Текст книги "Я — посланник"

Автор книги: Маркус Зузак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

4
Ощути свой страх

На следующий день, хоть это и выходной, я работаю. Так что к Берни на Ариэль-стрит мне удается попасть лишь двадцать седьмого декабря.

– Эд Кеннеди! – радостно восклицает он. – Хочешь посмотреть кино?

– Нет, извините, – быстро отвечаю я. – Просто мне нужна ваша помощь.

Он тут же подходит поближе и осторожно интересуется:

– Чем могу быть полезным?

– Вы ведь разбираетесь в кино?

– Ну да. Ты можешь посмотреть все, что угодно…

– Нет-нет, подождите. Дело вот в чем. Эти фильмы вам знакомы? Вы не могли бы мне о них рассказать? – Я вытаскиваю из кармана туз червей и читаю – хотя, по правде говоря, мог бы перечислить все по памяти: – «Чемодан», «Кэт Баллу» и «Римские каникулы».

Берни моментально включается в процесс:

– Так, «Римские каникулы» у меня есть, а вот остальными, увы, не располагаю…

И он принимается забрасывать меня фактами:

– Значит, «Римские каникулы». Считается, что это один из лучших фильмов с участием Грегори Пека. Вышел в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, режиссер Уильям Уайлер, снявший также «Бен Гура». Съемки проходили в Риме, кадры получились просто чудесные, а кроме того, там великолепно сыграла Одри Хепберн – между прочим, Пек настоял на том, чтобы у них был одинаковый гонорар. Сказал, что, если ей не заплатят столько же, сколько ему, он, Пек, станет посмешищем, – так хорошо Хепберн сыграла. Два Оскара подтвердили, что он не ошибся в отношении молодой актрисы…

Берти говорит, словно кто-то пустил пленку в ускоренном темпе, – и мне приходится отмотать ее в уме к знакомому имени.

«Одри».

– Одри, – говорю я вслух.

– Да. – Он останавливается – видимо, изумленный моим невежеством. – Ну да, Одри Хепберн. И она сыграла просто чудес…

«Нет, только не это! – умоляю я про себя. – Это слово принадлежит Милле!»

– Одри Хепберн! – Мне стоит большого труда говорить спокойно. – А остальные? Вы можете рассказать об остальных?

– Ну, у меня есть каталог, – поясняет Берни. – Большой – толще того, что я тебе показывал в тот вечер. В нем – информация о всех когда-либо снятых фильмах. Перечислены актеры, режиссеры, операторы, звуковые дорожки, главные музыкальные темы – все, абсолютно все.

И он действительно притаскивает здоровенную книжищу и вручает ее мне. Первой попадается «Кэт Баллу». Я зачитываю вслух:

– «В ролях: Ли Марвин (одна из лучших его работ)…»

И тут же останавливаюсь, потому что нашел искомое. Возвращаюсь глазами к началу строки и снова читаю имя:

– Ли Марвин… Марвин…

Марв!

Так, теперь очередь «Чемодана».

Вот он. А вот и список актеров и имя режиссера. Его зовут Пабло Санчес. Та же фамилия, что у Ричи.

Итак, у меня есть три адреса.

Ричи. Марв. Одри.

Радость нежданного открытия тут же сменяется тревогой.

«Хотелось бы верить, что это приятные послания», – проносится в голове. Но сердце подсказывает, все будет непросто. Не зря это последнее задание. Да, я знаю всех троих, но уроки наверняка будут самыми трудными, – нутром чую.

Я откладываю каталог на стойку и смотрю на карту.

– Эд, что с тобой? – обеспокоенно спрашивает Берни.

– Берни, пожелай мне удачи. Чтобы в моем сердце хватило мужества сделать то, что должен, – говорю я и смотрю на него.

И он желает мне удачи.

С картой в руке я выхожу на улицу. Там меня встречают темнота и неизвестность. Чего ждать от будущего?

Страшно, конечно, но я быстрым шагом иду навстречу тому, что меня ждет.

Запах улицы пытается схватить меня, но я стряхиваю его назойливые лапы и иду вперед. По рукам и ногам то и дело пробегает дрожь, но я лишь убыстряю шаг. Одри ждет моей помощи. Ричи и Марв тоже. Мне нужно спешить.

Страх течет по улице.

Он оплетает мне ноги.

Мрак густеет, я перехожу на бег.

