Текст книги "Гусман де Альфараче. Часть первая"
Автор книги: Матео Алеман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Долго я размышлял и наконец придумал. Отыскав местечко среди густых прибрежных зарослей, я выкопал ямку, обернул деньги в лоскутья, оторванные от штанов и куртки, положил свое сокровище в тайник и тщательно завалил песком и камнями. Место это я отметил знаком, не потому, что боялся забыть, – вблизи него я прожил почти две недели, – а чтобы всякий раз не беспокоиться и не искать его то ближе, то дальше на шаг. Я бы, верно, умер, если бы, засунув руку в тайник, не нашел своего клада. А по вечерам, раз в три-четыре дня, мне надо было отлучаться за припасами в соседние деревни, откуда я спешил в свой приют и лишь на рассвете входил в эту рощу, окружающую Пардо[148]148
Пардо – городок к северу от Мадрида.
[Закрыть].
Там прожил я некоторое время, чтобы сбить с толку сыщиков и жандармов, так как не сомневался, что меня разыскивают. Когда следы были заметены, я решил, что могу без опасений покинуть свое убежище и отправиться дальше. Так я и сделал, увязав мое сокровище в лоскутья от подкладки кафтана. Из одежды на мне оставались лишь старые полотняные штаны, кафтан да рубашка – одни лохмотья, но все чистое, стирать свои пожитки я не ленился. Словом, я щеголял почти в одном белье, хоть пляши танец с мечами, как толедские садоводы[149]149
…как толедские садоводы. – Распространенный в Толедо танец с мечами исполнялся танцорами, одетыми только в рубашку и холщовые панталоны.
[Закрыть].
Выбрав две хворостины поровней, я привязал к одной свой драгоценный груз и вскинул ее на плечо, а другая служила мне посохом. Жить на манер кролика в клетке мне уже надоело, к тому же я боялся попасться на глаза сторожу или местным крестьянам, которые, заметив, что я обосновался в лесу, могли заподозрить неладное. Шел я только по ночам, стараясь держаться подальше от большой дороги и выбирая боковые тропки, пока однажды утром не добрался до рощи, именуемой Асукейка и находящейся в двух лигах от города Толедо.
Здесь, в тени айвовых деревьев, я приготовился провести день. Гляжу, подходит паренек ростом с меня, – должно быть, сын какого-то горожанина, как и я беспечно покинувший отчий дом, чтобы свет повидать. Он нес узелок с пожитками, но по всему было заметно, что этому выросшему в довольстве юному искателю приключений, у которого молоко на губах не обсохло, невмоготу тащить свой груз; он еле ноги передвигал. Однако возвращаться к родителям ему, видать, не хотелось, и он прятался, чтобы его не разыскали.
Он тоже ночью шел по дорогам, а днем скрывался в зарослях. С самой нашей встречи и до сумерек, когда мы расстались, этот парень носа не высунул из нашего логова. Вечером, собравшись в путь, он поднял свой узел и тут же бросил его наземь со словами: «Будь проклят, до чего ты мне надоел!»
Перед этим мы с ним успели познакомиться и рассказали друг другу о своем происхождении и странствиях. Парень заведомо врал, но и я не говорил правды, не оставаясь перед ним в долгу. Из его признаний достоверным было лишь то, что у него нет денег.
Случай был подходящий. Видя, как этот юнец огорчается, что ноша его тяжела, а кошелек легок, я догадался, что в узле у него платье. Спрашиваю, что там такое тяжелое? Он отвечает:
– Да разная одежда.
Только этого мне и надо было.
– Благородный кабальеро, – сказал я пареньку, – могу дать вам добрый совет, если соизволите его выслушать.
Он ответил, что готов послушать и за хороший совет будет премного благодарен. Тогда я сказал:
– Зачем вам таскаться с ненужными вещами? Отделайтесь от них и приобретите то, что теперь вам более необходимо. Вы говорите, что у вас там какая-то одежда. Вот и продайте ее – деньги легче нести, и от них вам будет больше пользы.
Парень был родом из Толедо, а тамошние жители народ смышленый.
