Текст книги "Прыжок"
Автор книги: Мартина Коул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц)
Пока она шла к оранжерее, ее не покидало удивление: как это такой великан умудряется совершенно бесшумно ступать, двигаясь вслед за ней?
В оранжерее Донна включила свет над бассейном. Лампы отбрасывали красноватый свет, и помещение выглядело от этого особенно уютным. Здесь она моментально почувствовала прилив сил. Самообладание вернулось к ней.
– Я бы лучше пропустил стаканчик чего-нибудь покрепче, если ты не возражаешь, Донна.
Она подошла к бару и налила Доновону большой стакан «Бушмила». Затем присела на край дивана, Пэдди устроился рядом.
– Что происходит, Пэдди? Почему ты крадучись бродишь по моему дому? Посреди ночи, да еще с пистолетом?
Он залпом выпил спиртное из стакана и покачал головой:
– Этого я не могу сказать тебе, дорогая Донна…
Пэдди посмотрел в ее темно-синие глаза, разглядел печать внутреннего напряжения на ее лице и почувствовал, как его тянет к ней: «Она не заслуживает всего этого…» Уже не в первый раз, с тех пор как Джорджио оказался в тюрьме, Пэдди испытывал потребность как следует избить его. Чтобы он понял до конца, что натворил из-за своей безмерной жадности.
Донна выпрямилась, сидя на краю дивана, и прошипела сквозь стиснутые зубы:
– Ты можешь сказать мне, что ты делаешь на участке, являющемся моей собственностью? У тебя хватает дерзости сидеть ночью в моем доме, пить мой коньяк и при этом говорить, что ты не можешь объяснить мне происходящее?! Погоди, вот Джорджио об этом услышит! О, а может, ты здесь из-за него? Ведь так? Его Чудачество решил, что меня нужно опекать, или он просто волнуется, что я могу незаметно ускользать по ночам из дома, как об этом часто любит говорить Кэрол Джексон? Что ты собирался делать – застрелить человека по заданию своего босса? Или только ранить его?
Пэдди опять покачал головой, но сейчас он испытывал неловкость.
– Послушай, Донна, мы здесь для того, чтобы защитить тебя, вот и все.
Донна прищурила глаза.
– Мы? А сколько вас здесь? Батальон, взвод? Или банда? Сколько?
Пэдди допил остатки из своего стакана.
– Нас тут пятеро в любое время дня и ночи. А теперь послушай меня. Есть веская причина, из-за которой мы тебе ничего не говорили. Ты бы стала беспокоиться. Посмотри, как ты сейчас реагируешь!..
Донна перебила его:
– Простите меня, мистер Доновон, но я просто злюсь из-за того, что за мной тайно наблюдают уже бог знает сколько времени. Я прихожу домой и обнаруживаю, что ты слоняешься по моему саду с огнестрельным оружием в руке, не больше и не меньше. И потом говоришь мне, что не следовало мне ничего не рассказывать, чтобы я лишний раз не огорчилась. Ничего себе заявление! Я уже и так достаточно посинела от злости! Если моя жизнь в опасности, а, похоже, это подтверждается, то я думаю, что должна была быть первым, а не последним человеком, кому следовало бы об этом сообщить!
Пэдди протянул было к ней руку, но она убрала подальше свою ладонь.
– Твоя жизнь сейчас вне опасности. По крайней мере, нам на данный момент о какой-либо угрозе неизвестно. Это просто перестраховка, Донна, и ничего более. Ты ведь знаешь, что этот Левис способен сотворить что угодно? Ну, а мы не хотим, чтобы он доставал Джорджио через тебя. Мы не можем допустить, чтобы с тобой что-нибудь стряслось. Вот и все.
Донна почувствовала, что теперь она совершенно протрезвела. Этому, видимо, способствовал перенесенный шок. Она пожалела о том, что хмель выветрился: лучше было оставаться полупьяной – может, тогда она спокойнее перенесла бы этот удар.
