Текст книги "Когда титаны ступали по Земле: биография Led Zeppelin "

Автор книги: Майк Вол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

Для продвижения альбома Swan Song изготовила тысячу копий обелиска, которые планировалось одновременно поместить по всему миру около многих зданий, имеющих символическое значение, включая Белый дом, Вестминстерский дворец и дом №10 на Даунинг-стрит, – что опять же не сильно отличалось от того, как Pink Floyd годом позже будут продвигать их альбом Animals, запустив гигантскую свинью в полет над лондонской электростанцией Баттерси, получив в результате еще одну типично нелепую фотографию для разработанного Hipgnosis конверта. Но идею пришлось отменить, когда информация об этом просочилась в журнал Sounds. Вместо этого модели Объекта в итоге подарили пользующимся благосклонностью журналистам, ди-джеям и прочим светским людям, и теперь они стали предметом коллекционирования. (Манчестерские комик-рокеры Albertos Y Los Trios Paranoias впоследствии спародировали «объект» в рекламе их дебютного альбома в прессе.)

Presence вышел 31 марта 1976 года и тотчас занял верхние строчки чартов, став золотым в Британии и платиновым в США только на основании предзаказов и таким образом оказавшись самым быстро продающимся альбомом за всю историю Atlantic. Рецензии тоже были в основном положительными: Джон Ингэм из Sounds назвал альбом «не стареющим рок-н-роллом» и описал ‘Ahilles Last Stand’как песню, «продолжившую традиции ‘Stairway to Heaven’». Тем временем Стивен Дэвис из Rolling Stone заявил, что альбом подтвердил статус Zeppelin как «вселенских чемпионов хеви-метала». Добавив пояснение: «Дай англичанину 50 000 ватт, собственный самолет, немного кокаина и пару групи – и он считает себя богом. Кажется, мы это уже видели...» Возможно, даже сам автор не догадывался о том, насколько точен был его комментарий.

Но продажи скоро сократились. Так же, как и в случае с Led Zeppelin IIIи Houses of the Holy, изначальное воодушевление не переросло в широкий интерес со стороны не фанатов, так как стало очевидным правильно воспринятое общее депрессивное настроение альбома. Даже более веселый ‘Candy Store Rock’, тем летом выпущенный в Америке в качестве сингла, на обратной стороне которого поместили ‘Royal Orleans’, не добился успеха в чартах. Несмотря на неудачу, Пейдж и Грант посчитали низкие продажи альбома побочным эффектом того обстоятельства, что у группы не было возможности поддержать его выпуск мировым турне. Но факт остается фактом: Presenceпо-прежнему является одним из наименее уверенных музыкальных заявлений Zeppelin, и история его появления зачастую более интересна, чем сама музыка, родившаяся в результате, хотя как Пейдж, так и Плант считали этот альбом личным триумфом. «Несмотря ни на что, сидя в этом долбаном кресле, которое приходилось катать месяц за месяцем, мы все еще могли взглянуть в глаза дьяволу и сказать ему: „Мы столь же сильны, как ты, и даже сильнее. Мы должны не только сочинять, но и записываться“, – сказал Плант репортеру Creem. – Я глубоко, внимательно изучил себя самого, проник в атмосферу смерти – и теперь я снова здесь, снова в этом безумном городе». Привязанность Пейджа к Presenceбыла в большей степени обусловлена его гордыми воспоминаниями о ночах, которые он провел наедине с Харвудом, уносясь на волне стремлений своего одурманенного сердца, чем самим итоговым продуктом. Также он был, без сомнения, взволнован тем, что результат обошелся так дешево в сравнении, естественно, со всеми предыдущими альбомами, за исключением первого, и теперь приносил такой урожай – в течение первых нескольких недель его странного периода полураспада, по крайней мере.

