Текст книги "Жизнь как квеч. Идиш: язык и культура"

Автор книги: Майкл Векс

IV

Нельзя принимать дар жизни как нечто само собой разумеющееся. Говоря о чьем-либо возрасте – особенно своем или собеседника, – обычно добавляют «биз ѓундерт ун цванцик» («до ста двадцати»), иначе бесы подумают: раз вам так нравится этот возраст, надо вас на нем и остановить.

– Сколько вам лет, мистер Голдберг?

– Драй ун зибецик, биз ѓундерт ун цванцик («Семьдесят три, [и пусть я проживу] до ста двадцати»).

Если вы хотите вежливо спросить мистера Голдберга, сколько ему лет, вопрос должен звучать так (этой фразой заканчиваются многие старые анекдоты): «Ви алт зайт ир, биз ѓундерт ун цванцик?» Таким образом вы освобождаете мистера Голдберга от лишних слов, и он может ответить просто: «Драй ун зибецик».

Почему 120? Стандартный ответ – «столько лет прожил Моисей» – не объясняет, что в этом числе такого, почему именно 120, а не 110 или 130. Причину следует искать в эпохе Ноя, когда Бог решил сократить продолжительность человеческой жизни, которая до того превышала 900 лет: «И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет» (Быт. 6:3). Этот закон вступил в силу лишь через несколько поколений. Авраам прожил 175 лет, Исаак – 180, Иаков – 147. Бедняга Иосиф умер, когда ему было всего 110; он – первый из выдающихся библейских персонажей, кому не был отпущен более долгий срок. Раввины говорят, что Бог вводил возрастное ограничение постепенно, чтобы у людей было время пересмотреть свои чаяния. Иосиф (который не входит в число патриархов^{53}) жил уже по новому правилу, а Моисей – человек, настолько близкий к совершенству, насколько это вообще возможно, – был награжден полным сроком жизни, никаких вычетов за грехи или ошибки. Говорят, кроме Моисея, 120 лет достиг только рабби Акива, для Талмуда он такая же культовая фигура, как Моисей – для Торы.

«Биз ѓундерт ун цванцик» используют только при упоминании возраста. Если же в разговоре просто всплывает чье-то имя (родственника или близкого друга), то говорят зол лебн, «чтоб жил», – считается, что это – сокращение от «зол лебн ун гезунт зайн» («чтоб жил и был здоров»). Заклинание не даст нечистой силе испортить ваши отношения с близкими людьми. Кроме того, «зол лебн» оберегает здоровье близких; уж о чем, о чем, а о здоровье евреи всегда позаботятся. Есть даже специальное благословение «гезунт аф дир» – дословно «здоровья тебе», но разговорное значение – «молодец», «так держать». Уверен, что фраза вулканца Спока «живи долго и процветай» из сериала «Стар Трек» произошла от «золст лебн ун гезунт зайн», равно как и приветственный жест вулканцев – от движений рук во время благословения, которое произносят в синагоге.

Зол лебн в немалой степени связано с ивритом, где к имени ныне здравствующего раввина добавляется слово шлита (по первым буквам слов предложения «ше-йихье ле-ойрех йомим тойвим, омейн», «да живет он долго и счастливо, аминь») или, если речь идет о жене раввина, – тлита, но это слово используют главным образом в приглашениях и официальных сообщениях. Хасиды часто называют своего раввина «дер ребе, шлита» или «дер ребе, зол лебн».

Не так трудно отогнать бесов от наших близких, которые живы и здоровы; тяжелее помешать злым духам умчать нас к дорогим покойникам, о которых зашел разговор. Произнеся имя покойного, говорят «опгешейт зол эр/зи зайн», «да будет он/она отделен(а) от нас» – идишский аналог ивритского «ле-ѓавдил бейн ѓа-хаим ве ѓа-мейсим» («чтобы отделить живых от мертвых»), разговорная ограда-ѓавдоле между нами и умершими; пусть они покоятся с миром, а мы будем жить. Можно избежать ненужного – а значит, опасного – прямого упоминания смерти, сказав собеседнику «айх цу ленгере йор» («долгих лет вам») после того, как произнесете имя умершего человека: «Мендл, да ты поешь прямо как Элвис, айх цу ленгере йор».