– Выходи, мне грозит опасность от этого самого Левиса, да? Он не удовлетворился тем, что разрушил мою жизнь, а также жизнь моего мужа, посадив его в тюрьму. Левису еще надо причинить вред лично мне, не так ли? Все это напоминает проклятый кошмар! – Она прикусила нижнюю губу.
– Скажи же мне что-нибудь! Будь со мной честным, Пэдди.
Он посмотрел ей в глаза.
– Не скажу ничего.
– Может, Джорджио что-то плохое сделал этому человеку? Почему Левис так настроен против него? Я хочу знать правду.
– Налей мне еще коньяка, милая Донна. И себе тоже. Я думаю, это может тебе понадобиться.
Донна наполнила его стакан. Налила и себе. А Пэдди тем временем сражался сам с собой, решая, говорить ей правду или нет. Частью своего сознания он отчаянно хотел этого, но другая часть его разума нашептывала ему о том, какое воздействие эта правда может оказать на Донну. Однако, пока она разливала коньяк, он принял решение: «Она заслуживает правды. Заслуживает знать, по крайней мере, хотя бы половину всего».
Донна села рядом с ним и сделала глоток «Реми Мартена». У нее было такое честное, открытое лицо, что Пэдди не выдержал и сдался:
– Джорджио обеспечивал машинами преступников. У него был опасный, незаконный бизнес. Что это значит – вызвать машину? Берутся две тачки, у одной был разбит зад, у другой – передок. Их страховка истекла. Мы собирали их на разных свалках по всей стране. Потом мы покупали новую машину, прекрасную тачку. Затем соединяли две разбитые машины в одну. Это подразумевало сварку двух целых половинок. После чего мы ставили на нее номер хорошей машины, понимаешь? Это темное дельце. И если машина возвращалась к нам, мы покупали ее, словно так и было нужно. Замена-то была произведена гораздо раньше.
Ну, а после этого оригинальная машина теперь стоила небольшое состояние для любого мошенника, желавшего ее приобрести. Я имею в виду настоящих мошенников, которые стремятся поймать в сети что-то около миллиона. Например, модель «Бринкс Мэт» – это машина чистая и в превосходном состоянии: она может обогнать любую полицейскую машину, стреляй или не стреляй ей по шинам. И за нее можно получить сорок пять тысяч фунтов или даже больше. Имея в виду, что и сваренную машину также можно загнать за восемнадцать тысяч и более, это уже тянет на неплохой куш. Понимаешь?.. Ну, так вот. Джорджио обеспечил машинами преступников, совершивших ограбление в восточном районе Лондона в начале этого года. За это ограбление ему и дали восемнадцать лет. Охранник погиб, и из-за всего этого разгорелся сыр-бор. Джорджио предоставил налетчикам машины, а через нашего общего приятеля – и оружие. Хотя мы думали, что пистолеты не будут заряжены. Мы никогда не предоставляли подобного оборудования, грабители обычно брали это на себя. Как правило, это бывали обрезы, одного их вида хватало для того, чтобы всех утихомирить и уложить на пол. Видишь ли, совсем не обязательно стрелять: люди просто боятся… Ну, а у Уилсона пистолет был заряжен. И он выстрелил в охранника. А потом пули срикошетили от стены… – Пэдди с отвращением замотал головой. – Уилсон побежал в известную ему сторону с деньгами. Ему отводилась определенная роль: вытаскивать деньги и драгоценности. Джорджио взял у него награбленное и припрятал. Он также скрыл в надежном месте самого Уилсона, но этот мерзавец потащился к жене и детям, и его схватили. Если бы Уилсон не высовывался какое-то время, то оказался бы дома в целости и сохранности. Ему нужно было лишь затаиться на несколько месяцев. А за его женой и детьми присмотрели бы.