– Резоны ваши справедливы, – осторожно возразил он, – и я вполне согласен с ними; только сейчас они не к месту, а совет без дела – что душа без тела, Я готов продать свой скарб, но что с того, если некому его купить? У меня есть причина избегать населенных мест, а потому я не могу ни сменять эти вещи, ни продать – никто здесь меня не знает и ничего не купит.
Тогда я спросил, что у него за вещи. Он сказал:
– Кое-какое барахлишко на смену.
Я осведомился, какого цвета и не очень ли поношенное. Он ответил, что все сшито из полушерсти и почти новое. Обрадовавшись, я предложил заплатить наличными, если платье придется мне впору. Парень с недоумением на меня уставился – ведь за все, что было на мне надето, не дали бы унции шафрана или тминного зернышка, а тут я берусь купить все его пожитки.
Я подумал, что он принимает меня за воришку, который собирается его надуть. И, словно моя мысль передалась ему, он долго колебался и отказывался показать свой товар; вид мой не внушал ему доверия и не сулил ничего хорошего.
Вот так мы судим о человеке! По одежде встречают, и, пока ума не узнают, только платье придает цену; а оно чаще всего обманчиво, и под худым плащом можно встретить хорошего человека.
Я вмиг догадался о его мыслях, точно в душу ему глядел, и, чтобы направить их на должный путь, сказал:
– Знайте, благородный юноша, что я такой же порядочный человек, как вы, и родители мои не хуже ваших. До сих пор я не хотел открывать вам, кто я, но теперь сделаю это, дабы рассеять ваши опасения. Родом я из Бургоса и ушел оттуда в приличной одежде, как и вы. Но в пути я поступил так, как советую вам: продал платье, когда оно не было мне надобно, а теперь, когда понадобилось, я не прочь обзавестись кое-чем на вырученные деньги и на те, что прихватил из дому. Хоть рвань на плечах, зато я при деньгах, на хлеб имею и идти легче, – на суму бедняка никто не польстится, он спокойно проходит по безлюдным местам, не боится ни грабителей, ни разбойников. Если вам угодно, продайте мне то, в чем сами теперь не нуждаетесь. И не думайте, будто я не могу заплатить, – деньги у меня есть. Я уже недалеко от Толедо, куда держу путь; мне хотелось бы скинуть с себя эту ветошь и войти в город прилично одетым.
Паренек развязал свой узел и вытащил ферреруэло[150]150
Ферреруэло – короткий плащ без капюшона.
[Закрыть], штаны, куртку с откидными рукавами, две рубашки и пару шелковых чулок – все было точно на меня. Сторговались мы на сотне реалов. Больше эти вещи не стоили, – они, правда, были не поношенные, но из грубого сукна.
Немного приоткрыв мой сверток, я принялся извлекать оттуда медяки. При виде мелких монет парень скривился от досады: ему-то хотелось избавиться от груза, а тут его опять нагружают. Но он утешился мыслью, что ноша все же будет легче прежней и при любых обстоятельствах полезней. На том мы распрощались: он отправился искать удачи, а я в тот же вечер, хоть и поздно, вошел в Толедо.
ГЛАВА VIIIо том, как Гусман де Альфараче, одевшись щеголем, затеял в Толедо любовные шашни с двумя дамами. Он рассказывает о своих встречах с этими дамами и об их проделках, а также о том, что случилось с ним в Малагоне [151]151
Малагон – город в провинции Сьюдад-Реаль.
[Закрыть]
В народе говорят: мартышку хоть в шелк нарядить, а все ей мартышкою быть. Истина сия неоспорима и не знает исключений. Можешь сменить свою бедную одежду на самую роскошную, но богатым облачением никого не обманешь, лишь себя разоблачишь перед всем миром. Сегодня на брюхе шелк, завтра в брюхе щелк. Кто в поте лица не трудится, тот непременно в грязь скатится, как ты увидишь дальше.
