Текст книги "ЯЗЫЧЕСКАЯ СВОБОДА"

Автор книги: Майкл Де Будион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 48 страниц)

В свою очередь, зрелый гений – это интеллектуал, развивший собственные взгляды на тот или иной предмет или явление, до крайних пределов. Все гении экстремисты до мозга костей и персоны зачастую нетерпимые ни в каком обществе. Не бывает гения не одержимого каким-нибудь совершенно странным, нелепым даже со стороны бессознательного индивида увлечением, но такие увлечения – всего лишь обратная сторона гениальности. Этот парадокс натолкнул Ломброзо на создание своей знаменитой монографии "Гениальность и Помешательство", где он, сопоставляя гениальность с психическим аномалиями, пришел к выводу о практически стопроцентной биологической негативности всех гениев. На самом же деле гениальность перевешивает всё, даже помешательство, и Ломброзо – подлинный гуманист – это понимал, вот почему его книга написана в высшей степени корректно. «Помешанный» гений – прежде всего гений, а потом всё остальное, в то же время как обычный помешанный есть абсолютное ничто. Гениальность исключительно редкое явление, она не детерминирована, а посему индивид полностью свободен в использовании собственного гения при полном отсутствии реального опыта. Все страсти в гениальных людях развиты в значительно большей степени нежели в обычных и только настоящий гений знает как тяжело в таком случае устоять перед множеством искушений, в отличии от бессознательного индивида, который может поддаваться любому из их бесконечного выбора, не рискуя повлиять своим поведением на всю массу, пусть и дав ей нежелательный пример. То что для гения фатальный исход, для массы – естественный отбор, подчиняющейся только законам статистики.

Мы все же должны констатировать, что высшие гении всю жизнь сохраняли недогматический интеллект, хотя и у них он со временем окружался жесткими рамками. Сравним ранние и поздние симфонии Бетховена или Брамса, первые и последние оперы у Вагнера или Верди. Кто скажет, что «Hабукко» или «Ломбардийцы» хуже чем «Аида» или «Отелло»? Кто рискнет заявить, что "Летучий Голландец" хуже «Парсифаля»? А литература? Рембо написал последний свой известный стих в 19 лет. Он – гениальный поэт. Мы привыкли считать «Фауст» величайшим произведением Гете, которое он, кстати, закончил в 83 года. Но самым известным прижизненным его творением, были "Страдания юного Вертера" написанные в 25 лет. Наверное «Страдания» не однозначно гениальны, в них талант сходится с гениальностью, но сколько экзальтированных романтиков повторили поступок Вертера! Наполеон в молодости буквально бредил «страданиями», и уже будучи гением и императором, он, в 1809 году, сразу после того как его армия взяла Эрфурт, посетил престарелого Гёте и выразил ему величайшее почтение. Среди физиков – картина аналогичная. Ньютон все важнейшие открытия сделал в 25 лет. Эйнштейн – в первые тридцать. К 29-ти годам обозначили себя как гении Фарадей, Ленц, Максвелл, Гюйгенс, Гейзенберг, Курчатов. Приблизительно такая же картина в других науках. И даже те что опубликовали важнейшие работы сделавшие их признанными гениями, скажем, в 40–50 лет, в любом случае начинали исследования и обозначали, а зачастую и видели цель, еще в ранней молодости. Ранние и поздние шедевры гениев относятся к друг другу так, как полёт птицы к полёту самолета. И за тем, и за другим, приятно наблюдать, причем не всегда определишься за чем именно приятнее. Но в полете птицы мы видим что-то необузданное и ощущаем высшую степень свободы находящуюся в гармонии с природой, в полете самолета – торжество человеческого интеллекта сумевшего поставить себе на службу законы этой самой природы, позволившие поднимать многотонные машины на многокилометровую высоту и перемещать их на десятки тысяч километров. С другой стороны, полет птицы подчиняется тем же самым законам что и полет самолета! И если птица – плод эволюции животного мира, то самолет – продукт эволюции творческого гения. Наблюдая полет птиц нас преследует первобытное чувство: ведь мы прошли в свое время эту стадию, а факт что каждый человек хотя бы раз мечтал побыть птицей, сам по себе о многом говорит.