Теперь же Уилсон мертв – покончил с собой в тюрьме. Так нам говорят, чтобы мы поверили… И Дэнни Саймондс, и Фрэнки Уайт – оба они отправились на тот свет. А за всем этим делом стоит Дональд Левис. Он все знал о машине охраны: что она перевозит, имена охранников – все было ему известно. Он хорошо был знаком с охранником, которого застрелили. Думаю, наверное, Уилсону наверняка просто приказали порешить его… Я в этом до конца не уверен, но мне приходила в голову такая мысль. И вот теперь Джорджио – единственный человек, у которого есть доступ к этим деньгам. Он не хотел обдирать Левиса и сейчас не хочет. Но видишь, как все это выглядит? Уилсон мертв, двое других грабителей мертвы, и как только Джорджио скажет, где он прячет деньги, это будет означать, что и он – мертвец. Все это было грязным делам, от начала и до конца. Джоржио надо как можно быстрее вытащить оттуда, – продолжал свое повествование Большой Пэдди. – Ведь он лишь обеспечивал их машинами и ничего более. Но ему срочно требовались деньги, его бизнес развивался неважно. И в то время ему показалось, что это было бы неплохим выходом…
Донна сидела неподвижно и не сводила глаз со своих рук. В последние несколько месяцев она совершала столько открытий, что ей стало казаться, будто вся ее прежняя жизнь основывалась на лжи. Ну, может быть, не совсем на лжи. И не вся. Просто Джорджио ничего ей не говорил.
«Как я вообще могла жить, спать, есть и заниматься любовью с человеком, которого почти совсем не знала?!» Она с удивлением обнаружила, что плачет и что крепкие руки Пэдди обнимают ее. Донна лежала в его объятиях, положив голову ему на грудь, вдыхая запах сигарет «Капстан» и лосьона после бритья «Олд спайс».
Она плакала как ребенок. Эта долгая ночь принесла с собой немало откровений. Сначала Донна о многом узнала от Алана Кокса, в том числе о том, как Джорджио присматривал за семьей Алана. А теперь вот лавина новых фактов от Пэдди.
«Почему же я не догадывалась обо всем, что происходило все эти годы?» – и внутренний голос подсказал Донне: потому что ты ничего не хотела знать. И ей стало понятно: эти несколько слов – настоящая правда.
Бывало ее мать говорила: «То, о чем ты не знаешь, не может ранить тебя».
«Что ж, миссис Донна Брунос, – заключила она, – ты прожила двадцать лет посреди громадной лжи».
Глава 16
– Знаешь что, Пэдди? Джорджио был по отношению ко мне ублюдком. Я никогда не думала, что произнесу эти слова. Но это правда.
Пэдди постарался успокоить ее:
– Перестань плакать, Донна, дорогая моя. Джорджио думал, что он поступает правильно. Вот почему он никогда тебе ни о чем не рассказывал. Ты бы стала переживать. Ты бы испугалась. Разве ты не понимаешь, малышка, что он защищал тебя?
Донна вырвалась из рук Доновона.
– Он не защищал меня, Пэдди, и ты это знаешь! Он просто думал, что я не стою того, чтобы мне об этом рассказывали. Вот в чем истина! Несколькими часами раньше я виделась с одним человеком, и он рассказал мне, как Джорджио присматривал за его женой и детьми, пока тот сидел в тюрьме за убийство. Думаешь, он и об этом не сказал мне, чтобы я не волновалась?!
Пэдди глубоко вздохнул. Его лицо с резкими чертами казалось менее жестким, чем обычно, под этим красноватым светом ламп, освещавших бассейн.