Все выражения, которые относятся к мертвым – даже такие благожелательные, как «покойся с миром», – предназначены, хотя бы отчасти, для того, чтобы они лежали себе мирно и счастливо и не являлись нам по ночам, как ошибки юности. Самый распространенный оборот – олевѓашолем, то есть «да пребудет он в мире» (форма женского рода – олеѓашолем), он выражает почтение; никаких апотропеических свойств за ним не числится. Встречается он в Талмуде и мидраше, причем только в связи с библейскими персонажами – Авраамом, Исааком, Иаковом, Моисеем, царем Давидом и т. д. Поэтому, произнося олевѓашолем после имени покойного, мы тем самым проявляем глубокое уважение к нему, как бы причисляя его к такой досточтимой компании. Это слово всегда добавляют при упоминании покойных родителей, но оно может относиться не только к членам семьи; зачастую олевѓашолем имеет тот же оттенок, что и «светлая память». Перед ним не обязательно должно стоять имя; можно сказать «мой отец/моя мать/мой друг, олевѓашолем».

Есть две пародии на это выражение, основаны они просто на звуковом сходстве – олевѓашнобел («да пребудет с ним шнобель») и олеѓашолехц («да пребудет на ней кожица»). Сам оборот тоже иногда используется в шуточном смысле. Человек, которого недавно уволили, может сказать: «Моя работа, олеѓашолем». А «мой роман, олевѓашолем» означает, что парочка окончательно рассталась.

Рай, куда попадают умершие, называется ганейдн («рай», «Эдемский сад»), но чаще говорят ейне велт – «тот мир», «мир иной», в который мы не очень-то рвемся – поэтому и не называем его «раем», а то духи, чего доброго, могут нас неправильно понять.

V

Вот почему евреи, как мы уже сказали, скупы на похвалы и одобрительные отзывы – они не хотят давать темным силам повода прицепиться. Поэтому поздравление или комплимент может превратиться в жуткое, невразумительное нагромождение всяческих кейнеѓоре, зол лебн, биз ѓундерт ун цванцик – каждое пожелание надо защитить, огородить и наглухо заколотить тремя спасительными плевками, иначе оно обернется проклятием.

Зачастую проще (и всегда – безопаснее) исходить из такой предпосылки: идишеязычные евреи прекрасно вас поймут, если вместо того, чтобы разразиться радостными воплями, вы пожмете плечами и пренебрежительно махнете рукой или же сухо кивнете, протянув «иии…». О несчастьях можно смело говорить вслух, а вот восхищение надо выражать в виде безразличия, удовольствие – скучающим тоном.

В комментарии Раши к Книге Чисел (12:1) очень хорошо видно, как евреи делают комплименты. Библия гласит: «И говорили Мирьям и Аарон против Моше по поводу кушитки, которую он взял, ибо жену-кушитку взял он себе».

Кушит на иврите означает «эфиопка», «мавритянка», «негритянка». Однако в Таргуме (арамейском переводе Библии, созданном во II веке христианской эры; его, как и комментарий Раши, до сих пор печатают в еврейской Библии параллельно с оригинальным текстом) кушит переводится как шапирто, то есть «красивая». Ах, если бы это объяснялось тем, что прогрессивные евреи уже тогда осознали, что «black is beatiful…» но, к сожалению, Раши ясно дает понять: здесь имеет место как раз противоположный подход:

«Жена кушит (мавритянка). Это говорит о том, что все признают ее красоту, как признают черноту мавра. По своему числовому значению, 736, слово кушит эквивалентно йефас маре – „прекрасная видом“. Из-за своей красоты она названа „мавритянкой“, подобно тому, как человек называет своего прекрасного сына „мавром“, чтобы дурной глаз не был властен над ним».

То есть жена Моисея, Ципора, на самом деле вовсе не была негритянкой – ее просто назвали так, чтобы не сглазить.

