Текст книги "Похитители грез (ЛП)"
Автор книги: Мэгги Стивотер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
Глава 26
Когда Блу прибыла домой в насквозь мокрой одежде, Ноа стоял на коленях в крошечном затененном дворике Фокс Вей 300. Орла, не поздоровавшись, пронеслась мимо него внутрь. Будучи экстрасенсом, она, вероятнее всего, видела его, но, будучи Орлой, ей было все равно. Однако Блу остановилась. Она была рада видеть его. Она поудобнее устроила диск от колеса Комаро под рукой и вытерла влажные волосы со лба.
– Привет, Ноа.
Как бы то ни было, даже будучи призрачным, он был слишком занят, чтобы посещать её. В настоящее время он был увлечен одной из своих самых жутких деятельностей: инсценированием собственной смерти. Он оглядел крошечный дворик, будто оценивая узкую лесную долину, где были только он и его друг Баррингтон Велк. Затем испустил ужасный, искаженный крик, как будто его ударили сзади невидимым скейтбордом. Он не издал ни звука, когда получил очередной удар, но тело убедительно дернулось. Блу старалась не смотреть, как он вздрогнул несколько раз, прежде чем упасть на землю. Его голова дергалась, ноги «крутили велосипед».
Блу сделала глубокий прерывистый вдох. Хотя она и видела уже его «смерть» четыре или пять раз, но это каждый раз тревожило. Одиннадцать минут. Именно столько длилось воссоздание смерти: жизнь одного парня разрушается за время, меньшее, чем требуется на приготовление одного гамбургера. Последние шесть минут, после того, как Ноа впервые упал, но прежде чем умер по-настоящему, были мучительными. Блу считала себя довольно твердой, разумной девушкой, но, независимо от того, сколько раз она слышала его рваное дыхание, застрявшее у него в горле, у неё наворачивались слезы на глазах.
Тело Ноа дернулось и замерло между спутанными корнями дворика, умерев, наконец. Опять.
Очень мягко она позвала:
– Ноа?
Он лежал на земле, а потом, вот так запросто, стоял уже рядом с ней. Это было похоже на сон, из которого была вырезана середина, дорога из пункта А в пункт Б.
Это была еще одна жуткая штука в нем.
– Блу! – сказал он и пригладил её влажные волосы.
Она крепко обняла его; он прижимался холодом к её мокрой одежде. Она всегда так волновалась, что он не отцепится в итоге.
– Зачем ты это делаешь? – требовательно спросила она.
Ноа вернулся к своей привычной, безопасной версии. Единственным свидетельством его истинной природы осталось постоянное пятно у него на щеке, где была разбита кость. В остальном он опять стал сутулым, кротким, одетым в извечную аглионбайскую школьную форму.
Он казался слегка сбитым с толку и радостным оттого, что девушка прильнула к нему.
– Это?
– То, что ты делал. Прямо сейчас.
Он пожал плечами, неопределенно и добродушно.
– Меня здесь не было.
«Но ты был здесь, Ноа», – подумала она. Но какая бы это ни была часть Ноа, которая все еще существовала, чтобы влить мысли и воспоминания в это содержание, она милостиво исчезала на одиннадцать минут его смерти. Она не была уверена, делала ли его амнезия обо всем случившемся все более или менее жутким.
– Ах, Ноа.
Он обернул руки вокруг её плеч, слишком холодные и странные, чтобы заметить, что она была еще и вымокшей и замерзшей. Так они и направились к двери, чудаковатый мертвый мальчик и неэкстрасенсорная девочка.
Конечно, он бы не вошел. Блу подозревала, что он не мог. Призраки и экстрасенсы соперничают за один и тот же источник энергии, и в энергетических разборках между Ноа и Кайлой (здесь у Блу не было никаких мысленных сомнений) понятно, кто вышел бы победителем. Она бы сама спросила Ноа, чтобы подтвердить это, но, как было известно, он не очень интересовался деталями своей загробной жизни. (Как-то Гэнси, не вдаваясь в подробности, спросил: «Разве тебе неинтересно, по какой причине ты все еще здесь?» А Ноа ответил с поразительной проницательностью: «А разве тебе интересно, как работают твои почки?»)
– Ты не собираешься в округ Колумбия, да? – спросил Ноа с некоторым беспокойством.
