Текст книги "Когда титаны ступали по Земле: биография Led Zeppelin "

Автор книги: Майк Вол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)

Некоторые каверы – вроде ‘As Long As I Have You’, более точный вариант которой Бонэм и Плант исполняли в Band of Joy, – были такими длинными и запутанными, что они часто растягивались практически до неузнаваемости, так как группа использовала их как «каркас» для импровизации. Другие, вроде ‘Hunter’(уже включенным в постоянный сет новой молодой лондонской группы под названием Free, которой восхищался Джимми, но о которой еще никто не слышал в Америке), были более узнаваемыми при исполнении в ускоренном в два раза темпе в момент «спонтанности» на пике ‘How Many More Times’. Третьи, вроде ‘Something Else’, игрались в «суперхулиганском» жестком стиле, который через десять лет будет характерен для Sex Pistols. Было неважно, откуда появились песни, все они были «просто поводом мчаться вперед, показывая, на что мы способны».

Иногда они воровали материал даже у одной из других групп, заявленных в афише, как тогда, когда на несколько концертов к туру Vanilla Fudge присоединились Spirit, а Zeppelin включили в свой сет отрывки из ‘Fresh Garbage’с их дебютного альбома. Пейдж также позаимствовал у супергитариста Spirit Рэнди Калифорнии использование терменвокса, который он устанавливал на усилителе, а иногда внизу, около ножных педалей. Этот прибор изобрел в 1920 году русский профессор физики Лев Термен (он же Leon Theremin). Странный звук и настройка на одну ноту достигались тем, что одна рука двигалась поперек сверхчувствительной антенны, в то время как другая контролировала громкость. В результате получалась серия призрачных завываний и пронизывающих звуковых волн, которые стали популярны как вибрирующая музыка бессчетных научно-фантастических эпопей послевоенной эры. Позже этот прибор был использован The Beach Boys при записи альбома Good Vibrations, занимавшего в Британии первую строчку примерно в то время, когда Пейдж в составе The Yardbirds сменил бас-гитару на гитару. Но сам он решил использовать терменвокс только после того, как увидел, как с ним работает Рэнди Калифорния, и купил свой первый прибор в Нью-Йорке, в начале второго американского тура группы, состоявшегося позже в том же году, и изначально применял его, чтобы украсить расширенный джемовый финал ‘Dazed and Confused’, а потом – для создания более знаменитого эффекта на записи ‘Whole Lotta Love’. (Ударник Vanilla Fudge Кармайн Аппис позже утверждал, что Пейдж также «адаптировал» отрывок из другого, менее известного номера Spirit, ‘Taurus’, с их первого альбома для первых фирменных аккордов ‘Stairway to Heaven’, и к этому заявлению мы в свое время вернемся.)

Очевидно, оригинальность была не первой в списке приоритетов, который возглавляло то, что Плант позже полушутя опишет как «делать то, что приведет больше людей в отель после шоу», включая еще одну фишку, на первенстве применения которой в более ранних турах со своей группой будет настаивать Джефф Бек: перекличка между вокалом и гитарой, охарактеризованная Беком как «игра в вопросы и ответы с Родом в духе Гарольда Пинтера, раньше и правда не применявшаяся». Это была «одна из тех вещей, которыми мы отличились в Америке», – настаивал он, – и еще один фокус, который Zeppelin стали активно применять, появившись там годом позже. Некоторыми вечерами стараясь изо всех сил, чтобы придерживаться вычурных импровизаций Пейджа, Плант, чей мультиоктавный диапазон позволял ему направлять свой естественный вокальный стиль в любые, самые невероятные сферы, часто просто отказывался от слов, визжа и крича, используя голос как «пятый инструмент». Этот лишенный скованности подход невероятно хорошо работал в отличных длинных номерах вроде ‘Dazed and Confused’, а позже – ‘Whole Lotta Love’, которая сама была результатом продолжительных импровизаций в ходе сценических джемов. «Эти растянутые импровизации появились прямо с первых же живых выступлений, – рассказывал Пейдж. – Всегда была эта энергия, которая, казалось, все возрастала и возрастала». Шло время, концерты становились длиннее, а туры – больше, «и порой это бывало почти как транс».