Утром я перво-наперво обзавелся кафтаном, башмаками и шляпой. Плащ снес к портному и попросил заменить подкладку воротника шелком другого цвета. К куртке велел пришить новые пуговицы и вместо суконных откидных рукавов поставить другие, из добротного шелка. За небольшие деньги все стало неузнаваемым, и теперь я уже не боялся, что за грехи мои или по злосчастью могу угодить в западню и поплатиться за прошлое и за настоящее; ведь разыскивая того паренька и заметив на мне его платье, меня, чего доброго, могли обвинить в убийстве с целью грабежа и потребовать к ответу.
Два дня я бродил по городу и пытался разузнать, где находятся навербованные отряды. Никто не мог точно указать. Все мои поиски были тщетны. Убедившись в этом, я старался выходить на улицу пореже и лишь вечером, а также трех дней подряд не ночевал в одной гостинице, чтобы меня не выследили. Но однажды проходил я по Сокодоверу[152]152
Сокодове́р – торговая площадь в Толедо.
[Закрыть], куда заглядывал изредка и с опаской, и навстречу мне попался какой-то столичный франт верхом на муле, да такой разряженный, что меня зависть взяла.
На нем были лиловые бархатные панталоны с длинными прорезями, подбитые серебристым шелком. Кафтан из золотой парчи, замшевый колет с щегольским миланским галуном чуть не в три пальца шириной. Шляпа – одно загляденье, вся вышитая, с нарядными перьями, отороченная золотом с черной эмалью. Из дорожного мешка за седлом выглядывал уголок плаща из плотного лилового сукна, обшитый таким же галуном, как на колете и панталонах.
Я загорелся желанием принарядиться не хуже его, а денежки мои, нажитые отнюдь не в поте лица, казалось, так и поддразнивали меня, звеня в кошельке. Сердце мое этого не стерпело. «Добро, – сказал я им, – коль вам угодно сплясать, я не прочь подыграть; а не захотите поладить со мной, так и я не захочу таскать вас на себе. Будет исполнено и ваше желание и мое, и чем скорей, тем лучше».
Я тотчас отправился в лавку, накупил там разного товару, позвал портного и велел сшить костюм. Я торопил мастера, не давал ему, как говорится, ни охнуть, ни вздохнуть, и через три дня меня уже нарядили во все новое, лишь для колета не нашлось подходящей замши, и сшили его из лилового атласа, отделав золотой тесьмой. Надел я подвязки соломенного цвета с бахромой и золотым шитьем, как записной франт. Все на мне так и сверкало.
Наряд шел мне как нельзя лучше, а надобно сказать, что в молодости я был весьма недурен лицом. Вырядившись этаким бравым кавалером, я, гордый, как павлин, разгуливал по Толедо, точно сынок знатного вельможи.
Тогда же я нанял прилично одетого пажа, чтобы сопровождал меня на прогулках, и он оказался расторопным малым. Радуясь красивой одежде и своим удачам, я чувствовал себя так, словно воскрес мой отец и для меня вернулись времена его процветания. Мне хотелось бы и ночью не снимать своего наряда, а днем гулять да гулять по улицам, чтобы все меня видели, но, не дай бог, не узнали.
Наступило воскресенье. Я разоделся на славу и с важным видом отправился в собор послушать мессу, хотя меня, пожалуй, больше влекло туда желание покрасоваться. Я прошелся по храму три-четыре раза, заглянул в боковые приделы, где было много народу, и затем стал меж двух хоров, среди нарядных дам и мужчин. Я воображал себя «петушиным королем»[153]153
«Петушиный король» – разряженный мальчик, которого избирали «королем» во время петушиного боя – излюбленного карнавального увеселения школяров.
[Закрыть] и самым блестящим кавалером; как жеманный пастушок, я выставлял напоказ все свои уборы и готов был похвастать даже подвязками.
Шея у меня вытянулась, стан выгнулся колесом, ноги напряглись – петух, да и только! Я так кривлялся и гримасничал, что все обратили на меня внимание, потешаясь над моей глупостью. Но хотя вокруг смеялись, я этим не смущался, не понимая, что смеются надо мной. Напротив, мне казалось, что люди восхищаются моим изяществом и бравым видом.