– Неа. – Она собиралась сказать это ровной интонацией, но, по правде говоря, Блу чувствовала себя чересчур любопытной от мысли, что Гэнси с Адамом, оба, покидают город. Вообще-то, чувствовала она себя в точности, как звучал голос Ноа.
Ноа отважно предложил:
– Я впущу тебя на Монмаут.
Блу тут же покраснела. Одна из её потаенных и навязчивых фантазий была неосуществимой: жизнь в Монмауте. Она считала, что никогда не станет по-настоящему одной из них, пока будет жить на Фокс Вей 300. Она никогда не будет по-настоящему одной из них, пока не станет ученицей Аглионбая. Что означало, что она никогда по-настоящему не станет одной из них, пока будет девушкой. Такая несправедливость требовала не упускать эти несколько ночей. Ей не верилось, что Ноа так точно догадался о её желании. Чтобы скрыть свое смущение, она сердито спросила:
– И я весь день буду зависать с тобой и Ронаном?
На что Ноа радостно ответил:
– Там же теперь есть бильярд! Я худший бильярдист на свете! Это же чудесно. – Его рука крепче обняла её плечи. – Вот, черт! Кто-то идет.
К ним по тротуару шел мужчина. Он был очень подобран и в большинстве своем… серым. В то же самое время, когда Блу оценивала этого Серого Человека, ей пришла мысль, что ее также оценивали.
С мгновение они оба смотрели друг на друга с некоторым обоюдным решением не недооценивать друг друга.
– Здравствуйте, – сердечно сказал он. – Я не хотел мешать.
Прежде всего, то, как он выразился, означало, что он мог видеть Ноа, а не каждому это давалось. Во-вторых, он был вежлив, а Блу не сталкивалась прежде с подобной вежливостью. Вежливость Гэнси подавляла. Вежливость Адама стремилась всех успокоить. И этот человек был вежлив в остром, подвергающем сомнению варианте. Он был вежлив, как могут быть вежливы щупальца, осторожно прощупывающие поверхность, проверяя, желая посмотреть на реакцию на свое присутствие.
Он был, неожиданно решила Блу, очень умным. Шутки с ним плохи.
Она жестом указала на свою промокшую одежду.
– Это искусство перформанса. Мы воспроизводим «Русалочку». Не в деснеевской версии.
А это уже её щупальца проводили небольшой тест.
Серый Человек приятно улыбнулся.
– А он принц? Ты его заколишь или превратишься в конце в морскую пену?
– Разумеется, превращусь в пену, – сказала чрезвычайно довольная Блу.
– Я всегда считал, что она должна была заколоть его, – задумчиво пробормотал он. – Я ищу Мору.
– А. – Теперь все встало на свои места. Это был мистер Грей. Она слышала его имя, когда Мора, Кайла и Персефона шептались между собой несколько дней назад. Особенно шептались Кайла с Персефоной. – Вы наемник.
В мистере Грее было довольно такта, чтобы выглядеть сраженным.
– О. А ты дочь. Блу.
– Единственная и неповторимая. – Блу зафиксировала на нем проницательный взгляд. – Итак, у вас есть любимое оружие?
Не пропуская удара, он ответил:
– Случай.
Теперь уже она приподняла бровь.
– Ладно. Пойдемте. Ноа, я вернусь через секунду.
Она проводила Серого Человека внутрь. Обычно новые посетители пытались сообщить о её неординарном доме, что ей было и без них известно. Её дом состоял из двух, связанных вместе, домов, ни одно из строений само по себе не напоминало дворец. Узкие коридоры с жадностью склонялись друг к другу. В каком-нибудь случайном шкафу непременно что-то булькало. Деревянные полы были так же вздыблены, как асфальт перед домом, будто корни грозились прорваться меж досок. Некоторые стены были выкрашены в ярко-лиловые и синие цвета, а иные были оклеены обоями десятилетия назад. Выцветшие черно-белые фотографии, висели рядом с репродукциями Климта [30]30
Густав Климт – широко известный австрийский художник, основоположник модерна в австрийской живописи. Главным предметом его живописи было женское тело, и большинство его работ отличает откровенный эротизм.
