Текст книги "Когда титаны ступали по Земле: биография Led Zeppelin "

Автор книги: Майк Вол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

Только через шестнадцать месяцев после смерти своего сына, в ноябре 1978 года, Роберт Плант наконец почувствовал, что готов вернуться к работе с Led Zeppelin. На первом месте в списке приоритетов, как было решено, стоял новый альбом. Прошло почти три года с тех пор, как они в последний раз выпустили коллекцию нового материала. С того времени многое изменилось, как для Zeppelin, так и во всем музыкальном мире. Было важно вернуться, сделав уверенное музыкальное заявление. Но когда они вошли в репетиционный зал в Лондоне, вскоре оказалось, что шкаф с музыкальными идеями, к их смущению, пуст. Хуже того, Пейдж, на которого они всегда ориентировались, был теперь так несобран – долгие месяцы бездействия вкупе с его героиновой зависимостью забрали всю ту творческую энергию, которая еще оставалась у него. Джону Полу Джонсу быстро стало понятно, что, учитывая, что оба главных автора группы были не в состоянии творить весь предыдущий год – хоть и по совершенно разным причинам, – теперь ему придется взять поводья в свои руки и, по крайней мере, попытаться снова раскрутить волчок собственными идеями. К счастью, Джонси годами собирал разные идеи. То, что не все из них полностью подходили для альбома Led Zeppelin, едва ли кого-то волновало, в тот момент главным было запустить что-нибудь, и быстро, пока остальные участники группы – каждый из который был теперь по-своему нестабилен – не разбрелись снова в разных направлениях.

На декабрь для них была забронирована студия Polar в Стокгольме, где записывалась Abba, и группа была готова попробовать что угодно. Как и в случае с сессиями в Musicland тремя годами ранее, работа шла невероятно быстро. На этот раз уже не Пейдж щелкал хлыстом, а Джонс. И в самом деле, из семи длинных треков, в итоге записанных на тех сессиях, только у пяти в качестве одного из авторов был указан Пейдж – впервые на альбоме Zeppelin появился оригинальный материал, который даже частично не принадлежал перу Джимми, – в то время как в качестве соавтора шести треков был указан Джонс, что опять же было в новинку. Единственным, чей вклад был не указан, остался Бонэм, что кажется довольно грубым, так как его ударные – одно из того немногого хорошего, что осталось на последнем и наименее впечатляющем альбоме Zeppelin.

Еще одним изменением, произошедшим под руководством Джонса, стало то, что график их работы стал более упорядоченным. Пейдж по-прежнему оставался ночным созданием, и ничто не могло этого изменить, но вместо того, чтобы ждать, пока он покажется в студии или заявится Бонзо, который в те дни отсыпался после тяжелых ночей со шведским особо крепким синтетическим пивом, Джонс и Плант просто продолжали работать, руководя сессиями с невысказанного благословения остальных. «К тому времени было два разных лагеря, – рассказал Джонс Дэйву Льюису, – и мы были в относительно чистом. Мы приходили первыми, потом показывался Бонзо, а Пейдж мог объявиться через несколько дней». Они с Робертом, по его словам, «большую часть времени проводили в ожидании за пинтой Pimms. В итоге мы справились». Теперь в изложении Льюиса: «К тому времени тон задавали Джонси и Роберт. Джимми был погружен во всякие свои проблемы, и нужно было, чтобы кто-то взял на себя руководство музыкой, – и это сделал Джонси. Тем временем Роберт получил все, что хотел, все ходили вокруг него на цыпочках».

Хотя Пейдж по-прежнему был указан в качестве продюсера, в реальности теперь командовали Джонс и в меньшей степени Плант. Отсюда и переизбыток на некоторых треках новой игрушки Джонси – синтезатора Yamaha GX-1, в то время только что появившегося в продаже, предвосхитив произошедший в восьмидесятых сдвиг от естественной музыкальности талантливых групп поколения Zeppelin в сторону электронного звука, созданного в студиях. Пейдж тоже увлекся этой новой технологией и стал предпочитать более обработанный звук, заполнивший весь альбом, а уровень наложения при этом был необычным даже для его высоких стандартов.

