Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

После этого юный флорентиец впервые познакомился со всем богатством ругательного провансальского языка, который в последствии познал в совершенстве, но сейчас ошеломленно замер, отвлёкшись от любовных грез, вынужденно выслушивая излияния Антуана.

Отговорившись дома, что едет на охоту по приглашению синьора Моцци, Джованни на рассвете встретился с Антуаном возле дома, где расположился со своей свитой миланский гость. Им приготовили двух коней, менестрель приторочил к седлу свою кефару, любовно завернутую в мягкую ткань, а Джованни вручили лук со стрелами. Кавалькада, возглавляемая двумя Франческо – сыном Моцци и сыном делла Торре, стремительно выехала за ворота города, направившись в сторону невысоких гор, где в равнинах, похожих на чаши с неровными краями, в изобилии водились кролики и куропатки. Они миновали виноградники и поля, засеянные уже взросшими и наливающимися силой хлебами, и углубились по узким тропам в леса, рассеявшись в погоне за дичью, но условились собраться в одном месте на полуденный привал. Джованни с Антуаном ехали в конце колонны, вовсе не стремясь присоединиться к охотникам, пока не оказались на дороге одни, отстав от слуг, стремящихся поскорее разложить ковры и приготовить стол на время отдыха.

– Нас бросили? – Джованни, задохнулся от обиды, прикусывая в смятении губы, поскольку Франческо, с малинового берета которого он не сводил свой взгляд в течение всего пути, ринулся в чащу лишь завидев как там в ветки вспорхнула крупная птица.

– Подожди, – отмахнулся от него Антуан. – Ты мне лучше скажи, в какой стороне у вас тут протекает горный ручей, образуя маленький водопад. Паж приведёт твоего Франческо туда, а я тебя.

– Следуй за мной, – Джованни повернул лошадь с дороги, еще не веря собственному счастью.

Делла Торре стоял, балансируя на камне, запустив руки под прохладные струи водопада, в два раза превышающего его рост, и умывал разгоряченное душной лесной жарой лицо. На равнинах солнце уже нещадно жгло, заставляя скрываться под кронами деревьев, где еще можно было ощутить дуновение ветерка, но в самом лесу жар становился таким же невыносимым, но влажным и душным, заставляя искать ручьи, чтобы напиться и ополоснуть в холодной воде камизу, чтобы потом надеть ее, не выжимая, на тело и остудить его.

– Вот вы где, – проронил Антуан, спешиваясь одновременно с Джованни. Франческо повернул к ним голову, ничуть не удивившись внезапному появлению, и устремил свой пронзительный взгляд на Джованни.

– Тут становится слишком жарко, – произнёс он. – Пьетро, – обратился он к своему пажу, держащему под уздцы двух их лошадей, – Антуан, отведите лошадей дальше и найдите для них хороший водопой. А ты, Джованни, подойди ко мне!

Франческо продолжал стоять на камне и смотреть на него сверху вниз, молчаливо изучая, но не пытаясь дотронуться, а Джованни плавился под его взглядом, чувствуя, как тело начинает трястись мелкой дрожью от волнения.

– Я сын могущественного подесты Милана, но мне отказывали во встрече с тобой множество раз. Я предлагал большие деньги, но мне вновь отказывали. Неужели ты так дорого стоишь, что никто не хочет тобой поделиться? Или я настолько тебе противен, что сам отвергаешь все мои богатства и подарки?

Язык Джованни присох к нёбу, он не знал, как выразить свои собственные чувства, а оказывается, что все его вздохи и страстные взгляды были поняты превратно, лишь для того, чтобы набить цену.

– Синьор Франческо, – он прошептал помертвевшими губами, – дело не в деньгах, а в моих чувствах…

– Продолжай! – Он невольным жестом вскинул руки, намереваясь положить ему на плечи, но потом волевым усилием отдёрнул.

– Я полюбил Вас, синьор Франческо, – Джованни представлял, как произносит эти слова множество раз, но в этот раз, как ему казалось, в них просквозила фальшь, которую он постарался сгладить шепотом. – Как Нарцисс, увидев красоту, сродни своей, о которой все говорят, я был жестоко наказан, и теперь страдаю от любовной тоски. Мне не нужны Ваши деньги и богатства, синьор, но позвольте бедному юноше не превратиться в цветок. В Ваших силах сделать эту любовь досягаемой!