– Ты ошибаешься, Донна. Очень ошибаешься. Джорджио Брунос боготворил землю, по которой ты ходила. Он думал, что ты – самое великое, чего он добился в этой жизни. Для него, Донна, ты была олицетворением класса, дамой из высшего общества. И ты стала частью его самого. Он постоянно всем подряд хвастался тобой. Моя Донна, часто говаривал он, может приготовить еду, которая подойдет королеве. «Она придает столу грацию», – вот его любимое выражение. Он держал тебя в мыслях все время. И ничего тебе не говорил только потому, что не хотел расстраивать тебя. Ты ведь не того калибра, как, скажем, Кэрол Джексон или даже Долли. Ты не росла в подобной обстановке… Будучи родом из Кэннинг-тауна, Джорджио знал в лицо всех старых жуликов раньше, чем выучился ходить. В свое время папаша Брунос тоже был мошенником. Все греки держались друг за друга. О, теперь он вполне респектабельный бизнесмен, но в молодые годы слыл сорвиголовой. К примеру, греки многие годы ведали таксистским бизнесом на Пикадилли. Так старик Брунос и набрал денег на открытие ресторана. Надо признать, что он не состоял в той же лиге, что Джорджио или, скажем, Стефан, но и он в свое время вовсю занимался мошенничеством. Несмотря на все прегрешения Джорджио, он никогда никого не ограбил и не обидел. Он предоставлял машины – и это все. Если бы это делал не он, то все равно этим занимался кто-нибудь другой. Однажды он снабдил бандитов оружием, но тогда оно было без боеприпасов. Это все очень просто. А по поводу того, что он тебе ни о чем не рассказывал… Будь же справедлива, Донна! Поставь себя на его место. Твой брат – адвокат, черт побери, ты родом из добропорядочной семьи среднего класса. Ты никогда не имела дело ни с чем подобным. Я могу только надеяться, что теперь ты со всем справишься, потому что знаешь многое. Знаешь все… И еще кое-что скажу тебе, прежде чем заткнусь. Этот человек не сможет жить без тебя. Все, что он делал, было сделано ради тебя. Он стремился к тому, чтобы ты одевалась в лучшие платья, водила лучшие машины, жила в прекрасном доме – все только ради тебя одной. Он чувствовал, что ты все это заслужила. Лишь сожалел о том, что ты не можешь иметь детей, что единственное, чего он считал, что не может подарить тебе, – это ребенок. Я знаю о твоих проблемах, Джорджио рассказал мне все. Будь справедлива, Донна, ведь он не отдалился от тебя из-за этого, хотя страстно мечтал о ребенке. Он принял это так, как принимал тебя: всем сердцем. Ты была его женой и в горе, и в радости. Джорджио – католик. Он хоть и не ходит в церковь, истово верит в религиозные ценности. И если Джорджио продолжает любить тебя, то почему ты не можешь все так же любить его, зная обо всем, что тебе сейчас раскрылось?
Это была самая длинная речь из всех, что Донна когда-либо слышала от Пэдди Доновона. Ей казалось, будто с ней разговаривает отец или старший брат и пытается вразумить ее. Упоминание о ребенке отозвалось болью. Это очень задело Донну – как единственное, о чем она жалела за всю свою замужнюю жизнь: она не была способна подарить Джорджио ребенка. Донна вновь ощутила себя не совсем полноценной; такое чувство всегда охватывало ее всякий раз при воспоминании о том, как ей не удалось произвести на свет живого ребенка, который умел бы дышать. И здесь Джорджио постоянно пытался защитить ее: старался никогда не упоминать о детях ни в каком контексте. «Может, поэтому он не хотел рассказывать мне о детях Алана Кокса? Думал, что это сломит меня, как сейчас меня расстроило упоминание о не родившемся младенце? Как всегда, выплывает наружу доброта Джорджио. Да, он добрый, заботливый человек. И всегда был добрым и заботливым». Она почувствовала, как слезы снова обжигают ее…
– Значит, вот почему ты вооружен и болтаешься по моему дому?! – закричала она на него.
– Потому что Левис может попытаться достать Джорджио через тебя. Вот почему. Если с тобой что-нибудь случится, Джорджио умрет. Он сам мне об этом говорил. Я здесь присутствую лишь в качестве небольшой страховки, и не более того. Так больше шансов, что Левис не осмелится приблизиться к тебе. Ты должна понять: я не был бы другом Джорджио, если бы не попытался защитить тебя.
Донна посмотрела на воду. Мелкая рябь от поступающей в бассейн теплой воды в ночном свете казалась серебряной.
– Выходит, что автомобильную площадку разрушили в качестве предупреждения?
– Да.
– А я в опасности, Пэдди?
– Ни в коем случае! – энергично помотал он головой. – Во всяком случае, пока я здесь.
Донна почувствовала, как на нее внезапно опустилось умиротворение: «Пэдди Доновон здесь, так что я в безопасности. О, если бы я только могла поверить в это…»
Она взглянула на часы. Было уже почти половина шестого утра. Медленно разгорался рассвет. Оранжевые стрелы пронизывали темное небо. Донна слышала явственное пение птиц – словно кто-то включил радио. Ночь кончалась, разгорался день.
