Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Я помню, – устало откликнулся Михаэлис и закрыл глаза. – Так вроде речь шла только о тебе. Я спать хочу. Иди лучше сюда, – он приглашающе раскинул руки, намереваясь заключить Джанно в объятия. – И одеялом поделись, вон ты какой горячий! Все хорошо? Бок не болит? – он обнял его за спину, прижимая к груди.

– А если Петрона придёт, а там такое? – осторожно спросил Джанно, пристраиваясь поудобнее, обнимая за шею.

– Петрона сегодня заночует в Агде, я попросил. А этих мы с тобой, как стемнеет, на огороде закопаем, не волнуйся. Дай поспать!

Комментарий к Глава 5. Незваные гости

[1] реальное переживание, свойственное понятиям о слиянии с божественным, например, у спиритуалов.

[2] при сексуальном возбуждении в кровь выбрасываются гормоны. В случае с кровопотерей и ранением, которые испытал Джанно, необходимо не только восполнить жидкости в организме, но завести и естественные механизмы, которые восстанавливают общее состояние. Например, выброс адреналина будет способствовать сужению сосудов, повышению артериального давления, облегчению дыхательной деятельности, эндорфины, в общем, обладают анестезирующим эффектом, дофамин увеличивает кровоток, нормализует перистальтику желудка. Поэтому Михаэлис дает очень рациональный совет, чтобы его больной не лежал «бревном», а начинал выздоравливать.

========== Глава 6. На следующий день ==========

Тянущая боль в левом боку не дала выспаться. Джанно осторожно попытался вертеться, пристраиваясь, в надежде, что боль пройдет, но к ней прибавился еще и зуд под повязкой. Очень хотелось запустить под нее руку и расчесать рану. Его мучения не остались незамеченными: сначала Михаэлис во сне просто стиснул его плечо, крепче прижимая к себе, а потом пошевелился, выпуская из своих объятий. Джанно присел, оглянувшись с беспокойством на лицо спящего, потом отогнул край повязки и принялся изучать рану, осторожно почесывая ногтем кожу вокруг нее, чувствуя, как ко всему прочему тело откликается еще и зудом в затекших мышцах так, что усидеть спокойно на месте стало невозможным. Юноша медленно начал стаскивать с себя одеяло, чтобы подняться, но и этот шаг оказался ошибочным: к вечеру сильно похолодало, очаг, согревающий дом, наверно, никто не разжигал еще с самого утра, поэтому обнаженная кожа сразу стала покрываться пупырышками, а плечи и спину потрясывало от ледяных прикосновений с окружающим воздухом. Снаружи уже стемнело, поэтому в комнате царил полумрак.

– Михаэлис, проснись! – Джанно потряс мужчину за плечо. – Холодно и бок болит. Я пойду огонь разведу. И есть хочется. Где моя одежда?

Тот с трудом разлепил веки и потер ладонями лицо, стараясь поскорее очнуться ото сна:

– Куда пойдешь?

– Ну, – Джанно кивнул головой в сторону передней комнаты, – туда! Лампа где?

Михаэлис, поднимаясь, резко сдернул с себя свой край одеяла, а потом плотно закутал юношу:

– Быстро встал и на ложе, пока еще теплый. И не смей подниматься! – палач подтолкнул его кровати.

– Нет, – заупрямился Джанно.

– Чего нет?

– Все из-за меня случилось. А ты один хочешь со всем справиться? – он был не готов принять чужую заботу о себе самом в таком виде: в той жизни, что помнил – всегда делал и решал сам. Даже после того как очнулся из забытья в тюрьме Агда, уже на следующий день приступил к выматывающей работе. Изменившееся отношение палача было слишком необычным.

