Текст книги "Я — посланник"

Автор книги: Маркус Зузак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

«Хладнокрооооовный Люк», 19.30.

– У тебя тоже «о» больше, чем нужно? – улыбаясь, интересуется Одри.

Я смотрю на билет и смеюсь шутке Берни. Чудесный, чудесный вечер, лучшего и желать нельзя.

Мы сидим и ждем, и вскоре по окну проекторской стучат, слышится приглушенный голос:

– Ну? Готовы?

– Да! – разом откликаемся мы и поворачиваемся к экрану.

Фильм начинается.

Надеюсь, Берни смотрит на нас сверху, из своей комнатки с проектором, и вспоминает счастливые мгновения молодости.

Полагаю, он поверил, что Одри – моя девушка. Глядит, наверное, с умилением на две фигуры перед экраном – два темных силуэта.

Ну что ж, послание – оно у меня за спиной.

Я его доставил. Правда, лица Берни не видно, но не беда – я увижу счастливых людей на экране.

Да, будем надеяться, что Берни счастлив.

И что воспоминания его приятны.

Одри тихонько напевает под музыку, и в этот миг даже я верю, что она – моя девушка.

Сегодняшний вечер – для Берни. Но и мне достался маленький кусочек счастья.

Мы с Одри смотрели этот фильм, причем не один раз. Очень уж хороший. Диалоги знаем наизусть, можем их с персонажами проговаривать, но молчим. Просто сидим и наслаждаемся. Здорово, что в зале пусто. И здорово, что Одри рядом со мной. Мне нравится, что, кроме нас, здесь нет никого.

«Только ты и твоя девушка» – так ведь сказал вчера Берни? И тут же понимаю: этим вечером Берни не должен сидеть там, наверху, в одиночестве.

– А давай попросим Берни спуститься сюда к нам? – шепчу я Одри.

Она, естественно, не возражает:

– Да, конечно!

Перебравшись через ее ноги, я иду наверх, в проекторскую. Берни мирно спит, но я осторожно касаюсь его плеча:

– Берни?

– А? Да, Эд? – с трудом выныривает он из усталой дремоты.

– Мы с Одри тут подумали… – бормочу я. – В общем, нам было бы приятно, если бы вы спустились и посмотрели кино вместе с нами.

Он подается вперед в кресле, протестующе размахивая руками:

– Нет-нет, ни в коем случае! Ни за что! У меня здесь полно дел, а вы, такая красивая молодая пара, вы должны сидеть там одни! Ну, – подмигивает он, – сами знаете для чего – темнота, вы вдвоем…

– Берни, – продолжаю упрашивать я. – Ну пожалуйста, мы были бы очень рады…

– Ни за что! – упирается намертво старик. – Не могу, и не просите.

Проспорив еще некоторое время, я сдаюсь и иду обратно в зал. Сажусь на свое место, Одри спрашивает, где Берни.

– Он не хочет нам мешать, – отвечаю я, но стоит мне устроиться в кресле, как до моего слуха доносится скрип двери.

В освещенном проеме – силуэт Берни. Он медленно спускается к нам и садится на соседнее с Одри кресло.

– Спасибо, что пришли, – шепчет она.

Берни смотрит на нас обоих. И шепчет в ответ:

– Вам спасибо.

В усталых глазах – море благодарности. Старик поворачивается к экрану, и лицо его расцветает.

Где-то через четверть часа Одри нащупывает мою руку на подлокотнике. Просовывает пальцы сквозь мои и сцепляет наши ладони. И легонько пожимает руку. Я смотрю на Берни и обнаруживаю, что она точно так же держит его руку. Да, иногда дружба Одри – это все, что тебе нужно. Иногда Одри поступает так, что лучше не придумаешь.

Вот как сейчас, к примеру.

Все идет хорошо, но тут приходит время поменять катушку.

Берни опять уснул.

Мы осторожно будим его.

– Берни, – тихо зовет Одри. И легонько встряхивает за плечо.

