Текст книги "Утро"

Автор книги: Мехти Гусейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Когда, товарищ Азизбеков?

– День и час я сообщу. Объясняй товарищам, что всякие хозяева, какие бы они ни были – хорошие или плохие, все они враги рабочих. И никогда рабочий не сможет примириться с хозяевами: у них различные интересы... Откуда ты сам родом?

– Я из деревни.

– Вот и в деревне то же самое. Скажи, может простой пахарь примириться с помещиком?

– Никогда!

– Ужасная жара, товарищ Байрам. Особенно здесь, около завода. Сущий ад!

Они отошли в тень акации.

– Ты не думай, товарищ Байрам, что на свете ничего никогда не изменится, что рабочий будет вечно нуждаться в куске хлеба. Нет, Байрам, наступят лучшие времена. Рабочий заживет счастливо. Мы обязаны этого добиться. Но для этого и ты и твои товарищи не должны молчать. Все вы должны откликнуться на призыв рабочих других заводов. Только будь осторожен, Байрам. Среди вас есть доносчики.

Байрам кивнул головой.

– Я пошел, – сказал Азизбеков и на прощанье крепко полол Байраму руку.

Аслан сидел во дворе, на горке ржавых железных труб, и дожидался Байрама. На коленях у него лежал узелок с завтраком.

– Этот человек мне очень понравился, уста, – сказал Аслан, как только Байрам подошел к нему. Он нарочно не назвал Мешади по имени, показывая тем самым, что умеет хранить тайну. – Это, должно быть, очень большой человек...

Байрам взял сверток, развернул его, отломил кусок лепешки и, положив на него ломтик сыру и несколько стеблей зеленого лука, протянул своему ученику.

– Так ты вечером обязательно пойди к нему, – посоветовал Байрам, все еще думая об Азизбекове и машинально прожевывая скудный завтрак. – Эх, если бы у наших рабочих был хотя бы десяток таких друзей! – добавил он мечтательно.

После смены они вместе вышли на улицу. Уже вечерело. Шагая по тротуару, Аслан снова похвалил Мешадибека.

– Только не понимаю, – вдруг сказал он, – зачем это он спрашивал о моем отце? При чем тут мой отец?

– Ну и что с того? Значит, нужно было спросить, вот он и спросил...

– Боюсь, – встревожился Аслан, – боюсь, что он не будет доверять мне.

– Будет, будет! Но твой отец зря поносит этого человека. Могу поклясться, положив руку на коран, что если у рабочего есть два друга, то один из них – Мешадибек.

– Наверно мой отец плохо знает его. Так только, понаслышке... Интересно, что поручит мне Азизбеков?

Взволнованный Аслан вошел в комнату, в которой работал Мешадибек. Тетушка Селимназ предложила парню стул, но тот поблагодарил и остался стоять. Уж он-то знал, как вести себя в чужом доме со старшими людьми!

– Учился ли ты в школе? – спросил Мешади, пригласив парня сесть.

– Мало, совсем мало. Отец сказал: иди учись ремеслу.

– Жаль, жаль... А ну, прочти вот это! – и Азизбеков протянул ему только что исписанный листок.

Аслан пыхтел, как под тяжестью, пытаясь прочесть, но ничего из этого не вышло.

– Не могу, – наконец признался он. – Совсем не могу. Русские буквы кое-как разбираю, а этот арабский алфавит никак не дается мне. Вижу какие-то каракули – и только.

– Тут неподалеку есть типография. Ты когда-нибудь проходил мимо нее, Аслан?

– Это там, где печатают газету?

– Да-да.

– Проходил. Конечно, проходил.

– А кого-нибудь ты там знаешь?

– Нет, никого.

– Ну, это не беда, – сказал Азизбеков. – Я хочу попросить тебя вот о чем. Пойдешь в эту самую типографию. Там работает некий Гусейнкули, наборщик. Спросишь его. Он носит пенсне. Увидишь большой шрам на лбу, значит, это он и есть, Гусейнкули. Подойдешь, поздороваешься и шепнешь ему на ухо одно слово: "Утро". Он сразу поймет, что тебя послал я. Передашь ему вот этот листок.

– Только и всего? – спросил Аслан. Он был разочарован. – "А я – то думал, – что-нибудь серьезное. Волновался..." – пронеслось в его голове.