Каждую пятницу после обеда группа улетала в Лондон, где их встречали четыре отдельных лимузина, готовые быстро развести их по домам. Каждый понедельник утром они проделывали обратный путь. Даже Ричард Коул, все еще рыскавший повсюду в поисках героина (и находя его у дилера, который жил в буквальном смысле через дорогу от студии в Стокгольме), не мог никого заинтересовать вечеринкой. Когда новый квалифицированный подход принес свои плоды – что особенно заметно на треке, который открывает альбом, безрадостном, но таинственно величавом ‘In the Evening’, – показалось, что группа сможет найти выход из эмоциональной и духовной трясины последних нескольких лет, обнаружив новую сферу, где их музыка все еще может обрести свое значение. Однако недостатки нового подхода – главным из которых стал постоянный отказ Пейджа от собственной роли лидера группы и его призрачное присутствие на записях – очевидно проявились в проходных треках вроде посредственной комической композиции в стиле Элтона Джона, сочиненной Плантом и Джонсом, ‘South Bound Suarez’, или легкой пародии Пейджа и Планта на кантри ‘Hot Dog’. Даже второй значительный трек альбома, ‘Carouselambra’, был ниже планки, и гул синтезатора Джонса забивал все, как разлившаяся по тарелке подливка, маскирующая недостаток мяса, засасывая весь драйв и энергию, которыми обладала оригинальная идея, пока все не превращалось в траурный и бессодержательный похоронный марш...

Ты впервые встретил Гранта, когда был в туре с Тони Миханом и Джетом Харрисом, а Питер был у Дона Ардена менеджером тура Джина Винсента. За исключением того, что он был громилой, ничего в нем особенно тебя не впечатлило. Но это до тех пор, пока ты не начал делать регулярные сессии для Микки и не увидел его партнера с другой стороны, сидящим в офисе на Оксфорд-стрит и орущим в телефонную трубку. Там были Питер, Микки и бухгалтер, чьего имени никто не знал, ибо его никогда не представляли гостям, а также Айрин, симпатичная секретарша. Питеру и Микки нравилось подавать себя как воротил музыкального бизнеса, но руководила ими обоими Айрин! Питер был менеджером The New Vaudeville Band, а Микки занимался столькими вещами, что за ним было не уследить.

Ты по настоящему познакомился с Джимми тоже через Микки. Ты был весьма удивлен, когда он перезвонил тебе насчет выступления The New Yardbirds. Но когда ты пришел на ту первую репетицию в крошечную комнату в Чайнатауне, то посмотрел на двух других, кого он привел с собой, и понял, что никогда полностью не сможешь влиться к ним. Ты просто пришел и делал, что требовалось, тихо и эффективно, а, убедившись, что тебе заплатят, просто пошел домой, в одиночестве...

Но ты подключился и начал играть, как всегда, и... что-то произошло. Это было действительно странно. Ты никогда особо не был связан с роком, блюзом и всем этим, хотя тебе и нравились Cream, но то было совсем другое – если прислушаться, у них было больше общего с джазом. Но ты подключился, как всегда, и стал ощущать, что происходит, почувствовал глубоко внутри. Это был ударник. Он был и тех, кто играл громко – чертовски громко! – но делал это не просто для создания эффекта. Это не было – подождите, вы сейчас это услышите, – это было – подождите, сейчас вы услышите нас. Ты понял, что он действительно слушал, что ты делаешь, что он оставлял тебе место. Грубо говоря, вы оба просто задавали ритм, но было что-то в том, как ты делал фразировку басовой линии, что в итоге обуславливало то, как играл он. А дальше вы уже были втянуты во все это – вместе. Было неважно, как называется песня или знает ли кто-либо из вас, как она звучит. Ты просто слушал ударника, который слушал тебя, и получался настоящий взрыв!