Сейчас уже мало кто знаком с оперной или симфонической музыкой и уж тем более немногие знакомы с величайшими произведениями классической литературы (в чем нет ничего плохого – всему свое время, Гегель вообще считал, что от переизбытка чтения высыхают мозги), поэтому мы приведем более современные примеры. Возьмем лучшую музыкальную группу ХХ века – «Битлз». Первый альбом сделавший их всемирно известными ("Please, please me") был записан в 1962 году. Было участникам квартета тогда по 20–22 года. И если бы этот альбом оказался единственным, мы бы мало что сейчас знали о ливерпульской четверке, притом, что все песни в нём сделаны исключительно талантливо. Гениями их никто тогда не считал, да и это было бы неправильно. Но вот, через пару месяцев, вышел второй альбом ("With the Beatles") затем, в следующем, 1963-ем, – третий, и так каждый год по два альбома. В 1970 году, уже ставший гениальным квартет распался, но сравним сейчас два первых и два последних альбома ("Abbey Road" и "Let it Be"). Бесспорно, последние более профессиональны, боле проработаны, значительно более качественно записаны. Но вот лучше ли они первых? Нет, они – развитие первых. И если большинство композиций первых двух вызывало и вызывает желание бешено трястись и биться о твердые предметы (по христианским представлением подобные движения есть признак одержимости Дьяволом), то два последних располагают кисключительно спокойным созерцаниям и философскому переосмыслению происходящего. Те же аналогии можно привести и для других культовых групп, таких как Abba, Queen, Pet Shop Boys, Scorpions. Собственно группа и становится великой и бессмертной пройдя подобные два этапа – "свободного полета" и "эволюции творческого гения" и публика что их слушает, взрослеет вместе с ними. Гении, по определению, неповторимы. Их можно пытаться копировать или пародировать, но выглядеть это будет смешно. Известны попытки сугубо научного изучения творчества «Битлз» или «Queen» предпринятых маститыми музыковедами, внимательнейшим образом изучавшими все мельчайшие нюансы их композиций. Заключения были неизменно одинаковы: ничего нового в музыку они не привнесли. Что ж, может так и есть. Но повторить, повторить их никому не удалось и не удастся! Никаким музыковедам, никаким спецам по контрапунктам, синкопам, и т. п. Их удел – бесплодное изучение, ибо гении вне власти бездарных эпигонов.

4.

Молодые и зрелые интеллектуалы, а тем более гении, соотносятся между собой и в силе выражения своего интеллекта, здесь они имеют такие же градации как и поколения. Поскольку мы приводили примеры из области музыки, то заметим, что у всех обозначенных исполнителей, песни или другие произведения созданные в молодом возрасте несравненно более сильные, более яростные, чем созданные в зрелом. Тоже самое и в науке, другое дело что наука есть не только язык страсти как музыка, она не является воплощением одних лишь только чувств, поэтому сила мыслей молодого интеллектуала фильтруется через и объективную научную истинность и далеко не всегда успешно. Но схема остается прежней: сила, при стандартном раскладе, оставляет индивида раньше чем интеллект.

Отсутствие точных знаний о времени появления первого интеллектуала не дает нам оценить временной промежуток отделяющий момент появления перового человека разумного (а он априорно обладал силой), от момента появления того, кто обладал не только силой, но и красотой, что стало прологом к появлению интеллектуала. Причем такое расстояние представляется несравненно более длинным, чем время прошедшее от момента появления первого сильного наделенного красотой, до момента появления первого интеллектуала; все-таки появление сильных и красивых вписывается во вполне определенные схемы, появление же интеллектуалов кажется явлением стопроцентной вероятности только когда размер выборки соответствует численности эволюционирующей части человечества.