– Я иду спать, Пэдди, а ты сам найдешь дорогу…
Он провожал ее взглядом, пока она шла к двери, ведущей в дом.
– Донна!
Она медленно обернулась.
– С тобой все в порядке?
Она улыбнулась ему слабой улыбкой, нежность которой лишь подчеркивала ее красоту и беззащитность.
– А ты как думаешь?..
Поднимаясь по широкой лестнице, которая вела в ее спальню, Донна обвела взглядом свой дом, словно видела его впервые. Это было богато украшенное жилище, с бледно-серыми стенами, на которых висели картины, развешанные таким образом, чтобы подчеркнуть их достоинства. Она чувствовала, как ноги ее утопают в ковре, видела солнечный свет, уже начинавший просачиваться сквозь двойные стеклянные двери вестибюля, которые выходили на маленькую солнечную террасу с задней стороны ее дома. «Сколь раз я сидела там летними вечерами и пила вино с Джорджио? Сколько раз он подхватывал меня на руки и нес в постель?» – Она вошла в спальню, Но эта великолепная комната ничего больше для нее не значила. Потому что человек, который согревал эту комнату своим присутствием вместе с ней, покинул этот дом.
«Но я могу вернуть его, – напомнила она себе. – И я стану тем средством, которое вернет его! Если не домой, то, по крайней мере, в мои объятия. Когда Джорджио говорил о своей любви, он не лгал мне никогда, и я принимаю это. Но то, что он сделал… Здесь все обстоит намного хуже. Он не говорил мне об этом потому, что не доверял мне! – Мысль об этом задевала ее больше, чем какой-либо иной удар судьбы. – Пэдди утверждает, что Джорджио слишком сильно любил меня. Что ж, вряд ли его любовь составляла хотя бы половину моей любви – ведь я жила и дышала ради Джорджио Бруноса. Из-за него я вставала по утрам и по вечерам ложилась спать. Я всегда ему все рассказывала. Надеялась, что это как-то приблизит его ко мне. Очевидно, этого не случилось».
Она разделась и включила душ. Стены в ее ванной были сплошь зеркальными, поэтому она видела себя повсюду, куда бы ни посмотрела. Все помещение ванной комнаты было больше, чем спальни у многих людей. Здесь находились большая круглая ванна, душевая кабина, унитаз, биде и две двойные раковины. Все краны были из золота. На полу лежал белый ковер из овечьей шерсти. Все это производило впечатление настоящей роскоши, и в какой-то миг Донне вдруг захотелось все здесь разнести вдребезги: сокрушить зеркала, которые отражали ее тело во всех ракурсах, разбить дорогие туалетные приборы, стоявшие на широком деревянном подоконнике, – она внезапно возненавидела все, чего касались руки в этом доме.
Она стояла под струями воды, подставляя под них лицо, и чувствовала, как тушь, которую она смывала с ресниц, обжигает ей кожу. Донна ощущала себя совершенно опустошенной и очень одинокой. А дом казался ей слишком громадным для нее и Долли: «Этот дом построен для детей, он предназначен для большой семьи».
Без Джорджио дом напоминал могилу. Потому что именно Джорджио оживлял его одним своим присутствием. Едва он входил в дом, тот наполнялся счастьем. Джорджио словно приносил с собой жизнь. И вливал эту жизнь в Донну.
Даже осознавая, как муж нехорошо поступал с ней, Донна не могла долго злиться на него. Она сама находила ему оправдание. Ее удерживала на краю пропасти одна вещь. И о ней упомянул Пэдди, когда сама Донна почти готова скатиться в эту пропасть: «Джорджио любит меня – и пока он не перестанет любить меня, я постараюсь отмести от него все невзгоды. Так было. Так будет всегда».
К тому времени, как Донна улеглась на свою огромную королевскую кровать и закрыла глаза, она уже простила мужа.
Джорджио услышал звук открывающейся двери камеры и лязг ключа. Он посмотрел на часы: семь двадцать пять. На пять минут раньше того времени, когда обычно открывали камеру.