– Но я не знаю – как? – он всё-таки осмелился прикоснуться к Джованни.

– Просто не отвергайте меня. Позвольте быть рядом и усладить Вас поцелуями.

– Именно этого я и хочу!

– Тогда не теряйте времени на рассуждения, синьор Франческо!

Франческо делла Торре был удивительно нежен и в сладких поцелуях, и в любовных объятьях, и в речах, и днями, проведенными на публике и наполненными томительным ожиданием, и ночами, пылающими страстью без сна. Ничто не могло помешать двум влюблённым: ни увещевания Луциано, ни гнев отца, потерявшего власть, ни недовольство тех, кто платил Джованни за его работу.

Ванно Моцци мудро рассудил, усаживая его себе на колени, но не получая отклика на прежние ласки:

– С тобой стало скучно! Любовь губит тебя, мой мальчик. Сейчас ты думаешь, что паришь высоко, но тем больнее будет падать.

Меж тем знойное солнце сменилось докучливыми дождями, и проснувшись тёмной ночью, Джованни застал своего возлюбленного в слезах. Франческо, срываясь на рыдания, поведал, что отец призывает его обратно в Милан, поэтому сердце его пребывает в скорби, что этот деспот вырывает его из любовных объятий, заставляя страдать. Он много раз придумывал различные отговорки, но сейчас, пока море не стало бурным, должен сесть на корабль до Генуи, а оттуда, пока дождями не размыло дороги, добраться до родного города.

– Я обязательно вернусь, если не к Рождеству, то в один оборот Луны после! – в ту ночь они оба не могли сдержать слёз, проведя ее в утешении друг друга. А через день Джованни омывал горькими слезами уже свою подушку, в собственной постели, сломленный горем, мысленно прощаясь с Франческо, который уехал рано утром. Многие дни после даже ласковые слова матери не смогли вернуть ему прежней весёлости, он почти не ел и таял на глазах, пока Фиданзола, устав его увещевать забыть свою любовь, не воскликнула в сердцах: «Ты хочешь, чтобы твой возлюбленный, вернувшись, как обещал, застал тебя в могиле?». Эти слова взбодрили Джованни, вселив надежду, но не вернули ему прежнего состояния духа. Протекшие дни он отмечал камешками, уложенными у изголовья лежанки, следил за Луной, представляя, как и его Франческо так же страстно следит за движением светила из окна башни собственного дома. В своих грёзах он много раз представлял их будущую встречу, как покроет его тело нежнейшими поцелуями и омоет счастливыми слезами, а иногда, проходя мимо дома, хранившего теплоту их тайных встреч, с надеждой поглядывал на затворенные ставни: быть может, Франческо уже вернулся или послал слуг наперед себя, чтобы подготовить дом?

Чем ближе был светлый праздник Рождества, тем неспокойнее становилось на сердце у Джованни, а когда прошел и весь ожидаемый срок, то чёрные мысли начали закладываться в его сознание: не забыл ли о нём любимый Франческо? Но постарался отогнать их прочь, уговаривая себя, что возможна и иная причина. Пылкое воображение рисовало одну картину страшнее другой: и буйство моря, и пиратов, и, наконец, диких зверей, что бродят по густым лесам. Или он заболел? Или отец его при смерти? Он часто плакал, утешаемый лишь матерью и Луциано, бесцельно бродя по улицам города, поскольку, потеряв клиентов и способность быть прежним, он стал никому не нужен, даже своему собственному отцу.

В один из дней, влекомый знакомыми звуками кефары, он вышел на городскую площадь, углядев на ней Антуана, собирающего божью милость себе на выпивку.

– Не узнаю тебя, мой юный друг! – приветствовал он Джованни, узнавая его. – Глаза поблёкли, кожа посерела, куда ушла былая весёлость и красота? Ты болен или коварный крылатый гений всё мучает тебя?