– Хорошенько запомнишь все, что скажет Гусейнкули. Сейчас же вернешься и передашь мне. Понял?

– Чего же тут не понять?

Азизбеков еще раз повторил, как найти Гусейнкули.

– Ну, ступай! Буду ждать тебя.

Аслан снял папаху, истертую от долгого употребления, и вложил в нее свернутый вчетверо лист.

– Так будет вернее, – проговорил он, надевая папаху.

Разочарованный пустячным, как ему казалось, поручением, он нехотя вышел на улицу. Типография помещалась в старом и неприглядном с виду одноэтажном домике. Здесь печатались газеты и журналы, издаваемые бакинским миллионером Тагиевым.

Войдя в типографию, Аслан направился к наборным кассам. Он медленно шагал по узенькому проходу, между высоких и покатых столов с кассами, и внимательно всматривался в каждого наборщика, ища человека со шрамом на лбу. Со стороны казалось, что он что-то бормочет себе под нос. И в самом деле, он беззвучно повторял про себя: "Гусейнкули – утро, Гусейнкули – утро". Наконец он заметил за самым крайним столом высокого мужчину со шрамом на лбу. Из обвязанной шпагатом колонки набора он вытаскивал шилом одни буквы и вставлял другие. Увидев приближающегося паренька в папахе, наборщик скинул пенсне, и оно повисло на длинном черном шнурке.

– Здравствуй, дядя Гусейнкули!

Наборщик не знал Аслана, но, увидев его, добродушно улыбнулся, и пареньку стало понятно, что перед ним веселый, добрый человек, наверно шутник и балагур,

– А! Привет!.. Привет тебе, мой свет! Тебе я рад, мой младший брат! И уже серьезно наборщик спросил: – Что скажешь?

Приподнявшись на носки, Аслан тихо шепнул ему на ухо:

– Утро.

Наборщик подал знак следовать за собой и прошел в боковую комнатушку, где было пусто.

– Ну? – спросил Гусейнкули, закрыв за собой дверь. – Рассказывай, какое у тебя дело?

Аслан снял папаху, вытащил из нее сложенный лист и протянул наборщику.

Нацепив на нос пенсне, тот быстро пробежал глазами бумагу и сейчас же сунул ее за пазуху.

– Передай, что в типографии нет света.

– Как нет? А это что?

– Он поймет! – строго сказал наборщик. – Точно запомни мои слова и так именно передай.

– Слушаюсь, – дядя Гусейнкули.

Аслан вернулся к Азизбекову. "Говорит этот наборщик на каком-то птичьем языке", – подумал дорогой Аслан. Ему очень хотелось уяснить себе смысл условного разговора Гусейнкули с Азизбековым. Спросить об этом он не решился. – "Наверно, так нужно", – подумал он и на этом успокоился.

– Дядя Гусейнкули сказал, что в типографии нет света. А на самом деле свет был.

Азизбеков улыбнулся:

– Спасибо, Аслан. Устал, небось? Иди отдохни. Заглянешь сюда послезавтра вечером. Только уговор у нас будет такой: куда бы я тебя ни посылал, никто не должен об этом знать. Идет?

– Идет.

На следующий день, встретившись с Байрамом, Азизбеков спросил:

– Аслан рассказывал тебе что-нибудь?

– Из него клещами не вытянешь слова, – похвалил своего ученика Байрам. – Сколько ни пытался узнать у него хоть что-нибудь, ничего не вышло. Вечером, когда он вернулся от вас, я сидел у них дома. Мастер Пирали долго расспрашивал его, где это он был, но отцу тоже ничего не удалось выведать. "Гулял с товарищами", – только и ответил Аслан.

Азизбеков остался доволен Асланом. Но все-таки следовало еще раз испытать его. Через день он снова послал парня в типографию. На этот раз Аслан пришел в еще большее недоумение.

Наборщик сказал ему:

– Свет есть, но нет лампы.

Что бы все это могло значить? Любопытство мучило Аслана. Он ломал себе голову, тщетно пытаясь разгадать хотя бы приблизительный смысл, странной фразы. Как это так: свет есть, но нет лампы? А Мешадибек, видимо, и не думал помочь ему найти разгадку. Он просто сказал:

– Гусейнкули передаст тебе сверток. Пойди и принеси его сюда.