Цель: шокировать американскую аудиторию, которая была в то время порабощена постпсиходелическими, «витиеватыми» звуками сцены Западного побережья и групп вроде Love, Moby Grape, The Grateful Dead и даже The Doors, чье стремление к интеллектуализации рока тогда отчаянно искало пути реализации. Вместе с появлением новой, менее коммерциализованной «кантри-рок»-сцены в Лос-Анджелесе музыка Led Zeppelin, казалось, предлагала противоядие: опьяняющее варево из жесткого хард-рока и чувственного блюза, покачивающееся на волнах длинных импровизаций, выстроенных на отрывках из ‘Killig Floor’Хаулин Вулфа, клочках ‘Fought My Way Out Of Darkness’и вскоре ставшем знаменитым фрагменте о выжимании лимонов, «пока сок не потечет вниз по моей ноге», из ‘Travelling Riverside Blues’Роберта Джонсона, что было тем более поразительно, – утверждает Джон Пол Джонс, потому что «ни Бонзо, ни я не разбирались в блюзе. Я никогда не слышал о Роберте Джонсоне или Уилли Диксоне, пока не присоединился к Zeppelin, но оказалось, что эта музыка отлично подходит для джемов. Джимми с Робертом вступали аккордами и словами, они начинали, а мы следовали за ними».

То были моменты, которые вскоре объединятся в песни, составившие основу второго альбома Led Zeppelin, но там, во время первого ухвати-сколько-сможешь тура, они еще не были озаглавлены, запланированы, а просто выброшены в порыве дикой страсти к импровизации, знакомой любителям свободного джаза, но еще широко не известной большинству фанатов мейнстримного рока. Они были далеки от того, чтобы просто следовать по пятам за, в действительности, куда более консервативной группой Бека. Более всего это напоминало свободные импровизации Хендрикса в его лучшие годы – хотя даже Джими чувствовал себя скованным из-за необходимости делать хиты, и он уже начал бороться, но его жизни будет слишком коротка, чтобы справиться с этим, – или тот тип растянутых тяжеловесных джемов, к которым тяготели Vanilla Fudge, где суть опять же была в том, чтобы взять признанный хит и вывернуть его наизнанку. Озабоченность выступлениями вживую для Led Zeppelin и близко не была такой натянутой. Без собственных хитов в запасе, их идея состояла в том, чтобы всецело поразить зрителей, которые еще не знали их музыку, и сделать это настолько сильно, чтобы к концу аудитория оказалась бы полностью истощена и ослаблена, таким образом ставя перед следующей группой, какой бы она ни была, практически неподъемную задачу. И это сработало. В результате, как сказал Пейдж, «сарафанное радио передало нашу репутацию со скоростью лесного пожара».

5

Высоко в небе

Конечно, в привлекательности шоу Led Zeppelin было гораздо больше, чем просто музыка, в том числе там был театр. В частности, коронный номер Джимми Пейджа со скрипичным смычком начал жить собственной жизнью. Стоя в одиночестве на сцене со смычком, направленным ввысь, подобно жезлу или, возможно, волшебной палочке, делая то, что началось в лучшие дни Сан-Франциско со спокойного развлекательного элемента шоу The Yardbirds (эффект, получаемый натертым канифолью смычком, заставляющим гитарные струны звучать громче, а затем продолжая воплем, мастерски используя педали вау-вау и эхо-установки), а теперь превратилось в наиболее пленительный и вызывающий галлюцинации момент живого выступления Led Zeppelin. Что-то вроде наркотического номера, восхищающего новых авангардных ребят-хиппи, который растянулся более чем на полчаса, когда Плант начал добавлять импровизацию, вставлять куплеты из ‘San Francisco’, ‘Walter’s Walk’и всего, что приходило в его возбужденный разум. Тем не менее, все остальные покидали сцену, как только Джимми доставал скрипичный смычок. Это всегда был его магический, освещенный Луной момент, заставляющий аудиторию замереть, пока он хлестал смычком по лицам зрителей подобно размахивающей хвостом сердитой кошке.