Джованни присел рядом с ним и поделился собственным горем.

– И ты уселся у окошка, словно баба? И слёзы проливаешь? Эх, что же вы, шлюхи, такие мягкотелые? Боишься правде взглянуть в глаза?

– Нет, – осторожно ответил Джованни, чувствуя, как сердце защемило от нанесённой обиды. – Не боюсь!

– Тогда поехали вместе в Милан! Я уже давно хочу вернуться обратно, заодно и выяснишь, что случилось с твоим разлюбезным Франческо.

Деньги на поездку в один конец он получил, самовольно отдавшись во власть Ванно Моцци на три дня, позволив с собой сделать то, что никогда не было позволено до этого, и уединившись с узким кругом доверенных лиц в замке за пределами города. За что был осуждён собственным отцом, до ушей которого мгновенно довели об этом весть, и выгнан из дома. Неделю жил в лачуге Луциано, зализывая сердечные и телесные раны, а потом отправился в путь с Антуаном, ставшим теперь самым близким другом.

Им удалось преодолеть бурное море, не заплутать и не быть ограбленными в узких улочках Генуи, избежать заключения и обвинений в ереси лжеапостолов [1] по дороге в Милан и прибыть в этот город целыми и невредимыми, но сродни бездомным и нищим бродягам, не имея лишнего флорина за душой.

Антуан сразу отправился по знакомым злачным местам, вытрясать деньги из своих должников, а Джованни, завернувшись в тёплый плащ, прикорнул у стены напротив главных ворот палаццо делла Торре, и не был в этом одинок: так ночевали нищие и просители, в надежде поймать взгляд влиятельного подеста или успеть докричать свою мольбу до его ушей. Он поднял голову вверх, соединившись взглядом со светом звезд и понял, что теплится ещё в его душе маленькая надежда, что любовь еще жива, ибо позади себя он оставил руины, а впереди – невзрачная безысходность от которой явно веяло могильным холодом, и если Господь не будет благосклонен, то в чём же будет ценность дальнейшего существования? Джованни вспомнил слова Луциано, что шлюхи кончают свой век в сточной канаве, и подумал, что будет лучше умереть сейчас, в цвете лет и красоты, чем в недалёком будущем, избитым в кровь ударами судьбы. Он еще верил, что Франческо не забыл его, и любовь, зажжённая в их сердцах, воспылает вновь с неистовой силою.

Джованни сидел, подкрепляя силы только водой источника рядом с площадью, и на второй день рано утром дождался, как ворота раскрылись и Франческо делла Торре в сопровождении пышной свиты выехал из них. Его любимый был здоров и свеж, будто и не пребывал в тоске, а жил в довольстве, ни о чём не заботясь. В тот раз он даже не взглянул на бродяг, собравшихся под его дверьми, но, когда возвратился обратно, Божье провидение заставило его отвернуть голову и скрестить свой взор со взором Джованни, от чего тот даже захолодел не в силах двинуться с места или произнести и слова. Всего лишь на миг, а потом свет, излучаемый Франческо потух, он отвернул голову и спокойно продолжил свой путь. Через некоторое время из ворот вышел слуга с нашитым родовым гербом делла Торре и протянул Джованни тощий кошель, передав на словах, «этого хватит на дорогу обратно». Но у юноши, раздавленного горем и с разбитым сердцем, уже не осталось сил даже встать со своего места.

Полумёртвого его обнаружил Антуан, насильно поднял, отобрав из сведенных рук кошель с изображением красной башни, потом отвёл в ближайший трактир, где накормил густой и сытной похлёбкой. И только после этого поделился всем, что удалось узнать о молодом Франческо: он женился на племяннице Альберто Скотти, и, поскольку этот благородный синьор очень богат и влиятелен, постоянно мечется между двумя заклятыми врагами – семьями делла Торре и Висконти, то малейшее подозрение в непристойном поведении одного из делла Торре ляжет неизгладимым пятном на репутацию властвующего ныне в Милане подеста. Антуан раскрыл кошель, пересчитал деньги и нащупал за подкладкой сложенный кусочек пергамента с единственным словом «Помилуй!».