Что до мужчин, то о них больше нечего тебе рассказать, но с дамами у меня произошло забавное приключение, в котором мне, дураку, поделом досталось. А именно: в соборе были две дамы, и одна из них, уроженка этого города, на редкость красивая особа, обратила свои взоры на меня, или, вернее, на мои деньги, полагая, что у такого щеголя их должно быть немало. Но тогда я этого не заметил, как не заметил, впрочем, и самой дамы, ибо клюнул на прелести другой красотки и начал глупо подмигивать ей, а она исподтишка посмеивалась.
Мне показалось, что успех полный и дело мое на мази. Дальше – больше: я как дурак строю рожи, а дама коварно улыбается. Затем она вышла из собора и не спеша направилась домой, я – за ней. По дороге я наговорил красотке всяких глупых любезностей, но она, точно каменная статуя, не отвечала ни слова и даже виду не подавала, что слышит, хотя время от времени оборачивалась и взглядывала на меня, а я пылал как на костре.
Так мы дошли до ее дома близ галереи церкви святого Киприана. Входя, дама, как мне показалось, сделала реверанс и кивнула, причем лицо у нее было веселое, а глаза искрились смехом.
Расставшись с красавицей, я той же улицей направился в гостиницу. Не прошел я и нескольких шагов, как увидел на углу служанку, закутанную в плащ до самых глаз. Девушка эта, видно, шла следом за мной из собора и теперь, высунув из-под плаща два пальчика и кивнув головой, поманила меня. Я подошел узнать, чего она хочет. Девушка завела со мной длинный разговор и сообщила, что служит у некоей замужней и весьма знатной сеньоры, которая ждет от меня признательности не только за ее благосклонность ко мне, но и ради высокого сана и влиятельного рода. Затем она попросила указать, где я живу, так как ее госпожа намерена, мол, прийти побеседовать со мной об одном деле.
Я слушал ее, чуть не лопаясь от тщеславия; мне уже чудилось, что все дамы Толедо сохнут по мне, и я не променял бы своих побед на славнейшие подвиги Александра Великого. Важным тоном я поблагодарил за обещанную милость и заверил, что, ежели даме будет угодно выполнить свое обещание, почту это за великую честь. Беседуя, мы подошли к гостинице; девушка постаралась запомнить ее, мы распрощались, и я пошел подкрепиться, так как наступил час обеда.
Я не знал, кто была та сеньора, о которой говорила девушка, и никогда ее не видел, а потому ожидал ее прихода с гораздо меньшим нетерпением, чем свидания с той, первой дамой. В гостинице мне не сиделось, и, пообедав, я пошел на улицу, где жила моя знакомая. Вдосталь покружив вокруг ее дома, словно кляча вокруг нории[154]154
Нория – колесо с черпаками, применявшееся для подачи воды из реки наверх; его вращала с помощью рычага лошадь.
[Закрыть], я наконец увидел, что дама выглянула в окно как бы украдкой. Мы обменялись несколькими словами, и она пригласила меня прийти вечером отужинать с ней. Я приказал своему пажу купить и отнести к ней на дом откормленного на молоке каплуна, двух куропаток, запеченного в тесте кролика, вина святого Мартина[155]155
…вина святого Мартина… – Имеется в виду вино из Сан-Мартина-де-Вальдеиглесиас (городок вблизи Мадрида), один из знаменитых сортов испанских вин.
[Закрыть], самого лучшего хлеба, фруктов и сластей на десерт.
Когда стемнело, я решил, что пора, и отправился к даме, как было условлено. Она встретила меня с великим почетом. Было самое время ужинать. Я попросил красавицу распорядиться, чтобы накрыли на стол, но она все тараторила и шутила, а с ужином не торопилась. Наговорила мне с три короба, уверяя, что она девица из благородной семьи и живет с братом, человеком сварливым и беспутным, который приходит домой только обедать и ужинать, а остальное время дня и ночи играет в карты и слоняется по городу.
Беседуем мы с ней, и вот, извольте, раздается громкий стук в дверь.
– О боже! – воскликнула дама. – Я погибла!
Она с виду сильно встревожилась, изобразив на лице такое волнение, что обманула бы и человека похитрей меня.