Описано достаточно много случаев когда ребенок вырастал вне человеческого общества, например, среди животных, куда он попадал в младенчестве. Не сумев по этой причине освоить навыки речи, как главного средства мышления и общения, он оказывался неспособным к каким-либо формам разумного существования, даже если потом и попадал к людям. В редких случаях такие дети обучались ходьбе на двух ногах и еде с помощью столовых приборов. Т. е. существуют возрастные рамки в которые ребенок должен освоить тот или иной базовый навык. Не уложившись в них он рискует потерять способность к освоению, либо частично, либо полностью. То же самое и с интеллектом. Интеллектуалом нельзя становиться в течении всей жизни, им можно стать к определенному возрасту, который варьировался в различные эпохи и у разных поколений, но сейчас равен примерно 17–18 годам, и это, кстати, предельно низкий показатель, может быть самый низкий который когда-либо существовал. Интеллект как бы опережает силу во всех возрастных группах кроме детской. Почему так происходит будет проанализировано в последних главах второй части, но сейчас заметим, что индивид с наличествующей силой, наделенный красотой, но без интеллекта, оставаясь молодым или вечно юным, наверное когда-нибудь и достиг бы уровня позволяющего назвать его интеллектуалом. Сколько лет должно было бы пройти – сказать невозможно, может десятки, а может и сотни. Когда-то ведь не было интеллектуалов, но они появились, хотя факт их появления не был однозначно детерминирован. Такое предположение бесспорно абстрактно, оно не учитывает психологических изменений могущих произойти с индивидом, вдруг осознавшим что он остаётся "вечно молодым", но оно однозначно верно именно при бесконечном течении молодости, или точнее, – юности. Античная мифология наделяющая богов вечной молодостью и незыблемым интеллектом, одновременно ясно показывает, что они были одержимы страстями и экстремальными состояниями в значительно большей степени чем люди. Наверное так и было бы с реальными "вечно молодыми". Их тоже давили бы неудержимые бесконечные страсти, но оставаясь сильными, они, кто раньше, кто позже, стали бы интеллектуалами, так как абсолютная бесконечная сила и бесконечный интеллект сходятся. Ведь может быть и те упоминаемые выше «маугли» полностью бы очеловечились, если б их раннее детство продолжалось вечно, но время неумолимо, его ход нельзя замедлить, однако можно замедлить износ организма повышая его качество. Детям это недоступно, но молодые обладают способностью осознать столь сложные вещи и повышая свое собственное качество, способствовать тому, чтобы поколение идущее за ними было более износоустойчивым. Речь, ясное дело, идет не о всех молодых, а только об элитных экземплярах, элитных как в биологическом, так и в интеллектуальном смысле.

В свете подобных рассуждений, библейские, да и не только библейские предания по которым тот или иной индивид совершал судьбоносный поступок находясь в совсем пожилом возрасте, предстают в несколько ином свете. Нигде не говорится о немощи людей первого поколения, даже несмотря на их возраст исчисляющийся столетиями. Описание внешности также не приводится, а придание им нарочито старческих черт наличествующее в изобразительном искусстве, причем не только в каноническом, – есть плод представления уже людей нашей эры.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
СВЯЩЕННОЕ ОРУЖИЕ

Красота и Доброта – Страшная Сила – Римляне и Ваффен СС – Греки и Римляне – Дорийское Вторжение – Ликург – Спартанское Законодательство – Евгенические Практики – Спарта и Интеллект – Деградация Спарты – Безуспешность Реанимации – Зенит и Закат – Классическая Схема Падения – 750 лет Риму

Красота – понятие бесконечно более важное и ценное чем доброта, именно поэтому ей во всех ублюдочных мировоззрениях придается абстрактный характер. Ценность ее белые полностью осознали еще на заре своего существования и к этому же пришли лучшие люди XIX века. В начале ХХ-го классик скажет что красота спасет мир. Именно красота, а не доброта. Сегодня правильнее было бы сказать, что мир спасется через красоту, при непременном интеллектуальном обеспечении и достаточном количестве сильных. Напротив, доброта, как таковая, – есть совершенное ничто и само манипулирование подобным понятием являет образчик бессмысленного словоблудия. Доброта может выглядеть уродливо и смешно. Красота – никогда. Доброта никак не связана ни с силой, ни с красотой, ни с интеллектом; таким образом ценность доброты – абсолютный ноль. Добрыми могут быть все, в том числе и несовершенные. Вырожденцы высшего порядка тоже могут быть добрыми, что сейчас наблюдается повсеместно.