[Закрыть]и старыми металлическими ножницами. Весь внутренний декор пал жертвой слишком частого посещения секонд-хендов и слишком большого количества сильных личностей.
Как ни странно, Серый Человек – пятно нейтральности посреди буйства цвета – не выглядел неуместно. Блу наблюдала за тем, как он осматривается по сторонам, пока они прокладывали себе дорогу в недра дома. Он не казался человеком, который мог подкрасться.
«И снова, – подумала она. – Не стоит его недооценивать».
– О! – прокаркала Джими. Она вжала в себя свои обширные массы, проходя мимо Серого Человека. – Я найду Мору!
Когда Блу удалось оттеснить его в сторону кухни, она спросила:
– Каковы именно ваши намерения в отношении моей матери?
– Кажется, очень ясные, – сказал мистер Грей.
Она перешагнула через двух маленьких девочек (Блу не знала наверняка, чьими они были), играющих с котлами посреди зала, и прошмыгнула мимо, возможно, троюродной сестры с двумя зажженными свечами. Серый Человек поднял руки над головой, чтобы не провоцировать троюродную сестру, которая фыркнула на него.
– Жизнь коротка.
– И становится короче с каждым днем.
– Значит, улавливаете мою мысль.
– Не стану это обсуждать
Потом они оказались на кухне, где всякие кружки, полуупакованные чаи и коробки эфирных масел ждали, когда их отправят по почте, и обезглавленные цветы, ждущие, чтобы их вскипятили.
Блу указала ему на место под поддельной лампой от Тиффани.
– Садитесь.
– Предпочитаю постоять.
Она блеснула зубами.
– Садитесь.
Серый Человек сел. Он посмотрел себе через плечо в коридор, а потом опять перевел взгляд на неё. У него были такие яркие, деятельные глаза, как у доберманов и голубых соек.
– Никто здесь вас не собирается убивать. – Она протянула ему стакан с водой. – Не отравлено.
– Спасибо. – Он взял стакан, но пить не стал. – Мое единственное намерение прямо сейчас – попросить её поужинать со мной.
Прислонившись бедром к столешнице, Блу скрестила руки и принялась изучать его. Она думала о своем биологическом отце, Артемусе. Правда была в том, что Блу никогда с ним не встречалась и, на самом деле, мало что о нем знала – чуть больше его имени, Артемус. Однако она чувствовала странную защищенность им. Ей не нравилось думать, что если он опять объявится, то обнаружит свое место занятым. Но, опять же, прошло шестнадцать лет. Вероятность того, что он вернется, была мизерной.
И это был всего лишь ужин.
– Вы не останетесь здесь, ведь так? – спросила Блу. Она имела в виду Генриетту, а не этот дом.
Ей следовало бы пояснить свою мысль, но он, похоже, уловил то, что она имела в виду, потому что ответил:
– Я нигде не остаюсь. Подолгу.
– Наверное, это не очень-то приятно.
На заднем фоне зазвонил телефон. Её это не касалось. Никто не звонил в этот дом неэкстрасенсу.
Напряженность в его выражении лица не ослабла.
– Нужно двигаться дальше.
Прежде чем отвечать, Блу обдумала эту мудрость:
– Планета постоянно вращается со скоростью тысяча миль в час. Вообще-то, она проходит по орбите вокруг солнца шестьдесят семь миль в час, даже если не вращается. Значит, вы можете достаточно быстро передвигаться, при этом никуда не двигаясь.
Рот мистера Грея язвительно изогнулся.
– Это очень философская лазейка. – Помолчав, он добавил. – Юing sceal gehegan / frod wiю frodne. Biю hyra ferр gelic.
Слова напоминали немецкий, но из подслушанных перешептываний Кайлы о Сером Человеке Блу знала, что это был старый английский.
– Мертвый язык? – спросила она с интересом. Похоже, в последнее время она слышит их довольно часто. – Что это значит?
– Встречи проводятся мудрых с мудрыми. Потому что дух их схож. Или разумы. Слово ferр имеет значение: разум, дух или душа. Это один из англосаксонских афоризмов. Мудрость поэзии.
Блу не была уверена, что она и этот Серый Человек думали схоже, но также и не считала, что они мыслили настолько различно. Она могла расслышать прагматические удары его сердца, и она это ценила.