Нельзя сказать, что это особо повлияло на общую популярность Zeppelin. Промоутеры, жаждавшие вернуть группу на гастроли, сообщали Гранту, что билеты на Zeppelin будут более востребованы, чем когда-либо, – если и когда группа решит, что они готовы к возвращению. В тот год в Америке были президентские выборы, и группа оказалась в завидном положении, поддерживаемая по обе стороны политического водораздела, сто началось с того момента, когда дочь действующего президента Форда Сьюзан в ток-шоу Дика Кэветта заявила, что Led Zeppelin – ее любимая группа. Чтобы не оказаться в проигрыше, кандидат от Демократической партии Джимми Картер на публику рассказал о том, как в свою бытность губернатором Джорджии слушал записи Zeppelin на ночных совещаниях.

У них появилось время, и, так как интерес к Presenceстал быстро утихать, было решено сосредоточиться на выпуске фильма, предварительно названного The Song Remains The Same, и саундтрека к нему отдельным альбомом. Пока они ждали окончания монтажа отснятого материала, заниматься было особенно нечем, поэтому Плант продолжил свое физической восстановление в компании Морин и детей, Джонс использовал выдавшиеся дни, чтобы спокойно забыть о Zeppelin, попробовав наверстать упущенное время со своей семьей, в то время как Пейдж и Бонэм продолжили откалывать свои ставшие уже привычными номера.

Бонзо провел большую часть лета вместе в Пэт и детьми в арендованном шато на юге Франции. Отправив их обратно в Англию с Мэтью, его шофером, к началу нового учебного года, он полетел в Монте-Карло с Миком Хинтоном и его девушкой, затем из Лос-Анджелеса прилетела его собственная «девушка» и к компании присоединился Ричард Коул. Однажды вечером вся банда была в Jimmy’s, дорогом ночном клубе Монте-Карло. По обыкновению пьяный и обдолбанный Бонзо вышел из себя – по обыкновению – и наставил пушку на Хинтона. «Это был просто газовый пистолет», – вспоминал Коул, но в клубе, завсегдатаями которого были арабские, греческие и корсиканские гангстеры-миллионеры и члены итальянской мафии – большинство из которых окружали здоровяки, вооруженные настоящими пушками, – было крайне неблагоразумно его доставать. Коул попытался вмешаться, но Бонзо ополчился и на него. «Заткнись, придурок, или я и тебя сделаю!» В этот момент Коул ударил его по лицу, сбив Бонэма со стула и в процессе сломав ему нос. Как только пистолет с грохотом упал на пол, Коул сказал девушке Хинтона «спрятать его, избавиться от него» прежде, чем приедет полиция, которая не заставила себя долго ждать, арестовав всех троих мужчин, проведших несколько следующих часов за решеткой. К счастью, как вспоминает Коул, полицейские так хотели найти пропавший пистолет, что не заметили кокаин, лежавший у Бонзо и Коула в карманах.

Пейдж тем временем занимался своими делами, связанными с его разрекламированным саундтреком к фильму «Восход Люцифера» Кеннета Энгера. Энгер, трудившийся над монтажом семнадцатичасового материала, отснятого к тому времени, чтобы сократить его до приемлемой длины, провел конец весны и начало лета, работая в подвале Тауэр-хауса, который Пейдж оборудовал дорогим монтажным оборудованием, необходимым режиссеру для завершения фильма. Заинтригованный Питер Грант даже предложил свое участие в финансировании проекта, когда фильм уже был готов к выпуску.

Однако дела разладились, когда однажды вечером Энгера, по его словам, выгнала Шарлотта Мартин, которой показалось, что он начинает «захватывать» дом, приглашая туда людей, ей не знакомых. К тому времени уже подавленный и обеспокоенный тем, что Пейдж, казалось, терял интерес к проекту – не предоставляя материала больше, чем изначально сочиненные двадцать пять минут музыки, несмотря на настойчивые просьбы режиссера, – Энгер тотчас публично вылил свое недовольство, объявив, что он «уволил» Пейджа с проекта и пожаловавшись, что его выставили из дома, не дав возможности забрать свои вещи, главной из которых, помимо неготового фильма, была заботливо хранимая им «корона Люцифера», усеянная искусственными бриллиантами с платья, которое однажды надевала Мэй Уэст.