Красота – это прежде всего разновидность силы, наряду с интеллектом. Красота и интеллект суть дальнейшие (после силы) этапы формирования совершенного человека, а то что эти качества не стали всеобщими, указывает только на эволюционную фазу нашего развития. Красота, это та самая "страшная сила", которую понимают и уважают только здоровые индивидуумы. Доброта может быть в принципе полезна, но только в сочетании с красотой. Доброта без красоты, наоборот, становится страшной разрушающей машиной, ведущей к деградации и повсеместным несчастьям. Отсюда ясно, что человек рожденный «грязным» не может быть добрым в понимании совершенных, он может быть только юродивым, а его доброта – только добротой за счет других, точнее, – за счет совершенных, т. е. за чужой счет. Сколько мы знаем уродов которые кричат о помощи и спасении чего угодно, кого угодно и где угодно, но самостоятельных действий в данном направлении никогда не предпринимают. Урод может вам улыбаться, но это будет улыбка Квазимоды, которым так восхищался выдающийся любитель уродов Виктор Гюго, которого Ж.-П. Сартр называл "уродом для паноптикума". Объяснение такому кажущемуся парадоксу – сверхэлементарное. Красивые совершают добрые поступки движимые бескорыстным природным инстинктом, который не может быть неверным, отчего их красота только усиливается, некрасивые, – движимые сознательным (относительно неплохой вариант) или бессознательным (что очень плохо) желанием приблизиться к совершенным хотя бы номинально, "поиграть в красоту", что всегда приводит только к усилению степени их юродства, выпячиванию его наружу. Урод не может войти в мир совершенных, подобно тому как не интеллектуал в мир интеллектуалов.

Урод никогда не бывает внутренне самодостаточным, именно здесь «разгадка» того «необычного» феномена, что все крупнейшие злодеи и тираны были чрезвычайно некрасивыми. Урод не способен любить, он лишь способен хотеть любить, видя как бесконечно счастливы в любви красивые, догадываясь или явно чувствуя что все его ненавидят и понимая одновременно, что любовь ему не доступна и никогда не станет доступна, что также накладывает на его лик своеобразный отпечаток, ибо вечно хотеть, но никогда не получать, – по меньшей мере вредно. Кто сталкивался с уродами знает, что они куда менее доступны чем красивые, ибо внутренне не самодостаточны, их нарочитая недоступность, их мрачная гордость, – всего лишь стремление набить себе цену. Совершенные в этом не нуждаются, поэтому всегда открыты. Красота – это атака, уродство – оборона, юродство – поражение. Откуда же идет уродство? Ведь если оно существует в природе, то уроды должны занимать определенную биологическую нишу, да и само их существование должно иметь природный смысл, пусть даже и временный. Мы уже ставили подобный вопрос, но сейчас рассмотрим его под несколько иным углом зрения, а сделанные выводы станут прологом ко второй части книги.

Вернемся в наш античный мир, который мы покинули в момент завоевания Римом Эллады. Кто здесь был эстетичнее? Безусловно греки. Кто имел больше «прав» называться добрым, не рискуя быть названным юродивым? Опять таки греки. Римляне в сравнении с ними выглядели хамоватыми беспардонными мужланами, а сам Рим являл поразительную аналогию с Соединенными Штатами Америки до гражданской войны, хотя находился несравненно выше, вследствие отсутствия цветного контингента. Рим был очень добр и очень жесток одновременно. Он как Янус имел два лика. Один смотрел на своих, второй – на чужаков. В наше время, когда агрессоры-завоеватели лепятся, в основном, на примерах людей входивших в подразделения Ваффен СС, мало кто задумывается, что обычный римский солдат был несравненно более жестоким, нежели самый отъявленный эсэсовец. Впрочем, гражданские войны еще впереди. Но римляне чувствовали и понимали: там красота, а там уродство, поэтому первое что они сделали – вывезли из Эллады все что представляло хоть какую-то ценность и было транспортабельно. Вспомним, что сделали персы, этот "древний культурный народ". Можно ли их обвинять в расхищении предметов древнегреческой культуры? Оценивая последующие события, – нет, ибо римляне показали себя людьми принципиально нечуждыми культуре. Они не знали как и где разместить привезенные шедевры, но все вещи бережно сохранялись. Пройдет немного времени и римляне, подучившись у греков, создадут свой неповторимый стиль, который хоть и уступит в совершенстве греческому, все же будет великолепно соответствовать духу надвигающейся военно-бюрократической эпохи.