Между кушиткой и христианкой, антифразой «шиксе» и антифразой «кушит» существует некая параллель. Обе женщины хороши собой и желанны. Красота шиксе опасна для нас, то есть для еврейского народа в целом; кушит, женщина настолько великолепная, что на ней женился Моисей, опасна для самой себя, поскольку другие люди и духи могут позавидовать ей и навести порчу. Назвать запретную, но вожделенную нееврейку шиксой, то есть отвратительным земноводным, – значит призвать на ее голову проклятие (эти духи такие афцилохесники, что похвала в адрес христианской девушки может, чего доброго, еще и умножить ее бесовскую привлекательность). Жену Моисея и «прекрасного сына» называют маврами (то есть как бы «безобразными»), чтобы сберечь их красоту, ведь восторженный отзыв мог бы привлечь внимание недоброжелателей. Если вам кто-то нравится, не хвалите его – вы рискуете навредить человеку; лучше отзывайтесь о нем только ворчливо или туманно, ведь никогда не знаешь, что выкинет нечистая сила.

Безрадостные характеристики мы даем не только другим, но и себе. Подойдя к еврейской компании, поинтересуйтесь: «Вос махт ир?» («Как дела?», дословно – «Что вы делаете?») и послушайте, что прозвучит в ответ. Евреи, как и все остальные, делятся на две категории – одни думают, что подобный вопрос означает «как у вас дела прямо сейчас, в эту минуту?», другие считают, что имеется в виду «в последнее время». Представители первой категории боятся, что вот-вот нагрянет очередной бес, поэтому они сразу пытаются сменить тему разговора, отвечая на ваш вопрос другим, полушутливым, вопросом или уклончивой фразой:

Вос мах их? Вос зол их махн? («Как я поживаю? А как я должен поживать?»)

Их мах а лебн («Я зарабатываю на жизнь»)

Их мах ништ кейн лебн («Я не зарабатываю на жизнь»)

И если наш собеседник уже совсем морально пал – «Их мах киндер» («я делаю детей»), на что нужно отвечать «Готс виндер» («Божьи чудеса») – сокращение от «Готс виндер, а поц махт киндер» («Божьи чудеса – хрен делает детей»).

К этим и многим другим «шуточкам» прибегают и для того, чтобы закрыть тему, если не хочется отвечать. Все они – светские подобия выражения «борех ѓа-шем» («благословен Господь», но больше соответствует разговорному «слава Богу»); когда-то оно было очень широко распространено; в религиозном мире оно и сейчас служит ответом почти на любой вопрос.

Очень удобная, универсальная отговорка; из нее ваш собеседник может понять лишь то, что вы еще достаточно живы, чтобы выговорить «борех ѓа-шем». Ничего нового она не сообщает и к тому же звучит слегка по-ханжески, поэтому даже очень набожные евреи, услышав это, уточняют: «борех ѓа-шем гут ци борех ѓа-шем шлехт?» («слава Богу, хорошо или слава Богу, плохо?») Другими словами, «хватит мямлить, скажи по-человечески!». Однако, что бы ни означало «борех ѓа-шем», оно всегда несет в себе такой смысл: «бывает хуже».

Почти такой же бессодержательный ответ – нишкоше, обычно его повторяют дважды: «Вос махсту? – Нишкоше, нишкоше». Перевести его можно как «потихонечку» или «жить можно». Ну а как же – было бы нельзя, так вы бы уже померли. Когда дела идут просто отлично, говорят ганц нишкоше («очень даже ничего») – сравните с ганц гут («все хорошо»), это фраза из учебника, никогда не слышал ее в живой речи. «Все хорошо»?! Услышав такое, любой еврей сразу увидит: хотя вы и знаете еврейские слова, но идишем, по сути, не владеете. Тому, у кого язык поворачивается сказать ганц гут, незачем говорить на идише.

Междометием ии можно отвечать на самые разнообразные вопросы. «Ну, как концерт?», «Вам понравился обед?» и, конечно, «Как дела?». Обычно ии сопровождается таким жестом: держа кисть правой руки перпендикулярно груди, человек легонько вертит кистью вправо-влево. Это означает «нормально, ничего такого, особо восхищаться нечем, но и жаловаться нет причин; тянет на три – три с половиной звездочки из пяти».