В The Yardbirds скрипка использовалась в ‘Glimpses’.«По сцене двигался высокоточный стерео-сэмплер с магнитофонными записями внутри. В те времена это было достаточно авангардно», – вспоминал Пейдж. Однако ‘Dazed and Confused’заменила это задолго до появления Led Zeppelin. «Некоторые звуки, которые выходили оттуда, были невероятны, иногда напоминая фрагменты «Хиросимы» Пендерецкого, а иногда имея глубину виолончели».

Возможности точно регулировать собственные выступления возникали у Джимми все чаще и были стабильнее. Но в турах они все еще были новичками. Грядущие легендарные дни частных самолетов и люкс-номеров в отелях были пока далеки. Во время своего первого американского тура в 1969-ом они летали эконом-классом на коммерческих авиалиниях и использовали программу для часто летающих Discover America авиакомпании TWA, чтобы сэкономить где возможно на самолетах и арендуемых машинах, путешествуя ночью, чтобы экономить на отелях. Только при крайней необходимости они заселялись в Holiday Inn и мотели аэропортов. Все четверо участников группы и их личный багаж впихивались в одну машину с Ричардом Коулом за рулем. Кенни Пикетт следовал за ними на трехтонном грузовике U-Haul со снаряжением. Это такие делай-или-умри обстоятельства, в которых большинство групп либо выкуют неразрушимые связи, либо стремительно провалятся. К счастью для Джимми Пейджа, который поставил на успех этого рискованного предприятия слишком много и в личном, и в профессиональном плане, с Zeppelin случилось первое. Из-за единодушно прекрасной реакции, которую они получали на свои шоу каждый вечер, даже когда дела шли ужасно, они все равно каким-то образом выруливали, хотя иногда и находились на грани.

К примеру в мемуарах Коула Stairway to Heaven 1992 года он рассказывает о мучительной поездке из Спокана в Сиэтл, откуда они должны были вылететь в Лос-Анджелес. Снежная буря привела к тому, что аэропорт Спокана был временно закрыт. Был Новый год, и группа хотела отпраздновать его не под восемью дюймами снега, а в теплом Лос-Анджелесе. Также у них намечался важный концерт в Whisky A Go Go 2 января, так что Коул принял чрезвычайно рискованное решение повезти группу через бурю в аэропорт Сиэтла, где, как ему сказали, самолеты еще могли взлетать, – это была трехсоткилометровая поездка через снежную кашу по колено и возвышающиеся сугробы, которая началась плохо и быстро становилась еще хуже. «Пока мы катились и скользили, видимость ухудшалась, – писал он. – И мне становилось тревожнее. Стараясь успокоить себя, я потянулся к заднему сиденью и вытащил бутылку виски. Я передал ее Бонзо и сказал: „Открой ее! Быстро! Мне нужно что-то чтобы расслабиться!“ Мы передали бутылку по кругу, и каждый сделал несколько больших глотков».

Переполненный куражом и собственной неуступчивостью, Коул просто проигнорировал полицию, когда на дорожной заставе патруль приказал им развернуться, и на следующем повороте снова вырулил на шоссе продолжив неостановимо двигаться в Сиэтл. «Я чувствовал себя победителем, – заявлял он. – Но через несколько минут я осознал, что, возможно, копы были правы. Снег сменился потоками ливня и града. Ветер свирепствовал. Мы были единственной машиной на шоссе. Участки дороги были покрыты льдом, и машину носило с одной полосы на другую. Если бы условия стали хуже, я мог бы выключить зажигание и просто позволить машине скользить до самого Сиэтла».