И это была только первая репетиция. Ты подумал – чтоб мне провалиться, если мы сможем продолжать в том же духе, то у нас получится играть с закрытыми глазами. Этот парень крут! «Меня зовут Джон», – сказал ты, протягивая ему свою руку во время перерыва. Он сидел там, за ударными, вспотевший, и курил сигарету, оглядывая тебя. Потом пожал твою руку. «И меня», – сказал он и улыбнулся, а ты заметил его акцент.

Плант был единственным, кто был указан в качестве соавтора всех авторов семи треков, а его тексты были самой интригующей частью всего альбома, обращаясь – и местами весьма явно – к трагедиям, через которые он прошел со времен смерти его сына. «Я слышу твой плач в темноте, – поет он, крича в ‘In the Evening’, – не проси ничьей помощи, ни у кого нет милости, детка, потому что ты можешь винить только себя...» ‘Fool in the Rain’– один из самых ярких моментов альбома с ритмичным фортепианным рифом, приятной испанской гитарой, неожиданным переходом в конце в энергичную самбу – наполненную свистом, звуком барабанов и хлопками в ладоши, – ‘Fool in the Rain’также содержал неприкрытые отсылки к трагедии и изменению взгляда на жизнь. Тогда как ‘Сarouselambra’своей сбивающей с толку самостоятельной формой, кажется, явно указывает на Пейджа в жалобных завываниях: «Где была твоя помощь, где был твой лук?» Даже откровенно простая ‘South Bound Suarez’содержит ворчливые отсылки к «ногам, снова стоящим на земле».

Впрочем, наиболее трогающим моментом – в музыкальном и эмоциональном планах и с точки зрения текста – была вторая песня из тех, к которым Пейдж не имел никакого отношения: ‘All My Love’Джонса и Планта. Она была построена вокруг головокружительного мотива на синтезаторе, который, в отличие от остальных элементов альбома, вписывался в настроение скорби и надежды на искупление. Ударные Бонема, порой весьма жесткие, звучат там сдержанно, с церемониальной торжественностью почетного караула, многослойная акустическая и электрическая гитары Пейджа наложены равномерно, а Плант просто открывает свое разбитое сердце и кричит, словно посвящая все это любимому сыну. «То полотно твое, а моя рука вышивает время, – поет он, и в его голосе отчетливо различимы рыдания. – Его сила, что покоится внутри. В нас же огонь – все тепло, что возможно найти. Он перо на ветру...» Даже неоклассическое соло на синтезаторе в середине не портит настроение – вскоре оно станет клише 80-х в их страсти к оркестровому синтетическому звучанию. Пейдж впоследствии раскритиковал ‘All My Love’: «Я мог представить себе людей, делающих волну, и мне не хотелось идти в этом направлении дальше». Но эта композиция была одной из всего лишь двух (вместе с ‘In the Evening’), которые могли сравниться по качеству с ранними, гораздо более великими альбомами Zeppelin.

Заключительный трек альбома ‘I’m Gonna Crawl’был того же сорта, хотя в музыкальном плане и представлял собой некую сборную солянку из отдававшегося эхом вокала и головокружительных гитарных партий, напоминавших об Элвисе в его самый мелодраматичный период, словно эхо шагов по аллее вдоль ускоряющейся реки клавишных, которые запевали эту песню. Блистательное блюзовое соло Пейджа – раскопанное в каком-то темном уголке его одурманенной души – практически искупает отсутствие у него других идей для этого альбома, а душераздирающие слова Планта на этот раз обращены не к его потерянному сыну, а к его жене, только что родившей ребенка, который, как он, похоже, предполагает, станет ключом к их освобождению от боли, которая никогда их полностью не покинет, но, возможно, будет лучше понята со временем. И любовью.