Вот так могут ответить люди, для которых «теперь» означает «в эту минуту» – не вчера, не пять минут назад, а прямо сейчас. Те евреи, которые трактуют «теперь» в более широком смысле, на ваше «как дела?» скажут ништ фар айх гедахт или просто ой. Эти фразы, наряду с фрег ништ («не спрашивай») и аф майне соним гезогт («чтоб моим врагам так жилось») – увертюра, за которой следует долгое смакование мелких огорчений и крупных неприятностей, как правило, не интересных никому, кроме самого рассказчика. И зачастую все это излагается в форме проклятий.

Глава 6
Чтоб ты рос как лук:
идишские проклятия

I

 
Чтоб у тебя была тысяча домов,
а в каждом доме по тысяче комнат,
а в каждой комнате по тысяче кроватей,
и чтоб ты каждую ночь спал в новой кровати,
в новой комнате
нового дома,
и чтобы каждое утро
ты спускался по новой лестнице
и садился в новую машину
и новый шофер
привозил бы тебя к новому врачу —
и чтобы даже тот не мог понять, что с тобой не так.
 

Представьте себе целенаправленный квеч, нечто вроде желудочной колики, которая осознает свою миссию, – это и есть классическое клоле, идишское проклятие. Клоле может звучать шаблонно (невольно задумываешься, нарочно или случайно получилось так, что каждая комната в каждом доме – почему-то спальня), но зато оно передает всю силу ваших чувств. Изысканные проклятия, произносимые нараспев, как строки Талмуда, – не ругань, а развлечение, вид досуга, где идишские мысль и речь могут разгуляться вовсю.

Как мы с вами увидели, квеч в основном пассивен. Обычно он представляет собой недовольное описание чего-то без малейших попыток изменить или устранить источник недовольства. Жалоба может облегчить страдания, но не борется с их причиной. Мы прибегаем к ней тогда, когда бессильны что-либо сделать. Проклятие же направлено на конкретную личность, а это уже попытка контролировать положение; клоле – вооруженный, воинственный квеч, который вознамерился заставить самого себя замолчать. В проклятии содержится некое повеление, правда не особо эффективное. Клоле – полужалоба, полудействие; произнося его, человек получает удовольствие и в то же время не приносит вреда «жертве»; затем «жертва» и «агрессор» меняются местами… и все счастливы, насколько это вообще возможно.

Если квеч еще немного побаивается тезиса «имя материально», то клоле именно на этом тезисе и держится. Вместо того чтобы в страхе отступить перед силой слов, проклятие пытается использовать ее в собственных целях – и оказывается, что слова обладают силой только тогда, когда вы этого не хотите (например, когда вы забываете сказать кейнеѓоре). Квеч обычно представляет собой простое утверждение, глагол стоит в изъявительном наклонении, а в клоле всегда есть сослагательное наклонение («чтоб…»). Идишский глагол золн, который мы будем встречать в формах зол и золст, можно перевести как «следовало бы» или передать с помощью частицы «пусть»; например, зол эр кумен означает «пусть он придет». Клоле так же относится к квечу, как Мессия – к земному существованию. Квеч – ночной кошмар наяву, клоле – мечта, которая медлит с исполнением.

Превращение квеча в клоле можно наблюдать во фразе, промелькнувшей в начале предыдущей главы. «Чтоб мои враги были настолько же уродливы, насколько она прекрасна» – и комплимент, и жалоба, и проклятие одновременно. Говоря о женской красоте, человек как бы сетует на то, что его недруги слишком хороши собой; но, если вдуматься, на самом деле это проклятие, цель которого – сделать врагов уродами. Он мог бы просто сказать «Она просто загляденье, кейнеѓоре», и все. Но это не утолило бы его душевную потребность.

Если рассматривать квеч как основу еврейского общения, то можно вполне четко проследить ход мыслей говорящего. Его спрашивают, как выглядит некая дама. Он тут же переключается в еврейский режим по умолчанию и пытается пожаловаться, но это оказывается непросто. К ее характеру придраться трудно, а что до внешности, так тут вообще комар носа не подточит. Однако у нашего героя есть немало недоброжелателей, и о каждом из них можно развести нытье на несколько минут, даже если слушатели не знают, о ком речь. Самое время для легкого непринужденного квеча.