Проснувшись, он подпрыгивает как ужаленный, вскрикивает:

– Катушка!

И убегает в проекторскую. Посмотрев вверх, на ее освещенное окно, я кое-что замечаю.

Там кто-то есть.

– Одри? – тихо говорю я. – Смотри.

И мы оба встаем и вглядываемся в окно.

– В комнате кто-то есть.

Ощущение такое, что все вокруг затаило дыхание, даже воздух.

Потом я отмираю и начинаю перебирать ногами. Выхожу в проход и поднимаюсь наверх.

Сначала Одри просто стоит столбом, а потом я слышу за спиной ее шаги. Мои глаза прикованы к тени в проекторской. Мы уже бежим вверх по проходу, тень явно нас замечает – и начинает метаться. Человек выскакивает из комнаты, а мы еще половины пути не преодолели!

В фойе, среди привычных запахов лежалого попкорна и старого ковролина, чувствуется новый – словно от искры напряжения. Кто-то здесь был и быстро сбежал. Я решительно направляюсь к двери с надписью «Только для персонала». Одри держится за мной.

Заходим в комнату, и первое, что мне бросается в глаза, – руки Берни дрожат.

С лица его медленно сходит испуг.

Стекает по губам к шее.

– Берни? – обеспокоенно спрашиваю я. – Берни? Что с вами?

– Ох. Он меня положительно испугал, – бормочет старик. – Чуть не налетел на меня, когда выбегал из комнаты. – И садится на стул. – Не волнуйтесь, я в порядке.

И вдруг показывает на стопку катушек.

– Что? – спрашивает Одри. – Что там?

– Верхняя, – отзывается Берни. – Она не моя.

Он подходит к стопке и берет катушку в руки. Осматривает со всех сторон. На ней маленькая наклейка с надписью, сделанной кривоватым почерком. Одно короткое слово – «Эд».

– Ну что, поставим?

Я долго стою без движения, но в конце концов выдавливаю:

– Да.

– Тогда идите в зал, – машет рукой Берни. – Оттуда гораздо лучше видно.

Но прежде чем выйти, я задаю вопрос. На который Берни, мне кажется, знает ответ.

– Почему? Почему они делают это со мной?

В ответ Берни смеется:

– Ты до сих пор не понял?

– А что я должен понять?

Старик долго всматривается в меня и наконец изрекает:

– Они это делают, потому что могут. – Голос у него усталый, но твердый. – Они долго готовились. Год, по меньшей мере.

– Это они сказали?

– Да.

– Прямо вот так и сказали, этими же словами?

– Да.

Мы стоим друг против друга несколько минут, размышляя над услышанным. Наконец Берни отмахивается:

– Ладно, идите уже в зал. Сейчас запущу.

В фойе силы меня покидают, и я прислоняюсь к стене.

– Это всегда так происходит? – вдруг спрашивает Одри.

– Угу, – откликаюсь я.

Она сочувственно качает головой. А что тут скажешь?

– Пойдем, – говорю я наконец.

Она отнекивается, но в конце концов соглашается пройти в зрительный зал.

– Совсем немного осталось, – говорю я.

И думаю: Одри-то, наверное, решила, что я про кино.

А я про что?

Да уж, мне сейчас не до фильма.

Мне вообще ни до чего, если честно.

Все мои мысли – о картах. О тузах. Тузах пик.

К
Последняя катушка

Мы идем к своим местам. На экране пока ничего не показывают.

И вот появляется изображение. Поначалу все темно, потом видны ноги каких-то молодых людей. Они идут: топ, топ.

И приближаются к одинокой фигуре на улице.

Я знаю эту улицу.

И фигура эта тоже мне знакома.

Я останавливаюсь. Как вкопанный.

Одри проходит немного вперед, а потом смотрит на меня. На мои впившиеся в экран глаза.

У меня слова не идут из горла, приходится ткнуть пальцем.