Во время стокгольмских сессий были записаны также еще три трека, которые в итоге не вошли в альбом. Два из них, ‘Ozone Baby’и ‘Wearing and Tearing’, были неловкими попытками возродить классический звук Zeppelin с депрессивной и дурманящей энергией новой волны, обделявшей группу своим вниманием. Первый трек, полный выражений вроде «а не хочешь ли ты?», что было lingua francaраннего британского панка, изобиловал неумелыми попытками Планта создавать панк-фразы, пока другие участники силились привести их в порядок. Второй трек, который так радовал и Пейджа, и Планта, что они думали о выпуске его в качестве одиночного сингла, что раньше казалось кощунственным, а теперь стало необходимым условием настоящего панковского протест-альбома, был ничем иным, как переработанной версией ‘Train Kept A-Rollin’,и снова демонстрировал, что группа пытается вернуться назад, стараясь сдержать свою естественную склонность к выходу за пределы и прорыву к новым горизонтам, – а хриплый голос Планта там звучал ужасно измученно. Третий трек, ‘Darlene’, был лучшим из второсортных и восходил к ранней, более легкой, допанковской эре, когда рокеры катились вперед неосознанно, а девушек действительно звали Дарлин, и они на самом деле танцевали в своих «тесных платьях».

В итоге In Through the Out Door, получивший такое шуточное и печально пророческое название [Сноска: In Through the Out Door(англ.) – «Вход через выход». – Прим. пер.], оказался посредственной мешаниной полуготовых идей и вымученных из последних сил попыток что-либо сделать. Вместо задумывавшегося изначально грандиозного заявления, которое бы и проучило панков, и подчеркнуло творческое здоровье группы, он стал просто отражением того, где находился каждый из четырех участников Zeppelin в тот момент, когда создавалась музыка, – в унынии. А, как однажды сказал Пейдж, он и надеялся, что каждый из альбомов Zeppelin будет точно показывать, где находится группа, но в этом случае отражение получилось болезненным. Даже лучшие композиции – ‘In the Evening’, ‘Fool in the Rain’, ‘All My Love’– звучали грустно и удрученно. Вечеринка закончилась, но никто еще не хотел уходить. «Не думаю, что это действительно была пластинка Led Zeppelin, – сказал мне Плант в 2005-ом. – Ее записали мы вчетвером, но, думаю, она не была настолько зеппелиновской, насколько могла бы быть – по множеству разных причин».

Этот альбом стал, определенно, наименее впечатляющим представлением Джимми. Его игра по-прежнему держала высокую планку, но демонстрировала заметно малое количество новых интересных идей, словно он вернулся к тем временам, когда играл на сессиях, – но теперь для его собственного альбома. Там не было даже являвшегося до той поры практически обязательным блюзового заимствования. Ближе всего к этому он подобрался, переработав несколько тем из своего драгоценного саундтрека к «Восходу Люцифера» в зловещее музыкальное вступление для ‘In the Evening’(первую строчку которой Плант украл из ‘Tomorrow’s Clown’Марти Уайлда, в чем сам впоследствии сознался). Выступление Пейджа в качестве продюсера было еще менее впечатляющим: звук In Through the Out Doorместами очевидно ужасен, а жуткое сведение вокала в ‘In the Evening’особенно бросается в глаза – как раз тогда, когда от него потребовалась помощь, голос Планта теперь показывал всю потрепанность долгих лет гастрольной жизни вместе с побочными эффектами огромного количества сигарет, наркотиков и – да – горя.

«Это был переходный период, – небезосновательно утверждал Джонс. – Шанс увидеть, что еще мы можем делать. Следующий альбом был бы еще более интересным, если бы мы последовали в этом направлении». Говоря об альбоме вскоре после его выхода, Пейдж был, как обычно, настроен более оптимистично. «Не то чтобы мы почувствовали, что надо изменить нашу музыку в соответствии с происходившими изменениями, – сказал он, обходя стороной вымученные попытки усовершенствовать звук в ‘Ozone Baby’и ‘Wearing and Tearing’. – Там нет треков в ритме диско и всего такого...»