Потом он привёл безвольного Джованни в дом к одной женщине, назвав ее «флорентийкой», каковой она, быть может, и была когда-то, и сейчас носила фамилию Донати, прикрываясь то одной, то двумя «т». Та пообещала устроить судьбу юноши сообразно его внешним данным и всему научить, не обижать и вылечить от меланхолии. А также настойчиво приглашала Антуана покинуть Милан и перебраться к ней в Марсель, обещая поддержку и его талантам на всех праздниках, устраиваемых власть имущими в этом городе и его окрестностях.

– Это большой портовый город, – уговаривала она, – и сердце меня не обманывает: еще пара лет и он станет более богатым и процветающим, так мне сказала одна гадалка, которой я верю.

Так, в конце июня 1306 года Джованни Мональдески оказался в городе Марселе, чтобы в начале марта следующего года вступить в опасную игру, затеянную королём Филиппом французским для уничтожения ордена Тамплиеров.

Комментарий к Глава 8. Сожжённые мосты

[1] В 1305г в Новаре, в Ломбардии, начал проповедовать фра Дольчино. Как раз к 10 марта 1306г дольчиниты начали собираться в провинции Верчелли на гору Рубелло, чтобы выслушать пророчество своего духовного лидера.

========== Глава 9. Когда море соединяется с небом ==========

– Я всё больше убеждаюсь, что надо было приказать тебе горчицы в штаны насыпать! Быстрее бы память вернулась, – уверенно сказал Готье де Мезьер, выслушав исповедь Джованни. – А то – ввел нас всех в мысли и в действия греховные. Оказывается, твою память можно лечить только через зад. Или не только? – притихший и заплаканный Джованни было отпрянул от него в испуге, но рыцарь удержал, обхватив за живот. – Чего всколыхнулся, как петух на горячей сковороде? Давай спокойно поговорим, подумаем вместе, что будем делать дальше, – он почувствовал, как напряжение в теле юноши спадает и позволил себе сделать несколько поглаживающих движений, чтобы окончательно убедить своего пленника в миролюбивости дальнейших намерений. – Теперь давай с самого начала: что ты помнил, когда очнулся?

Вопрос де Мезьера вновь заставил вернуться не к самым приятным воспоминаниям, ведь тот день запомнился страшным ощущением обречённости от облика тела изувеченного пыткой, растерянностью и непониманием перед днём грядущим.

– Немного, – Джованни облизнул пересохшие губы, успокаиваясь и мучительно изгоняя из себя недоверие и враждебность к рыцарю, что его пленил. «Может быть, он действительно хочет помочь? Я верну ему золото, а он – мою свободу!» – Поначалу казалось, что все события произошли одновременно: акколада, дорога из замка в замок и дверь дома в Совьяне. И всё. Долго ничего не происходило, пока заключенные разбойники в тюрьме не начали рассказывать мне о шлюхах… ну, как они ртом…

– И ты вспомнил, как был шлюхой? – ладонь де Мезьера слегка прихлопнула его по низу живота.

– Нет! – мотнул головой Джованни. – Только ощущение, что знал и умел.

– А зад у тебя при этом болел? – они красноречиво уставились друг на друга. – Вот, и чем настойчивее тебя имели, тем лучше ты вспоминал, что и требовалось доказать.

– Нет, не так, – Джованни внутренне был согласен не со всеми доводами. Он повёл плечами, слегка освобождая затёкшее, отдающее тупой болью в паху и спине тело от крепкого объятия де Мезьера. – Если бы всё дело заключалось в этом, то я бы полностью обрёл свою память еще к прошлой зиме.