Аслан принес сверток. Но не успел он войти в комнату, как вслед за ним ворвались в дом полицейские. Их было трое. Один в штатском, а двое в форме. Испуганные глаза Аслана впились в Азизбекова. "Довел я – таки его до беды", – подумал парень. Но Мешадибек, был, как всегда, спокоен. Глядя на него, несколько успокоился и Аслан.

Тот, что был в штатском, не говоря ни слова, вырвал сверток из рук Аслана.

– Ну, наконец-то! – крикнул он. – Во-время мы вас накрыли, не успели ничего спрятать!

Азизбеков бросил на полицейского уничтожающий взгляд.

– Прятать мне нечего, – произнес он ледяным тоном. – Для чего вы пугаете юношу?

– Не удалось, сударь, не удалось расклеить! – злорадствовал краснощекий полицейский с выпяченной нижней губой. Он хлопнул ладонью по пакету в старой пожелтевшей газетной бумаге, и принялся не спеша развязывать пакет. Содержимое свертка поразило Аслана не менее, чем полицейских. В нем оказался пучок зеленого луку, два-три пучочка тархуна, около десятка яблок и небольшая кучка инжира.

– Так что же вам все-таки угодно, господа? – сухо спросил Азизбеков.

Полицейский с выпяченной губой тяжело задышал. Казалось, ему не хватает воздуха. Он оттягивал воротник мундира и, выпучив глаза, смотрел на своих товарищей.

– Кажется, мы ошиблись адресом, – наконец смущенно проговорил он. Пошли!

И только спустя некоторое время Аслан узнал, как хитро Гусейнкули провел полицейских. Шпик, торчавший около типографии, давно мозолил ему глаза. Он с утра до ночи прохаживался по противоположному тротуару и следил за каждым, кто входил и выходил из типографии. Чтобы направить его по ложному следу,

Гусейнкули и соорудил пакет, за которым пришел Аслан. Заметив подозрительный пакет в руках у рабочего парня, шпик увязался за ним, а тем временем Гусейнкули забрал пачку напечатанных прокламаций и доставил их в заранее условленное с Азизбековым место. Той же ночью часть этих листовок была расклеена на стенах завода Рахимбека, а уже рано утром рабочие толпились около тех товарищей, кто хоть с грехом пополам владел грамотой, и ловили каждое слово, прочитанное им по складам.

В тот же день за два часа до обеденного перерыва на заводе "Корпорации братьев Азимбековых" началась забастовка.

Впервые за все время существования завода вышли из повиновения "братья мусульмане" Рахимбека.

Не прошло и трех часов, как несколько рабочих явились к хозяину завода. "Началось! – молниеносно подумал помрачневший Рахимбек. Он вспомнил первый разговор с племянником. – Вот и моих рабочих сбили е пути. И все это – дело его рук!"

Байрам протянул владельцу завода аккуратно сложенный листок.

– Вот это вам, хозяин. Здесь мы написали свои требования, – сказал он.

– Не вы написали, а за вас написали! – с гневом закричал Рахимбек. Среди вас нет ни одного грамотного человека. Кто это написал? Я спрашиваю: кто написал это?

Красное лицо Рахимбека после того, как он пробежал глазами поданный ему листок, стало багровым. Он был вне себя от возмущения.

– Кто же это раздувает пламя раздора? Ну, скажи мне, кто? – посмотрел он на Байрама. И почти простонал: – Мои рабочие были безмолвны, как младенцы! Кто развязал им язык?

Байрам чуть шагнул вперед.

Он держался учтиво, стоял перед хозяином, опустив руки, но заговорил уверенно, с чувством собственного достоинства:

– Не гневайтесь, хозяин. Не вечно же младенцу оставаться младенцем. Ведь младенец растет, набирается разума. До сего времени мы действительно были как дети. Не понимали, что нам на пользу, что во вред. Добрые люди – да будет блаженна память их родителей! – вразумили нас, объяснили, что рабочий – тоже человек. Ему тоже дано право жить по-человечески. Чего же гневаться, бек? Ничего лишнего мы не хотим. Мы требуем только то, что принадлежит нам по праву и по справедливости...

Рахимбек словно онемел. Байрам – тот самый Байрам, которого он знал до сего дня как безропотного и усердного работягу, теперь поучал его, говорил с ним о правах рабочих и обязанностях хозяев!