Миксы для альбома были подготовлены в Стокгольме после рождественских каникул, и единственным, что откладывало релиз In Through the Out Door, оставалась необходимость прийти к соглашению о том, как лучше его продвигать. Плант все еще переживал при мысли об участии в длинных турах – решительно отрицая даже только предполагаемое возвращение в Америку, – и Грант выжидал, прежде чем разработать определенный план. Технически, в любом случае необходимо было сделать еще многое: надо было принять решения о конверте – для разработки идей снова привлекли Hipgnosis – и о том, выпускать ли отдельный сингл. Плант упорно выступал за выпуск ‘Wearing and Tearing’, на второй стороне которого могла бы выйти ‘Ozone Baby’или ‘Darlene’, а Пейдж считал, что лучше будет просто выпустить все три композиции на мини-альбоме – что было бы еще одной ретро-идеей в угоду этой Новой Волне. В итоге ни одно из этих предложений не было принято, так как внимание переключилось на организацию второго «возвращения» группы за два года при помощи нескольких гигантских концертов на открытом воздухе в Англии – в Нэбворте. Идею эту предложил человек, который организовывал для них два выступления на Батском фестивале и десять лет назад помог раскрутить группу в Британии, – Фредди Баннистер.

Баннистер организовал первый Нэбвортский фестиваль, ставший теперь ежегодным, в 1974 году, и Грант изначально договорился о том, что хедлайнерами на нем станут Zeppelin, но утечка информации в музыкальную прессу привела к ссоре с Баннистером, которого он ошибочно обвинил в умышленном разглашении новостей, и группа тотчас отказалась от участия в проекте. С тех пор Баннистер каждый год безуспешно пытался вернуть Zeppelin. «Но время всегда было неподходящим, – говорит он. – Поэтому в итоге мы договаривались с кем-нибудь другим». За прошедшие годы «кем-нибудь другим» становились в том числе Pink Floyd, Genesis и The Rolling Stones. Изначально на 1979 год Баннистер планировал договориться с The Eagles, в то время пребывавшими на пике своей популярности. Также он рассматривал возможность еще одного появления Pink Floyd. «Но потом в музыкальной прессе стали появляться все эти новости о том, что Zeppelin выпускают новый альбом, первый за три года, и я подумал – почему нет? Давайте дадим им новый импульс...»

В попытке привлечь внимание Гранта Баннистер написал ему, предложив Zeppelin выступить с концертами в две последовательных субботы – 4 и 11 августа. Такого никогда ранее не делалось в Нэбворте, что подчеркивало представление о Zeppelin как о самой значительной группе в мире. Он также решил удвоить все свои прежние финансовые предложения. Через несколько дней Грант позвонил ему. Джи по-прежнему ломал голову, как продвинуть новый альбом Zeppelin, не имея возможности послать группу на гастроли, и предложение Фредди наконец-то поступило вовремя, поэтому они договорились встретиться в Horselunges на той же неделе. Баннистер вспоминает, что был поражен всем охранным камерам и прожекторам, которые были установлены на поместье Гранта с момента его прошлого визита, состоявшегося несколькими годами ранее. Гранту понравилась идея с двумя субботами, но он все равно считал, что промоутер предложил слишком мало. Джи хотел миллион фунтов, как он сказал. Фредди сомневался, но в итоге согласился, что более высокая, чем обычно, цена билетов в 7.50 фунта (на два фунта больше, чем брали за концерт Genesis годом ранее) может сделать это условие «выполнимым» – допуская, конечно, что билеты на оба шоу будут полностью распроданы. Баннистер рассчитывал, что, учитывая, что площадь кневбортского поля составляет 36.4 акра, а примерная вместимость – 4000 человек на акр, или около 290 000 людей за оба уикенда (как оказалось, цифра эта была преувеличена), после выплаты огромного жалования Zeppelin, налогов, стоимости аренды оборудования, расходов на две афиши, агентских комиссионных, стоимости аренды площадки Дэвиду Литтону Коббольду, чья семья владела нэбвортским дворцом, зарплат огромному количеству работников, которых необходимо нанять на оба уикенда, и прочих расходов (на рекламу, кейтеринг, транспорт, отели и т. д.) останется еще достаточно, чтобы «ему самому в конце концов урвать свой довольно привлекательный кусок».