Этой сеньоре было заранее известно, чем кончится ее затея и как все будет разыграно, но она прикинулась, будто не знает, как быть. Вдруг ей будто бы пришла на ум счастливая мысль, и она приказала мне залезть в большую кадку, стоявшую у входа в патио. Воды в кадке, правда, не было, но на дне оставался слой жидкой грязи и стенки были тоже грязные.
Я исполнил желание дамы, она прикрыла меня крышкой и вернулась в комнату, куда тем временем вошел ее брат. Почувствовав запах дыма, он сказал:
– Видно, ты, сестра, с ума спятила! Начадила так, что дышать нечем. Хочешь выкурить меня из дому, что ли? Ну-ка подавай, что настряпала на ужин, не зря ведь надымила!
Он вошел в кухню и, увидев наши роскошные припасы, выбежал с криком:
– Это что еще за новости? Свадьбу, что ли, собралась справлять, да чью? Свою или мою? Откуда в нашем доме этакие яства? Что за пир ты затеяла, для каких гостей? Вот и надейся на вашу сестру! Так-то бережешь ты честь наших родителей и несчастного своего брата! Говори всю правду, не то быть здесь беде этой ночью!
Она оправдывалась, но я, сидя в прикрытой кадке и дрожа от страха, ничего не мог разобрать, – только слышал, что брат кричит на нее и, будто гневаясь, велит подавать на стол. Когда они поужинали, он самолично спустился вниз со свечой, осмотрел весь дом и запер входную дверь на засов. Затем оба ушли в комнаты и остались там, а я – в кадке.
Все это время я провел в тревоге и в благочестивых упражнениях – прочитал все молитвы, какие знал, прося бога наслать на этого изверга слепоту, чтобы он не нашел меня. Когда же опасность миновала, я сдвинул крышку и потихоньку высунул голову, прислушиваясь, не идет ли моя дама, чтобы подать мне знак кашлем или хоть плевком. Стоило пробежать кошке, и мне уже мерещилось, что пришла моя сеньора, однако она не спешила мне на выручку. В доме воцарилась тишина, и я вылез из чрева кадки, как некогда Иона из чрева кита[156]156
…Иона из чрева кита… – Иона – пятый из так называемых малых пророков Библии. Посланный богом проповедовать в Ниневии, устрашился своей миссии и пытался бежать «от лица господа». Но был изобличен моряками во время бури и брошен в море, где его проглотил кит, в чреве которого Иона находился три дня, а затем был извергнут на сушу.
[Закрыть], отнюдь не блистая чистотой.
К счастью, предвидя неприятности, нередко выпадающие в подобных похождениях на долю юнцов, я приберегал свой роскошный наряд для дневных прогулок, а по вечерам надевал старый, купленный раньше; поэтому состояние моего костюма не слишком меня огорчило. Я побродил по дому, подкрался к спальне и принялся царапать пальцем по двери и по полу в надежде, что дама услышит. Но не шепчи глухому, не моргай слепому!
Так за всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз. На рассвете, обозленный, голодный, иззябший, я отворил дверь на улицу и, оставив ее раскрытой настежь, выбежал из этого дома как сумасшедший. Ругаясь на чем свет стоит, я опрометью пустился бежать по улицам и клялся, что ноги моей здесь больше не будет.
Удрученный неудачей, добрался я до здания ратуши, возле которого помещалась пирожная, уже открытая несмотря на ранний час. Там я досыта наелся самых дрянных пирожков мне под стать (их и называют «пикаро»), – потому, видно, они и пришлись мне по вкусу. Лишь после этого злость, меня душившая, опустилась вместе с пирожками из горла в желудок.
Гостиница, где я жил, находилась недалеко. На стук вышел дожидавшийся меня слуга. Я разделся и лег в постель.
Но досада все еще мучила меня и, лишая покоя, не давала уснуть. Я винил то себя, то даму, то злую свою судьбу. И пока я так терзался, прошло утро; вдруг, извольте радоваться, кто-то ко мне стучится. Это явилась девушка, которая накануне подозвала меня, а с ней ее госпожа. Дама уселась на стул у моего изголовья, а служанка на полу у двери.