И бегу, бегу в темноте.

Интуиция подсказывает: надо идти к Одри.

Нужно быстрее идти к ней домой – и немедленно оказать помощь. Вариант, что это будет что-то неприятное, я даже не рассматриваю.

«Надо срочно идти туда! Быстрее, быстрее!»

Тут в голове проносится новая мысль.

Я все еще иду, но уже с картой в руке.

И внимательно читаю написанное.

А ведь фильмы-то перечислены в определенном порядке!

Ричи. Марв. Одри.

Из меня выползает некое предчувствие, а вслед за ним волочится и твердое знание: увы, задания придется выполнять по порядку. Одри явно не зря заявлена последней в списке, это абсолютно точно. А первый там – Ричи.

– Именно. Ричи, – соглашаюсь я и с предчувствием, и со знанием.

И быстро иду вперед. Направляюсь я к дому Ричи, на Бридж-стрит – причем самым коротким путем. Ноги все быстрее и быстрее несут меня к цели.

«Интересно, я так спешу, потому что хочу скорее добраться до послания Одри?» На этот вопрос не находится ответа.

Надо сосредоточиться на Ричи.

Передо мной встает его лицо. Я как раз прохожу под ветками дерева, отбрасывая лезущие в глаза листья. И голос – как он комментирует наши игры в карты. Вспоминаю, как Ричи радовался нашей рождественской затее – ну, что Марв должен Швейцара в морду поцеловать.

«Ричи, – удивляюсь я. – Какое послание я должен ему доставить, интересно знать?»

Я уже почти дошел.

Поворот на Бридж-стрит уже совсем близко.

И тут сердце мое останавливается, падает – и захлебывается стуком.

Да, повернув за угол, я вижу дом Ричи. А передо мной стоит жуткий вопрос – и дышит мне в лицо.

На кухне в доме Ричи горит свет. Гостиная тоже освещена. Но один важный вопрос стоит и не желает уходить!

Какой? Да вот этот: «Ну а дальше-то что?»

Все предыдущие задания относительно простые, – ведь эти люди были мне незнакомы. Ну, за исключением мамы, – хотя, сидя в итальянском ресторане, я совершенно не знал, что жду именно ее. Так вот, поскольку люди были мне не известны, у меня и выбора-то особого не было. Я просто ждал, когда подвернется удачный случай, – вот и все. Но вот с Ричи, Марвом и Одри – с ними все по-другому. Я их знаю как облупленных. Зачем мне шататься вокруг их домов? Я что, сумасшедший?

И тем не менее, взвесив все, я решаю перейти на другую сторону улицы, сесть под дубом и ждать.

И сижу так уже битый час. Если честно, ничего особенного не происходит. Ну, стало понятно, что родители Ричи уже вернулись из отпуска (я видел, как его мама мыла посуду).

Время идет, и вскоре свет остается только на кухне. В остальных домах окна тоже не горят – словно вымерли все. Только фонари светят.

А в доме Санчесов я вижу движение. Одинокая фигура появляется на кухне и садится за кухонный стол.

И я понимаю – это Ричи.

Мне приходит в голову шальная мысль – зайти в гости. Но прежде чем я успеваю встать, с дальнего конца улицы доносятся звуки шагов.

И вскоре надо мной останавливаются двое мужчин.

Мужчины едят пироги.

Один из них смотрит вниз и говорит – с привычным, равнодушным презрением:

– Нам сказали, что ты, Кеннеди, наверняка тут будешь околачиваться.

Качает головой и отбрасывает пирожок – явно купленный на ближайшей заправке. Тот глухо стукается о землю, и мужик продолжает:

– Ты, я смотрю, у нас реальный обалдуй. Безнадежный при этом. Согласен?

Я смотрю на него снизу вверх и не знаю, что сказать.

– Ну так как же, Эд? – вступает в разговор второй.

Звучит, конечно, смешно, но без вязаных шлемов их совсем нелегко узнать.

– Дэрил?

– Да.

– Кейт?

– Точно.

Дэрил присаживается на корточки и выдает мне пирожок.

– Как в старые добрые времена, – объясняет он.

– Точно, – отвечаю я – все еще в состоянии полнейшего шока. – Спасибо.

Воспоминания о последнем визите этих парней с шумом врываются в голову. Теснятся неприятные картины, в которых смешались кровь, разговоры и грязный кухонный пол. Нет, надо все-таки спросить.