Однако в этих расчетах не учитывалось, что ни одна кневбортская афиша никогда не привлекала более 100 000 зрителей – таким было количество зрителей, купивших билеты на концерт The Stones в 1976 году. У Zeppelin были хорошие шансы на то, чтобы побить это число, ведь это шоу должно было стать их первым выступлением в Британии с концертов в Earl’s Court четырьмя годами ранее и первым представлением в мире с момента оклендского фиаско 1977 года. Смогут ли они выступить две субботы подряд, было вопросом. Жаждущий уговорить Гранта на организацию концертов, Баннистер был достаточно сообразителен, чтобы согласиться на выплату безумного гонорара «исключительно из понимания», что они выступят со вторым концертом, только если все 145 000 билетов на первый будут раскуплены. Отсюда пришло и решение, о котором он впоследствии пожалел, изначально рекламировать только одно шоу. Как обычно с Грантом, сделка была заключена рукопожатием. И об этом Баннистер тоже горько пожалеет впоследствии.

По крайней мере на первый взгляд, 1979 год начался для участников Led Zeppelin более позитивно, чем любой из годов, начиная с 1975-ого. В январе Морин Плант родила еще одного сына, которого назвали Логан Ромеро, а в рукаве у группы были анонсированный новый альбом и два маячивших на горизонте гигантских шоу по случаю их возвращения, и, несмотря на предсказуемо скептический прием, оказанный им увлеченной панком британской музыкальной прессой («Манера, в которой постоянно подают себя старые пердуны Led Zeppelin, превратила название группы в синоним необоснованной чрезмерности», – провозгласил журнал NME), Пейдж снова был в Лондоне и давал интервью впервые за четыре года. Попивая пиво и одну за другой куря сигареты Marlboro, он сидел в офисе Swan Song и хвастался, что получает письма от фанатов Новой Волны, которые «заинтересовались актуальным музыкальным контентом и захотели сделать шаг вперед, открыв тем самым группы вроде нас», и что новый альбом продвинул группу в музыкальном плане достаточно, чтобы «разглядеть новые горизонты», но выступление в Кневборне будет при этом «значительно более важным», потому что «альбом – это твердое заявление, на которое всегда можно ссылаться, а кневборнское шоу будет иным». После Кневборна будут еще концерты, – поспешил он заверить публику, – хотя и «не обязательно в Англии». Вместо этого, словно вспомнив о давно забытых планах 1975 года посетить с гастролями «новые точки на карте», они теперь раздумывали о том, чтобы «сыграть на Ибице... просто чтобы попробовать представить новые идеи, риффы, аранжировки и песни».

В попытке подчеркнуть собственную правильность и отвести внимание от длительного периода апатии, обусловленной наркотической зависимостью, который последовал за катастрофическим окончанием тура 1977 года, Пейдж также указал на собственную вовлеченность в шотландскую региональную политику, заметив, что он поддержал использование сырья для постройки мола в бухте – часть программы по воссозданию местных рабочих мест, – лично присутствовав на церемонии открытия сооружения. Он признал, однако, что на выборах 1979 года голосовал за тори, что привело к власти Маргарет Тэтчер – настоящее предательство по отношению к политизированному панковскому миру конца семидесятых, – хотя и настаивал, что сделал это «не только ради налоговых послаблений... Я просто не мог проголосовать за лейбористов. Они провозгласили, что хотят национализировать СМИ – так как же их было бы критиковать?» На тот факт, что британские медиа и так находились под контролем партии консерваторов, он не обратил внимания. Но в то время, как он признался, будучи молодым предпринимателем-мультимиллионером, он голосовал за консерваторов, как поступил и на предыдущих выборах.