Он сел на своей койке, прислушиваясь к глухому сонному бормотанию Тимми. Тот перевернулся на другой бок в надежде поспать еще несколько минут.
– Это я, Макаллистер. Откройте, Брунос.
Джорджио отодвинул деревянную задвижку. Все заключенные на длительный срок снабжали двери изнутри задвижками. Если кому-нибудь из заключенных взбредало в голову разбить башку ближнему своему, то обычно это делалось утром. Обидчики могли гурьбой ввалиться в камеру, ударить человека каким-нибудь орудием, обладая над ним физическим превосходством уже потому, что жертва в сонном состоянии лежит на койке. А потом они могли убраться из камеры в течение нескольких секунд. И никто ни за что не дознался бы, кто такое сотворил. В этой обстановке, где человека способны были в любой момент убить якобы случайно! И где пустяка хватало, чтобы сразу прибегнуть к крайней степени насилия, простая деревянная задвижка служила настоящим средством спасения жизни.
Макаллистер вошел в камеру и украдкой сунул в руку Джорджио листок бумаги.
– Выходите, вы, двое! – заорал он. – Вы что, возомнили, что это лагерь отдыха, черт бы вас разодрал? Вставайте и выходите немедленно!
Тимми уселся на койке, и его толстое брюхо затряслось от негодования.
– Заткнись, Макаллистер! И перенеси свой мерзкий ор в другое место.
Тюремщик вышел из камеры, а Джорджио незаметно засунул кусок бумаги под резинку трусов.
– Проклятый горластый подонок! Приходит сюда, будто это сволочное место принадлежит ему! Мерзкий сутенер – вот кто он такой!
Тимми громко выпустил газы. Джорджио почувствовал отвращение. Забрал свою ночную посудину и поспешно вышел из камеры. Он встал в очередь в вестибюле, чтобы опустошить горшок, и приятельски разговорился с Сэди.
– От него же воняет! Как ты можешь это выносить?
Сэди приподнял плечи в чисто галльском жесте и сказал:
– А почему, как ты думаешь, я не слишком хлопочу, чтобы оказаться с ним в одной камере? Но он неплохой парень, этот Тимми. Просто надо знать, как с ним обращаться.
Джорджио рассмеялся.
– Я могу с ним правильно обращаться, но его пердеж не выношу.
Тимми легкой походкой вышел из камеры и присоединился к ним.
– Что-то заползло в твою задницу и сдохло там, Тимми? – раздался голос молодого парня по имени Петер Барнс. Ему было восемнадцать лет, но он уже заслужил определенное уважение со стороны более старших по возрасту заключенных.
Тимми добродушно расхохотался:
– Ну да, там тараканье гнездо. У тебя впереди лучшая часть твоего заключения приговора. Погоди до лета, Петер, и они ночью начнут буквально ползать по всему тебе. Эти твари – такие ублюдки!
Петер Барнс выглядел теперь обескураженным, и все мужчины засмеялись над его реакцией на слова Тимми.
– Это заведение просто кишит ими, сынок. Некоторые из них – здоровенные ублюдки. И вообще – помнишь, в прошлом году у нас были тараканьи бега?
И все снова засмеялись, вспомнив это развлечение.
– У меня был один такой бугай, его звали Курок. Он бегал быстрее всех других таракашек в крыле. Я даже ставил на него монеты. Мы устраивали бега во время отдыха. Честно говоря, мне было жаль, когда он откинул копыта. – Голос Тимми прозвучал так грустно, словно таракан был его личным другом.
– А отчего он сдох? – с неподдельным интересом спросил Барнс.
– А он пустил ветры, когда таракан сидел у него в кармане, и бедный жучок отравился газом в своей спичечной коробке! – выкрикнул Сэди.
Тут уж бурно расхохотались все, включая Тимми.
Джорджио вернулся в камеру, неся в руке горшок, и закрыл за собой дверь на задвижку.
Он вытащил бумажку из трусов и развернул ее. «Найди номер 2.», – было написано на обрывке бумаги.