– А вы не… Черт, а ведь это трудно выговорить.

– Что? – интересуется Кейт, садясь сбоку от меня. – Не собираемся ли мы начистить тебе чайник?

– Ну да, – киваю я.

В знак доброй воли Дэрил берет мой пирожок, разворачивает его и выдает обратно.

– Нет, Эд, что ты. Сегодня обойдемся без спортивных упражнений.

И он хихикает, явно припоминая что-то приятное. Мы с ним сидим, словно старые боевые товарищи. И смотрим друг на друга.

– Однако, Кеннеди, если ты вдруг начнешь хамить, смотри мне.

И Дэрил устраивается поудобнее. На руках и на лице – шрам на шраме. Но парень все равно выглядит неплохо. Привлекательно. А вот Кейт – полная противоположность. Щеки все в заживших прыщах, нос острый, подбородок свернут на сторону.

Я оглядываю его и изрекаю:

– Слушай, а вот тебе лучше маску не снимать. А то прям смотреть страшно.

Дэрил искренне хохочет. А вот Кейту, мягко говоря, не до смеха. Но вскоре он перестает дуться, и мы снова сидим как старые приятели. А ведь, кстати, это не так далеко от истины. У нас – у меня, у этих ребят – есть некий общий опыт. Неважно какой, неважно, что мы были по разные стороны, – главное, что опыт общий.

Некоторое время мы просто вот так сидим и жуем пироги.

– А соус есть? – интересуюсь я.

– Вот видишь? А я говорил! – обвиняюще взглядывает Кейт на Дэрила.

– Что?

– Что – что? Я же говорил, соус надо взять, – объясняет Кейт. – Но этот скупердяй послал меня к черту.

Дэрил гордо вскидывает голову и заявляет:

– Между прочим, соус опасен. – И его палец утыкается в мою рубашку: – Смотри, что надето на нашем друге? Видишь? Какого она цвета?

– Да знаю я, какого она цвета! Не нужно со мной снисходительным тоном разговаривать!

– Что? Опять? Когда это я с тобой снисходительным тоном разговаривал?

Они переругиваются через мою голову, а я знай себе поедаю остывший пирог.

– Да вот прямо сейчас! – злится Кейт. И пытается вовлечь меня в беседу: – А ты что скажешь? – Он глядит на меня пристально. – Правда ведь, Дэрил разговаривал со мной снисходительно?

Я решаю, что лучше ответить на вопрос Дэрила:

– На мне белая рубашка.

– Вот именно, – кивает Дэрил.

– Что значит «вот именно»?

– Вот именно, Кейт, значит, что в такой рубашке для Эда опасна сама мысль о поедании пирога с соусом! – Да, теперь он точно разговаривает в снисходительном тоне. – Соус может потечь, капнуть на эту чудесную белую рубашку, и наш несчастный друг будет вынужден отправить чертову тряпку в стирку! А оно нам надо?

– Подумаешь, стирка! – продолжает отчаянно полемизировать Кейт. – Заложит кучу всего в машинку, пока будет мыть свою псину! На мытье вонючей твари уйдет несколько часов, чтоб мне лопнуть!

– Так, я попросил бы Швейцара в таком ключе не упоминать! – протестующе заявляю я. – Он вам ничего не сделал!

– Вот именно, – снова кивает Дэрил. – Оскорблять чужую собаку, Кейт, – это лишнее.

Кейт мгновенно остывает и признает свою ошибку. И, опустив голову, вздыхает:

– Да, ты прав. – Даже извиняется: – Прости, Эд.

Похоже, на этот раз им строго-настрого наказали вести себя со мной прилично. Чтобы как-то это компенсировать, они постоянно ссорятся между собой.

Перебранка, кстати, продолжается довольно долго. Но в конце концов Кейт и Дэрил вспоминают о моем присутствии и дружно извиняются. А потом мы беседуем в темноте ночи, и за шиворот нам стекают капли молчания.

Мы положительно счастливы. Дэрил травит анекдоты – про мужиков в баре, про женщин с пистолетами, а потом про жен, сестер и братьев, которые за миллион долларов с удовольствием легли бы в постель с молочником.

Да, мы счастливы. И тут в кухне Ричи гаснет свет.

Я вскакиваю и сердито говорю:

– Замечательно!