Между тем, ситуация с планировавшимися нэбвортскими концертами протекала даже близко не так гладко, как предполагали Питер Грант или Фредди Баннистер. Несмотря на то что анонс первого нэбвортского шоу был сделан Бобом Харрисом в эфире The Old Grey Whistle Test(которая в то время была самой уважаемой еженедельной музыкальной программой британского телевидения, ориентированной на альбомы), а спустя неделю афиши появились в музыкальной прессе, первоначальный спрос на билеты был настолько более скромным, чем ожидал Баннистер, что второе шоу теперь представлялось маловероятным. Также состоялись продолжавшиеся двадцать шесть часов запутанные переговоры между Грантом и руководителем компании Showco Джеком Келмсом, предметом которых стало согласование бюджета на звук, свет и другие необходимые приспособления – как, например, лазеры, которые хотел Джимми и которые нужно было привезти из самой Америки, – и во время них Грант «подпитывал себя длинными дорожками кокаина и время от времени могадоном, чтобы сохранять равновесие», как вспоминает Баннистер.

Промоутер также столкнулся с неожиданными проблемами, договариваясь с группами, которые должны были выступать на разогреве. «Казалось, никто не хотел играть с Led Zeppelin. Именно тогда, несколько запоздало, я и стал понимать, какой репутацией пользовалась группа из-за своего эгоистического поведения». Получив отказ от Джей Джея Кейла, Little Feat, Roxy Music и Иэна Дьюри с The Blockheads, в итоге Баннистер заполучил – по восходящей – Chas and Dave, The New Commander Cody Band, South Side Johnny and The Asbury Jukes и Utopia Тодда Рундгрена. Едва ли этот состав мог назваться самым увлекательным даже по стандартам семидесятых, но это было лучшее, что смог организовать Баннистер. (Грант предложил Fairport Convention, которые согласились, но могли выступить только на первом шоу.)

Группу держали в блаженном неведении о неожиданных затруднениях с продажей билетов. Более того, Пейдж по-прежнему полагает, что шоу в Нэбворте было огромным успехом, доказательством, что группа сильна, как никогда. «Все говорили: „О, они значительнее в Штатах, чем в Англии“, – и все такое, – сказал он мне в 1999 году, добавив, что он ни на мгновение не сомневался, что все билеты на оба концерта будут распроданы. – Вообще-то я всегда был уверен в себе. Все остальные говорили, что второе выступление не состоится, но я точно знал, что оно будет, в этом не было сомнений».

На самом деле сомнения в то время были довольно существенными. К началу июля на первое шоу было продано всего лишь немногим более 115 000 билетов, куда меньше тех 150 000, которые Баннистер считал самым минимумом для запуска рекламы второго концерта. Но Грант был непреклонен. Он сказал группе, что они выступят с двумя концертами, и не был готов сообщить им, что второго представления не состоится, так как они не могут продать достаточное для этого количество билетов. Это было вопросом чести – единственного, что сохранилось у Гранта на этом опасном этапе игры. В результате Пейдж до сих пор настаивает, как он сказал мне, что «там было больше [зрителей], чем было официально зафиксировано» и что, как следствие, «нам заплатили лишь частично... Питер Грант сказал мне и всей группе, что Фредди Баннистер не сдержал свое слово».