На плечах нашего еврея лежит двойное бремя. Он должен ответить на вопрос, а главный неписаный закон еврейской беседы велит ему пожаловаться. Ситуация осложняется тем, что он искренне восхищен прелестью женщины и хочет поделиться восторгом с собеседником. Нужно придумать, как связать воедино ненависть к врагам и женскую красоту, да еще и так, чтобы эта самая красота заставила его врагов страдать. Итак, вопрос – доля секунды на размышления – и вот, пожалуйста, развернутый ответ готов.

А теперь представьте, что происходит, когда двое мыслящих таким образом людей вступают в перепалку. Здесь вы не услышите никаких «иди на» и «твою-раствою»; подобные ругательства не имеют ничего общего с проклятиями вроде «чтоб у тебя была тысяча домов». Если сказать кому-нибудь «пошел ты на», он скажет «сам пошел на» или полезет драться. А вот «чтоб у тебя была тысяча домов» – это уже приглашение к разговору. Подобные проклятия прямо-таки вопят адресату: «Эк я завернул! Видишь, какой я умный? Ну же, скажи что-нибудь, а за мной дело не станет!» В культуре, пронизанной ворчанием и духом противоречия, даже месть воплощается в споре, в виде череды громоздящихся друг на друга «Да что ты говоришь!» – и каждый участник перебранки угрожает другому бедствиями, над которыми оба не властны:

Берл: А бейзер гзар зол аф дир кумен! (Чтоб к тебе злая доля пришла!)

Шмерл: Кумен золсту цу дайн эйбикер ру! (А чтоб ты отошел на вечный покой!)

Берл: Руэн золсту ништ афиле ин кейвер! (Чтоб тебе покоя не видать даже в могиле!)

Шмерл: Зол дир лигн ин кейвер дер эйвер, ин ди кишкес а лох мит а шейвер! (Чтоб твой хрен лежал в могиле, а в кишках дыру пробили!)

Начиная со второй пары проклятий, уже невозможно воспринимать диалог всерьез. «Пошел ты в задницу» – оскорбление. «Сам пошел» – тоже. Но когда за этим следует «Только после вас!», здесь уже начинается игра, настоящий спектакль, теперь отвечать можно только смехом, аплодисментами или еще более колкой репликой. Такой ругательный конкурс – одна из редчайших форм устного общения; здесь каждый участник действительно слушает другого. Взаимные оскорбления требуют внимания, вы должны построить свой выпад на предыдущей фразе противника и разбить его в пух и прах, иначе проиграете.

В такие игры уже почти не играют, по крайней мере на идише. Большинство сложносочиненных еврейских проклятий, которые вы можете услышать сегодня в оригинале или в переводе, либо взяты из книг или старых передач, либо давно ушли в народ и стали анекдотами. Приведенные выше клолес остались в прошлом; но даже раньше, еще будучи в ходу, они звучали только в определенных слоях общества.

Когда хотят подчеркнуть, что кто-то изрыгает проклятия, а не просто обзывается грубыми словами, говорят «шелтн ви а марк-йидене», «ругаться как торговка на базаре», или «шелтн зих ви афн фиш-марк», «ругаться как на рыбном рынке». Это еврейский аналог dozens (традиционная афроамериканская игра, участники которой соревновались в оскорблениях), – но, в отличие от dozens, еврейская словесная перестрелка не имеет такой ярко выраженной сексуальной окраски и предназначена скорее для женщин, чем для мужчин.

В этой игре, как и во всех подобных ей, победу одерживали только на словах; если бы такие пожелания сбывались на самом деле, игроков бы скоро не осталось.

II

Если бы клоле воспринималось как настоящая угроза, его «адресат» покидал бы поле битвы при первых же словах проклятия, не дожидаясь кульминации. На того, кому и впрямь желают смерти, не тратят времени и слов, просто говорят «чтоб ты сдох». Когда в разговоре всплывает имя Гитлера, евреи не сочиняют изощренных ругательств в его адрес, а ограничиваются кратким йимах шмой («да будет его имя стерто»).