И сурово оглядываю чемпионов по глупым дискуссиям, выговаривая за то, что сегодня ночью упустил свой шанс.

Они, однако, совершенно не намерены признавать вину.

– Шанс на что? – удивляется Дэрил.

– А то ты не знаешь! – парирую я.

Он лишь качает головой.

– Нет, Эд. Я действительно не знаю. Но я знаю, что это твое следующее послание, а у тебя пока нет четкого плана действий, – говорит он.

Голос его звучит дружелюбно и буднично, но я кожей чувствую в нем что-то еще.

«А ведь правда», – думаю я.

И понимаю, что еще послышалось мне в голосе Дэрила.

Он прав. Я действительно не знаю, что делать. Просто строю догадки и надеюсь, что ответы обнаружатся сами собой.

Дэрил и Кейт молча стоят под дубом.

С левой стороны я слышу голос – это Кейт.

Он заползает в уши – такой хрипловатый, добродушный, всезнающий.

Он слышен рядом, совсем рядом:

– Так что ты здесь делаешь, Эд?

Подползая, слова увеличиваются в размерах и настырно лезут в уши:

– Зачем стоять и ждать у моря погоды? Ты же прекрасно знаешь, что нужно делать…

Мгновение молчания, и на меня обрушивается целый поток слов. Они наводняют слух и текут, текут:

– Ричи – твой друг, Эд. Близкий друг. Тебе не нужно ничего придумывать. И ждать тоже не надо. Даже решать нечего. Ты и так знаешь, абсолютно точно, что нужно делать. Разве нет?

И он жестко повторяет:

– Разве не так?

Пошатнувшись, я отступаю назад и съезжаю вниз по стволу дерева. И снова оказываюсь в той же позе – сижу и смотрю на дом.

Две фигуры надо мной стоят и тоже смотрят.

Мой голос выпрыгивает изо рта и приземляется у их ног.

«Ты знаешь, что нужно делать», – звучит у меня в голове.

– Да, – говорю я. – Я знаю.

Миллион воспоминаний рвет меня на части.

От Эда Кеннеди остаются одни клочки.

Кейт и Дэрил уходят прочь.

– Ура, – бормочет один из них.

Кто конкретно – непонятно.

А я хочу встать и побежать за ними. Догнать и упросить рассказать, кто за всем этим стоит. Но остаюсь на месте.

Потому что не могу подняться.

Все, что я могу, это сидеть под деревом и собирать разрозненные клочки воспоминаний. Всего того, что сейчас пронеслось в моей голове.

Я видел Ричи.

И себя.

Надо мной шелестит дерево, я пытаюсь отказаться, не признать виденное виденным. Хочу встать. Но сердце проваливается, как камень, и он утягивает меня вниз.

– Извини, Ричи, – шепчу я. – Но это нужно сделать.

«Если бы у сердца был цвет, он был бы черным, – думаю я. – Черным, как ночь. Как темнота на этой улице». С трудом поднявшись на ноги, я плетусь домой – долго-долго. Почти бесконечно.

А потом мою посуду.

Тарелки стопкой стоят в раковине, и последним я отмываю широкий длинный нож. В нем вспыхивает кухонная лампа и отражается мое вялое лицо.

Кривое и вытянутое.

Обрезанное по краям.

А потом я вижу в лезвии слова, которые нужно сказать Ричи. И откладываю нож в сушку. Там уже лежат перемытые тарелки, нож соскальзывает с горы посуды, падает, ударяется об пол с громким звоном и крутится, словно стрелка часов.

Мое лицо успевает отразиться три раза.

Сначала я вижу в своих глазах Ричи.

Потом Марва.

Потом Одри.

Я поднимаю и держу в руке нож.

Вот так бы взять и распороть этот мир. Взрезать его ткань – и выбраться в другой.

В кровати я продолжаю обдумывать все это.

В ящике комода лежат три карты. Четвертая зажата в руке.

Надо мной уже стоит сон. Я нажимаю пальцем на уголок червового туза. Картон твердый, кромка острая.

Где-то тикают часы.

На меня смотрят вещи – выжидательно и нетерпеливо.

5
Грех Ричи

Имя: Дэвид Санчес.

Также известный как Ричи.

Возраст: 20.

Занятие: никакого.

Достижения: никаких.

Стремления: никаких.

Шансы получить положительные ответы на предыдущие три вопроса: никаких.