Когда его спросили о деталях размолвки, Энгер ответил, что манера поведения Пейджа «полностью противоречила учениям Алистера Кроули и духу фильма. Люцифер – ангел света и красоты. Но флюиды, исходящие от Джимми, совершенно чужды этому – как и человеческому общению. Они похожи на унылый лунный ландшафт. В противовес этому Люцифер подобен полю, поросшему прекрасными цветами». Ободренный, он пошел дальше, озвучив мнение, до тех пор невысказанное, но стремительно распространявшееся среди старых фанатов, разочарованных – а в лучшем случае, озадаченных – последним продуктом Zeppelin. «Я прихожу к выводу, что как музыкант Джимми выдохся. У него нет тем, нет вдохновения и нет мелодий, чтобы предложить публике. Я уверен, что у него не припасена еще одна ‘Stairway to Heaven’– его самая люциферианская песня. Presence– весьма депрессивный альбом». Со знанием дела он добавил: «С одной стороны, он очень инициативен и хорошо умеет работать. Но с другой стороны, у него есть проблема, которая тянет его вниз. Он ведет себя, как доктор Джекил и мистер Хайд...» На тот случай, если кто-то не уловил, что он имеет в виду, Энгер заметил, что у Пейдж втянут в «интрижку с Белой Леди», – что было ясным намеком на героин.

Энгер продолжил обливать Пейджа грязью при каждой возможности. Как он сказал, попытки общения с Пейджем были подобны «стуку в зеркальное стекло, толщиной в дюйм». Он «превращался в необученного богатого дилетанта, по крайней мере когда дело касалось магии и любых серьезных верований в работы Алистера Кроули». Наглядный пример «вышедшей из-под контроля магии, недопонятой, без согласия с волей».

Для протокола: Джимми теперь утверждает, что ссора с Энгером была спровоцирована не Шарлоттой, а экономкой Тауэр-хауса, заметившей, как он «проводит экскурсию каким-то людям». Возник спор, приведший к тому, что «Кеннет затаил обиду». Когда Энгер сделал это достоянием общественности, «я тотчас стал получать все эти гневные письма, адресованные [Шарлотте] и мне». Беспокойство вызывал тот факт, что гневные письма на самом деле приняли форму «проклятия», которое Энгер направил на Пейджа и Мартин. «Он был скрягой-мультимиллионером, – вспоминал по-прежнему разгневанный Энгер в 2005 году. – У них с Шарлоттой было столько слуг, но они ни разу не предложили мне чашки чая или сендвич. Что было ошибкой с их стороны, ведь я наложил на них проклятие царя Мидаса. Если ты жаден и просто накапливаешь золото, тебя поразит болезнь. Поэтому я превратил ее и Джимми Пейджа в золотые статуи».

«Вообще-то это было довольно трогательно», – сказал Пейдж, отмахиваясь от любых предположений о том, что действия Энгера могли действительно оказать на него какое-либо влияние, объяснив, что «проклятие» в основном принимало форму вырезок из газет, подчеркнутых красными чернилами. «Я думал вернуть все его вещи на катафалке, но потом решил, что это будет чересчур драматично. Теперь я даже немного жалею об этом. Этот фильм [«Восход Люцифера»] должен был стать шедевром, но он не смог с ним справиться. Все, что теперь осталось, – лишь вымысел».

Как и следовало ожидать, всегда предполагалось, что проклятие, которое Кеннет Энгер наложил на Джимми, не сработало. Однако, оглядываясь назад, интересно отметить, что с этого момента практически все отражало закат Пейджа и Zeppelin. Более того, можно утверждать, что «проклятие царя Мидаса» – метафора болезни, или бессилия, постигающего человека, несмотря на его огромную славу, – точно описывает все, что ожидало Пейджа и Zeppelin в последующие пять лет. Можно даже сказать, что слова теперь были начертаны на стене – и подчеркнуты красными чернилами.