Потом ко мне возвращается речь:

– Одри, это я. Там, на экране, – это же я…

Мы видим, как бегут ноги братьев Роуз и их дружков. Как парни напрыгивают на меня и мутузят.

Я стою в проходе, а шрамы на лице отзываются болью.

Прикасаясь пальцами к подживающей коже, я чувствую, как она саднит.

– Это же я…

Из меня выдавливается лишь шепот. В ответ Одри закрывает лицо руками и плачет навзрыд.

Следующий кадр – я выхожу из библиотеки, нагруженный книгами. Потом переливающаяся огнями гирлянда на Глори-роуд. Сияющие в ночи разноцветные лампочки – «сила и слава». Сначала темно, и вдруг они вспыхивают, озаряют кинозал. Затем в кадре сцена у порога, нечто сродни смерчу, только без звука. Вот стоит моя мать, губы ее шевелятся, выплевывая мучительные, ужасные слова, которые царапают мне лицо, как когти. А потом я медленно иду от ее дома – прямо на камеру. Наконец, на экране мой путь в этот кинозал.

Последнее, что мы видим, – слова, написанные на пленке: «Испытание для Эда Кеннеди. Ты молодчина, Эд. Удачи в новых свершениях».

Экран гаснет.

Наступает полная темнота.

Я не могу сдвинуться с места. Одри пытается вытащить меня из зала, но у нее ничего не выходит. Я стою столбом и таращусь в погасший экран.

– Давай сядем! – просит она. В ее голосе слышно беспокойство. – Эд, тебе лучше присесть.

Медленно-медленно я переставляю одну ногу.

Потом другую.

– Ну что, я продолжаю показывать фильм? – окликает нас сверху Берни.

Одри вопрошающе взглядывает на меня.

Я немного поднимаю голову и едва заметно киваю: ладно.

– Да, Берни, пожалуйста!

– Кстати, неплохая идея. Хоть отвлечешься немного, – говорит мне Одри.

Хочется вскочить и побежать в фойе, а потом обыскать весь кинотеатр. Не могли же они совсем не оставить следов? Можно спросить Берни: а вдруг это снова были Дэрил и Кейт? А еще я хочу знать, почему Берни они рассказали хоть что-то, а мне – ничего.

Однако я прекрасно понимаю: это бесполезно.

«Они делают это, потому что могут».

Фраза бегает вокруг меня, как собачка. Видимо, так и было задумано. Я при пиковом интересе. И мне нужно отыграться. А чтобы отыграться, нужно остаться и досмотреть фильм до конца.

Экран снова вспыхивает. Я жду знаменитой сцены, когда капитан наконец добивается от Люка мольбы о пощаде и все от него отворачиваются. «Где же вы все?» Я жду, когда он прокричит это с койки.

Мы идем к своим местам, а Люк в кадре еле шагает – в отчаянии, всеми брошенный. Он оборачивается – и падает возле койки. «Где же вы все?» – звучит тихий вопрос.

«Где же вы все?» – спрашиваю я, оборачиваюсь, – а вдруг в зале, за нашими спинами, кто-то стоит. Мне почти слышатся торопливые шаги. Я верчу головой, пытаясь уловить движения в темноте. Вокруг полно людей, но их не видно. На каждом пустом кресле кто-то сидит, я всматриваюсь, тьма густеет – нет, никого. Темно и ничего не видно.

– Эд, что с тобой? – спрашивает Одри.

– Они здесь, – тихо отвечаю я, хоть и без особой уверенности.

Но весь мой опыт говорит мне: «Они точно здесь». Я еще раз пристально осматриваю пустой зал. Но по-прежнему никого не вижу. Может, они и здесь, но недосягаемы для моего зрения.

Мы доходим до наших мест, и тут я понимаю: сейчас-то их здесь нет. Но они здесь были!

Они точно были, потому что на сиденье кресла лежит червовый туз.