Гостья стала подробно расспрашивать о моей жизни, кто я, зачем приехал и долго ли намерен пробыть у них в городе. А я что ни скажу, то совру. Думал я ее обмануть, да вышло так, что сам попал в западню. На все вопросы я отвечал бойко, да в главном-то маху дал: мне бы сказать, что я собираюсь прожить в Толедо несколько месяцев, а я возьми и скажи, что нахожусь здесь проездом.
Даме не хотелось терять сделанный ход, но по должности ей нельзя было затевать любовную интрижку так, с налету, и она ограничилась налетом на мой кошелек. Принялась она расставлять мне сети. Как бы ненароком она то и дело приоткрывала свою длинную накидку из итальянского шелка с тесьмою, чтобы я видел изящные золотые запястья и прочие дорогие украшения. Затем она достала из кармана коралловые четки и, притворяясь, будто забавляется ими, вдруг обнаружила, что исчез медальон, который, как она уверяла, был прикреплен к четкам.
Медальон этот, по словам дамы, принадлежал ее мужу, и она, весьма встревожившись, тут же поднялась со стула, чтобы поскорей вернуться к себе и посмотреть; не забыла ли медальон дома. И хотя я предложил подарить ей другой такой же и наговорил множество любезностей, мне не удалось упросить ее побыть со мной еще немного.
Дама удалилась, дав слово посетить меня еще раз, а когда придет домой, послать ко мне служанку, чтобы сообщить, нашлась ли пропажа.
Я весьма огорчился, что она так ушла, – как я уже говорил, это была на редкость красивая, изящная и умная особа, – но мне очень хотелось спать, и вскоре я забылся. Проспал я всего каких-нибудь два часа, так как у меня уже появились дела и я хотел поскорей за них приняться. Пока одевался, наступил час обеда; я сел за стол, и тут появилась служанка дамы. Хитрая эта девка поболтала со мной, пока я не насытился, а затем сказала, что вернулась посмотреть, не уронила ли ее хозяйка медальон у меня в комнате, когда играла четками. Мы принялись за поиски, но медальона, конечно, не нашли, потому что никто его не терял.
Служанка стала толковать мне, что дама огорчена пропажей не из-за ценности вещи, а из-за того, что она принадлежит мужу. Описав форму и отделку медальона, девушка в учтивых выражениях умоляла меня купить ее госпоже другой такой медальон и уверяла, что завтра же на рассвете красавица придет ко мне, сказав мужу, будто отправляется на богомолье.
Мы с девицей обошли всех ювелиров, и у одного из них я купил прехорошенький золотой медальон в виде книжечки, выбранный служанкой, и, верно, уже давно приглянувшийся ее госпоже. Так они получили медальон, и больше я их в глаза не видел, ни госпожу, ни служанку.
Было уже три часа пополудни; меня мучило желание узнать правду о давешнем ночном приключении – действительно ли меня одурачили. Забыв обиду, я снова отправился на ту улицу.
Дама, вероятно, поджидала меня, лицо ее было печально. Она поманила меня, а затем, приложив палец к губам и оглядываясь, словно кого-то боялась, вышла из дому и велела мне идти вперед по направлению к собору.
Так я и сделал, в собор мы вошли почти одновременно. Пройдя меж двух хоров к выходу на улицу Чапинери́а, дама знаком велела мне следовать за ней. Я повиновался. Она вошла в одну из лавок Торговых рядов и там стала оправдываться, клянясь и божась, что ни в чем не виновата и ничем не могла мне помочь. Ее слова вскружили мне голову, я поверил искусно состряпанной лжи. Красотка пообещала, что этой же ночью поправит дело, даже если бы это угрожало ей гибелью, уверяя, что готова отдать жизнь, лишь бы доставить мне удовольствие. Растроганный этими речами, я стал мягок как воск.
В лавке дама сделала несколько покупок, реалов на полтораста, а когда надо было расплачиваться, сказала торговцу:
– Сколько я должна вносить еженедельно в счет этого долга?
Тот ответил:
– Я, сеньора, так не согласен, в долг я не отпускаю; принесете деньги, тогда и заберете все покупки, если же нет – не прогневайтесь.