"Ну и времена настали! Люди портятся прямо на глазах. Один Байрам чего стоит! Полюбуйтесь на него... Сам стоит как будто проглотил аршин, а грудь выпятил колесом, словно не я капиталист, а он!" – думал Рахимбек, не отрывая глаз от Байрама, и, не зная, что ответить, оттягивал время.

Вдруг, решившись на что-то, он крикнул:

– Эй, ты, послушай меня, не заносись слишком! Это противно Аллаху.

– Противно Аллаху не это, бек, – спокойно ответил Байрам. – Аллаху противно то, что ты урезываешь нам плату, отнимаешь хлеб у наших детей. Это действительно неугодно Аллаху!

Рахимбек вскипел.

– Кого я вижу? Кто стоит передо мной? Не тот ли Байрам, который совсем недавно гонял собак на улице от безделья? Не он ли молил, чтобы я взял его на работу? Что, дорвался до хлеба? Возгордился? Хотя, конечно, виноват не ты. Это меня, дурака, надо ругать за то, что я пригрел змею, вскормил своим хлебом злого пса!

– Вы ругаетесь, бек, а ведь я не сказал вам ничего обидного. А вы... Ух, с каким удовольствием Байрам выговорил бы сейчас своему хозяину все-все в глаза! Язык так и чесался. Но нельзя давать волю своему жгучему желанию ведь рабочие уполномочили его вести с хозяином переговоры, а не перебраниваться. Он старался сдерживаться. Только капельки пота, выступившие на лбу, показывали, как трудно ему это давалось. – Мы пришли сюда за ответом, а не переругиваться. Скажите свое слово, хозяин, и мы передадим его товарищам. Вот и все!

– Слово, слово! Какое я вам скажу слово? Тут, видно, не я хозяин, а вы. Пятнадцать процентов!.. Восемь часов!... Вечерние курсы! Да в своем ли вы уме? Чего доброго, вы захотите еще, чтобы я женил вас всех и оплатил ваши свадебные расходы!

– Нет, бек, это не записано в наших требованиях, – чуть насмешливо ответил Байрам.

– Настанет день, когда и об этом напишите!

– Не напишем, бек. Наши семейные дела вас не касаются. С вами мы хотим договориться, сколько часов в день работать и какая будет плата за труд.

– Да, ловко совратили вас! Я знаю, какой-то мерзавец заварил кашу, а расхлебывать приходится мне. Черт с вами! Но если вы перестали бояться бога, то побойтесь хоть Сибири!

– При чем тут Сибирь, бек? – простодушно спросил один из членов рабочей делегации. – Не воры мы, не мошенники. Зачем нам бояться Сибири?

– А это не воровство, по-вашему? – Рахимбек стукнул кулаком по листку с требованиями. – Средь бела дня грабят человека, отбирают у него последнее и думают, что это не воровство. Не обязательно дожидаться ночной темноты и украсть у спящего хозяина его корову или лошадь!

На некоторое время водворилась тишина. Рабочие переглядывались между собой. Нм впервые приходилось вступать в переговоры с хозяином, и они не знали, как быть дальше.

Байрам вспомнил про Мешадибека: "Хорошо бы пойти посоветоваться с ним. Он составил требования, он и научит, как отстоять их".

Но Рахимбек неожиданно смягчился:

– Жалованье я вам прибавлю. А насчет восьми часов – ни-ни... И не заикайтесь. Поняли? – Он уставился в листок и пожал плечами. – Вечерние курсы? Что я – министр просвещения или городской голова? Правоверным мусульманам надо побольше молиться, а не ходить на курсы. Сам я тоже никогда не учился на вечерних курсах. А видите, обеспечил себе на старость кусок хлеба... Нет, курсы я открывать не буду.

– Так и передадим товарищам. Если они примут ваши условия, заключим соглашение. Не примут тогда... – Байрам запнулся. Рахимбек смотрел на него злыми глазами. – Вы зря сердитесь на нас, бек, – продолжал Байрам. Откроете вы курсы или не откроете, у нас уже все равно раскрылись глаза...

– Не у вас раскрылись глаза, а чужими глазами вы смотрите, – опять не сдержался Рахимбек. – Все это проделки Мешадибека. Ну и племянник! Мы думали, он научится наукам, станет знатным человеком. И что же? Он только и знает, что подливать масла в огонь, бунтовать людей. Вы понимаете, куда приведет этот путь?