14

Колесница Цезаря

Порой, когда ты оглядывался назад, в твоей голове все это просто не укладывалось. Ты дал себе время до двадцати лет. Всем рассказал, что если к тому времени этого не сделаешь, то покончишь со всем, найдешь приличную работу. Но когда время пришло, ты не был готов отказаться. Но ты был близок – когда Бонзо свалил в группу к Тиму Роузу, ты знал, что он не вернется. И ты бы не вернулся, дай тебе сорок фунтов в неделю. Это больше, чем ты получал на стройке. И снова тебе почти повезло – когда Алексис Корнер заглянул на концерт Speakeasy. Тогда тебе не было дела до Бонзо и остальных, ты все болтал о блюзе своему новому лучшему другу, Алексису. Когда он предложил выступить вместе на паре концертов – только вы двое и его пианист, Стив Миллер, – твоему счастью не было предела. Когда он предложил вместе выпустить пластинку, ты старался не подавать виду, но не мог сдержаться. «Вот оно, – сказал ты Морин. – Алексис хочет, чтобы я поехал с ним в Лондон и поработал там в студии». И ты поехал, ночевал на диване в его квартире в Квинсуэе. «Спокойной ночи, Роберт, – говорил он этим голосом. – О, кстати, на этом же диване спал Мадди, когда приезжал сюда. И я не знаю, поменяли ли мы унитаз с тех пор, как здесь побывал Бадди Гай...» Вы хорошо проводили время, тусуясь вместе, куря травку и ведя себя так, словно это ничего не значило. Дело так и не дошло до выпуска пластинки, но вы записали пару треков вместе: ‘Operator’ и ‘Steal Away’. Они были действительно хороши, ты понимал это – если хоть сколько-нибудь разбирался в блюзе...

Вы попрощались и обещали быть на связи, но этого, конечно, не случилось. Никто в музыкальном бизнесе не оставался на связи друг с другом. Корабли в ночи, дружище... Дома, в Браме, дела Band of Joy – и без того плохие – еще сильнее разладились, и вы с Бонзо постоянно придумывали всякие махинации, стараясь раздобыть немного деньжат. Вы обманывали остальных о реальном размере вашего заработка, чтобы сохранить чуток для себя. Пэт и Морин смотрели, как вы сидели, покуривая и деля добычу, та еще парочка. «Мы были словно продавцы подержанных машин – только в мире музыки», – расскажешь ты писателю годы спустя, но по-прежнему ухмыляясь.

В группе были ты, Бонзо, Кевин Гэммонд на гитаре, Крис Браун на органе и Пол Локи на басу. Одна из крутейших груп, когда-либо собиравшихся в Мидлендс – все так говорили, а вы не могли себя выгодно продать. Кассеты обеспечили вас несколько вкусных концертов там и тут, вы выступали на разогреве для Fairport Convention, Ten Years After, Spooky Tooth, Мика Фаррена и The Social Deviants... Вы относились к музыке серьезно, склоняясь в сторону психоделии, основанной на вест-косте вперемешку с блюзом, и план был в том, чтобы продолжать развивать эту музыку, чтобы она превратилась практически в одно длинное музыкальное произведение, вобравшее в себя разные стили. Вы не были уверены, готов ли к такому мир, но просто знали, что так будет правильно. А в остальное время вы от души веселились. Однажды в Университете Эксетера, выступая на разогреве у Мика Фаррена, вы оба хлопнули сидра и так опьянели, что Бонзо решил барабанить стоя. Остальным это не понравилось, но тебе пришлось рассмеяться. Потом, на обратном пути, в фургоне у него состоялся жаркий спор с Кевином о ритме. Никто не понимал, о чем речь. Бонзо был вне себя, а Кевин играл так быстро, что эта парочка разработала собственные фирменные ритмы. В конце концов Кевин психанул и сказал, что уходит из группы, заставив фургон остановиться. В результате следующий концерт в Шотландии – в Victoria Hall в Селкрике, если угодно, – вы отыграли с Полом на лид-гитаре и Крисом на басу, в то время как левая рука последнего была на клавишных. Затем настала твоя очередь вступить в перебранку с Бонзо. А потом ты так напился, что заснул в шкафу для метел...