– Жан, ну ты как дитя неразумное, – Михаэлис постарался смягчить голос, чувствуя, как на него накатывает раздражение, а потом злость. Веселая ночка ждала его впереди, не грустней предыдущих двух, когда его больной метался в горячечном бреду. Всего пришлось наслушаться: и про муки совести, и про одиночество, и про похотливого демона, и про ползучего гада, и про многое другое, что рождалось в воспаленном воображении Джанно. Он ласково погладил его по голове, расправляя спутанные пряди волос. – Чем ты мне можешь помочь? Дров принести, воды из колодца набрать, лопатой поработать или яму выкопать? Чем? Мне спокойней будет знать, что с тобой все хорошо, болезнь твоя миновала, выздоравливать начал…

– Давай хотя бы кровь замою… – робко продолжил возражать юноша, настойчиво укладываемый на кровать.

– И там уже успел побывать? – нахмурился Михаэлис. Потом внезапно попросил оценить свое «творчество»: – И как тебе?

– Надпись – потрясающая… Только я ничего не понял.

– Ты веревку у него вокруг туловища видел? Вот. Он из тех, кого еретики называют «consolati» [1]. Я думаю, что второй – такой же. Поэтому заупокойные молитвы не нужны – у них там по вере: мертвое тело уже как оболочка, и не важно, где оно будет закопано [2], – Михаэлис подоткнул одеяло со всех сторон. – Я сейчас очаг разожгу, теплее станет. Сам уже замерз. Из рук тебя, такого согретого, выпускать не хочется!

– У меня бок болит и все чешется! – ворчливо пожаловался Джанно и удостоился поцелуя в лоб.

– Вот с этого и нужно было начинать: дать тебе отвар и поменять повязку.

Печь располагалась в середине дома, выходя своей открытой частью с крюком для подвешивания котелков в переднюю комнату, а задником прогревала стену между двумя другими комнатами, на которые был поделен дом, в одной из них спала Петрона, в другой – Джанно. Юноша теперь лежал и прислушивался к перестукам в доме, скрипу половиц, дверных петель, шагам. Михаэлис долго возился с очагом: разжег огонь быстро, но сходил еще в сарай за дровами, зажег лампы, потом, видно, выволок два мертвых тела во двор, натаскал воды, наполнив лохань для мытья, спустился в погреб, что-то делал на обеденном столе. В комнате стало заметно теплее, Джанно крепче прижался к стене и сомлел, только сквозь сон почувствовал, как Михаэлис опять напоил его отваром и поменял повязку. Потом дал отужинать большим куском хлеба, размоченного в молоке.

Его разбудил звук задвигающегося засова на входной двери, что-то звякнуло и покатилось по полу, Михаэлис громко ругнулся, потом раздалось шипение и звук льющейся воды. Джанно посмотрел в сторону окна, неясный свет, пробивавшийся сквозь ставни, свидетельствовал о наступающем утре. Дверь в комнату отворилась, вошел обнаженный по пояс Михаэлис, поднял с пола свой меч и завернул его в плотную тряпицу. Заметил, что юноша не спит:

– Ты мне нужен, проследи, чтобы я еще был в сознании какое-то время. Вот твоя камиза, – он достал из сундука, стоящего за кроватью, чистую рубашку и помог надеть ее. Пол был холодным, но комната с очагом была хорошо протоплена. – Посидишь здесь на стуле и будешь мне зубы заговаривать, чтобы я не уснул и не утонул.

Джанно огляделся – казалось, в комнате все осталось на своих местах: не было ни трупов, ни растекшейся крови. Может, все это вообще приснилось? Кроме одежды… Камиза Михаэлиса с пятнами крови валялась на полу рядом с лоханью, отвязанные шоссы и брэ были кинуты в том же направлении. Палач погрузился в воду, сел, согнув колени, и закрыл глаза. На его лбу и щеке всё еще оставались размазанные следы чужой крови.

Раздался мерзкий скребущий звук – это Джанно подтолкнул стул ногой поближе к лохани, чтобы присесть позади Михаэлиса. Он приобнял его за шею, прижал затылком к своей груди, палач застонал от проявленной ласки, но глаз не открыл.

– Я тебе сейчас лицо умою, – Джанно, не дожидаясь ответа, зачерпнул ладонью горячей воды. – Вот так, уставший мой, хороший мой… – и сам на мгновение замер, удивленный собственным словам, слетевшим с губ: он сказал не по-провансальски, а на своем родном языке.