Рим победил Элладу потому, что к тому времени стал сильнее, оставаясь как этнос моложе. Греки израсходовали себя раньше времени в междоусобных войнах и даже гениальность Филиппа и Александра не смогла спасти положение. Они были обречены. В год капитуляции Греции перед Римом пал Карфаген. Падение Карфагена никак не усилило Рим в интеллектуальной сфере, что понятно: Карфаген не имел и не мог иметь никакой культуры. От него не осталось ничего – естественный удел любого коммерческого государства. Сила действовала против силы, но Рим был опять-таки моложе, поэтому и победил, хотя для полного уничтожения потребовалось три войны и в разгар второй казалось что падет-то как раз Рим, причем если бы это произошло, средние века начались бы на 600 лет раньше и не ясно когда бы закончились и закончились ли бы вообще. Герберт Честертон в своей книге "Вечный Человек" писал: "Боги ожили снова, бесы были разбиты. Мы не поймем славы Рима, ее естественности, если забудем то, что в ужасе и в унижении он сохранил нравственное здоровье, душу Европы. Он встал во главе империи потому, что стоял один посреди развалин. После победы над Карфагеном все знали или хотя бы чувствовали, что Рим представлял человечество даже тогда когда был от него отрезан. Тень упала на него, хотя еще не взошло светило, и груз грядущего лег на его плечи /…/ Античная Европа наплодила немало собственных бед – об этом мы скажем позже, – но самое худшее в ней было все-таки лучше того от чего она спаслась /…/ Смех и печаль соединяют нас с древними, нам не стыдно вспомнить о них, и с нежностью мы видим сумерки над сабинской фермой и слышим радостный голос домашних богов, когда Катулл возвращается домой, в Сирмион: Карфаген разрушен". Честертон был убежденным христианином, он расценивал как исключительно благоприятное условие факт, что Христос появился в Римской, а не Финикийской империи. Всё остальное для него не имело решительно никакого значения, ибо он прекрасно отдавал отчет в том, что появись Христос в государстве финикийцев и мы бы не знали что такое христианство, впрочем и состоявшийся вариант, несмотря на все бесчисленные минусы, выглядит далеко не худшим. Шпенглер, настроенный к Риму несравненно более скептически нежели к Греции, делает вывод полностью согласующийся с нашими дальнейшими схемами.

"Что касается римского мирового владычества, то оно было явлением отрицательного характера, результатом не избытка силы у одной стороны – такого у Римлян не было уже после Замы, – а недостатком сил сопротивления у другой. Римляне совсем не завоевали мир. Они только завладели тем что лежало готовой добычей для каждого. "Imperium Romanum" сложилась не как результат крайнего напряжения всех военных и финансовых средств, как это было во время борьбы против Карфагена, а вследствие отказа со стороны Древнего Востока от политического самоопределения. Нас не должна вводить в заблуждение видимость блестящих успехов – с несколькими плохо обученными, плохо руководимыми, плохо настроенными легионами Лукулл и Помпей завоевывали целые царства, о чем нельзя было бы и мечтать в эпоху битвы при Иссе. Опасность со стороны Митридата, ставшая настоящей опасностью для никогда не подвергавшейся серьезному испытанию системы материальных сил, никогда не могла бы стать сокрушающей для победителей Ганнибала. После битвы при Заме римляне не вели больше ни одной войны против большой военной силы, да и не были в состоянии выдержать таковой. Классическими были их войны против самнитов, против Пирра и Карфагена". Греки была несравненно старше чем Карфаген. За Карфагеном была коммерческая смекалка базирующаяся на предельном суеверном страхе выраженном в их псевдорелигии, за эллинами – все составляющие опыта великого народа, ведшего свою родословную от совершенных, причем, – абсолютно обоснованно. Старение Греции проходило весьма стремительно, что объяснялось исключительно бурной молодостью и растраченной в бесконечных и бессмысленных междоусобных войнах зрелой силой, а падение было отсрочено только стечением внешних обстоятельств. Риму было не до них. И если Рим оказался сильнее Карфагена, то он уж точно был сильнее всех греческих полисов вместе взятых. И как нация, и как общество. Рим эволюционировал, поэтому была надежда что греческое наследие не пропадет. И оно не пропало, хотя до его высот римляне не добрались.