– А в чём? По взгляду вижу, что грешили много, часто и с удовольствием. Но я полагаю, что последнее не лечит твою память: а вот насилие, волнение, злость, унижение – подходят для этого в самый раз! Оттого ты и вспомнил все самые главные события, которые с этим связаны. Так? – Его правая рука поползла вверх по груди Джованни, сминая ткань камизы и добралась до горла, сжав его до боли, что стало трудно дышать. Юноша схватился за нее обеими руками, стараясь освободиться. Он повернул лицо к де Мезьеру, с отчаянием в глазах, умоляя отпустить. – А что ты знаешь об унижении? Ты, всю жизнь думавший только о собственном удовольствии? И теперь роняешь слёзы обиды от того, что к тебе перестали относиться с должным уважением? Всё мнишь себя дорогой шлюхой? Ни разу не испытав ни рабского позора, ни жестокого наказания за неподчинение, ни множественного насилия – ты ничего не знаешь, кроме своей гордыни! – Готье ослабил хватку на его горле, позволив Джованни часто задышать, чтобы восстановить дыхание. – Даже бедного Гийома, увлёкшегося твоей красотой, приставил обслуживать себя. А ведь ты должен служить ему и всем нам, окружая заботой, как слуга, а не мы тебе!

– Зачем ты так? – смог только выдохнуть Джованни, внутри его росло негодование, он не мог понять, зачем де Мезьер затеял столь странный разговор.

– Мне не с чего тебя жалеть или относиться к тебе с милосердием! Тебя следует приставить к работе и не позволять валяться в постели до середины дня.

– Да пожалуйста! – воскликнул Джованни, вспомнив слова Гийома о том, как нужно отвечать на угрозы рыцаря. – Может еще многое вспомню! Из жизни шлюхи. А сколько удовольствия я получу, вспоминая, как меня берут сзади… немилосердно и безжалостно!

– Гийом подучил, да? – Готье смерил его пытливым взглядом, на который Джованни широко улыбнулся в ответ. – Ну, ладно, не буду тебя мучить. Вставай, иди на кухню, распорядись о нашем завтраке для всех четверых, потом узнай, кому нужна прачка, собери грязное бельё и отнеси служанкам владельца дома, господина де санта Камела. Потом проверишь, чтобы стол был накрыт. Сегодня пойдете вместе с Гийомом прогуляться по городу. И только попробуй его чем-то обидеть или расстроить! Когда-то Гийома выкупили с помощью госпитальеров из сарацинского плена, он тебе многое может порассказать, если захочет. Поймёшь тогда, что твои слёзы и любовные стенания – ничто.

Джованни сам был рад высвободиться из рук де Мезьера и поспешить выполнить его указания, прекрасно понимая, что разложи его сейчас рыцарь на кровати, он уже не сможет без боли ни сидеть, ни лежать, ни бегать по лестницам, а уж тем более – отправиться в город.

Оставшись с юношей на некоторое время наедине, Гийом не упустил случая одарить его поцелуем, на который Джованни ответил со всей свойственной ему страстностью, но потом подошел Жерар и отпер дверь дома. Выйдя на разогретую жарким солнцем улицу, Джованни поначалу не совсем понял, почему его охватило беспокойство, заставившее вздрогнуть, словно от удара молнией. Он огляделся и тут заметил, что на запертой двери дома на противоположной стороне улицы мелом выведены знакомые буквы сказочной мавританской вязью. Буквы складывались в слова, и юноша их понимал, потому что это было первое, что начертал Михаэлис, намереваясь научить своему родному языку: «Ты моё самое дорогое сокровище!» И только они двое знали тайну этих слов.

Гийом заметил его волнение и тронул за плечо. Джованни заставил себя повернуться к нему, хотя ног под собой не чувствовал, и взглянуть на своего стража, скрывая под трогательной наивностью всю бурю эмоций, которые затопили его сердце. Совершенная любовь изгнала страх [1], и он по-иному взглянул на окружающий мир: больше он себе не позволит подчиниться воле де Мезьера, что бы тот с ним ни делал! Главное, что Михаэлис рядом и думает о нём, переживает за него, и он – не одинок.

Готье стоял у окна, провожая глазами спины уходящих по улице вверх Гийома и Джованни. Своим незримым чутьём он понимал, что-то происходит, но не мог логически объяснить, что именно. Отойдя от окна, сел за стол, бесцельно перебирая уже давно прочитанные манускрипты, но никак не мог выбросить из головы беспокойство, что зародилось именно в тот момент, когда он выглянул в окно. Рыцарь вышел из-за стола, промерил шагами комнату и решил опять обозреть улицу.