– Давай еще, – прошептал Михаэлис, – особенно мне mio понравилось. Ты же говорил не на occitan [3]?

– Да, дорогой мой, мой сладкий… – Джанно продолжал говорить, зачерпывая воду и омывая ею лицо палача, нежно касаясь подушечками пальцев высокого лба, густых изогнутых бровей, колючих скул, твердого и волевого подбородка, будто заново изучая. «Он ведь красив! Как я раньше этого не замечал? Только удивлялся, почему все женщины хотят прижаться к нему покрепче и задрать юбки». Он склонился и сам прижался разгоряченными губами к шее Михаэлиса, проводя языком по самым чувствительным местам. Тот наклонил голову набок, выгнулся в спине, подчиняясь накатывающей волне чувственного наслаждения, и Джанно услышал его тихий голос. Он выводил мелодичные, немного хрипящие и шипящие слова на непонятном языке, слишком похожие на те, что юноша уже слышал в своем горячечном сне и принял за молитву или песнопение. Ритм слов был совершенным, божественно красивым, бередил своей таинственностью душевные струны.

– Что это? – шепнул юноша Михаэлису в ухо, когда тот смолк.

– Это? Мелодия, которую поет моё сердце: мой родной язык!

– А разве ты нездешний? – в голове Джанно всё перепуталось. Из чужаков, которые окружали его в Агде, был только брат Доминик из Сета, которого Стефанус как-то назвал англом, а остальные – уроженцы Агда, Безье, Монпелье или близлежащих деревень. – Я не знал… Ты говорил что-то про два мира, но я не понимаю…

– Я из Кордобы, – поспешил удовлетворить его любопытство Михаэлис. – Это дальше Наварры и Леона, где королевство Кастилия, у самой границы.

– С маврами? – догадался Джанно.

– Да. Я христианин, но в этом городе все жили бок о бок, поэтому нас называли «муста риб» [4]. И язык, на котором все говорили, был мавританским. И волосы у меня черные, и кожа чуть темнее – всё по той же причине: смешанная кровь. Мне нравится, как ты меня целуешь…

– Угощайся! У меня поцелуев много и разных! – смеясь откликнулся Джанно, слегка кусая за шею. Михаэлис заложил руку назад, поймав его затылок:

– Ты чудесный! Господь создал тебя настолько совершенным, что ты сводишь с ума и мужчин, и женщин, одним только своим взглядом. И что бы мрачного ни случилось в твоём прошлом, сейчас ты такой чуткий, открытый, упрямый подчас, но… искренний, потому что ничто не мешает тебе следовать зову сердца. Вот это мне нравится! – он повернул голову, встретившись с юношей глазами, почти касаясь своими губами его губ. – Ты правда хочешь быть рядом со мной? Несмотря на то, что я порой бываю «жестоким ублюдком» и «похотливым козлом»?

Джанно густо покраснел от стыда. «Значит, здорово я разболтался в бреду!» Он улыбнулся, зажмурил глаза, прикусил себе нижнюю губу, стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями, но не отстранился. Михаэлис терпеливо ждал ответа. Юноша вновь распахнул глаза:

– Ты мне нравишься любым: и ублюдком, и козлом. Даже если у тебя рога отрастут или борода. Ты мне как-то сказал: «Ты мое самое дорогое сокровище», эти слова отпечатались в моем сердце. Я тебе доверяю, а ты – будь верен своим словам! И тогда я всегда буду рядом – и телом, и разумом, и своей любовью.

Михаэлис прижался своим разгоряченным лбом к его лбу. По его губам бродила загадочная улыбка:

– Обещаю беречь тебя. Мне иногда трудно сдерживаться, но до полусмерти не затрахаю, не бойся. Всё будет так, как ты пожелаешь.

– И плёткой себя больше не бей! – потребовал Джанно. – Иначе буду считать себя дерьмовым любовником, неспособным удовлетворить твою страсть.