Вскоре после этого вы играли на разогреве у Тима Роуза – тогда-то он и услышал Бонзо. Ты был в ярости, когда он заявил о своем уходе, но все было по-честному, он сказал: «Слушай, мне надо уйти. Мы развалились. Я нашел парня, которому нужен ударник». И ты знал, куда он уходит, даже если не хотел этого признавать. Также ты знал, что это станет концом Band of Joy, и так и случилось. Была весна, и к лету ‘68 года, лету давно ушедшей любви, ты вернулся в сеть Мамаши Рейган, днем работая с ирландскими землекопами на Вест-Бромвич-Хай-стрит, а по выходным выступая с Hobstweedle, улыбаясь, выпендриваясь и делая вид, что все идет по плану, хотя это, черт побери, было не так. Все шло не так. И снова кое-что подвернулось. Тони Секунда, менеджер The Move, пригласил тебя на прослушивание для его нового лейбла Regal-Zonophone, но ничего из этого не вышло. Потом был разговор с твоим старым приятелем Невом Холдером о том, чтобы взять тебя вторым вокалистом в ‘N Betweens. Но это было просто издевательство, все знали, что Нодди – как его теперь называли – предпочитает выходить к микрофону один.

Теперь твои мама с папой снова затянули свое, нашептывая Морин, что тебе еще не поздно было возобновить свою «многообещающую карьеру» дипломированного бухгалтера. Ты чувствовал, как стены сжимались. Тебе было почти двадцать, и ты всегда говорил, что покончишь со всем этим, если ничего не получится до этого возраста, – и, черт возьми, ничего не получалось, но ты не хотел это бросать, только не ради того, чтобы стать долбаным бухгалтером. Иногда ночами ты лежал в постели и не мог заснуть. Вот черт, что же ты собирался делать?..

И вот однажды ты получил телеграмму. Раньше ты никогда их не получал и заволновался, что бы это могло значить, – мало ли там плохие новости, всплыло какое-нибудь дерьмо из твоего прошлого, например, что-то из того, чем ты промышлял, будучи вместе с Бонзо, что-то, что ты даже вспомнить не мог, потому что был так обдолбан...

Телеграмма была от какого-то человека по имени Питер Грант, и он спрашивал, не заинтересован ли ты в том, чтобы присоединиться к The New Yardbirds, сказав, что узнал о тебе от Терри Рида. Ты подумал, что это шутка, что кто-то тебя разыгрывает. Ты никогда не слышал о Питере Гранте, ничего не знал о The Yardbirds – новых или старых, – но знал Терри Рида, на разогреве у которого в бостонском Gildendrome однажды выступала Band of Joy. Потом они приехали, и ты встретил Джимми, о котором также никогда прежде не слышал. Но было похоже, что они настроены решительно, что что-то происходит. После столь долгого ожидания, впрочем, все казалось нереальным. Ты даже не знал, нравились ли тебе The Yardbirds. Не знал даже, кто такой Джимми Пейдж. Ты слышал, конечно, о Клэптоне и Бэке, но не об этом парне. Но деньги, которые они предлагали, были вполне неплохими.

Впоследствии твой приятель Остин Гриффитс из The Springbeats рассказал репортеру: «Он стоял, открыв рот. „The Yardbirds хотят меня взять“, – это все, что он смог сказать». И это было правдой. Чем больше ты думал об этом, тем меньше тебе верилось, что все происходит с тобой. Через несколько месяцев, после тех первых концертов в Скандинавии, когда группа уже сменила название, однажды вечером ты зашел в паб в Ворчестершире и, будучи навеселе, справляя нужду, смотрел на грязно-белую стену прямо перед собой. Застегнув ширинку, ты достал ручку и написал на стене: РОБЕРТ ПЛАНТ ИЗ LED ZEPPELIN. Просто чтобы посмотреть, как это выглядит. Потом ты, пошатываясь, вернулся в бар и заказал всем еще по одной, забыв об этом. А несколько недель спустя тебе рассказали, что, когда кто-то показал владельцу заведения, что у него написано на стене в сортире, тот взял скотч и заклеил им надпись. Для будущих поколений, сказал он...

Интерес к Presenceбыстро угас, а группа все еще не могла отправиться в тур, поэтому вторая половина 1976 года была посвящена долгожданному выпуску The Song Remains The Same, работа над которым началась более трех лет назад. Одновременно планировалось издать и двойной живой альбом-«саундтрек», и логика этих действий была проста: если Zeppelin не могут пойти к людям, то фильм, по крайней мере, даст людям возможность пойти к Zeppelin.