Тогда я сказал:
– Полно, сеньор! Эта дама пошутила, денег расплатиться с вами у нас хватит. Я их дворецкий и ношу кошелек. – Достав из кармана несколько эскудо, чтобы пустить пыль в глаза, я заплатил и тем избавил себя от стыда, а даму – от долга.
Мне показалось, что скорее всего это хитрость, придуманная для того, чтобы получить с меня вперед и не остаться при пиковом интересе, как бывает порой. Все же я не рассердился, полагая, что моя щедрость обяжет красотку к благодарности; и право, хлопоты, доставленные мне в этот день обеими дамами, я не променял бы на все богатства Мексики и Перу. На мой вопрос, надежно ли ее обещание и когда мне прийти, красавица заверила, что все будет исполнено, и назначила встречу на десять часов.
Она пошла домой, а я провел остаток дня, воображая, что поймал двух зайцев сразу. В назначенный час я надел старое платье и вернулся к своей нории. Стал я снова ходить вокруг дома и, как мы условились, постукивать камешком в окно, но с таким же успехом мог бы стучать по мосту в Алька́нтаре[157]157
Алька́нтара (арабск. «мост») – старинный город вблизи португальской границы на скалистом берегу Тахо. Получил название от знаменитого моста, построенного в 103 г. императором Траяном.
[Закрыть].
Я подумал, что ошибся временем или что дама чем-то занята. Подождал еще немного, и еще, и этаким манером проторчал до полуночи, то и дело подавая условный знак – да куда там, поди поговори с каменным собором святого Иоанна! Все это был обман. Мужчина, которого дама называла своим братом, был ее любовником, и оба они кормились от таких проделок, устраивая их с полюбовного согласия.
Родом они были из Кордовы и одевались вполне пристойно. Среди многих желторотых птенцов, попавших в их сети, оказался некий молоденький писец, недавно женатый. Клюнув на приманку, он, как и я, подарил красотке несколько безделушек в надежде заслужить награду, но его только обирали, морочили и водили за нос. Догадавшись, что с ним плутуют, писец решил отомстить.
И вот когда я, как ты уже слышал, устав от бесплодного ожидания, решил убраться восвояси, на улице вдруг показалась целая толпа. Подавшись вперед, я разглядел, что это служители правосудия, и услышал, что они стучатся в дверь моей красотки. Я подошел поближе узнать, чего надо этой ораве, и тут один из крючков громко приказал именем короля открыть дверь. Они вошли в дом, а я пристроился у входа, чтобы увидеть, как дело дальше пойдет. Альгвасил обшарил весь дом, но не нашел того, кого искал. Меня так и подмывало крикнуть: «В кадки, в кадки загляните», – а затем убежать. Но писцу, видать, тоже довелось проверить, хорошо ли эти кадки просмолены, и он попросил их осмотреть. Они оказались пустыми. Однако в подобных делах редко удается замести все следы, – стоит взяться как следует, и плутни выходят наружу. Кто-то заметил на полу мужской пристяжной манжет, который, должно быть, упал, когда прятали одежду мнимого брата. И так как стражники – все друзья-приятели писца – весьма старались, то один из крючков сказал:
– У этого манжета должен быть хозяин.
Дама стала отпираться, но дом обыскали еще раз, более тщательно. Взглянув на большой сундук, где вполне мог поместиться человек, альгвасил приказал его открыть, – тут-то и сидел наш молодчик. Ему и даме велели одеться, и, как положено, повели их в тюрьму.
Я был и обрадован и огорчен. Радовался я тому, что не меня нашли в этом доме, а огорчался тем, что и меня одурачили. Остаток ночи я провел без сна, размышляя о случившемся и о другой сеньоре, которую ожидал, надеясь утешиться с ней в своих невзгодах. Она представлялась мне женщиной совсем иного нрава и поведения.
Прождал я ее весь день, но она и весточки мне не прислала; так я и не узнал, кто она и где живет. Вот и посуди, славно ли я услужил своим двум дамам и не лучше ли было мне купить на мои деньги полсотни баранов.