Пейдж, который съежился на заднем сиденье, страдал от гонконгского гриппа и «у него не было сил, чтобы на что-то жаловаться». Однако все остальные в машине, включая Коула, были «в полном ужасе». При пересечении узкого подвесного моста их начал стремительно раскачивать ветер. «Мы были настолько близки к краю и к падению на сотню футов, что Бонзо и Роберт полностью обезумели. „Ричард, ты долбаный придурок, ты нас всех убьешь!“ – заорал Плант, выхватив бутылку виски из рук Джона Пола. „О боже! – закричал Бонзо. – Ты не можешь остановиться, пока буря не стихнет?“ Я заорал в ответ: „Заткнитесь, идиоты! Глотните еще виски“. Полный страха и смятения, я выжал газ в пол, и машина понеслась вперед. Через минуту мы были в безопасности на другой стороне моста».

Но кошмар не кончился. Когда где-то через милю Коул остановился, чтобы пописать, машина начала медленно скользить с дороги в сторону обрыва. Запрыгнув в машину, Коул вывернул руль в последний момент, остановив ее, когда все пассажиры одновременно заорали на него. В итоге все они добрались в аэропорт живыми, а немного спустя прибыл Кенни Пикетт, который также проигнорировал предупреждение полиции, но не был столь удачливым в том, чтобы держаться на проезжей части, поскольку пробил ограду чьего-то двора, перед тем как выровнять машину и продолжить езду. «Грипп сделал [Пейджа] полностью рассеянным», и он сказал «Рикардо», что тот герой. Джонс, пребывавший в крайнем гневе, был настолько истощен, что не мог говорить. Бонэм истерично смеялся. Плант, который в один момент нырнул головой в водительское сиденье, чтобы постараться нажать на тормоз руками, считал, что Коул должен быть уволен за свои возмутительные действия. Он уже никогда не сможет полностью доверять гастрольному менеджеру.

Мама с папой всегда хотели для тебя самого лучшего. Хорошую уважаемую работу за столом, что-то такое, что могло обеспечить некую защищенность, о которой они сами мечтали в годы войны. Ты все понимал, но если для тебя все было иначе – почему они не могли этого заметить? Они просто не понимали. Даже когда ты пытался должным образом поговорить с ними, не теряя голову и не бросая всю затею на полпути, они просто не слушали. Папа говорил одно, мама – другое. Ты опять говорил что-то еще. Споры все повторялись и повторялись. Снова и снова о твоих волосах. Они были не такими уж и длинными. Никто больше не ходил с коротко остриженными затылком и висками, так почему ты должен? А когда вы не спорили, то почти не говорили друг с другом, сидя за столом во время еды, едва ли произнося хоть слово, а отец и вовсе даже не смотрел на тебя.

Годы спустя ты будешь романтизировать этот унылый период своей жизни. «Я отваживался возвращаться домой только ночью, потому что мои волосы были такими длинными, – улыбнешься ты. – Поэтому я ушел из дома и занялся настоящим образованием, переходя из группы в группу, углубляя свои знания блюза и другой значительной музыки». Но так просто никогда не было. К тому времени, когда ты закончил среднюю школу, у тебя уже были регулярные выступления в блюз-клубе Seven Stars, где ты выходил и пел несколько мелодий, если и когда тебе позволяла штатная группа The Delta Blues Band. Отец, по крайней мере, согласился подвозить тебя туда и забирать обратно раз в неделю. Ты мечтал о том, что однажды вечером он зайдет, чтобы посмотреть, как ты выступаешь, – услышать, как ты громко поешь ‘I’ve Got My Mojo Working’ или ‘Route 66’, – и изменит свое мнение, но без вариантов, дружище. Даже когда ты время от времени объединялся с гитаристом, игравшим на акустике, чтобы подзаработать в фолк-клубе, исполняя ‘Corinna, Corinna’ или ‘In My Time Of Dying’ с первых двух альбомов Дилана, материал, который не имел ничего общего с The Beatles или поп-музыкой, твой отец по-прежнему смотрел на это, как на абсолютно бесполезную потерю времени.