– Лучше выздоравливай побыстрее, любовничек! – рассмеялся в ответ Михаэлис, накрывая его подставленный рот долгим дурманящим поцелуем, на который тело откликнулось со всей страстью и предвкушением, что сразу заломило больной бок. Рука, удерживающая затылок Джанно, в ответ на легкий стон мгновенно исчезла, давая свободу, чтобы разогнуть тело. Михаэлис быстро повернулся в лохани, оказавшись перед ним лицом:

– Болит?

Джанно кивнул головой, обхватив руками живот, боль утихала по мере того как он начал равномерно дышать, успокаивая себя.

– Я сейчас… – Михаэлис опустил голову в воду, намочив волосы, потер их руками, промывая, потом вынырнул и встал во весь рост. Вода стекала по его сильному телу быстрыми струйками, он принялся руками смахивать ее с себя. Член стоял колом. Мужчина обдал Джанно красноречивым взглядом: – Уж извини, не люблю не заканчивать начатое… Вот черт, откуда только силы берутся! – он положил руку юноше на плечо, ловя взгляд. Тот с улыбкой, дразня деланными сладкими стонами, облизывая языком губы, с удовольствием подыграл. Струя спермы из хорошо обласканного члена метко выплеснулась в воду, Михаэлис сразу поник, вспомнив об усталости.

– Петрона приедет завтра утром, – сообщил он Джанно, насухо вытираясь куском ткани и надевая чистую камизу. – Захочешь есть – еда на столе, – он показал рукой, – правда, кроме черствого хлеба, сыра и вина ничего нет. Скотину выгонит на пастбище соседский мальчик, там ее и подоят, я договорился. Меня не трогать и не будить. Ничего не поднимать тяжелого и не таскать.

– Я нам похлебку сварю, – заботливо откликнулся Джанно. – В погребе полно еды.

– Тебе бы еще полежать! Кровать широкая, я к стенке придвинусь, поместимся. Только заклинаю тебя всеми святыми, не трогай меня! Иначе сильно разозлюсь! – Михаэлис закатил глаза, судорожно занявшись поиском невидимого чего-то на потолке, потом сорвался и исчез в комнате Джанно, только кровать скрипнула, принимая его вес.

Комментарий к Глава 6. На следующий день

[1] совершенные, над которыми проводился специальный обряд (катары)

[2] по представлению катаров, тело человека создавалось не Богом, а дьяволом, поэтому, когда совершенная душа отлетала, тело можно было выбрасывать хоть на помойку

[3] окситанский или провансальский язык

[4] мосарабы, исповедующее христианство и этнически отличающееся население, живущее на подконтрольных арабам территориях

========== Глава 7. Возвращение в Агд ==========

Терпкое вино согревало, слегка пощипывая язык и горло, вливаясь внутрь и растекаясь мягкой волной по членам. Джанно сидел, укутавшись в теплый плащ из овечьей шерсти, в фамильном кресле Буассе. Он наконец понял всю прелесть этого кресла, которое так привлекало нежданных гостей: оно было создано, чтобы равномерным покачиванием вперед и назад успокаивать, отрешать от суетных мыслей, одаривая спокойным сном.

Но желанные грезы так и не приходили, наоборот, раненый бок тупо побаливал, а в памяти всплывали страшные картины: занесенного над головой ножа, чужих ногтей, царапающих пол, ошмётков живой плоти, вываливающихся в лужу крови, и еще сочащихся кровью букв, слагающих слово «еретик». Были и другие, из сна про демона. Просто разум, защищаясь, обратил пытки, которым его подвергли инквизиторы, в более понятную форму – страдания грешника в Аду. И единственном светлым пятном в этом пугающем черном вихре, которым представлялась вся прошлая жизнь, были эти четыре месяца, проведенные в Совьяне до встречи с Жаком Тренкавелем. И это время уже никогда не удастся вернуть назад. Можно, конечно, остаться, никто не гонит, но каждый вздох теперь будет омрачаться воспоминаниями прошлых двух дней и страхом, что неизвестный убийца вновь явит свой дьявольский лик и уже не промахнётся.