Трудно назвать захват континентальной Греции классической войной. Для Рима эта кампания была так, эпизодом и не более. По сути они просто поставили точку в истории греческих городов-государств, одним махом превратив их всех в обычную провинцию Ахайя. Слава Афин и Спарты уже давно померкла и они превратились в обыкновенные самодостаточные города. Римляне вмешались в сугубо локальный ахейско-македонский конфликт, ахейцы восстали против римлян, но, как и следовало ожидать, потерпели поражение. Независимым государством Греция теперь станет только через 2000 лет, что само по себе примечательно; греки в значительной мере сохранят язык (а орфографические правила будут изменены только в начале 80-х годов ХХ века!) и историческую память, но нынешняя Греция никак не тянет и на бледную тень той Эллады, хотя считает себя ее исторической преемницей.

Поэтому столкновение Греции и Рима мы можем рассматривать как столкновение силы с красотой и интеллектом, пусть и слабевшим. Рим выиграл главную войну в своей истории как когда-то и греки, а посему обеспечил себе место среди величайших государств мира. Навсегда.

146 год – предельная зрелость Рима. Теперь он начнет ослабевать. Ослабление никак не связано с падением Карфагена как таковым, ведь римляне все делали правильно: город разрушили, а население (точнее – то что от него осталось, если сие можно назвать населением) продали в рабство. Старый Катон таки докричался. Карфаген разрушен. И наверное для Рима было предопределением, что в один год пали как самое культурное, так и самое мерзкое государства той эпохи. С генезисом Карфагена всё вроде бы ясно. Отсутствие красоты при отсутствии интеллекта порождало перманентный страх, в то время как сила и везение благодаря удачному стечению обстоятельств служили базисом процветания. По сути мировоззрение карфагенской элиты, не говоря о простых гражданах, было не шире мировоззрения самых низших первобытных племен, безграничное суеверие которых заставляет их в случае малейшей неудачи или опасения за судьбу того или иного предприятия приносить богам максимально ценные жертвы. Таким же «боголепием» руководствуются члены тоталитарных сект совершающих групповые суициды. Фабр д'Оливе в своей книге "Восстановленный гебрайский язык" (la Langue hеbraique restituеe, Lausanne, 1985, p. 19–20)) выводит имя главного карфагенского божества – Молоха – от слов MeLeH, MoLoH, MaLaH, что обозначает просто «царь». Однако немецкий семитолог О. Эйсфельд считает, что подобным словом обозначалось само действие жертвоприношения отождествленное позже с именем бога. В принципе, оба вывода не противоречат один другому, ибо для древних весьма характерно замещение предмета и действия которое он производит. Подобные божества были и у тех белых которые соприкасались с черными племенами и чьи отдаленные предки испытали их вторжения.[65]65
  Существуют теории согласно которых в Риме в первые 200–300 лет его существования родители убивали «лишних» детей, т. е. тех которых не могли прокормить. Все это весьма спорно, но римляне по всей видимости вспомнили об этом во время пунических войн. Можно предположить, что детские жертвоприношения если и мели место по каким-либо причинам, то совершались в глубокой древности, что выразилось в полном отождествлении Сатурна с греческим Кроносом, олицетворявшим бесконечно далекое время (chronos – время).


[Закрыть] Все они носили хтонический характер и отождествлялись с царством мертвых, при том что само время их правления считалось подлинным "Золотым Веком". Об этом мы уже говорили, добавим только, что приоритет "богов второго поколения" к коим относятся и пожиратели детей – Кронос и Сатурн, – в сознании народов их почитавших, уступил место божествам третьего поколения по всей видимости еще до Троянской войны. Впрочем, семитского Молоха с арийскими Кроносом и Сатурном сближало одно немаловажное обстоятельство: их обожали бессознательные массы и, что может еще важнее, – их не боялись. В Риме во время сатурналий устраивались масштабные празднества в ходе которых господа и рабы менялись ролями и первые без всякого внутреннего неудобства прислуживали вторым. Как демократично! Ведь при «гигантах» не было господ и рабов. Чего уж тут стесняться?