Я снова ходил к дому Ричи на Бридж-стрит. Он стоял совершенно темный. Но когда я уже собрался уходить, свет вдруг зажегся на кухне. Он вспыхивал и умирал, вспыхивал и умирал, пока наконец не уцепился за жизнь и не загорелся ровно.

В освещенную кухню кто-то входит. Садится за стол. Это Ричи, его легко узнать по прическе и манере двигаться.

Подойдя поближе, я обнаруживаю, что Ричи слушает радио. Диджей болтает, изредка включая песни. Музыка еле слышна с того места, где стою я.

Надо подобраться поближе, но так, чтобы не заметили.

Голос диджея неразборчиво вещает, и я вижу, как слова, будто тяжелые руки, ложатся на плечи Ричи и пригибают их к столу.

Можно без труда вообразить, что окружает моего друга.

Вот тостер, вокруг рассыпаны крошки.

Вечно невымытая духовка.

Когда-то белые, уже темнеющие кухонные шкафы.

Обитые красной клеенкой стулья с проковырянными дырками.

На полу дешевый линолеум.

И среди всего этого Ричи.

Я пытаюсь представить выражение его лица. Вот он сидит и слушает радио, совершенно один. Тут же вспоминаю, как он сказал рождественским утром: «Знаешь, что-то нет у меня настроения идти домой». Я помню, как Ричи медленно-медленно поднял на меня глаза, и теперь осознаю: нет ничего хуже, чем вот так сидеть на пустой кухне.

Ричи очень трудно представить с горестным выражением лица, он же всегда такой расслабленный. Спокойный. Тогда, в рождественское утро, я впервые увидел что-то похожее. И вот теперь, на кухне, наверняка та же картина.

А еще я представляю себе руки Ричи.

Как они лежат на кухонном столе. Сложенные, шевелящиеся – туда-сюда. Раскачивающиеся. Бледные, бесполезные. Им нечего делать. Они праздны.

Лампа на потолке заливает Ричи беспощадным светом.

Так он сидит где-то час. Радио наконец прекращает бормотать. Заглянув в окно, обнаруживаю, что Ричи спит, головой на столе. Радиоприемник около уха. Я разворачиваюсь и ухожу. Ничего не могу с собой поделать, хотя прекрасно знаю: надо зайти в дом. Нет, не могу. Только не сегодня.

И я иду домой. Не оглядываясь.

Следующие два вечера мы играем в карты. Один раз у Марва, другой – у меня. Швейцар приходит и сидит под столом. Я его поглаживаю ногами. И весь вечер наблюдаю за Ричи. Прошлой ночью повторилось то же самое: я стоял под окном и видел, как Ричи пришел на кухню, включил свет и слушал радио.

Джими Хендрикс смотрит на меня с татуировки. Ричи бросает на стол даму пик – я проиграл.

– Премного благодарен.

Трудно удержаться от ворчания в такой ситуации.

– Извини.

Что у него есть в жизни, кроме ночных посиделок на кухне? Подъем не раньше половины одиннадцатого, в двенадцать – в паб. К часу дня Ричи перемещается в букмекерскую контору. Что еще? Ну, время от времени ему выплачивают пособие по безработице. Пару раз в неделю он играет в карты. Что еще? Да ничего.

А между тем Одри рассказывает очень смешную историю про подружку, которая искала работу в городе. Типа обратилась в одно из крутых агентств по подбору персонала, а у них такая политика – каждому нашедшему через них работу дарят маленький будильник. В общем, подружка получила должность и пришла поблагодарить работодателя. Пришла, ушла, – а будильник забыла. Прямо на стойке. В головном офисе компании.

В общем, коробка с будильником стоит на стойке.

Внутри тикает.

– Все, естественно, боятся к ней прикоснуться, – говорит Одри. – А вдруг там бомба? – Она шлепает карту на стол. – И вот они звонят Большому Боссу, а тот обсирается со страху – не знаю отчего, может, он втихую трахал секретаршу, а тут решил, что жена пронюхала и захотела взорвать его вместе с любовницей…

Одри делает театральную паузу, – мы завороженно слушаем.

– В общем, они эвакуировали здание, вызвали спецотряд по обезвреживанию бомб, полицию – короче, всех, кого могли. В результате подрывники прибыли. Открыли коробку. И тут будильник как зазвонит!!!