Михаэлиса из Кордобы он узнал сразу – тот, освещенный ярким солнцем, стоял прямо напротив, подпирая крепкую дверь давно запертого за ненадобностью входа в соседний дом. Только теперь его щеки были давно небриты, чёрные волосы отросли и ниспадали до плеч, тёплый шерстяной плащ был плотно запахнут на груди, удерживаемый золотой и изящной застежкой, а на поясе, Готье готов был поклясться, почти скрытые складками ткани, виднелись изогнутый нож и длинный меч.

Подобно тому, как бурное море в своей стальной синеве встречается на горизонте с серым грозовым небом, так и их взгляды пересеклись, не решаясь оторваться друг от друга, и казалось, что слова не нужны – они могли быть и шумом дождя, и свистом порывов ветра, и разрядами ослепительных молний, и трескучим грохотом грома, как одна сильная стихия общается с не менее сильной, отстаивая свою власть в этом мире. Готье понимал, что забрал «не своё», словно вор и насильник. Еще ночью, когда он услышал невнятное бормотание своего пленника, о том, что Михаэлис дважды спасал ему жизнь, то понял, что не сможет ничем переломить это чувство единения, благодарности и доверия, которое намертво закрепилось в душе Джованни, поскольку никто другой не будет спасать юноше жизнь, безвозмездно и по любви, выполняя волю Господню. А теперь этот нахальный палач не побоялся появиться прямо перед ним, требуя своё обратно и явно сделал это не по глупости, а прекрасно осознавая собственную силу, припрятывая какие-то тайные и сильные «козыри» у себя за пазухой. Будто хотел сказать, что пока ты подбираешь ключ к чужой двери, я уже сковал за твоей спиной такие крепкие цепи, что удержат тебя… да, да, тебя, всемогущий де Мезьер, которого все боятся и которому подчиняются герцоги и принцы, и прислушивается сам король. И что стоит мне, говорил внутри его рассудок, примериваясь к мыслям палача из Агда, повернуть мои стопы вслед за двумя ушедшими гулять по городу молодыми людьми? Я сильнее и опытнее твоего Гийома, он не успеет даже ничего понять, как осядет в уличную грязь на каком-нибудь перекрёстке улиц и будет удивленным взглядом провожать уходящие от него вдаль спины, не в силах вымолвить ни слова. Сомневаешься, что смогу? – Нет, не сомневаюсь. Ты безумен. – отвечал разум Готье, а сердце пронзила давно не испытываемая боль за своего товарища, ведь Гийом, хоть и молод, но он как член семьи, как сын, как брат.

Теперь де Мезьер не сводил глаз с Михаэлиса, потому что сам боялся – стоит отвлечься, и палач исчезнет, поспешит исполнить обещание. А пока они так стоят и меряются силой стихий, исходящей из их взглядов, что способны уничтожить этот город, жизнь Гийома будет спасена. Но юноши не возвращались, хотя времени дойти до постоялого двора и вернуться обратно прошло уже предостаточно. В комнату вошел Гуго, принеся с собой два свернутых свитка, один из которых был с королевской печатью. Его появление заставило отвлечься на миг, но и его хватило на то, чтобы Михаэлис исчез, открыв полностью надпись на магометанском, искусно сделанную на двери позади него. Готье не разумел этот язык, но понял теперь, что именно его обеспокоило в самом начале. Эта надпись. И если Джованни был близок с Михаэлисом из Кордобы, то мог, еще на выходе из дома, её прочесть. Холодные капли пота стекли по спине де Мезьера, чувство страха перед неминуемой трагедией охватило его полностью:

– Жерар! – Он позвал своего солдата, громко, нервно, с надрывом. – Найди Гийома, ему может угрожать опасность. Если наш пленник всё еще с ним, заставь их немедленно вернуться в дом.