Джорджио разорвал бумагу на мелкие части, засунул их в рот, разжевал, а потом проглотил. Он отодвинул задвижку, снял тюремные штаны и, взяв полотенце, отправился в крыло, в душевую. Пока он шел, ему три раза улюлюкали вслед, как волку, и ради смеха семенили возле него, копируя Сэди.
Оказавшись в душевой, он некоторое время размышлял о содержании записки, а потом заставил себя забыть о ней: «Единственный человек, которому я могу по-настоящему доверять, – это Донна. И вдобавок у нее есть известное преимущество – она совершенно вне подозрений. И перед Левисом, и перед законниками». – И он начал мыться, продолжая думать о Донне. «Значит, Донна виделась с Аланом. И теперь шарик покатился в нужном направлении».
Джорджио принялся что-то напевать себе под нос.
Алан Кокс медленно раскрыл глаза. В комнате было темно. Он выбрался из постели и, как был, голый, затопал к окну, чтобы отдернуть занавески. Одной из причин, почему ему нравилось жить в Сохо, было то, что это место никогда не замирало на ночь и не успокаивалось. Даже в семь тридцать утра здесь все уже гудело. Повсюду сновали дворники, ранние прохожие, обыкновенные люди и привратники. Люди спешили на улицу, и владельцы магазинчиков уже получали наличные.
Он потянулся и зевнул, и его крупное тело отозвалось болью от травм и от прожитых лет, несмотря на его сохранившуюся почти юношескую крепость. Алан повернулся лицом к постели и нахмурился.
Лалли было двадцать девять лет, хотя она и клялась, что ей всего двадцать два. Она пребывала на положении постоянной любовницы Кокса уже два года. В самом начале их связи он допустил ошибку, дав ей ключ от этой квартиры. Она уже крепко спала на его кровати, когда он на рассвете притащился домой. А теперь у него не было сил, чтобы вышвырнуть ее вон из постели.
– Ну-ка, Лалли, вставай!
Она, не просыпаясь, перевернулась на спину, выставив на обозрение небольшую грудь. Ее короткие рыжие, всегда взъерошенные волосы торчали вихрами. Она была очень мила. Алан вздохнул, ощутив в себе признаки возбуждения, и быстро вышел на кухню, чтобы приготовить кофе. Когда кофе поспел, он насладился ароматом свежих колумбийских зерен и налил напиток в две кружки.
Алан обожал ранние утра за то, что теперь мог без всяких ограничений вставать, когда ему заблагорассудится, а не ждать, пока кто-то отопрет снаружи дверь; за то, что теперь ему не нужно было делить помещение с каким-нибудь волосатым засранцем. После освобождения из тюрьмы он охранял свою свободу с такой горячностью, что Лалли и другие люди из ее окружения с трудом понимали его.
Он принес кружку кофе в спальню, поставил ее на ночной столик и нежно потряс Лалли за плечо, чтобы разбудить ее:
– Ну давай просыпайся, дорогая! Мне скоро придется уходить. Предстоит насыщенный день.
Лалли осторожно приоткрыла один глаз и тут же снова закрыла его, ослепленная резким дневным светом. Алан заметил, что вокруг ее рта и глаз начали появляться мелкие морщинки.
– Ты выглядишь усталой, девочка. Пора бы тебе сбавить обороты.
– Отвяжись, Алан! Сейчас еще слишком рано, чтобы слушать лекции, даже твои. – Она уселась в кровати, даже не пытаясь прикрыть наготу. – Дай мне сигарету, Ал.
Он передал ей пачку сигарет, достав их из ее сумочки, которую она небрежно бросила на стул возле окна. Она зажгла сигарету и глубоко затянулась. На нее напал приступ кашля, и Алан покачал головой:
– Ты губишь себя, Лалли, и знаешь об этом, не так ли?
Она кивнула, кашляя изо всех сил, так что все лицо у нее покраснело от напряжения.
– Чашка чая и кашель – вот знаменитый английский завтрак!
– Это кофе, Лалли. Ты же не пьешь чай! Разве ты забыла?
Она снова затянулась сигаретой и отхлебнула горячего кофе, от кружки с которым поднимался пар.