Одри качает головой под общий хохот. И подытоживает:

– В общем, ее уволили еще до выхода на работу…

История заканчивается, а я наблюдаю за Ричи.

Очень хочется подколоть его. Вывести из равновесия. Извлечь из комфортной дружеской обстановки – и пересадить на пустую ночную кухню. И если у меня получится, я увижу настоящего Ричи, – а не такого, каким он кажется со стороны. Нужно просто подгадать время.

И вот она, удобная минута. Ричи приглашает всех сыграть в карты у него дома через пару дней.

– Ближе к восьми, хорошо?

Все соглашаются. Мы начинаем прощаться, и я говорю:

– Заодно покажешь радиоприемник.

Я делаю над собой усилие – нужно быть жестким и расчетливым.

– Ночные программы – это круто, правда?

Ричи взглядывает на меня:

– Эд, ты о чем?

– Да ни о чем конкретном, – беззаботно отвечаю я.

И решаю не развивать дальше тему – потому что добился, чего хотел. На лице моего друга снова промелькнуло страдальческое выражение. Теперь понятно, как выглядит и что чувствует Ричи, когда сидит на кухне в мертвенном свете лампы.

Я вглядываюсь во тьму его глаз. Пытаюсь отыскать настоящего Ричи – он ведь там, внутри, бродит по лабиринту безымянных пустых улиц. Один. Улицы меняются и кружатся вокруг него, заманивая все глубже и глубже, но Ричи продолжает идти – тем же шагом. Ничего не замечая.

– Оно ждет, – говорит тот, шагающий через лабиринт Ричи, когда я подхожу поближе.

Нужно спросить. Задать вопрос:

– Что ждет, Ричи?

Сначала он просто идет, не сбавляя шага. И только посмотрев под ноги, я понимаю – мы никуда не движемся. Это мир вокруг нас движется – улицы, воздух, темные пятна облаков на этом нездешнем, внутреннем небе.

А мы с Ричи стоим на месте.

– Оно где-то здесь, – воображаю я ответ. – Где-то поблизости.

Теперь он идет, явно с намерением куда-то прийти.

– Оно хочет, чтобы я его нашел. Хочет, чтобы я его взял.

И тут мир вокруг нас замирает.

Я это ясно вижу в глазах Ричи.

И там, внутри, я спрашиваю:

– Так что тебя ждет, Ричи?

Хотя я знаю что.

Можно было даже вопроса не задавать.

Остается надеяться, что Ричи найдет его сам.

Все уже ушли, и мы со Швейцаром пьем кофе. Где-то через полчаса в дверь стучат.

«Ричи, не иначе», – думаю я.

Швейцар, мне кажется, кивает, соглашаясь с гипотезой. Я иду открывать.

– Здравствуй снова, Ричи! Забыл что-то?

– Нет.

Он заходит, и мы садимся на кухне.

– Кофе?

– Нет.

– Чаю?

– Нет.

– Пива?

– Нет.

– Слушай, тебе не угодишь…

На это он не отвечает. А потом смотрит на меня и жестко так спрашивает:

– Ты за мной следил?

Я твердо смотрю ему в глаза и говорю:

– Я вообще за всеми слежу.

Ричи засовывает руки в карманы и ежится:

– А ты, часом, не извращенец?

Интересно, ведь Софи то же самое сказала. Я пожимаю плечами:

– Ну, не больше, чем все остальные.

– А ты можешь перестать делать… это?

– Нет.

– Это почему? – придвигается он ко мне.

– Потому что не могу.

Ричи, похоже, думает, что я его дурачу. Черные глаза спрашивают: «Как насчет того, чтобы объясниться?» Ну что ж, правду так правду.

Я иду в спальню и вытаскиваю карты из ящика комода. Они шлепаются на стол перед моим другом.

– Помнишь, мне в сентябре прислали карту по почте? Я сказал, что выкинул ее. Так вот, я соврал.

Речь изливается из меня плавно. Я смотрю Ричи в глаза.

– И ты на одной из карт. Я должен доставить тебе послание.

– Ты… уверен?

Он пытается убедить меня, что это какая-то ошибка, но я твердо стою на своем. Только качаю головой – нет, мол. Подмышки, кстати, взмокли.

– Это ты, – убежденно сообщаю я.

– Но почему?