«Где же вы?» – раздается с экрана отчаянный вопль Люка, и мое сердце откликается частыми ударами. Оно бьется, расталкивая внутренности, подобно языку громадного колокола. Оно набухает и вспыхивает, – мне даже приходится сглотнуть.

Я поднимаю карту и долго ее разглядываю. И слышу собственный шепот:

– Черви.

Красные сердечки.

Вот, значит, оно что.

Мне очень хочется прочитать написанное на карте, но я сдерживаюсь и досматриваю кино. Просто держу туз в руке.

И смотрю фильм.

Поглядываю на Одри и наслаждаюсь моментом. Ну, тем, что от него осталось.

В руке у меня карта с красными сердечками, и я почти чувствую, как они бьются. Бьются и ждут, когда я на них посмотрю.

Часть 4
МУЗЫКА СЕРДЕЦ

А
Музыка сердец

В голове играет музыка – черно-красная, будто карточные масти.

Дело происходит на следующее утро.

Следующее – после вечера, когда я получил червового туза.

Такое ощущение, что у меня похмелье.

После того как фильм кончился, мы зашли к Берни. Он мирно спал в проекторской. И мы, успокоенные, вышли на Ариэль-стрит. Уже стемнело, было тепло и влажно, кроме нас на улице только один человек. Парень сидел, отвернувшись, на старой ободранной скамейке.

Сначала я не придал этому значения, настолько меня потрясло все случившееся. А потом обернулся – глядь, а парня-то уже и нет.

Исчез.

Одри что-то спрашивает, а я не слышу. Ее голос звучит где-то далеко-далеко, за пределом слышимости, словно кто-то пытается докричаться до меня после взрыва. Сначала я удивился – мол, что это, а потом понял. Конечно. Это красные сердца и черные слова. Пульс карты.

Музыка сердец.

Теперь-то я совершенно точно знаю: парень на скамейке – тот самый, что заходил в кинотеатр.

Может быть, он привел бы меня к человеку, посылающему карты.

Может быть… может быть. А может, и нет.

Мы шли по улице, и оглушающее сердцебиение постепенно затихало. Вскоре я по-прежнему ясно различал звук шагов и голос Одри.

И вот настает утро, а в ушах у меня все тот же сумасшедший пульс.

Карта лежит на полу.

А рядом с ней вытянулся Швейцар.

Я закрываю глаза, но даже так вижу только черное и красное.

«Это последняя карта», – уверяю я себя. И, перевернувшись на бок, снова засыпаю, хотя в голове по-прежнему бешено колотится музыка сердец.

Мне снится, что я убегаю.

На машине.

Швейцар сидит на переднем сиденье.

Видимо, это потому, что он спит рядом с кроватью и отчаянно воняет.

Но сон все равно замечательный – как финал американского фильма, в котором главный герой и его девушка садятся в машину и уезжают к закату, а перед ними лежит весь мир.

Вот только в машине сидим я и Швейцар.

А девушки нет.

Самое противное в том, что я считаю, будто это не сон. Пробуждение оказывается очень неприятным: где же машина? Где убегающее вдаль шоссе? Слышен лишь храп Швейцара. Пес спит, и его задняя нога лежит прямо на карте. Да уж, теперь мне до нее не добраться. Пусть уж Швейцар спит как спит, не буду его теребить.

В ящике комода карты дожидаются последней товарки.

Я сделал все, что требовала каждая из них.

«Пусть это будет последняя», – думаю я, встаю на колени и зарываюсь лицом в подушку.

Это не молитва, конечно, но что-то очень-очень похожее.

Проснувшись окончательно, я отодвигаю Швейцара и снова читаю написанное на карте. Почерк тот же, что и на остальных. В этот раз на тузе черными чернилами выведено:

Чемодан

Кэт Баллу

Римские каникулы

Я более чем уверен, все это названия фильмов. Хотя ни одного из них, по правде, я не видел. «Чемодан», кстати, совсем недавно вышел. Понятно, что в кинотеатре на Ариэль-стрит его не показывали, но я убежден, что он с успехом шел в каком-нибудь небольшом, но популярном у богемы месте. Кажется, это был испанский ремейк какой-то гангстерской комедии, в которой мельтешили наемные убийцы, свистели пули и фигурировал чемодан, полный швейцарских франков. Другие два фильма мне совершенно не знакомы, – зато известно, к кому обратиться за помощью.