Рабочие недоумевающе посмотрели на хозяина.

– Прямо в Сибирь! – повторил Рахимбек. – Да, прямехонько в Сибирь! Он всех вас погубит. За себя я не боюсь. Я вырву язык каждому, кто осмелится произнести хоть одно неприличное слово по адресу государя. И с Мешадибеком я мог бы расправиться. Но только жаль его. Хоть и пропащий он человек, но родственник. Стыдно признаться – ему еще нет и тридцати лет, а он уже дважды сидел в тюрьме.

– В тюрьме? А за что? – полюбопытствовал Байрам.

– За то, что идет против царя. Есть такая поговорка: "Как придет час смерти, так козел и трется рогами о палку пастуха". Видно, недалек и последний час Мешадибека, когда ему придется обращаться за помощью к дяде. Но мало ему губить себя, он и вас тянет за собой...

Понося племянника, Рахимбек думал не только о том, чтобы развенчать его в глазах рабочих. Он не сомневался, что рано или поздно, а Мешадибек свернет себе шею, попадется в руки полиции, и тогда ему не избежать кары. Рахимбеку хотелось запугать рабочих. Поэтому он и старался нарисовать перед их глазами картины одна мрачнее другой.

– Что ж? Прибавку я вам дам, – продолжал он. – Я говорил, и говорю, и опять повторяю: разве это мой завод? Это ваш завод. Я только ваш управляющий. Не это меня волнует. Хотите прибавки? Пусть будет по-вашему. Меня тревожат последствия всех возмутительных непорядков и самоуправства. Если тот человек, тот, кто вас подбивает на смуту, начнет ходить на завод, тогда все кончено. Сначала полиция схватит его, потом тебя, другого, третьего. Пойдут аресты, ссылки, суды. Иди потом расхлебывай это варево. Кому это нужно? Вам? Кто будет тогда кормить ваши семьи? Не понимаю, как только вы соглашаетесь идти на такой риск!

Как ни сладко пел хитрый Рахимбек, слова его не возымели действия. Азизбеков предупредил Байрама: "Хозяин будет угрожать, пугать всякими небылицами. Не поддавайтесь обману, не бойтесь ничего. На других предприятиях Баку у вас имеются сотни друзей. И если вы не справитесь с хозяином собственными силами, ваши товарищи поспешат вам на помощь. Знайте, что сила в единении, и эта сила победит всюду и везде".

– Каков же ваш окончательный ответ, бек? – спросил, потеряв терпение, Байрам и показал пальцем на листок с требованиями. – Да или нет?

– Так, как вы требуете, – нет. Но так, как я говорю, – да!

Рабочие снова переглянулись. Они ждали, что скажет Байрам. А тот долго молчал. Потом тихо проговорил:

– Пошли, ребята. Пусть "хозяин подумает... – И, взмахнув рукой, он направился к д'верям.

Все вышли вслед за ним.

Глава седьмая

Рахимбек уступил настояниям сына и взял на службу Тураба. Зато, помимо бухгалтерских книг и денежных расчетов, Рахимбек взвалил на молодого человека еще одно очень щекотливое дело, не имевшее никакого отношения к его прямым обязанностям. По особому условию, Тураб должен был следить за Рашидом и постараться разузнать, почему тот отказывается от женитьбы.

– Все, что заметишь за ним, доложишь мне, – сказал Рахимбек.

Тураб попробовал было заикнуться о том, что сын хозяина был так добр к нему, Турабу:

– Мне не хотелось бы выслеживать его... Моя честь...

Но Рахимбек уничтожающе посмотрел на него и выразительно произнес древнюю азербайджанскую пословицу:

– "Лучше быть сытой собакой, чем голодным беком".

Бедный Тураб сдался.

Теперь, не разгибаясь, он сидел целые дни в конторе, выписывал приходные и расходные ордера, составлял ведомости на выплату жалованья, раскладывал по папкам копии входящих и исходящих бумаг, а вечерами слонялся по улицам и украдкой наблюдал за каждым шагом Рашида. Совесть мучила его. Обязанность шпионить за Рашидом казалась отвратительной. "Я был честным человеком, а Рахимбек превратил меня в своего тайного агента!" – думал он, все больше презирая себя и проклиная тот день, когда ступил ногой в дом Рахимбека. Но нужда заставляла его покоряться. Как мог он еще раз сказать хозяину, что не будет заниматься слежкой? В один миг его выгнали бы из конторы.