Отчаяние овладело мной, а тут в довершение всех бед, придя вечером в гостиницу, я застал альгвасила, который о ком-то расспрашивал. Сам понимаешь, что я тут почувствовал. Шепнув слуге, чтобы ждал меня к утру, я ушел из города через Камбронские ворота и всю ночь бродил, ломая голову над тем, что привело альгвасила в гостиницу и кого он ищет. Лишь когда рассвело, я отважился возвратиться в город, чтобы сменить платье и квартиру. Оказалось, что тревога была ложной; альгвасил, как мне сообщили, искал не меня, а другого человека.
Я вышел на площадь Сокодовер. Там оповещали народ, что в Альмагро[158]158
Альмагро – город в провинции Сьюдад-Реаль.
[Закрыть] отправляется погонщик с двумя мулами. Я тут же договорился и немедля выехал из Толедо. В этом городе мне уже всюду чудился запах пеньки и земля жгла мне подошвы.
В тот же вечер я добрался до Оргаса[159]159
Орга́с – старинный городок в ста километрах к югу от Мадрида.
[Закрыть], а на следующий – до Малагона. После всех треволнений, пережитых в прошлые ночи, я был такой сонный, что, как говорится, спал на ходу, но в Малагоне от меня отогнала сон новая забота. Когда я въехал на постоялый двор, ко мне подошла взять вещи девчоночка, похожая больше не на служанку, а на хозяйскую дочку, да такая ладненькая, миленькая и речистая, каких нарочно подбирают хозяева для привлечения постояльцев.
Я что-то ей сказал, она бойко ответила. Слово за слово мы договорились до того, что она пообещала прийти потолковать со мной, когда хозяева лягут спать. Красотка подала мне ужин, я угостил ее грудкой каплуна, потом выпил за ее здоровье, а она за мое. Но когда я попытался взять ее за руку, она увернулась. Я потянулся за ней, она от меня, и я свалился на пол. Стул, на котором я сидел, был с подлокотниками. Падая, я наткнулся на них и пребольно ушиб себе бок; но могло быть и хуже, потому что в этот миг у меня выскочила из ножен шпага и рукояткой уперлась в пол, а острием – в один из подлокотников; лишь чудо спасло меня от смертельного удара, который, прикончив меня, доставил бы радость тем, у кого я был в долгу.
Я снова стал упрашивать девушку прийти ко мне. Она сказала, что, когда понадобится, я ее увижу, и, отпустив несколько вольных шуточек, ушла. Я уже говорил тебе, как плохо провел предыдущие ночи. Теперь мне стало совсем невмоготу, но я так хотел встать пораньше, что готов был и вовсе не ложиться. Поэтому я приказал слугам занести в дом солому и ячмень для утренней кормежки мулов. Те поставили мешок и корзину у порога моей комнаты и, позабыв закрыть дверь, пошли спать.
Горя любовным пылом, я изо всех сил боролся со сном, но долго сопротивляться не мог: сон одолел меня, и я задремал, как говорится, одним глазом. И вот, как на грех, уже после полуночи, из конюшни, а может, со двора, удрала ослица и стала преспокойно разгуливать по дому. Добралась она и до моей комнаты и, почуяв запах ячменя, сунула морду прямо в мешок, но наткнулась на сито и принялась его ворочать, желая достать корм. Возясь с ситом, она толкнула дверь, та заскрипела, Я спал тревожно, и этого скрипа было достаточно, чтобы разбудить меня. Я решил, что птичка уже в клетке. Со сна мне показалось, что девушка в темноте не может найти кровать. Я привстал и окликнул ее.
Услышав мой голос, ослица испугалась и притихла, только поставила ногу в корзину с соломой. Я подумал, что моя прелестница споткнулась о корзину, и соскочил с постели со словами:
– Входи, входи, жизнь моя, дай мне ручку!
Я потянулся вперед, чтобы взять ее за руку, и задел коленом морду ослицы; та вскинула голову, с ужасной силой ударила меня по челюстям и убежала прочь; право, если б она осталась, я, рассвирепев от боли, проткнул бы шпагой ее брюхо. Кровь потекла у меня изо рта и из носа, и, послав к черту любовь и ее ловушки, я признался себе, что все злоключения были мною заслужены, так как я вел себя как легковерный и глупый мальчишка. Закрыв дверь на щеколду, я снова лег.