Я готов к действию, но за несколько дней до Рождества на работе начинается форменный аврал. Перед праздниками всегда напряженно, поэтому я беру дополнительные смены и работаю по ночам. Туз червей лежит в кармане рубашки. Пусть поездит со мной – во всяком случае, пока все не закончится.

«А это когда-нибудь закончится? – спрашиваю я себя. – Они… или… оно… в общем, когда-нибудь от меня отстанут?»

Правда, и так понятно, что все произошедшее сохранится в памяти навсегда. Будет настойчиво возвращаться снова и снова. Меня также посещает неприятная мысль, что воспоминания эти будут благодарными. Неприятная – потому что очень не хочется думать об этом как о чем-то хорошем. Во всяком случае, пока все не закончится. А еще я опасаюсь, что никакого конца не будет. Все это продолжится в воспоминаниях, которые будет просовывать в голову память. Она, знаете ли, вооружена таким здоровенным топором. Прорубила окошко в мозгу – и давай пропихивать прошлое.

Впервые за много лет я отправляю рождественские открытки.

Правда, не очень обычные. Без всяких там Санта-Клаусов и елочек. Отыскав дома пару старых колод, я вытаскиваю из них тузы. На каждой карте пишу по короткой записке и запихиваю ее в маленький конверт – один для каждого адреса, по которому мне пришлось побывать. На конверте выведено: «С Рождеством! Эд». Даже к братьям Роуз такой отправился.

Перед вечерней сменой я развожу открытки по городу. От большинства почтовых ящиков мне удается смыться незамеченным. Вот только у дома Софи меня разглядели, но там я не особо прятался.

К Софи у меня особое отношение. Почти чувство. Возможно, часть меня влюблена в эту девушку – ведь она, прямо как я, никогда не приходит к финишу первой. Но в глубине души дремлет знание, что дело не только в этом.

Она красавица.

Причем красива особенной красотой.

В общем, я кладу конверт в ее почтовый ящик, разворачиваюсь и быстро иду к машине. Голос Софи долетает сверху – из окна ее комнаты:

– Эд?

Я разворачиваюсь, она просит меня подождать. И вскоре выбегает из входной двери. На ней белая футболка и спортивные голубые трусы. Волосы собраны в хвостик, челка падает на глаза и подпрыгивает при ходьбе.

– Я просто открытку тебе написал. Рождественскую.

Мной вдруг овладевает невозможная тупость. Я чувствую себя последним дураком, который непонятно зачем стоит перед чужим домом.

Она вскрывает конверт и читает написанное на карте.

На ее тузе я написал кое-что еще, прямо под похожим на бриллиант знаком бубей.

«Ты красавица».

Она читает, и глаза увлажняются. Именно это я сказал Софи, когда на стадионе она бежала босиком и сбила в кровь ноги.

– Спасибо, Эд, – говорит она. И очень внимательно разглядывает карту. – Мне таких открыток никто еще не присылал.

– Просто они все одинаковые – сплошные Санта-Клаусы и елочки…

Я очень странно себя чувствую, рассылая эти карты. Ведь получившие их люди в большинстве случаев так никогда и не узнают, кто этот странный Эд, приславший им такую странную открытку. Но на самом деле это не так уж важно. Мы с Софи прощаемся.

– Эд? – вдруг спрашивает она.

Я уже сижу в машине. Чтобы откликнуться, приходится опустить стекло.

– Да, Софи?

– Ты… не мог бы… – Слова, аккуратные и причесанные, вежливо сходят с ее губ. – Ты не мог бы сказать, что тебе подарить? В знак признательности, ведь ты…

– Не за что мне выражать признательность, – строго говорю я. – Ты от меня ничего не получила.