В любом случае, тебе не было особого дела до того, что думает твой отец. К концу 1964-ого ты сменил стрижку под модов. Вместо нее ты отращивал более пышную шевелюру, постоянно стоя перед зеркалом и расчесывая ее одной из тех специальных парикмахерских расчесок с бритвой. Если бы твои приятели тебя увидели, они бы сказали, что ты педик, но тебя это не волновало. Смотрелось хорошо, и девчонкам нравилось. К тому времени твои кудрявые светлые волосы спускались тебе на плечи. Ты пытался скрыть их длину, покрывая их гелем Dippety-Do, но старик все равно ворчал. Теперь ты слышал об этом уже не только дома. Тебе говорили об этом на улице, в пабе, в автобусе. «Постригись!» – было самым частым. «Чертов педик!» Или «Долбаный гомик!» Но вместо того чтобы отпугнуть тебя, это только способствовало тому, что ты становился все более и более дерзким, изображая женственность на сцене, плавно двигаясь, ухмыляясь, как только ты ловил взгляд одной из девчонок, протиснувшихся вперед толпы. Вдалеке их парни с рабочими и школьными прическами с отвращением наблюдали за этим. Иногда они даже подходили к тебе после концерта. К счастью, ты был высоким и хорошо умел разговаривать, иначе этих раздраженных парней подходило бы еще больше.

Однако тебе пришлось проявить мужество, когда мама с папой в итоге заставили тебя пойти на собеседование на «приличную работу» практикантом дипломированного бухгалтера: к чему можно было стремиться, – сказали они, – когда ты закончишь колледж. Действительно, когда ты окончил колледж в 1965-ом, ты оказался на работе в этом ужасном, омерзительном, скучном чертовом офисе. Но ты не собирался стричь волосы. Не дождутся. Ты просто еще сильнее мазал их Dippety-Do, а остальное прятал под воротничок и галстук. И большую часть вечеров ты по-прежнему проводил не дома, выступая или смотря на других певцов, возвращаясь на работу на следующий день выжатым, как лимон, и цифры на арифмометре расплывались перед твоими красными глазами. Ты отработал всего две недели, пока тебя не отозвали в сторону и не сообщили тебе, что ты, видимо, не подходишь.

Прекрасно. В любом случае, кому есть дело до того, что там думает какой-то старый дурак в блестящем костюме? Тебя волновало только то, что думает аудитория и другие певцы и музыканты, с которыми ты теперь встречался и общался ночами, привирая насчет своего возраста и недостатка опыта, стараясь приноровиться к компании, которую было сложно узнать, если только ты уже не был каким-то образом одним из них, чего ты отчаянно хотел. Поэтому ты сконцентрировался на пении. Начал звучать уже не как взволнованный школьник, а больше как, по твоему мнению, следовало. Менее манерный, более земной и настоящий, ты начал расправлять плечи и действительно испытывать собственные силы. Чем больше ты делал это, тем сильнее возрастала твоя уверенность. Ты знал, что в техническом плане ты не так уж хорош, но не понимал, как стать лучше без кого-нибудь, кто бы показал тебе, научил тебя. Но ты знал, что никто не сможет научить тебя тому, что ты хотел делать – рычать, как Хаулин Вулф, хрипеть, как Букка Уайт, реветь, как Элвис, и орать, как Литтл Ричард. Ты знал, что твой голос не такой чистый, как у них, знал, что ты не можешь взять серебряную ноту так, как мог Рой Орбисон, – но кто еще может? Но ты знал, что ты пытался и подходил все ближе, ты чувствовал, каждый раз, когда твое сердце уходило в пятки и ты поднимался на сцену. Научившись держать микрофон, особым образом отталкивая его ото рта во время длинных припевов и возвращая его ближе на куплетах, замечая, как стон или вздох могут быть столь же эффектны, как и протяжный крик. Как протяжный крик иногда мог быть лучше всего остального...