Однако начало было не особенно многообещающим: на частном показе фильма для руководства Atlantic Records Ахмет Эртегун задремал. Реакция носила одинаково сомнамбулический характер повсюду. Премьера состоялась 20 октября 1976 года в Нью-Йорке, и среди гостей появились Мик Джаггер и Линда Ронштадт, а критики единогласно обругали получившийся фильм. То же самое произошло и две недели спустя в Британии, где было организовано две премьеры: в Бирмингеме и Лондоне. Фильм появился на экранах как раз тогда, когда Sex Pistols выпустили свой катастрофический дебютный сингл ‘Anarchy in the UK’– тем самым обозначив рождение панк-рока, нового музыкального «движения», по сути своей противоречащего группам вроде Zeppelin, – и невозможно было выбрать момент хуже. Этот фильм, с его мешаниной несвязных закулисных сцен (как правило, показывавших Гранта, разглагольствовавшего о том, как пиратские продажи «обворовывают Led Zeppelin» или каких-нибудь других непростительных преступлениях), живой записи (нескольких неровных, хотя и периодически опьяняющих выступлений) и «фантастических эпизодов» (широко порицаемых как потворство группы своим желаниям, очевидно, не имеющее никакой связи с реальностью), не только заставил Led Zeppelin казаться устаревшими, он сделал их одной из первых серьезных жертв панковского подхода «отрицания прошлого». На британском телевидении вокалист Pistols Джонни Роттен жаловался, что он «заснул» во время просмотра фильма, называя группу «динозаврами». Почувствовав общую тенденцию, Пол Симонон из The Clash заявил: «Мне не надо слушать Led Zeppelin. Одного взгляда на обложки их альбомов мне достаточно, чтобы почувствовать тошноту». Более сильный урон по будущему фильма был нанесен, когда в американском Rolling Stone критик Дэйв Марш охарактеризовал его как «дань их алчности и опрометчивости. В то время как музыка Zeppelin остается заслуживающей уважения (даже если их лучшие песни уже позади), их самовосприятие достойно лишь презрения».

Даже выпущенный одновременно двойной живой альбом стал объектом осуждения, не выдержав сравнения со многими отличными бутлегами Zeppelin, которые уже существовали. Как всегда, Пейдж стойко защищал группу от такой критики, настаивая на том, что он считает фильм «успешным, поскольку он является застывшим отображением той ночи». Он признавал, однако, что в альбом-саундтрек вошел «не самый лучший живой материал, которым мы располагали, но этот материал был на пленке, поэтому нам пришлось использовать его. Так что, понимаете, это не было Волшебным Концертом. Но не было и слабым. Это был что ни на есть средненький концерт».

Бонзо справлялся с ситуацией по-своему. Когда его десятилетний сын Джейсон вышел и сыграл на ударных на вечеринке после премьеры в Бирмингеме, Джон гордо наслаждался спонтанными аплодисментами, которые вызвало выступление мальчика. Однако, когда ди-джей клуба оборвал его, пошутив: «Если ты думаешь, что настолько хорош, сыграй-ка нам это!» – и включив ‘Let There Be Drums’Сэнди Нельсона, глаза Бонэма налились яростью, он подбежал и ударил того по лицу. По словам Дэвида Хэдли, бывшего свидетелем этого, несчастного ди-джея потом «сбросили в канал» несколько «здоровых парней».

Питер Грант был столь же безжалостен к рассеянному фотографу на лондонской премьере в Ковент-Гардене, среди гостей которой были Пол и Линда Маккартни, Линдси Де Пол, Лайонел Барт и Джо Страммер. Фотограф был одним из многих щелкавших затвором гостей, вспоминает Пейдж, «и Питер сказал: „Что ты там делаешь? Змея воздушного запускаешь или что?“ Затем кто-то схватил парня и выкинул его с балкона второго этажа на машину! Тем временем мы там снимали девочек – и бог его знает, чем еще занимались, – а вокруг происходили такие вещи».

