. Хотим сплотиться. Всей рабочей артелью выставить свои требования, как это мы сделали года три назад. И если все мы будем бить в одну точку, ни один враг не устоит против нас.

– Это мы слышали от Азизбекова! – крикнул кто-то. -Ты говори свое!

– Он свое и говорит. А Азизбеков-кто? Не свой разве?

– Не переходите на личности!

– А что? Правда глаза колет?

Чтобы утихомирить собрание, старик Полад опять поднял руку и обратился к меньшевику:

– Любезный господин, ведь чего только ты не наговорил тут Азизбекову! И никто ведь тебя не перебивал. А теперь ты не даешь человеку высказаться! Ну зачем этот глупый крик?.

– Говори, говори, Юнус! – раздались голоса с мест.

Юнус пожал плечами.

– Что мне еще сказать? Если послушать умных людей, то надо совещание бойкотировать. Я предлагаю голосовать.

– Правильно, голосовать! – поддержали нефтяники. – Хватит, прекратить прения!

– Я хотел сделать еще несколько замечаний, – опять проскрипел меньшевик.

Рабочие замахали руками.

– Не давать слова! – понеслись со всех сторон протестующие выкрики.

С места поднялся молодой рабочий и бросил меньшевику:

– Ну, что ты еще можешь сказать, хозяйский слуга? – Долой лакеев!

– Не хотим, долой!

– Долой, долой! – загудел весь зал.

Однако Мешади чувствовал, что ему необходимо выступить вторично. И, словно угадав его желание, старик Полад обратился к нему:

– Товарищ Азизбеков! Может быть, вы хотите сказать что-нибудь? Пожалуйста, товарищ Азизбеков...

Азизбеков зорко оглядел зал. Из разных его углов к нему доносились обрывки фраз, убеждавших его снова в том, что влияние, которое оказывали на массу большевики, заметно возросло. Мешади был счастлив.

"Какая непобедимая силища в нашей партии! – подумал он. – Потому что она выражает кровные интересы рабочих".

Азизбеков был убежден, что подавляющее большинство собравшихся станет голосовать за бойкот совещания с промышленниками. Однако он решил выступить еще раз.

– Так разрешишь, дядя Полад? – спросил он и поднялся с места.

Видя, что Азизбеков собирается говорить, рабочие сразу замолкли.

– Один из предыдущих ораторов, – начал Мешади спокойным голосом, заявил, что интересы рабочего для него превыше всего. Прекрасные слова! Но жаль, что это только слова. На самом же деле этот господин, – Азизбеков указал на меньшевика, – призывает рабочих стать на колени перед хозяином-капиталистом и вымаливать у него подачки. Но мы говорим, что улучшить положение рабочего можно только путем сплоченной борьбы. Подачки и расчет на милость капиталиста могут привести только к гибели всех надежд рабочего. Нет, не в этом счастье рабочего класса! Вероятно, многие товарищи уже успели прочесть во вчерашнем номере "Гудка" статью товарища Кобы. В этой статье высказывается мнение Бакинского комитета большевиков о том, что "Тактика бойкота наилучшим образом развивает сознание непримиримой противоположности между рабочими и нефтепромышленниками". – Азизбеков обернулся к Ахмеду Саиль зфенди: – А вот этот господин с турецким акцентом тешит нас пустыми обещаниями и призывает отдаться на милость капиталистам. В ответ на это, я хочу напомнить вам одно обстоятельство. В прошлом году на ткацкой фабрике Тагиева была объявлена забастовка. Было время, когда господин Тагиев больше всех говорил о братстве рабочего с хозяином. Но этот же капиталист Тагиев, чтобы усмирить рабочих, вызвал конных казаков, которые на глазах у хозяина-азербайджанца лупили нагайками рабочих-азербайджанцев. Тут-то с особой яркостью и выяснилось еще раз, что Тагиев-это одно, а азербайджанские рабочие – это другое. Манташевы-это одно, а армянские рабочие – это другое. А где работал Ханлар? На промысле у господина Мухтарова. Кто такой Мухтаров? Азербайджанец. Кто такой Ханлар? Тоже азербайджанец. Как же это, я спрашиваю, брат-капиталист застрелил рукой наемного убийцы своего брата-рабочего? Нет, почтенный эфенди с турецким акцентом, мира между такими братьями не может быть и не будет никогда. Примирить их ни в коем случае не удастся! И я вижу, что вы просто пытаетесь обмануть рабочих...

– Я не сторонник кровопролитий! – крикнул Ахмед Саиль эфенди. – Это вы сеете раздор внутри нации!

Азизбеков сделал несколько шагов к старику Поладу.

– По-моему, вопрос ясен, товарищ Полад. Можно начинать голосование.

– Ясен, ясен! – раздались голоса рабочих. Азизбеков теперь не сомневался в том, что сторонники совещания потерпели неудачу. Тем не менее он по-прежнему с волнением наблюдал за рабочими. Казалось, он вот-вот встанет и сам начнет считать голоса.

Меньшевик, который верил в неотразимость своих доводов, был растерян, увидев взметнувшиеся вверх руки. Рабочие голосовали против него. Они голосовали за предложение Азизбекова, большевистской партии. Меньшевику ничего не оставалось, как кричать истошным голосом:

– Раскаетесь, товарищи! Раскаетесь! Вы еще не умеете отличать своих друзей от врагов! Я говорил здесь как ваш друг!..

Но уже было поздно. Рабочие с шумом поднимались с мест и направлялись к выходу. И если бы из-за кулис не вышел один из актеров и не напомнил, что скоро начнется спектакль, все разошлись бы по домам.

Мешади вздохнул с облегчением. Пройдя мимо Ахмеда Сеиль эфенди, он вышел на улицу, посмотрел на часы, и сердце его забилось тревожно. "До налета остается два часа сорок минут", – отметил он и подошел к извозчику.

– Алимердан! – окликнул он извозчика. – Ты здесь?

– Да, пожалуйте!

Мешади сел в заскрипевшую пролетку.

– Поехали, Алимердан! Дорога каждая минута. Извозчик потянул вожжи, чмокнул губами и щелкнул

в воздухе длинным кнутом.

"Интересно, что делает Григорий Савельевич? Как дружинники? Удастся ли им довести дело до благополучного конца?" – думал Мешади.

Было тихо и безветренно. Огни вышек мигали вдали, но казалось, что они горят где-то здесь, в десяти шагах. Пролетка катилась уже по шоссе. В нефтяных лужах отражались огни фонарей, укрепленных с двух сторон пролетки. Мешади думал и о предстоящем налете, и о закончившемся собрании, и о пьесе "Нефть", которую он взял у директора Народного дома до начала собрания и уже успел прочесть. Установить имя автора пьесы ему, однако, так и не удалось.

Глава, тридцать вторая

Бурильщик Полад жил в селении Амирхаджиан, недалеко от Сураханов. С того самого дня, как появился он на свет, он видел вокруг себя нефтяные вышки. Отец его, как и он сам, рыл нефтяные колодцы. Говорили, что этим же занимался и дед. Полада.

До нашумевшей всеобщей стачки тысяча девятьсот четвертого года между этой семьей и нефтепромышленниками никаких конфликтов не случалось.

Человек богатырского сложения, Полад с первыми лучами солнца приходил на промысел и возвращался домой с вечерней зарей. Работал на промысле не только он сам, но и все его дети. Однако семья постоянно терпела нужду. Почему так получается, Полад никогда не задумывался и ничем не выказывал своего недовольства жизнью...