Говоря по совести, Тураб почти ничего не передавал хозяину. Поступки Рашида не казались ему предосудительными, а вникать в тайный смысл конфликта, с некоторых пор возникшего между отцом и сыном, ему было незачем. Дружбы с Рашидом он также не искал. Они перекинулись всего лишь одной-двумя фразами с хозяйским сыном, и то Тураб ни о чем не спрашивал; а только отвечал на вопросы. Но Рахимбек наседал на своего служащего, требовал ответа на мучивший его и все еще неясный для него вопрос.

– Следи за каждым его шагом, за каждым движением, слышишь?

И бедняга Тураб часами стоял у дверей ресторана, пока Рашид кутил там с приятелями.

Домой он возвращался поздно. Отец спрашивал:

– Где ты пропадал так долго?

Тураб отмалчивался. Он знал, что если его отец, всю-жизнь зарабатывавший на хлеб честным трудом, узнает, почему он так долго задерживается в городе, то немедленно прикажет ему оставить службу в конторе Рахимбека. На это Тураб не мог пойти. Он должен был все стерпеть, лишь бы как-нибудь дотянуть до конца испытательного срока.

К этому вынуждали семейные обстоятельства. Он обязан был теперь содержать всю семью: одряхлевшему отцу давно было пора уйти на покой. Но, с другой стороны, его мучили угрызения совести. "Что, если Рашид узнает? Он имеет все права назвать меня подлым негодяем и неблагодарной змеей".

А Рахимбек словно догадывался об этих мыслях Тураба и все сильнее и все настойчивее нажимал на него:

– Ты не думай, что тебя принял на службу Рашид. Не будь на то моей воли, никто на свете не мог бы настоять на твоем назначении. И если я узнаю, что ты скрыл от меня хоть что-нибудь, ты в ту же минуту вылетишь вон. Понял? Кроме того, не забудь, что за ним следишь не ты один, а еще кое-кто! Кое-кто и за тобой следит...

Тураб, как тень, ходил за Рашидом, поджидая его у ворот, и каждый день рассказывал Рахимбеку почти одно и то же. Рашид посещал только Мешадибека и иногда прогуливался у армянской церкви. Как будто ждал кого-то. Турабу самому стало интересно: кого из приятелей он мог здесь поджидать? Не проще ли Рашиду пойти к приятелю домой, чем слоняться часами по улице? Тураб иногда забывал, что шпионит за Рашидом по приказу Рахимбека, и делал это уже с интересом и любопытством. Как назло, все эти дни никто к Рашиду не подходил. Рашид хмурился, часто вытаскивал из кармана золотые часы, всматривался в циферблат и, положив часы обратно в карман, то приближался к церкви, то медленно прохаживался по противоположному тротуару и, потеряв наконец терпение, заходил в скверик, где толпились горожане, вышедшие подышать свежим воздухом.

И вот однажды Тураб стал свидетелем неожиданного события.

Из армянской церкви вышла высокая, статная девушка в простеньком платье. Она прошла торопливо, опустив глаза. Вслед за ней двинулся и Рашид. В темном переулке он нагнал девушку. Они поздоровались, как добрые друзья, и о чем-то тихо поговорили.

Потом в конце переулка нежно распрощались. Девушка пошла в одну сторону, Рашид – в другую.

Тураб немедленно последовал за девушкой и приметил дом, в который она вошла. Но пойти и сразу сообщить обо всем Рахимбеку Тураб не решился. Он догадывался, что тайна, которую так долго пытались разгадать родители Рашида, связана именно с этой девушкой.

Тураб хотел бы повидаться с Рашидом и посоветовать ему быть осторожнее. Но и на это не хватало смелости. "Кто я такой, чтобы давать ему советы? И зачем ему знать, что я видел его с армянкой? Нет, буду хранить эту тайну. Посмотрим, что будет дальше", – решил он.

Тураб не пошел к Рахимбеку, а направился прямо домой. На этот раз отец даже не стал спрашивать, почему он так поздно вернулся. Отец уже знал, что последует обычный ответ: "Задержался в конторе".

Весь остаток вечера Тураб был задумчив. Противоречивые мысли не давали ему покоя. "А вдруг люди бека сообщат ему об этой встрече? Как он тогда поступит со мной? Неужели прогонит?" – думал он, терзаясь своими сомнениями.