«Мне предстояло еще много работы над голосом, – говорил Плант о своих первых днях с Zeppelin. – Но в то же время энтузиазм и искра работы с гитарой Джимми проявляли себя достаточно хорошо. Все это было довольно приземленно. Все складывалось для нас в фирменный стиль. Мы узнавали, что лучше всего заводит нас и от чего тащится публика». К моменту, когда они с Zeppelin вернулись в Лос-Анджелес, чтобы сыграть в Whisky A Go Go, о группе уже говорили, хотя альбом еще не был выпущен. Радио начало проигрывать его предварительные копии, и каждую ночь толпы выстраивались около их гримерки, включая красивеньких девочек, которые внезапно стали заинтересованы не меньше, чем парни с серьезными лицами, наводнявшие музыкальные магазины, чтобы заказать собственную копию альбома.

Хотя Лос-Анджелес не был столицей американской индустрии звукозаписи, все еще находясь на скромном третьем месте позади Нью-Йорка и Сан-Франциско, но Whisky был первым престижным местом в туре. Для группы было забронировано совместное проживание с Элисом Купером на пять ночей, и ожидалось, что в течение этого времени там должны появиться сливки музыкального бизнеса города. По иронии судьбы, это был первый раз во время тура, когда группа не выполняла свою задачу в необыкновенно нервозном состоянии души. Осознавая всю важность предстоящего, они, тем не менее, были очарованы Лос-Анджелесом, великолепной погодой, эффектными девушками, общей атмосферой непринужденности места и людей, так что пять выступлений в Whisky практически казались передышкой, разогревом перед более трудной задачей появления в Сан-Франциско, которое последует незамедлительно.

Само место лишь вдохновило их еще больше. Оно находилось на бульваре Сансет, в здании, которое когда-то было филиалом Bank of America – чему было обязано своей промышленной зеленой окраской – с нишами для сейфов и касс, которые были переделаны в небольшую сцену, обрамленную нелепо крупными динамиками. На сцене также было несколько стеклянных клеток, в которых стайка девушек в миниюбках посменно танцевала ночь напролет. В подобное место Zeppelin с радостью пошли бы, если бы даже не выступали там. Так получилось, что им предстояло наслаждаться им пять ночей. В частности Джимми, который уже выступал там раньше и всегда хорошо проводил время в Л. А., был в своей стихии, несмотря на продолжающееся недомогание от гриппа.

 На протяжении всей недели группа обитала в «Шато Мармон» и начала осматривать окрестности. Пока еще без азарта и хозяйской разгульной манеры, как в последующие годы, между концертами они занимались лишь беззаботными вещами. Наркотики пока не имели значения. Согласно Ричарду Коулу, было «много марихуаны» и «щепотка-две кокаина по случаю». Единственным «ежедневным пристрастием» на этой стадии был только алкоголь. «Джон Пол любил джин-тоник. Роберт, в основном, пил вино и иногда скотч. Джимми налегал на Jack Daniel’s. Но мы с Бонзо не были столь избирательны. Мы пили все – от ликера Drambuie до пива и шампанского...» В результате, все четверо столь разных участников группы сближались так, как было возможно только в этих обстоятельствах. Это стало очевидно на сцене, когда Плант, понявший, что не нужно сравнивать себя с другими заявленными в афише исполнителями, начал наконец-то вылезать из своей раковины. Каждый вечер он ходил по сцене босиком, и можно было подумать, что он «стал туземцем». В действительности же он просто старался делать то, что его расслабляет и напоминает, что, как он выражался, «он все еще простой хиппи из Черной страны», хотя и чувствовал себя во всех поездках не в своей тарелке. «Я, наверное, все еще был скованным исполнителем и стоял, сжимая микрофон, с крупно написанным на лбу „Извините!“», – говорил он. Но дело было в Л. А., где они по праву станут хедлайнерами впервые в Америке, и именно там «все наконец-то пойдет хорошо».