– Слушайте, она не любит свинину, – сказала она. – Отведите её туда, где используется много сливочного масла. И не усмехайтесь в её присутствии. Она это ненавидит.
Серый Человек выпил свою воду. Он бросил взгляд в дверной проем зала, и, мгновение спустя, в нем появилась Мора с телефоном в руке.
– Привет, дочь, – сказала она взволнованно. За миллисекунды выражение её лица изменилось, став проницательным, пока она анализировала, подвергалась ли Блу какой-нибудь опасности от этого незнакомца, что сидел за её кухонным столом. Она взяла стакан с водой, стоявший перед Серым Человеком, а руки Блу небрежно сложились на груди. И только после этого Мора расслабилась. Блу, в свою очередь, насладилась миллисекундным испугом своей матери:
– Что я могу для вас сделать, мистер Грей?
Самым странным было то, что они все знали, мистер Грей совершенно точно не был мистером Греем, и всё же согласились с этим именем. Это притворство должно было бы терзать разумную часть Блу, но, вместо этого, решение показалось ей разумным. Он не хотел говорить, кем был, а им надо было как-то его называть.
Серый Человек произнес:
– Ужин.
– Если имеется в виду, что я готовлю для вас, то нет, – отрезала Мора. – Если мы куда-нибудь идем – возможно. Блу, это тебя. Гэнси.
Блу заметила, что Серый Человек резко сделал вид, что ему неинтересно, кто звонит. Что было интересно, потому что прежде его интересовало абсолютно все.
А для Блу это означало, что, на самом деле, ему было очень интересно, кто мог звонить, только он не хотел, чтобы они знали, что ему интересно.
Что было интересно.
– Что ему надо? – спросила Блу.
Мора протянул ей телефон.
– Очевидно, кто-то вломился к нему.
Глава 27
Несмотря на то, что Кавински и Гэнси безнадежно переплелись с инфраструктурой Генриетты, Ронан всегда очень старался, чтобы они даже мысленно у него не пересекались. Гэнси добился расположения более опрятных, ярких элементов города; его мир был миром солнечных аглионбайских парт, молодых преподавателей, помахивающих его автомобилю с тротуара, водителей эвакуаторов, знающих его имя. Даже жилье на фабрике Монмаут было типичным для Гэнси: порядок, наложенный на разруху эстетизм и заброшенность. Кавински же, с другой стороны, заправлял ночью. Он жил в таких местах, которые Гэнси даже на ум не приходили: на задворках парковок государственных школ, в подвалах Макмэнсайонов [31]31
Макмэнсайон – большой новый особняк, чаще всего – претенциозный и безвкусный «замок».
[Закрыть], сгорбленный в три погибели за дверьми общественных туалетов. Королевство Кавински не очень часто находилось в свете красно-желто-зелетых светофоров, все больше в темных местах, вне огней.
Ронан предпочитал их разделять. Он не любил прикасаться к своей еде.
И все же он оказался здесь, за ночь до отъезда Гэнси из города, взяв его на один их низкопробных ритуалов Кавински.
– Я и без тебя справлюсь, – сказал Ронан, наклоняясь, чтобы подобрать одно из десятка поддельных водительских удостоверений.
Гэнси, вышагивающий рядом со своей разрушенной миниатюрой Гинриетты, остановил взгляд на Ронане. В его глазах было нечто глубокое и безрассудное. Существовало столько разных версий Гэнси, но эта была редкой, начиная с внедрения присутствия одомашненного Адама. Также эта версия была любимой Ронана. Это противоположность наиболее публичного лица Гэнси, которое было чистым контролем, заключенным в тонкую, как бумага, обертку академии.
Но эта версия Гэнси была мальчишеским Гэнси. Это был Гэнси, который купил Камаро, Гэнси, который просил Ронана научить его драться, Гэнси, в котором была заключена каждая дикая искра, да так, как не было заметно ни в одной другой версии.
Освободил ли его щит под озером? Или оранжевое бикини Орлы? Раздавленные останки его разрушенной Генриетты и фальшивые документы, к которым они вернулись?
Ронана это особо не волновало. Все, что имело значение, это что нечто зажгло спичку, и Гэнси горел.