Жерар вернулся с неутешительными вестями: Гийома и Джованни не нашел, но, по крайней мере, они всё это время были живы и гуляли по городу, выписывая круги. Их видели и в постоялом дворе, куда они направились в начале, и на рыночной площади, где сегодня давали представление бродячие фигляры, и на той стороне Гаронны, и у собора святого Сатурнина. Следы их терялись уже на обратном пути в сторону дома санта Камела, но Жерар обшарил все боковые улочки – там, кроме нищих попрошаек, лежащего тела Гийома не нашлось. Оставалось только ждать, а де Мезьер метался по дому как тигр в клетке и сотрясал воздух отборными ругательствами. Большей частью он корил самого себя – ибо размяк, пожалел, проникся сочувствием, а оттого и оказался полным слепцом.

Когда же солнце больше чем наполовину скрылось за крышами домов, а небо приобрело розовый цвет, в дверь дома постучали. Гуго, занятый делами в конюшне, отпер замок и впустил Гийома и Джованни, целых и невредимых, весёлых от внезапно свалившейся на их долю свободы и слегка опьяненных вином, что раздавал на углу соседнего квартала портной, по случаю рождения своего первого внука.

– Вы, два греховодника, совсем ума лишились? – изумился Гуго.

– Джованни вспомнил Тулузу! – выпалил Гийом и сразу стих под тяжелым взглядом своего товарища. – Господин де Мезьер гневается?

– В бешенстве! Он у себя. Валитесь в ноги и молите о прощении.

Джованни поднимался по лестнице вслед за Гийомом, замечая, как поникли плечи его нового друга, будто тот несет тяжелый крест на гору не менее высокую, чем Голгофа. Готье, встречая их, вышел из-за стола, сжимая кулаки, и Джованни впервые ощутил на себе его полный ярости взгляд, гадая, что же так сильно могло расстроить непоколебимую и спокойную скалу, каковым всегда казался де Мезьер.

– И где вас черти носили? – Гийом, видно зная больше об особенностях характера своего хозяина, сразу повалился на колени, опуская голову вниз. – Отвечай!

– Мы гуляли по городу, – быстро заговорил Гийом, иногда проглатывая слова, – зашли в постоялый двор, там Джованни вспомнил расположение комнаты, где они останавливались, потом он повел по тем улицам, где они ходили, довёл до дома, где жил Жак Тренкавель, потом мы были на рыночной площади, ушли, когда закончилось представление, посетили святого Сатурнина, и, поскольку месса у святого Этьена начиналась раньше, то прослушали ее, примерно час, и вернулись.

– Придурок! – прошипел рыцарь, нависая над ним, – он, – его палец уткнулся в Джованни, застывшего рядом, – отлучённый, его к церквям вообще подпускать близко нельзя, не то, чтобы псалмы слушать…

Гийом бросил быстрый нерешительный взгляд в сторону их пленника:

– Я не знал, господин де Мезьер. Он мне не говорил.

– А он, стервец, вообще ничего не соображает! Твою мать! – в сердцах выкрикнул Готье, так, что заложило уши. – Он даже не членом, он своей дыркой пустой думает, и ей же других в грех вовлекает!

– Простите Гийома, господин де Мезьер! – Джованни опустился на колени рядом с Гийомом. У него сердце сжалось от жалости к молодому солдату, поскольку он явился невольной причиной его опрометчивого поступка.

– А с тобой у нас будет особый разговор! – рыцарь подошел к нему сзади и больно потянул за волосы вверх, заставляя встать на ноги, затем подтолкнул к окну с такой силой, что Джованни ударился животом о раму, но де Мезьер опять схватил его за волосы, поворачивая лицом к злосчастной надписи, что еще ярко белела и была хорошо видна в свете уходящего дня. – Что здесь написано?

– Не знаю!

– Знаешь!

– Не знаю! – упрямо повторил Джованни, не собираясь уступать.

– Знаешь! – Готье приблизил губы к его уху. – Ты даже не удивился. Любой другой, не знакомый с языком магометан, принял бы эти буквы за странный узор, начертанный каким-нибудь озорным мальчишкой. Гийом, подойди! – тот, повинуясь приказу, подошел к ним. – Ты можешь прочесть? Эти буквы как у сарацин?

– Да, господин де Мезьер, но я не обучен их грамоте, могу только перенести буквы на пергамент.