За всю ночь Тураб не сомкнул глаз. Только под утро он, наконец, задремал.

Когда огненный диск солнца выплыл из вод Каспия, Тураб раскрыл глаза. Голова разламывалась от боли. Все тело было в липком поту. Обычно он просыпался еще до восхода и, перетащив постель в комнату, спал еще час-другой.

А сегодня, измученный и разбитый, он прямо пошел на работу. Под воспаленными глазами были заметны синеватые тени. Он с трудом подавлял судорожную зевоту.

В полдень, неся на подпись к Рахимбеку банковский чек, Тураб столкнулся в дверях с Рашидом. Тураб вежливо поклонился, но вместо приветствия услышал:

– Ты кто: бухгалтер или шпион? Доносчик!

– А что случилось, хозяин?

– Сам знаешь!

Тураб побледнел, как полотно.

– Можешь доносить сколько угодно. Я никого не боюсь! Но ты... ты...

Рашид заскрежетал зубами и, поднеся к губам нервно подрагивающими пальцами папиросу, выскочил на улицу.

Тураб вошел к Рахимбеку.

– Чего это Рашид кричал на тебя? – спросил хозяин.

Тяжелый ком подкатил к горлу Тураба. Он еле выговорил сдавленным голосом:

– Я виноват, бек. Наверно, по неосторожности выдал себя. Не могу понять, где и когда он мог меня заметить.

– И ты сразу струсил, да? Потому ничего и не сообщаешь мне? – Рахимбек говорил тихо, но лучше уж он кричал бы. Глаза его были налиты кровью. Долго еще будешь морочить меня?

Тураб чувствовал себя между двух огней. "И не это еще я заслужил. Такому подлецу, как я, все поделом", – подумал он и ответил:

– Клянусь моей чистой совестью, бек, я ничего не скрывал. Сообщал все, что видел и слышал. Ведь я...

– А почему не сказал мне, а? – перебил его Рахимбек. – Почему не сказал, что этот безумец спутался с армянкой и опозорил весь наш род?

У Тураба потемнело в глазах. Чтобы не упасть, он ухватился руками за край стола, покрытого зеленым сукном.

– Вот, значит, как ты служишь своему хозяину? – грозно произнес Рахимбек. – Вот, значит, как ты выполняешь поручения?

– А откуда мне знать про это, бек? Я... я не знал...

Рахимбек вырвал из его рук чек и расписался.

– Если бы не моя доброта... я бы тебя... Но я тебя жалею – ты мусульманин. Но запомни! Один раз прощу, а в другой раз...

Тураб вышел нетвердыми, как у пьяного, шагами. Он ломал себе голову кто же это мог сообщить про вчерашнюю встречу беку? Ведь не могло быть известно Турабу, что Рашид доверился матери и рассказал ей о своем увлечении армянкой. А мать сейчас же все передала отцу. Мать сообщила сыну и о том, что отец поручил Турабу следить за Рашидом.

Рахимбек позвал сына к себе.

– У меня и так хватает забот и горя, Рашид, – начал он, – а ты к тому еще хочешь осрамить меня...

Рашид сделал вид, что ничего не понимает. Недоуменно подняв брови, он спросил:

– Я? Хочу осрамить тебя? Что это значит, отец?

Рахимбек сдерживал себя и старался казаться добрым и мягкосердечным.

– Так или иначе, мой сын, но мы ведь узнали все... От нас ничто не скроется. Ничто...

– О чем это? О чем вы узнали?

Никогда еще отец не видел сына таким замкнутым и серьезным. Казалось, он и разговаривать не хочет. Рахимбеку было ясно, что скажи он по неосторожности хоть одно обидное слово, Рашид не только ответит дерзостью, но и, стукнув дверью, запрется у себя в комнате на целую неделю.

Глава восьмая

– Присядь, сынок. Ты сам хорошо знаешь, что одной ногой я уже стою в могиле. Это значит, что хозяином всего того, что я имею, будешь ты. Только ты. Так знай же – не легко все это далось мне в руки. Очень не легко. Я экономил на всем, прикладывал копейку к копейке с одной лишь целью – чтобы ты жил безбедно и счастливо. Ты – мой единственный сын, одна моя отрада и утешение. Понимаешь ли ты это? Хочешь ли ты это понять?