Они взяли БМВ. На ней было бы проще справиться с фейерверком, вставленным в выхлопную трубу, чем на Свинье. Ронан оставил Чейнсо сзади, к ее раздражению. Он не хотел, чтобы она выучила какие-нибудь плохие слова.
Ронан вел машину, так как знал, куда они направлялись. Он не сказал Гэнси, откуда он знает, куда ехать, а Гэнси и не спрашивал.
Солнце село к тому моменту, как они прибыли на старую деревенскую площадку для ярмарки, припрятанную на проселочной дороге к востоку от Генриетты. Место не использовалось для размещения ярмарки с тех пор, как окружная ярмарка лишилась финансирования года два назад. Теперь это было большое поросшее поле, усеянное прожекторами и нанизанными на них изодранными флагами, обесцвеченными от времени.
Как правило, заброшенная территория ярмарки была кромешной тьмой ночью, вне досягаемости огней Генриетты и далекой от любых домов. Но сегодня прожектора расплескали стерильно-белый свет по траве, освещая беспокойные силуэты более десятка автомобилей. Ронан думал, что было что-то невыносимо сексуальное в автомобилях ночью. То, как крылья преломляли свет и отражали дорогу, то, как каждый водитель становился анонимом. Их вид сбил ровный ритм его сердца.
Когда Ронан повернул на старую дорогу, свет фар осветил знакомый ситуэт белой Митсубиши Кавински, ее черную решетку радиатора. Его пульс превратился в ударные.
– Не говори ему ничего глупого, – обратился он к Гэнси. Теперь уже удары его стерео заглушались музыкой Кавински, басы пульсировали по земле.
Гэнси закатал рукава и изучал свою руку, сжимая и разжимая кулак.
– Чего глупого?
Сложно было сказать это с Кавински.
Слева от них появились из темноты два автомобиля, красный и белый, направляясь прямо друг на друга. Ни один из них не уклонялся от надвигающегося столкновения. Авто-сосунки. В последний момент красная машина вильнула, ее занесло в сторону, а белая посигналила. Парень наполовину свесился с пассажирского сидения белого автомобиля, уцепившись за крышу одной рукой и подняв средний палец на другой. Пыль окружила обе машины. Восхищенные крики заполнили пространство сквозь шум двигателей.
По другую сторону этой игры, усталая Вольво была припаркована под изодранным в нитки флагом. Она светилась изнутри, словно вход в ад. Спустя мгновение они поняли, что автомобиль был в огне, или, по крайней мере, собирался вспыхнуть. Вокруг Вольво стояли парни, пили и купили, их силуэты искажались и темнели на фоне тлеющей обивки. Гоблины вокруг костра.
Что-то сердитое и своенравное внутри Ронана беспокоилось и приходило в движение. Огонь съедал его изнутри.
Он подкатил БМВ нос к носу к Митсубиши. Теперь он увидел, что Кавински уже поиграл: правая сторона машины была отвратительно искалечена и помята. Это походило на сон: никаким образом Митсубиши не могла быть так искорежена, она была бессмертна. Сам Кавински стоял рядом с бутылкой в руке, с голым торсом, прожекторы стирали ребра с его вогнутого тела. Когда он заметил БМВ, то бросил бутылку на капот. Она раскололась о металл, посылая всюду осколки и жидкость.
– Боже, – произнес Гэнси, одновременно удивляясь и восхищаясь. По крайней мере, они не притащились на Камаро.
Подняв ручник, Ронан открыл дверь. В воздухе пахло расплавленным пластиком, умершим сцеплением и, подо всем этим, теплым ароматом марихуаны. Было шумно, симфония состояла из такого количества инструментов, что было трудно определить какой-либо отдельный тембр.
– Ронан, – сказал Гэнси точно таким же способом, как он только что обращался к Богу.
– Мы в этом участвуем? – поинтересовался Ронан.
Гэнси открыл дверь. Ухватившись за крышу автомобиля, он вылез наружу. Ронан заметил, что даже этот жест был от дикого Гэнси, Гэнси-в-огне. То, как он вытянул себя из автомобиля, потому что обычных выход был слишком медленным.
Вот это будет ночь.
Огонь внутри Ронана был тем, что поддерживало его жизнь.
Мельком увидев Ронана, направляющегося прямо к нему, Кавински поднял руку до уровня его груди.