Плант и Бонэм все еще держались вместе вне сцены. Оба они, каждый по-своему, не могли дождаться возвращения домой: они скучали по женам и детям, обезумели от первого с-корабля-на-бал тура по Америке и отсиживались в бунгало, которое, как им сказали, обычно занимал Бёрл Айвз, – в то время как Рикардо теснился в бунгало с Пейджем, Джонсом и Кенни Пикеттом. «Было такое впечатление, что мы в дороге на космическом корабле, – рассказывал мне позже Плант. – Поэтому мы так сблизились, хотя и не особо были похожи друг на друга. Но у нас был общий интерес, который мы все разделяли, и с прошествием времени мы поняли, что должны заставить все это заработать».

Более опытные Пейдж и Джонс лучше справлялись с обстоятельствами: оба они были экспертами в умении всегда сохранять немного личного пространства, расходясь в разные стороны, как только группа въезжала в отель, и неофициально стали старшими в четверке. «Было еще разделение на Север и Юг и много дружеских подколов по этому поводу, – вспоминал Джонс. – Думаю, Роберт тогда еще слегка благоговел перед нами. Для него сессионщики были темными личностями, курящими трубки и читающими Angling Times. Он никогда не знал, чего от меня ожидать, да, в определенной степени, и сейчас не знает». Однако некоторые участники группы поначалу были равнее других, и было ясно, что только один из них главный. Обычно «у Джимми была своя комната, а мы втроем занимали другую! – смеясь, припоминает Джонс. – Но вскоре мы это изменили». Тем не менее, как единственный гастролировавший по Америке раньше, Пейдж имел склонность к одиночеству, хотя и проводил много времени в поисках антиквариата вместе с Питером Грантом.

В этих обстоятельствах, несмотря на то что все концерты в Whisky прошли хорошо, главные воспоминания группы теперь касались «шатания вне сцены», как называл это Плант. Когда последнего спросили, что ему больше всего запомнилось из той поездки в Л. А., он просто рассмеялся. «Девятнадцатилетний и нецелованный!» Тогда просто-напросто «я впервые увидел копа с пушкой и двадцатифутовый автомобиль... было много любителей повеселиться, с которыми можно было столкнуться. Люди в стране встречали нас с искренним гостеприимством, и мы стали наслаждаться, бросая яйца с этажа на этаж и вступая в глупые водяные битвы, всем прекрасным весельем, которое должно быть у мальчишек». Это были, как он безошибочно определил, «просто первые шаги в обучении, как быть сумасшедшим».

Из Л. А. группа вылетела в Сан-Франциско на первый из трех концертов в Fillmore West. Их уже ждали Питер Грант и Морин Плант, которой позволил прилететь томящийся от любви Роберт. Грант был предупрежден о ненадежности Планта, а тот был нужен ему счастливым и в ударе на этих концертах – Сан-Франциско был лидером. Плант был типичным Львом, вертящимся перед зеркалом и прохаживающимся вокруг этой беззастенчивой походкой «хиппи из Черной страны». Но когда Львы неуверены, они начинают расклеиваться, и Джи переживал, что Роберт, которому многократно повторяли, насколько важны концерты в Сан-Франциско, может их провалить. Плант рассказал мне: «Питер Грант сказал, что если мы не сделаем все как надо в Сан-Франциско, в Fillmore West, лицом к лицу со сливками американской музыки, если ты не сможешь показать им класс, группа больше не сможет гастролировать». Он застенчиво улыбнулся чему-то, что ему вспомнилось. «[Роберту] немного недоставало уверенности», – сказал Грант, признавший, что он «прятал [от певца] все негативные отзывы, которые у нас были».