Когда журнал Sounds опубликовал шуточную заметку об этой вечеринке в колонке сплетен «Треп», снабдив ее картинкой, изображавшей пожилую бродячую артистку, с подписью, остроумно намекавшей на мать Питера Гранта, Грант вполне предсказуемо не разглядел юмора – и не в последнюю очередь потому, что его настоящая мать умерла после серьезной болезни незадолго до этого. Вместо того, чтобы дать пиарщику группы задание выразить его недовольство, он по обыкновению решил взять дело в свои руки, однажды поздним вечером позвонив редактору журнала Алану Льюису. Это стало первым серьезным ударом, ознаменовавшим начало все более капризного периода во взаимоотношениях группы с изданием, до той поры бывшим одним из их самых преданных сторонников в Британии.

История в изложении Алана Льюиса: «В те времена мы частенько работали допоздна, но конкретно в тот вечер я сидел в офисе Sounds в одиночестве. Около девяти или десяти часов раздался телефонный звонок, и в трубку прорычали что-то вроде: „Это редактор?“ Да. „В твоем журнале сегодня напечатали заметку о Led Zeppelin – ты что, знаешь мою маму?“ Нет. „Что ж, это Питер Грант, уж меня-то ты знаешь“. И в этот момент я понял, о чем идет речь, и начал придумывать извинения. Но прежде чем я успел что-то сказать, он произнес: „Ты смотрел фильм?“ Я ответил отрицательно. „Что ж, – сказал он, – посматривай за своей дверью!“ – и повесил трубку. Впоследствии я понял, что он намекал на гангстерский отрывок, в котором он и его приспешники расстреливают целую комнату людей. Конечно, как и большинство музыкальных изданий в то время, Sounds был довольно прямолинеен, и нам случалось получать угрозы от звукозаписывающих компаний в ответ на мнения наших журналистов. Но это было совсем другое. Не могу сказать, что я потерял покой и сон, но я знал о репутации Гранта – все знали – и должен заметить, что было несколько случаев, после которых, оставаясь поздно вечером один в редакции Sounds, я опасался, что дверь может внезапно распахнуться в любую минуту».

Всеобщая скудная реакция на The Song Remains The Sameозначала, что фильм собрал весьма среднюю кассу, прежде чем вскоре исчезнуть с экранов, больше не демонстрируясь нигде, кроме дешевых автокинотеатров на американском юге и редких ночных показов в Британии. Пейдж и Грант болезненно восприняли это. Если раньше они могли отмахнуться от сдержанных отзывов, просто указав на беспрецедентный уровень успеха, которым наслаждалась группа, то сейчас, учитывая, что и сопутствующий альбом потерпел неудачу – хотя армия фанатов Zeppelin была достаточно велика, чтобы сделать его платиновым в Америке и золотым в Британии, опять-таки, как и в случае с Presence, эта приверженность не переросла в широкий интерес на музыкальном рынке, покупатели которого не были впечатлены столь посредственными рецензиями, – отмахнуться уже было гораздо сложнее, ведь это стало их вторым относительным провалом подряд.

К тому времени Zeppelin уже практически постоянно находились в состоянии войны со всеми, даже с людьми, которые вместе с ними работали над фильмом. Питер Клифтон так разочаровался в них, что впоследствии описал группу как «самых грубых, самых надменных людей, которых я когда-либо встречал за те двадцать пять лет, что работал над музыкальными фильмами». А Джо Массот, которого Грант считал «предателем», после того как режиссер отреагировал на свое увольнение с проекта, охарактеризовав группу в прессе как «чертовски сложных, если не невыносимых» людей, был вынужден купить билет на нью-йоркский показ фильма, несмотря на то что тот практически полностью состоял из материала, отснятого им.

Самым горластым в деле осуждения Led Zeppelin было новое племя панк-рок групп, теперь использовавших их в прессе в качестве мишени, хотя, по крайней мере, Джимми и Роберт делали вполне дружелюбные попытки сближения, появившись однажды вечером в Roxy – в те дни главном панк-клубе Лондона, – чтобы увидеть выступление The Damned, которых Джимми считал «невероятными... Я был абсолютно поражен мощью, которая от них исходила». Позже он будет приятельствовать с их подобным Бонэму ударником, Рэтом Скэбисом. Роберт тоже был увлечен новой музыкой, которая была настолько чуждой более технически совершенной манере Zeppelin, хотя и не так далеко ушла от оригинального рок-н-ролла пятидесятых, на котором он вырос.