– Эй, леди. Это кайфовая вечеринка. Никто не проходит, пока не приносит кайф.
Вместо ответа Ронан положил одну руку на горло Кавински, а вторую вокруг его плеч и аккуратно перекинул его через капот Митсубиши. Для расстановки он присоединился к парню на противоположной стороне и заехал своим кулаком в нос Кавински.
Когда Кавински поднялся, Ронан продемонстрировал ему кровавые кулаки.
– Вот твой кайф.
Кавински вытер своей голой рукой нос, оставляя на ней красную полосу.
– Эй, чувак, не стоит быть таким гребанно недружелюбным.
Гэнси рядом с локтем Ронана поднял свою руку в универсальном жесте: «Спокойно, парень».
– Я не хочу удерживать тебя от пирушки, – Гэнси произнес холодно и величественно. – Так что я просто скажу следующее: держись подальше от моего дома.
Кавински ответил:
– Я не знаю, о чем ты. Детка, дай мне покурить.
Последнее, кажется, было адресовано девушке, развалившейся на пассажирском сидении разбитой Митсубиши, ее глаза были глубоко накуренные. Она не удостоила его просьбу ответом.
Ронан вытащил один из фальшивых документов.
Кавински широко улыбнулся собственной работе. Со своими впалыми щеками он казался упырем в этом свете.
– Ты психуешь, потому что я не оставил и тебе мяты?
– Нет. Я зол, потому что ты разрушил мой дом, – сказал Гэнси. – Тебе бы следовало радоваться, что я здесь, а не в полицейском участке.
– Эй, чувак, – ответил Кавински. – Хей, хей. Я не могу сказать, кто из нас под кайфом. Притормози! Я не крушил твой дом.
– Пожалуйста, не оскорбляй мою интелегентность, – парировал Гэнси, и прозвучал лишь намек на леденящий смех в его голосе. Ронан решил, что это был ужасающий и замечательный смех, потому что Гэнси излучал только презрение и ни капли юмора.
Их беседа была прервана знакомым разрушительным звуком столкновения машин. Не было ничего драматичного в грохоте новой автомобильной аварии: все защитные амортизаторы означали, что, в основном, это был глухой стук разбитого пластика. И не громкость послала дрожь по спине Ронана – это была специфика звука. Не было никакого другого звука в мире подобного автомобильной катастрофе.
Кавински уловил направление их внимания.
– Ах, – сказал он. – Вы хотите поучаствовать, не так ли?
– Откуда все эти парни? – Гэнси прищурился. – Это Моррис? Я думал, он был в Нью-Хевене.
Кавински пожал плечами.
– Это кайфовая вечеринка.
Ронан огрызнулся:
– У них нет кайфа в Нью-Хевене?
– Не такого. Это Страна Чудес! Кое-что делает тебя большим, кое-что делает тебя маленьким…
Это была неправильная цитата. Или, скорее, правильная цитата, сказанная неверно. В доме Линчей Ронан рос с двумя вечно повторяющимися историями, вечными любимицами его родителей. Любимой историей Авроры Линч был старая черно-белая киноверсия мифа о Пигмалионе, о скульпторе, который влюбился в одну из своих статуй. А Найл Линч пылал необычайной любовью к старой уродливой редакции «Алисы в стране чудес», которую часто читал вслух двоим или троим упрямым, полуспящим братьям Линч. Ронан видел «Пигмалион» и слышал «Алису в стране чудес» так часто в своей юности, что он больше не мог судить, действительно ли они были так хороши, действительно ли они ему нравились. Фильм и роман теперь были историей. Они были его родителями.
Так что он знал, что, на самом деле, цитата была: «Одна сторона заставит тебя вырасти вверх, а другая заставит тебя вырасти вниз».
– Зависит от того, какой стороной гриба ты воспользуешься, – сказал Ронан больше своему мертвому отцу, чем Кавински.
– Правда, – согласился Кавински. – Итак, что вы собираетесь делать со своей крысиной проблемой?
Гэнси моргнул.
– Прошу прощения?
Это заставило Кавински шумно рассмеяться, а когда он закончил, он сказал:
– Если не я разгромил твой дом, то что-то еще на него напало.
Глаза Гэнси метнулись к Ронану. Возможно?