Fillmore West стал также местом, где они познакомились с к тому времени уже легендарным американским промоутером Биллом Грэхемом – человеком, который будет играть значительную роль во всей американской истории Led Zeppelin. Он родился в Берлине в 1931 году и получил при рождении имя Вольфганг Грайонка. Единственный выживший сын преследуемой еврейской семьи, он спасся от нацистов, когда ему было всего десять лет, сбежав из приюта в Париже и пройдя пешком всю дорогу до Марселя, где он незаметно проник на корабль, следовавший в Нью-Йорк. Его приняли как бездомного беженца из Европы, который едва говорил по-английски или не говорил вообще, дали ему имя, звучавшее более по-американски, – Уильям Грэхем, и предоставили ему самому заботиться о себе. Грубое воспитание, полученное им на улицах Куинса и Бронкса, привело к тому, что он устроился на работу официантом в The Catskills, когда был еще подростком. Тем не менее, позже он вспоминал, что именно там познал ценность хорошего сервиса. Это понимание позволит ему полюбить концертную публику, после того как он накопит на билет на корабль до северных берегов Калифорнии, где начнет устраивать собственные «вечерние развлечения» (хотя музыканты, с которыми он частенько обращался грубо, не всегда были согласны с этим определением).

В 1966 году он начал руководить двумя самыми легендарными концертными площадками той эпохи: Fillmore Auditorium в Сан-Франциско, прозванный Fillmore West, и ее копией с таким же названием на Восточном побережье, в Нью-Йорке. Именно в качестве босса двух залов Fillmore Грэхем практически единолично произвел революцию в индустрии рок-концертов в Америке. До Грэхема промоутеры были не внушающими доверия замаскированными торговцами на подержанных машинах, которые бронировали зал, путь даже неподходящий, и обеспечивали его столькими концертами, сколько было возможно, используя дешевые аудиосистемы, водя ребят, словно идиотов, туда-сюда, – главари прибыльного бизнеса, который вскоре расцвел. Грэхем был первым промоутером, который воспринял зарождавшуюся рок-культуру по-настоящему, не рассматривая ее только как дойную корову. Он начал с продюсирования нескольких бенефисов для Mime Troupe Сан-Франциско. Его идея была проста – высококлассный материал и лучшее представление, – и ее быстро подхватило новое антиматериалистическое поколение посетителей концертов. Как и у его единомышленника и конкурента Чета Хелмса из Family Dog, на площадках Грэхема впервые были популяризированы световые шоу и стали изготавливаться на заказ концертные афиши, там впервые стали продаваться специально сшитые товары и сделаны первые попытки организации туров по всей стране и крупных событий, таких как вскоре ставшая знаменитой Рождественская феерия с участием его любимой группы из Сан-Франциско The Grateful Dead.

Однако каждого, кто неправильно трактовал эти рискованные начинания и принимал его за прото-хиппи, ждало горькое разочарование. Как и Питер Грант, Грэхем вырос в дни «Дикого Запада» музыкального бизнеса и обладал скандальным и пробивным стилем соперничества. Чаще всего его видели орущим в телефонную трубку или кому-то в лицо, так что он ужасал и отталкивал многих своих потенциальных клиентов. Не потому, что он был задирой, а потому, что он был, по его собственному выражению, «приверженцем принципов». Фактически, как и Грант, этот внешне толстокожий жулик на самом деле был очень неуверенным, принимал любое проявление неуважения близко к сердцу и больше всего боялся остаться в нужде, став неудачником.

Мак Пул вспоминал, как Бонзо рассказывал ему, что на некоторых концертах во время американского тура ему приходилось играть без приличного усилителя. Он даже рассматривал это как дань уважения: ударник колотил так отчаянно, что не нуждался в микрофонах. Пул вспоминал рассказ Бонэма о том, как он хвастался перед Грэхемом: «Вот зачем мне двадцатишестидюймовый басовый барабан – микрофон мне не нужен!» На что Грэхем строго отвечал: «Послушай, сынок, если не поставить микрофоны, тебя не будет слышно дальше первых трех рядов, вне зависимости от того, насколько громко ты будешь стучать. Поэтому пойди и возьми чертов микрофон». Бонэм сделал так, как ему было сказано. В результате, как вспоминал впоследствии Джонс, именно Fillmore стал «первой вехой. Я помню, когда мы начали концерт, там было полно людей, которые стояли, думая: „Вы еще кто такие?“ Мы превратили крайне безразличную толпу в очень приятных и сопереживающих людей».