Но она прекрасно все понимает.

Ничего – это пустота внутри коробки из-под обуви. Но вслух мы этого не скажем – ни она, ни я.

Достаточно того, что мы оба знаем.

Я отъезжаю от ее дома и чувствую тепло руля под пальцами.

Последний конверт я завожу к отцу О’Райли. У него дома вечеринка. Все безнадежные неудачники и незадачливые гангстеры с его улицы в сборе. Те двое, что пытались овладеть моей курткой, отсутствующими сигаретами и деньгами, тоже присутствуют и радостно поедают сэндвичи с сосисками, заливаясь соусом и хрупая луком.

– Ты глянь, кто пришел! – орет один, тыча в меня пальцем. Похоже, это Джо. – Эд, привет! – Джо оглядывается в поисках святого отца.

– Эй, отче! – орет он снова, обильно плюясь сэндвичем. – Эд пришел!

Отец О’Райли видит меня и бежит навстречу:

– А вот и он! Человек, благодаря которому у нас плодотворный год! Я пытался тебе дозвониться!

– Да я в последнее время, святой отец, весь в бегах.

– Ах да, – сочувственно кивает он. – Твоя миссия. – Он отводит меня в сторонку и говорит: – Эд, я хотел бы еще раз поблагодарить тебя.

Наверное, мне должно быть приятно, но я что-то не чувствую себя польщенным.

– Святой отец, пожалуйста, не надо. Я всего-то привез криво написанную рождественскую открытку.

– И тем не менее все равно спасибо, Эд.

А мне как-то не по себе из-за последнего туза.

Черви. Сердечки, веселенькие такие.

Почему именно их мне вручили последними?

Я ждал, что в финале мне выдадут пики!

Сейчас черви, эти пляшущие красные сердечки, кажутся самой опасной мастью из всех.

Люди умирают от разбитого сердца. А еще бывают сердечные приступы. Когда все не так и идет наперекосяк, сильнее всего болит именно сердце.

И вот я уже выхожу на улицу, но святой отец чувствует, как мне тяжело на душе.

– Я вижу, еще ничего не закончилось? – говорит он.

Он знает, что был не единственным заданием. Знает, что День Священника – лишь одна из карт, сданных мне из колоды.

– Нет, святой отец, – вздыхаю я. – Ничего еще не закончилось.

– Все будет хорошо, – говорит он тихо.

– Нет, – отвечаю я. – Не будет. Не хочу, чтобы у меня все было хорошо за просто так. С меня хватит.

И это правда.

Хорошую жизнь надо заслужить. Приложить усилия. Теперь я это знаю.

Карта лежит в нагрудном кармане. Я поздравляю отца О’Райли с наступающим Рождеством, сажусь в машину и выезжаю на вечернюю смену. Туз червей покачивается, то и дело наклоняясь вперед – к городу и миру, с которым мне предстоит встретиться лицом к лицу.

– Куда едем? – спрашиваю я своего первого пассажира.

Это уже следующий день. Человек что-то отвечает, но я не слышу. В ушах у меня опять колотятся, орут и стучат красные сердечки.

Стучат все быстрее и быстрее.

Я не слышу двигателя.

Не слышу тиканья счетчика, голоса пассажира, гула других машин. Только пульс.

Сердца бьются.

В кармане.

В ушах.

В штанах.

Под кожей.

Во рту.

Они пролезли мне до печенок.

– Сплошное сердцебиение, – говорю я. – В ушах стучит.

Пассажиру, правда, невдомек, о чем это я.

– Остановите здесь, пожалуйста, – говорит она.

Это пассажирка. Ей под сорок, и ее дезодорант пахнет дымком и чем-то сладким. И макияж у нее весь в розовых тонах. Она отдает мне деньги и говорит, глядя в зеркало заднего вида:

– С наступающим Рождеством.

В ее голосе я слышу биение сердец.