Однако в XII веке до н. э. на территорию Греции вторглись племена дорийцев, которые, как следует из их дальнейшего поведения и устройства системы отношений, изначально не знали богов-андрофагов. Впрочем, слово «вторглись» здесь не совсем уместно, ибо ахейская цивилизация после падения Трои начала стремительно исчезать. Именно исчезать, ибо отталкиваясь от данных которые мы имеем, нельзя ни в коем случае делать заключение об её уничтожении военным путем, но массовое проникновение египтян в ахейскую элиту наводит на некоторые предположения. Спарта входила в число двенадцати полисов которые подчинялись Менелаю – брату Агамемнона, оба они были главными участниками Троянского похода. Менелай, в свою очередь, получил власть над Спартой от Тиндарея – отца Клитимнестры (Apollod. epit II 16). Что же произошло такого за сто лет, что дорийцы пришли по сути на пустые земли? Складывается впечатление что у тех племен последнего периода эры гигантов внезапно перестала существовать вся элита. Люди которые в 1194 году отправили в Трою 1200 военных кораблей, не смогли оказать никакого сопротивления племени и насчитывающему максимум несколько тысяч человек. В те времена вообще происходила масса интересных вещей, а по значимости сама эпоха походила на Великое Переселение Народов V века н. э. Бесследно исчезали культурнейшие народы, знающие науку и владеющие письменностями которые и сейчас не могут расшифровать, великолепные дворцы, позже ставшие легендой (до тех пор пока не были откопаны 100–150 лет назад), зарастали травой и становились притонами для бродяг. Их место занимали другие племена, в большинства своем значительно более отсталые, но наделенные высоким жизненным потенциалом, что тогда было также важно как и сейчас. Достигли ли они интеллектуальных высот своих предшественников? Вопрос открытый, но не такой важный, ибо и они имели эволюционный потенциал, а в свою очередь, даже примитивный на первый взгляд народ, может знать нечто такое что совершенно недоступно более развитому племени. Если мы сопоставим, к примеру, белых и негров проживающих в нынешних Соединенных Штатах, то увидим, что несмотря на совершенное, не вызывающее ни малейших сомнений интеллектуальное превосходство белых, негры на коллективном уровне знают и понимают вещи недоступные белым американцам. Прошло примерно 35 лет с момента как им были предоставлены реально одинаковые с белыми права и уже очевидно что белые если не отступают, то во всяком случае обороняются. И что самое важное, у негров есть элита (в негритянском понимании ей являются люди в которых они чувствуют глубинную мощь и полное отсутствие всякой морали). У современных белых элиты нет и в ближайшее время появление ее не предвидится.

Итак, дорийцы пришли с севера. С какого именно «севера» никто толком не разъясняет. Как обычно. Всегда заря той или иной подлинно мощной цивилизации начинается со слов: "в таком-то веке до н. э. такая-то территория испытала вторжение северных племен неизвестного этнического типа". После чего «вдруг» происходил резкий скачок во всех отраслях жизнедеятельности доселе примитивных племен. Ладно, оставим такие схемы на совести историков эпохи политкорректности. Теперь стало обязательным атрибутом подчеркивать, что дорийские пришельцы были "отсталым племенем". И тут же (какая логическая неувязочка!) дается информация о наличии у дорийцев навыков выплавки и обработки железа, а этот факт сам по себе позволяет заключить что они не были такими уж отсталыми, ибо научились обрабатывать железо чуть ли не раньше всех. Ведь прошлые жители Пелопоннеса, несмотря на их бесспорный интеллектуальный блеск и наличие запасов железной руды, так и научились его выплавлять. И контакты с развитым Египтом не помогли.[66]66
  Историки до сих пор не дали точного ответа на вопрос: когда в Египте научились выплавлять железо? В любом случае, к моменту прихода дорийцев у египтян оно точно было, и вряд ли они держали технологию в секрете.


[Закрыть] На историков производило впечатление разрушение пришельцами великолепных ахейских строений, в которых, правда, непонятно кто к тому времени обитал, но в свете позднейших событий мы увидим что подобное деяние имело смысл, при том что дворцы жалко. Дорийцы поселились на самом юге Пелопоннеса и почти четыреста лет о них ничего не было слышно. По прошествии этого срока перед нами предстало государство с самой лучшей армией в истории человечества и стопроцентным качеством населения. На территорию подконтрольную Спарте никогда не ступала нога врага, даже в моменты когда "жестокие недальновидные демократии" (по выражению Х.С.Чемберлена) вместе с «олигархической» Спартой, вели изнуряющие войны и сознательно шли к своему концу. Спарту тоже постигнет быстрый закат, но вызван он будет принципиально иными причинами.