– Так что же ты медлишь? – Гийом послушно подошел к столу, и взяв в руки чернила и кусок пергамента, быстро срисовал буквы, пока они не стали расплываться из-за недостатка света. Всё это время де Мезьер продолжал держать Джованни за волосы, прижимая к окну, когда же Гийом закончил и отложил письменные принадлежности, Готье толкнул юношу прямо в его руки:

– А теперь отведёшь его на конюшню, хорошенько свяжешь и выпорешь так, чтобы он не мог в ближайшие дни ни сидеть, ни ходить, не расставляя ноги. Я приду и проверю. А потом ты его возьмёшь сзади без особой заботы, насколько ему это будет в удовольствие. Таково моё наказание для вас двоих за невыполнение в точности моих приказов.

– Может, передумает? – Джованни покорно плёлся вслед за Гийомом, еще не окончательно осознав всех последствий наложенного наказания. Тот остановился и только обреченно покачал головой, чуть не плача:

– Не знаю, время потянем, но если Готье не успокоится, то жди худшего. Я давно его таким не видел, произошло еще что-то, о чем мы не знаем. Он же сам мне приказал погулять с тобой по городу, не говорил, чтобы быстро вернулись. В чём здесь моя вина?

Комментарий к Глава 9. Когда море соединяется с небом

[1] 1 Иоанна 4:18

PS. В следующей главе (или через одну) появится духовник Готье де Мезьера – отец Бернард, о котором упоминалось ранее. Мне, как автору, давно хотелось “покопаться” в его личности, тем более, что трудов его автор прочел достаточно много. Будет много про средневековые ереси.

========== Глава 10. Он признаёт своё поражение ==========

– Я не могу понять, Гийом, он что – получает удовольствие?

– Да, господин де Мезьер, – Гийом коснулся ладонью стоящего в напряжении члена Джованни, тело которого сразу откликнулось, он пошевелился в своих путах, выгибаясь в спине, застонав, запрокидывая голову, и излился. Солдат де Мезьера уткнулся лицом в мокрые от пота волосы их пленника, сделал пару движений и сам достиг вершины блаженства.

– Вот это да! – воскликнул пораженный Готье. – Нужно было слушать Гумилиату с самого начала. Мы его не сильно попортили?

– Нет, только как ты приказал, – вступился Гуго. – Низ, чтобы не мог сидеть и бедра изнутри, чтобы не мог ходить.

– Ладно, отвязывай, – проявил милосердие рыцарь, и Гуго взялся за веревку, которой были стянуты запястья Джованни вокруг одного из столбов портика, подпирающих крышу второго этажа. Гийом еле удержал тело юноши, когда была развязана петля, притягивающая и удерживающая его под ребрами.

Джованни с трудом разлепил веки, омытые слезами. «Как же больно!». И повернул голову туда, где сидел на табурете Готье де Мезьер, потом демонстративно выплюнул деревянную палку, которую стискивал зубами во время наказания, помертвевшие губы не слушались, но все же сложились в презрительной и торжествующей усмешке, на которую хватило сил. Он отвернулся и склонился вниз, Гуго уже отвязывал его правую щиколотку от палки, которая не давала свести ноги вместе, пока плеть гуляла между ними, оставляя налитые кровью и синевой отметины.

– Гийом, отпусти его, – Джованни схватился руками за столб, удерживаясь на нечувствительных ногах, которые будто сломались под ним, медленно соскальзывая вниз. В такие моменты Михаэлис никогда бы не оставил его без внимания, он всегда подхватывал его на руки, страстно целуя, как бы стремясь вернуть ускользающее сознание и загладить чувство вины за боль, которую причинил. Теперь же он оседал всё ниже, не моля ни о помощи, ни о поддержке, не испытывая стыда за собственную слабость, и что камиза, задранная ему на голову, всё еще висит смятым комком на руках, и что спущенные шоссы болтаются в районе щиколоток, только еще больше утверждая в себе решимость выстоять против всех напастей, что на него свалились. «Он от меня и порченного денье не получит!», – злорадно подумал юноша, прижимаясь к столбу разгоряченным лбом, садясь полностью на согнутые в коленях и широко расставленные ноги, и тихо поскуливая от накатывающей боли.