Конечно, такое было возможно. Кто-то другой, кроме Ронана, разбил лицо Деклана Линча, так что теоретически, что-то другое, кроме Кавински, могло ворваться на Фабрику Монмаут. Возможно? Все было возможно.
– Линч! – Один из других тусовщиков приблизился, узнавая его. Ронан, в свою очередь, узнал его – Прокопенко. Его голос был мутным от наркотиков, но Ронан бы опознал его силуэт где угодно: одно плечо кривое и выше второго, уши, как гайки-барашки. – И Гэнси?
– Ага, – сказал Кавински, засунув большие пальцы в задние карманы, тазовые кости выступали над его низко посаженным поясом. – Мамочка и папочка приехали. Эй, Гэнси, ты нашел сиделку для Перриша? Знаешь что, чувак, не отвечай, давай выкурим трубку мира.
Гэнси тут же ответил с аккуратным презрением:
– Меня не интересуют твои таблетки.
– О, мистер Гэнси, – ухмыльнулся Кавински. – Таблетки! Первое правило кайфовой вечеринки: не говори о кайфовой вечеринке. Второе правило: ты приносишь кайф с собой, если хочешь, чтобы тебя угостили.
Прокопенко фыркнул.
– К счастью для вас, мистер Гэнси, – продолжал Кавински, как предполагалось, с шикарным акцентом, – я знаю, чего хочет твоя собачка.
Прокопенко снова фыркнул. Это был тот вид фыркания, который означал, что его скоро вырвет. Гэнси, казалось, это понял, так как отодвинул от него ногу.
Обычно Гэнси сделал бы больше, чем просто отодвинул ногу. Добившись всего, что им необходимо, он бы сказал Ронану, что пришло время уходить. Он был бы сдержанно вежлив с Кавински. А затем он бы удалился.
Но это был не тот Гэнси, что обычно.
Это был Гэнси с высокомерным наклоном подбородка, снисходительным изгибом губ. Гэнси, который знал, неважно, что произойдет сегодня здесь, он все равно вернется на Фабрику Монмаут и будет управлять своим личным уголком мира. Ронан осознал, что это был Гэнси, которого бы Адам ненавидел.
Гэнси поинтересовался:
– И чего же хочет моя собачка?
Губы Ронана изогнулись в улыбке.
К хренам прошлое. Сейчас настоящее.
Кавински сказал:
– Пиротехнику. Бум! – Он постучал по крыше своего покореженного автомобиля. И дружелюбно обратился к девчонке на пассажирском сидении: – Вылазь, сука. Если не хочешь умереть. Мне без разницы.
Ронана вдруг осенило, что Кавински подразумевал взорвать Митсубиши.
В штате Вирджиния фейерверк, который взрывался или испускал пламя высотой более двенадцати футов, был вне закона, если у тебя не имелось специального разрешения. Это не тот факт, который должно было помнить большинство жителей Генриетты, потому что, так или иначе, было невозможно найти фейерверк, создающий что-нибудь хотя бы слегка из ряда вон выходящее, не говоря уже о незаконном, внутри границ штата. Если ты хотел что-то более впечатляющее на выходных, ты бы отправился на городской фейерверк. Если ты один из хулиганов Аглионбая или богатенького быдла Генриетты, ты бы переехал через границу штата и заполнил бы свой фургон незаконными Пенсильванскими фейерверками. Если ты был Кавински, ты бы сделал свой собственный.
– Та вмятина поправима, – сказал Ронан, в равной степени развеселённый и напуганный мыслями о гибели Митсубиши. Так много раз просто первого проблеска ее задних огней на дороге впереди было достаточно для нагнетания в нем резкого взрыва адреналина.
– Я буду всегда знать, что она там была, – небрежно ответил Кавински. – Порвем целку. Прокопенко, сделай мне коктейль, чувак.
Прокопенко был счастлив услужить.
– Разрядим обстановку, – добавил Кавински. Он повернулся к Гэнси с бутылкой в руке. Она была заляпана жидкостью, обмотана футболкой, засунутой в горлышко. Она была в огне. Фактически, это коктейль Молотова.
К удивлению и восторгу Ронана, Гэнси принял бутылку.