Рахимбек расчувствовался. Уловив дрожь в его голосе, Рашид смягчился:

– Ладно, допустим, я все это понимаю. Что же дальше?;

– Единственно, чего я желаю, чтобы мы не осрамились перед людьми... Ну, а что говорит твой двоюродный брат? Впрочем, что он может сказать? Мы ему чужие люди. Он думает и заботится только о рабочих. Наверно, ему и некогда поговорить с тобой. Не так ли?

– Ты о ком говоришь, отец? О Мешади?

– А разве у тебя есть другой двоюродный брат? Конечно, я говорю о нем. Это он заварил такую кашу на заводе, что и подумать страшно. Если уступить рабочим, то придется распродать все, чтобы расплатиться с ними. От силы протянем месяца три, не больше.

– Неужели?

– Эх, сынок! Шутка ли? Расходы-то какие...

– Лучше уступи, отец, нимало не смущаясь и продолжая дымить папиросой, посоветовал Рашид. – Так или иначе, раскошелиться придется.

– А курсы, а восемь часов? Все это тоже надо принять? Ведь это ведет к нашему разорению и гибели!

– Иди на все, отец. Иди на все, что бы ни предлагал Мешади. Пойми, что не сегодня-завтра уступить все равно придется. Тебе ли устоять против натиска рабочих, когда не устояли такие зубры, как Нобель, Манташев и другие? А Тагиев, рабочие которого бастовали в прошлом году? Ведь Тагиев вилял-вилял и так и сяк, а пойти на попятный ему все-таки пришлось!

До этой поры Рахимбек не слышал от сына подобных речей. "Ему ли разбираться в этих делах? Не иначе, как эти слова вложил ему в уста Мешадибек". Рахимбека привела в ужас та спокойная уверенность, с которой говорил Рашид. Неужели времена так изменились, что ему не удастся уговорить рабочих, и они не войдут в ворота завода, пока не будут удовлетворены их требования?

Чтобы не расстроиться вконец, Рахимбек переменил тему разговора.

– Так-так, сынок... – задумчиво постучал он пальцами по крышке стола. Ну, а когда твой двоюродный брат пойдет сватать тебе девушку?

Веки Рашида дрогнули. Резким движением он поднял голову и с укором посмотрел на отца.

Рахимбек сейчас же изменил тон. – Ладно, ладно, не сердись. Я ведь не сказал еще ничего такого...

Он ждал, когда об этой армянке заговорит сам Рашид. Но Рашид сказал:

– Если ты, отец, позвал меня только за этим, то лучше уж не задерживай. Меня приятели ждут...

Рахимбек даже поморщился от отвращения. Ох, он хорошо знал, каких, приятелей имел в виду Рашид! Но заговорил он умоляюще:

– Рашид, сыночек мой, день и ночь твоя мать проливает слезы. Пожалей хоть ее. Что ни час – новое горе. А эти приятели только развращают тебя. Ты куролесишь с ними по ресторанам, пропадаешь до зари в казино, пьешь вино, а счета присылают мне. Этак недолго прокутить и последнее, что у нас есть.

Во время разговора с отцом Рашид старался казаться внешне спокойным. Но это спокойствие давалось ему не легко. Он хорошо знал отца и отлично понимал все намеки, вопросы и замечания отца о Мешадибеке и его посредничестве между ним и Сусанной.

В это время с улицы донеслось:

– Рашид, выходи. Ну сколько же нам ждать тебя?

Этого Рахимбек не мог стерпеть. Он зашипел от ярости и шагнул к окну. Однако сын загородил ему дорогу и не дал старику разразиться бранью.

– Отец, если ты скажешь моим друзьям хоть одно обидное слово, тогда пеняй на себя!

Рахимбек всплеснул руками.

– Умоляю тебя, сынок, пожалей меня! Пожалей своею старого отца. Оставь ты, ради аллаха, компанию этих бездельников!

Пропасть, разделявшая отца и сына, была слишком глубокой. Трудно было предположить, что когда-либо воцарится мир в этой семье.

– Рашид, мы уходим! Будем там же, где вчера. Приходи, ждем! – донесся тот же голос с улицы.

– Так... – сквозь зубы наконец прошипел старик.– А что это за армянка? Что это за неверная мерзкая тварь, которая околдовала тебя?