В реальности же, в последней отчаянной попытке простимулировать интерес публики Баннистер объявил, что билеты на первое шоу распроданы, но на следующий уикенд запланирован второй концерт, чтобы предоставить остальным желающим увидеть Zeppelin. Чтобы дать толчок продажам билетов на второе шоу, он взял 15 000 заявок на билеты на первое выступление – что сократило количество проданных билетов на первый концерт до всего лишь 100 000 – и отправил им билеты на второе представление вместе с письмом, гарантирующим возврат денег в случае, если у зрителей не будет возможности посетить его. К сожалению, большое количество разочарованных фанатов потребовали возврата денег. «Мы не учли, что множество людей уже распланировали свои отпуска», – говорит он сейчас. Опасаясь худшего, Фредди собрал всю свою смелость и позвонил Джи, чтобы сообщить, что второе шоу придется отменить. Но Джи с этим не согласился. Пообещав, что они «сочтутся», он убедил Баннистера не отменять второй концерт – что промоутер посчитал пересмотром их гонорара. Грант также пообещал уделить со своей стороны «огромное внимание», чтобы помочь увеличить продажи билетов на второе выступление, что вылилось в итоге в согласие на участие в нем The New Barbarians, временной группы Ронни Вуда, в состав которой входил Кит Ричардс.

За несколько недель до первого концерта Ричард Коул позвонил Баннистеру, сказав, что группа хочет осмотреть место его проведения. В частности, Пейдж хотел взглянуть на реликвии романиста Эдварда Балвера-Литтона, также известного своим интересом к оккультизму, который был одним из предков владельца Нэбворта Дэвида Литтона Коббольда. Во время визита Сторм Торгерсон сделал их фотографию для афиши фестиваля. «Рядом с ним стояла обнаженная молодая женщина, демонстрировавшая все свои прелести, которую Сторм привел туда, видимо, чтобы группа забыла о наличии камеры, – вспоминал Баннистер в своих мемуарах There Must Be a Better Way. – Были слухи, что среди множества фотографий, сделанных в тот день, была и одна пикантная фотография Пейджа со спущенными штанами, но, к сожалению, мне так и не удалось найти доказательства этого». Фотографии впоследствии были отретушированы, и вместо облачного неба фоном было наложено солнечно-голубое небо Техаса.

In Through the Out Doorпланировалось выпустить до нэбвортских концертов. Но задержки с изготовлением обложки – опять же – отложили релиз до 15 августа, что было четырьмя днями позднее второго шоу. За дизайн снова отвечала студия Hipgnosis, и альбом должен был выйти в целых шести разных конвертах, изображавших разные вариации одной и той же сцены в баре в Новом Орлеане, где мужчина в шляпе, костюме и галстуке устало смотрел на потертую барную стойку, а напитки ему подавал татуированный бармен в майке. На заднем фоне за пианино сидел старый темнокожий мужчина, а темнокожая женщина среднего возраста смеялась, держа в руке напиток, в то время как на закрытое ставнями окно облокотилась молодая шлюха-мулатка в обтягивающем платье, на лице которой было написано полное безразличие. Фотография на каждом конверте была обработана сепией, которую разрезал цветной участок, напоминающий мазок кисти – «словно вы смотрели в бар через пыльное окно, и этот мазок находился как раз там, где вы протерли стекло рукавом, чтобы заглянуть внутрь», – объяснил Сторм Торгерсон. На внутреннем бумажном конверте, в котором лежала пластинка, были два черно-белых рисунка – сцен до и после, – разбитого стакана, пепельницы, сигарет и зажигалки, изменяющие цвет при соприкосновении с водой, идею которых Джимми позаимствовал из раскрасок своей дочери Скарлет (впрочем, к счастью, не ту, что представлена на современной CD-версии). Забавно, что финальным штрихом подготовки стало помещение каждой пластинки в простой конверт из коричневой бумаги, на который почтовым штемпелем были нанесены названия группы и альбома. По-видимости, это служило для того, чтобы не дать покупателям возможности заранее понять, какой именно из шести конвертов они приобретают, что было понятной для посвященных шуткой Торгерсона, «сытого по горло», по его словам, «заявлениями группы и лейбла о том, что им неважно, что будет на обложке, поскольку альбом Led Zeppelin все равно будет продаваться. Питер Грант сказал, что мы можем положить его хоть в конверт из коричневой бумаги – и его все равно раскупят. Мы так и сделали – и он оказался прав!»