– Где ты был прошлой ночью? Я думала, ты закрываешься около половины третьего…
Алан вышел из спальни, не утруждая себя ответом. Он уселся за кухонный стол, а она, пританцовывая, вошла на кухню с кружкой кофе и сигаретой. На себя она набросила его банный халат. Она не стала обременять себя тем, чтобы подпоясаться. Алан понял, что это сделано с умыслом. И подпоясал ее сам.
– Послушай, Лалли, я не хочу, чтобы ты приходила сюда и уходила так, словно это твой дом. Я дал тебе ключ только на случай крайней необходимости. А теперь, если ты не возражаешь, я хочу получить его обратно.
Она села за стол и обворожительно улыбнулась.
– Ну почему нам нужно вечно об этом говорить, Алан? Ты пойдешь в душ, и я вслед за тобой; потом ты будешь заниматься со мной любовью, а чуть позже я буду смотреть, как ты готовишь нам легкий завтрак. И все у нас будет в порядке до следующего раза.
Алан энергично затряс головой:
– Следующего раза не будет, Лалли. Мне это не нравится. Я не люблю, когда кто-то вторгается в мое пространство. Ты знаешь, каков я, дорогая. Не хочу ничего постоянного.
Лалли презрительно фыркнула:
– А кто сказал, что я это люблю? Не слишком переоценивай себя, Алан Кокс! Я тоже не хочу ничего постоянного. И ты не единственный парень, с кем я встречаюсь.
Алан посмотрел в ее ясные голубые глаза и тихо сказал:
– Но ведь тебе же не нравится, что я такой, не так ли?
Лалли пришлось опустить глаза. Потому что его слова были чистой правдой. Она стала переминаться с ноги на ногу как ребенок.
– Но почему ты так поступаешь со мной, Алан? – почти хныкала Лалли. – Почему ты орешь на меня? Разве мы не можем попытаться быть вместе?
Алан смягчился, но тем не менее отрицательно покачал головой:
– Даже если пройдет миллион лет, дорогая. Я не хочу ничего постоянного. Но если бы даже я этого вдруг захотел, то ни за что не сошелся бы с проституткой, какой бы классной она ни была…
Ему неприятно было говорить ей эти слова, потому что на самом деле его вовсе не волновало, чем она занимается. Алан понимал: это – единственное, чем можно ранить ее настолько глубоко, чтобы она, наконец, оставила его в покое. За те долгие годы, что он водился с проститутками, Алан определился в своих предпочтениях: он считал, что с ними иметь дело лучше, чем с так называемыми добропорядочными «мужними женами», пусть их будет хоть пятьдесят. Таковые у него также были, и поэтому он предпочитал девиц легкого поведения. Они не притворялись, а были настоящими, и человек знал, что он от них может получить.
Алан увидел заблестевшие слезы в глазах у Лалли и вздохнул.
– Мне очень жаль, Лалли.
Она встала перед ним, неприкрытая ничем, кроме собственного достоинства.
– Я этого не заслужила, Алан, и ты это знаешь!..
Она смотрела на сидевшего перед ней мужчину. На его светлые волосы, спутанные после сна. На то, как он отвел свои широкие плечи назад будто в ожидании удара. Она видела его голубые глаза с симметричными морщинками от смеха вокруг них – чувствовала, как ее неудержимо тянет к нему. Никогда раньше она никого так страстно не хотела.
– Мы можем оставаться друзьями, Лалли. Но только я хочу, чтобы мы были нормальными друзьями, которые звонят друг другу, прежде чем собираются заглянуть в гости, а не заваливаются просто так друг к другу на порог.
Она кивнула. Он сам ни разу не звонил ей никогда. И никогда не приходил, чтобы повидаться с нею. «Он пытается спасти мое достоинство», – Лалли понимала это, и оттого ей становилось еще тяжелее.
Алан притянул ее к себе в объятия, уже раскаиваясь в том, что зря обидел ее. Но в глубине души он так и не был уверен, что до нее полностью дошло все сказанное им. А теперь он как сильный мужчина успокаивал ее.