До нас не дошли сведения о спартанском устройстве с начала дорийского вторжения до времени первых упоминаний законов Ликурга, правившего Спартой приблизительно во время когда Гомер и Гесиод составляли свои поэмы. Кстати, именно Ликург сделал очень много для их распространения. Он был так же одной из главных фигур в организации первой Олимпиады.[67]67
  Имеется ввиду первая Олимпиада 776 года до н. э. Сами же греки считали ее лишь возрождением олимпийских традиций существовавших до троянской войны и установленных Гераклом.


[Закрыть] Но здесь можно сделать уже стандартное предположение: Ликург был автором именно писанного закона, а сама его кодификация диктовалась тем, что во времена его правления четко обозначились признаки деградации спартанской системы. Ликург был чем-то сродни опытному кардиологу, который по еле-еле заметным отклонениям в кардиограмме еще здорового пациента видит грозные предвестники ишемической болезни или инфаркта. Ликург понимал, что самый простой способ спасти спартанцев – «законсервировать» общество и здесь он повторял то, что пытались сделать брахманы составляющие первые Веды. Те разделили общество на касты, Ликург ничего об том не зная повторил аналогичный маневр. Он, во-первых, поделил всю землю на отдельные участки – «клеры» и распределил их между спартанскими семьями. Эти участки нельзя было ни продавать, ни дарить. Во вторых, он сделал проживавших в Лаконии коренных жителей – илотов – крепостными, прикрепив их к клерам (прообраз будущего феодального устройства). Городское население образовало класс ремесленников – периэков – оно было лично свободно, но не имело политических прав и обязывалось снабжать спартанцев оружием, а илотов – орудиями труда. Как говорится, мечи – отдельно, орала – отдельно. Ликург запретил спартанцам работать, а это показывает, что в какой-то момент они начали опускаться до физического труда. Современный индивид вряд ли полностью поймет насколько важным был такой запрет. Ведь обычный физический труд – это не просто недостойное элитного экземпляра занятие, он еще и накладывает на того кто им занимается свой неизгладимый отпечаток. Не нужно иметь "третий глаз" и обладать экстрасенсорикой чтобы заметить что крестьяне-животноводы похожи на своих животных, мясники – на куски мяса, рабочие, например токари, – на станки и стальные болванки, землекопы – на кучи земли, шахтеры – на уголь, сварщики и кузнецы – на изделия из черных металлов и т. п. При том что все без исключения профессии очень важны. Очевидно, что все кто писал законы для элиты, в том числе и Ликург, подобные вещи знали. Одновременно были проведены меры исключающие возникновение неравенства. Все спартанцы включая царей (а их всегда было двое, что также в высшей степени разумно) должны были жить в одинаковых деревянных срубных домах при полном отсутствии роскоши. На первый взгляд такая мера имеет явно ощутимый гниловато-коммунистический душок, а коммунизм и элита – вещи априорно не совместимые. Но здесь коммунизма не было. Ликург не хотел вводить общество во искушение богатством, ибо богатства никогда не бывает у всех поровну. Ну и к тому же коммунизм предполагает не столько материальное равенство, сколько равенство индивидов имеющих совершенно разное качество, что есть нарушение закона природы, против чего тогда никто и не думал идти. А когда качество элиты было одинаковым (или примерно одинаковым) богатство не являлось неким козырем как на Востоке. По мере деградации спартанского общества, его члены стали аккумулировать роскошь, многие быстро погрязли в ней и система созданная Ликургом развалилась. Почему спартанское общество деградировало, и являлось ли его деградация следствием изъянов в законах Ликурга сейчас однозначно ответить невозможно, но можно заключить что к моменту установления законов, общество уже имело изъяны, развитие которых можно было притормозить или задержать на некоторый момент, но они неизбежно давали бы о себе знать по прошествии достаточно большого промежутка времени в течении которого Спарта существовала как устойчивый социум. Создается впечатление, что Ликург может и не знал как с подобными изъянами бороться, поэтому законы носили четкий охранительный характер. Благодаря им общество могло существовать, пусть и долго, но не развиваться. Да и как всякий социум, Спарта, со временем старела, а значит и утрачивала силу. Пик ее могущества, как и остальных эллинов – Греко-Персидские войны. А закат – Пелопонесская война. С ее окончанием Спарта уже была своей бледной тенью и стремительно разлагалась, даже при том, что была одержана победа. Наверное лучше бы они проиграли, ибо поражение могло бы привести к консолидации, но остатки силы были растрачены, а с интеллектом в Спарте всегда были проблемы.