Он был поразительной версией себя, опасной версией себя, стоя там, перед разоренной Митсубиши Кавински с самодельной бомбой в руке. Ронан помнил сон про Адама и маску – более зубастую версию Адама.
Однако, вместо того, чтобы бросить бутылку в Митсубиши, Гэнси прицелился прямо в отдаленную Вольво. Он запустил снаряд высоко, изящно и точно. Головы задрались вверх, наблюдая за полетом. Голос из толпы крикнул:
– Вперед, Гэнси! – означающее, что тут присутствовал, по крайней мере, один член Аглионбайской команды.
Спустя мгновение бутылка приземлилась чуть дальше задних шин Вольво. Из-за одновременных разбивания стекла и взрыва казалось, что коктейль Молотова утонул в земле. Гэнси вытер руку об штаны и отвернулся.
– Хороший бросок, – оценил Кавински, – но неправильная машина. Проко!
Прокопенко вручил ему еще один коктейль Молотова. Этот Кавински вложил в руку Ронана. Он наклонился ближе – слишком близко – и сказал:
– Это бомба. Прямо как ты.
Что-то трепетало в Ронане. Отчетливость всего этого походила на сон. Вес бутылки в его руке, жар от пылающего фитиля, запах развращенного удовольствия.
Кавински указал на Митсубиши.
– Целься выше, – посоветовал он. Его глаза мерцали, как черные ямы, отражающие маленькую преисподнюю в ладони Ронана. – И сделай это быстро, чувак, или тебе сдует руку. Никто не хочет половину тату.
Любопытная штука произошла, когда бутылка покинула руку Ронана. Пока она рисовала огненно-оранжевую дугу своего следа в воздухе, Ронан чувствовал, будто швырнул свое сердце. Произошел разрыв, когда он отпустил ее. И жар, заполняющий его тело, выливался через дыру, которую он проделал. Но теперь он мог дышать, теперь было место в его внезапно легкой груди. Прошлое было чем-то, что случилось с его другой версией, версией, которая могла быть освещена и выброшена.
А потом бутылка приземлилась в водительское окно Митсубиши. Как будто не было никакой жидкости, только огонь. Пламя хлынуло на сидение, словно живое существо. Одобрительные возгласы раздались со всей территории ярмарки. Тусовщики потянулись к машине, как мотыльки на лампу.
Ронан задержал дыхание.
Кавински, звонко и маниакально смеясь, бросил другую бомбу в окно. Прокопенко кинул еще одну. Теперь огонь распространился на весь интерьер, и запах стал токсичным.
Часть Ронана не могла в действительности поверить, что Митсубиши больше нет. Но тут другие стали добавлять их сигареты и напитки в костер, внезапно прекратилась музыка, потому что магнитола расплавилась. Казалось, автомобиль окончательно и бесповоротно умер, когда расплавилось стерео.
– Сков! – заорал Кавински. – Музыку!
Магнитола другого автомобиля зашумела, подхватывая на том же месте, но котором закончила Митсубиши.
Кавински повернулся к Ронану с хитрой усмешкой.
– Ты в этом году придешь на Четвертое Июля [32]32
Дата празднования дня независимости США
[Закрыть]?
Ронан обменялся взглядами с Гэнси, но второй смотрел на многочисленные силуэты. Его глаза сузились.
– Может быть, – ответил он.
– Это почти как кайфовая вечеринка, – заметил Кавински. – Ты хочешь увидеть, как что-нибудь взорвется, принеси что-нибудь, что взорвется.
Это был вызов. Вызов, который можно было удовлетворить, может быть, смотавшись через границу или поискав в интернете план умной смеси для взрыва.
«Но, – думал Ронан с тем же трепетом, который ощутил прежде, – также можно ввязаться в это при помощи сна».
Он был хорош в опасностях. И во сне, и наяву.
– Может быть, – ответил он. Гэнси направлялся к БМВ. – Я поставлу свечку за твою машину.
– Ты не уходишь? Грубо.
Если Гэнси уходил, Ронан тоже уходил. Он остановился достаточно надолго, чтобы щелкнуть еще одним фальшивым удостоверением личности по обнаженной груди Кавински.
– Держись подальше от нашего дома.
Улыбка Кавински была широкой и искривленной.
– Я всего лишь прихожу туда, куда меня приглашают, чувак.