Ричи смотрит умоляюще, но я не должен поддаваться жалости. Нельзя позволить ему снова провалиться в этот черный лабиринт, где в темном доме есть темная комната, в которой на полу валяется, растоптанная, его гордость. Поэтому я продолжаю холодным, сухим голосом:

– Ричи, посмотри на себя. Тебе не стыдно?

Он смотрит на меня так, словно я только что пристрелил его собаку. Или сообщил о скоропостижной смерти матери.

Каждую ночь он сидит на кухне и слушает радио. И неважно, что говорят ведущие. Слова всегда – одни и те же. Те самые, что я сейчас произнес. Мы оба это знаем.

Ричи буравит взглядом стол.

А я смотрю в какую-то точку у него над плечом.

Мы оба сидим и думаем над тем, что я только что произнес. Ричи, правда, сидит с обиженным видом.

Заседание наше друг напротив друга продолжается довольно долго. Прерывает его знакомая вонь – в кухню заходит Швейцар.

– Эд, ты хороший друг, – наконец говорит Ричи. На лицо его возвращается прежнее расслабленное, всем довольное выражение. Ему, правда, трудно удержать его. – А ты, – обращается мой друг к Швейцару, – воняешь, как выгребная яма.

С такими словами Ричи встает и уходит.

Отголоски этих слов гуляют по кухне. Я прислушиваюсь к улице. Слышу, как взревывает «кавасаки» – и удаляется в ночь, темную и неподвижную.

«Мне кажется, ты был излишне суров», – замечает Швейцар.

Некоторое время мы стоим и молчим друг напротив друга.

На следующую ночь я прихожу на то же место. К дому Ричи. Отступаться нельзя.

Вот он проходит через кухню. И появляется на крыльце – в одной руке радиоприемник, в другой бутылка. Я слышу его шаги, потом голос:

– Эд?

Выхожу из тени.

– Пойдем к реке, – говорит Ричи.

Река огибает пригород. Мы сидим на берегу – от дома Ричи не так уж далеко идти. И передаем друг другу бутылку. Тихо бормочет радио.

– Знаешь, – говорит Ричи после некоторого молчания, – я раньше думал, что у меня синдром хронической усталости.

И замолкает, словно забыл, что хотел сказать.

– Ну и? – подстегиваю я.

– Что?

– Синдром хронической усталости.

– А, да, – вспоминает Ричи, о чем шла речь. – Так вот, я думал, это оно. А потом понял – никакой это не синдром. Просто я ленивый говнюк.

М-да, это тянет на полноценную шутку.

– Ну, ты не один такой…

– Эд, смотри, у большинства людей есть работа. У Марва есть работа! Даже у тебя!

– Что значит – даже у меня?

– Ну, я хотел сказать, что ты… ну… на высокие цели не замахиваешься.

– Хорошо сказано, – согласно киваю я. Отпивая большой глоток, замечаю: – И да, водитель такси – это не работа, на самом-то деле.

– А что же? – удивляется Ричи.

Я думаю, прежде чем ответить:

– Так. Отговорка. Предлог, чтобы не браться за серьезное дело.

Ричи молчит. Он знает, что я говорю правду.

Мы пьем и смотрим, как мимо несется вода в реке.

Так мы сидим около часа.

Ричи поднимается и заходит в воду. По колено и дальше.

– Вот на что похожа наша жизнь, – говорит он.

Похоже, ему понравилась идея, что мир, как река, течет мимо него.

– Мне двадцать лет!

Хендрикс – или Прайор? – подмигивает с его бицепса.

– И что? У меня душа не лежит ни к какому, ну просто абсолютно ни к какому занятию!

Правда может быть абсолютно жестокой. Мне остается только восхищаться точностью формулировки.

Да уж, обычно мы стараемся убедить себя: мол, у меня все в порядке. Но иногда правда выходит наружу, и от нее уже не отвертишься. И ты понимаешь: «я в порядке» – это не утверждение. Это вопрос. Даже сейчас я сижу и думаю, сколько в моей жизни правды, а сколько такого самовнушения.

Поднявшись, я тоже захожу в воду.

Мы стоим рядом, по колено в реке, и открывшаяся правда безжалостно оттягивает мокрые штаны.

Мимо с шумом течет вода.

– Эд? – тихо говорит Ричи. Мы все еще стоим в воде. – На самом деле я хочу только одного.

– Чего же?

Ответ прост:

– Чтобы мне хотелось хотеть.