Йимах шмой – одно из самых серьезных еврейских проклятий. Такими словами не разбрасываются. Оно не забавное и не занятное; в переводе на другой язык оно звучит не особо выразительно; это не оскорбление, не способ выразить недовольство или нетерпение. Йимах шмой – настоящее проклятие, которое посылают с целью уничтожить проклинаемого. То, что ваш начальник – скотина, еще не повод прибавлять к его имени йимах шмой – разве что он и впрямь фашист. В данном случае перед нами не шутка, а истинное клоле мит бейнер (дословно «проклятие с костями»). Здесь мы вплотную сталкиваемся с тем самым реализмом[21]21
  См. примечание 3 к предыдущей главе.


[Закрыть], на котором так круто замешана еврейская религиозная мысль: стереть имя человека – все равно что стереть его самого с лица земли. Одно дело – просто забыть, как кого-то зовут, и совсем другое – навсегда изъять имя (а значит, и его носителя) из Книги Жизни. Смысл проклятия становится предельно ясен, если прочесть более полную его версию – йимах шмой ве-зихрой, «да сотрутся его имя и память о нем»: человек должен исчезнуть бесследно, чтобы от него не осталось ни детей, ни внуков, вообще ничего.

Есть еще несколько клолес, где обыгрывается та же идея, но уже не с такой смертельной серьезностью, как в йимах шмой. «А клейн кинд зол нох им ѓейсн» («да назовут его именем маленького ребенка») и «зайн номен зол аѓеймкумен» («чтоб его имя пришло домой [с другим владельцем]») хотя бы оставляют жертве право на существование и, по сути, обещают ему внуков: согласно ашкеназской традиции внука называют в честь деда. Следовательно, покойного будут помнить и оплакивать. А вот того, чье имя стерто, нельзя даже забыть, поскольку его никогда и не было; «йимах шмой» отрицает само его существование.

Начинается это проклятие как мицва: «тимхе эс зейхер Амолек» – «сотри память об Амалеке из поднебесной» (Втор. 25:19). Амалекитяне нападали на израильтян исподтишка, убивали женщин, детей и стариков; вражда не утихла и через много лет. В Книге Эсфири говорится, что Аман был потомком Агага – царя амалекитян, которого пощадил не в меру великодушный Саул. Современная традиция причисляет Гитлера к тому же роду, хотя в народе считается, что амалекитяне – предки армян. Когда-то в разговорном идише слово тимхе или мох означало «армянин»; в Исходе 17:14 сказано «Ки-мохо эмхе эс зейхер Амолек» – «Я бесследно сотру память Амалека» (то есть память об амалекитянах), хотя у евреев не было особых конфликтов с армянами. Из Библии стирали и другие имена, но все же «йимах шмой» ассоциируется прежде всего с Амалеком. Обычно, расписывая новую ручку, евреи выводят «Амалек» (разумеется, еврейскими буквами), а потом тщательно зачеркивают написанное, пока оно не будет «бесследно стерто».

Видимо, это единственный способ исполнить заповедь. Раз Амалек упомянут в Торе – вечной и неизменной, – мицву никогда не удастся выполнить до конца, ведь всегда будет Тора, где записано его имя. Если бы Моисею разрешили действовать по собственному усмотрению, а не просто писать под Божью диктовку, то заповедь, несомненно, выглядела бы так: «изгладь память как-бишь-его». Тогда следующие поколения не знали бы о бесчинствах амалекитян и не понимали бы, о чем идет речь в мицве.

Йимах шмой – настолько страшное проклятие, что им не станут бросаться в быту; образованное от него разговорное слово йимах-шмойник (форма женского рода – йимах-шмойнице) никогда не скажут в адрес человека, которого и вправду хотят стереть из Книги Жизни. Оно означает «негодяй», «злодей», но не до такой степени, чтобы посылать ему само проклятие. Военный преступник или террорист заслуживает пожелания «йимах шмой», а сукин сын – всего лишь титула «йимах-шмойник».