Но это ни на йоту не впечатлило лидеров панк-движения. «Когда Роберт Плант пришел [в Roxy], с ним были где-то пятеро здоровяков, полгруппы и еще люди, – глумился в журнале ZigZag Джонни Роттен. – Человек двадцать всего. Они заняли там угол, рисуясь и набрасываясь с оскорблениями на людей, проходивших мимо, возомнив себя выше других. Я же, если иду куда-то, делаю это сам по себе или с парой приятелей. Мне вся эта тяжелая артиллерия не нужна». В заключение он добавил: «Нечего людям боготворить звезд вроде Роберта Планта... Эти суперзвезды совершенно оторваны от реальности. Не сомневаюсь, сложно сохранить контакт с миром, когда ты дошел до такого уровня, но надо хотя бы стараться. Они, похоже, даже не пытаются. Они позволили этому овладеть ими».

Однако надо отдать должное: Плант сразу же признал это. «Те обвинения – в отстраненности, слепоте и отсутствии представлений о людях, обстоятельствах или реальности, в отсутствии понимания, о чем мы говорим или что мы чувствуем, в таинственности, бессмысленности и банальности наших мыслей – были вполне резонны. В общем-то, люди были правы, говоря все это. Мне больно от этого, но я вынужден признать себя виновным». Джонси, однако, и слышать об этом не хотел. Он не был согласен с панковским предположением о том, что группа находится на грани исчезновения, как не был и благожелательно настроен к панк-музыке. Его позиция – полностью игнорировать выпады: «Должен сказать, что панк мне сразу не понравился. Он просто был громким и отвратительным... Нам надо было просто продолжать, несмотря ни на что».

В конце 1976 года группа – особенно Пейдж – тем и занималась, хотя и с тяжелым чувством. Подавленный слабой реакцией на фильм, который он даже не мог больше заставить себя посмотреть, Джимми был еще более подавлен, хотя и отказывался признавать это, ссорой с Кеннетом Энгером и ее последствиями для его заботливо лелеемого саундтрека к «Восходу Люцифера». Теперь ему пришлось выселять из Тауэр-хауса сквоттеров, странную парочку, прежде бывшую его друзьями, которые притворялись им и Шарлоттой.

В январе 1977 года Джимми наконец-то получил долгожданный новости, когда Роберт подтвердил, что готов вернуться к гастрольной жизни – хвастаясь восстановившимися функциями ноги, присоединившись к тренировкам его любимой футбольной команды «Вулверхэмптон Уондерерс». Столь же довольный Грант начал организацию американского тура, который станет самым крупным из тех, что они уже отыграли: 51 концерт за четыре с половиной месяца, разделенные на три периода, – ожидалось, что билеты расхватают примерно 1,3 миллиона фанатов Zep. Планировались многократные выступления на огромных площадках – в том числе по шесть концертов в Мэдисон-Сквер-Гарден в Нью-Йорке и The Forum в Лос-Анджелесе, выступления на гигантских открытых стадионах в Чикаго, Тампе, Окленде и Мичигане – где они установили новый рекорд посещаемости на стадионе Pontiac Silverdome (более чем на 76 000 зрителей побив предыдущий рекорд, установленный там The Who в декабре 1975 года) и сборов за одно представление (792 361 долларов), – а кульминацией должно было стать шоу на стадионе JFK в Филадельфии, билеты на которое в день начала продаж купили более 95 000 человек. Маршрут тура пересматривался не менее шести раз, прежде чем Грант наконец остался доволен, это должно было стать возвращение из возвращений – так решил Джи. Хорошо, так и будет, хотя и не по тем причинам, которые представляли себе успокоенные Джимми и Джи, пока вместе строили планы и нюхали кокаин в Manticore, репетиционной студии в западном Лондоне, которую они арендовали у Emerson, Lake and Palmer.