Будущее, связанное с Михаэлисом, пугало не меньше. Оно значило подчинение и утрату права выбирать. Хотя выбор уже давно был сделан, но Джанно не мог окончательно понять, какую цену придется заплатить за то, чтобы получить защиту и измениться: из наёмного работника в деревне стать полноправным горожанином. Статус «civitas», в отличие от «habitant», давал принадлежность к большой семье, общине, голос на совете или в ремесленном братстве, возможность получить выборную должность, построить дом. Конечно, речь о «civitas» пока не шла, да и Михаэлис сам нездешний, но его влияние на жизнь города огромно, как и у Обертана Николя. И эти двое согласны ему, безродному, помочь.

«А я еще размышляю, stupido! Ох, забыл, что собирался коровник утеплить». Он нервно рассмеялся, но по щеке скатилась слеза, потом еще одна. Он прикусил палец, чтобы болью вернуть себя в сознание, не понимая, что происходит. Просто хотелось плакать, и он дал себе волю, позволив слезам смыть всё то, что не мог высказать.

Михаэлис проснулся поздно ночью, вышел во двор до ближайшего куста, разбудил Джанно, прикорнувшего на стуле возле очага, молча съел приготовленную похлёбку, еле разлепляя веки, и опять исчез в темноте комнаты, завалившись спать.

– Он у нас лучший лекарь! С Господом на «ты» разговаривает, и епископ его любит, – саркастически произнес Джанно, обращаясь к ночным мотылькам, облепившим лампу. – Он сильный. Всем склониться и изобразить почитание. Ну, что? Опять я дурак, – на этот раз он ухватил взглядом убывающий серп луны и допил вино из кружки. – И не достоин пыль с его башмаков слизывать? – он в отчаянии опустил голову на стол и опять разрыдался.

– Эк тебя отпустило! Наконец-то! – услышал он знакомый голос позади себя. – А я-то думаю, когда же?

– Что отпустило? – Джанно вздрогнул всем телом от такого неожиданного вторжения, но, охваченный стыдом, боялся поднять голову и повернуться, показать свои покрасневшие глаза. Весь хмель сразу из головы выветрился.

– Ты же не солдат, чтобы спокойно смотреть на смертоубийство, когда на тебя еще с ножом лезут! – Михаэлис положил руки на спинку стула и с силой развернул к себе лицом вместе со стулом. – Запомни: то, что произошло, уже в прошлом. И больше не повторится. То, что ты плачешь, это хорошо. Вот если бы ты мне сейчас глупо улыбался, то я бы решил, что ты сошел с ума. Или сидел бы без движения, тоже плохо… Ну, теперь подними свои прекрасные глаза и посмотри на меня.

Джанно поднял голову и с надеждой поглядел на Михаэлиса. Тот дунул ему в лицо, осушая слезы, а потом заговорщицки склонился и прошептал в ухо:

– Давай пойдем спать, а заодно вместе сочиним какое-нибудь гадкое послание этому Тренкавелю, чтобы ему больше не спалось спокойно!

Наутро в Совьяне появилась веселая и довольная Петрона. Оказывается, она не только помогала эти дни Стефанусу за тюрьмой следить, но и вдоволь наобщалась с собственной дочерью, которую обещали выпустить к Рождеству.

Жаку Тренкавелю, который скрывался где-то в Безье, было оставлено устное послание. А письменно вырезано на доске рядом с входной дверью, что ежели он будет упорствовать в своих желаниях еще раз увидеть Джанно, то в тюрьме Агда его будут с нетерпением ждать. Ему также предлагались отдельная камера и тесное знакомство с богатым пыточным арсеналом.

Провожали долго и шумно, всей деревней. Конечно! Ведь «их Жан» теперь поедет в город и станет работать при городском совете. Попрощаться, обнять и расцеловать вышли все – от мала до велика. Соседи даже своего старого деда вынесли из дома на руках, чтобы тот сказал напутственные слова. Джанно был немного смущен таким вниманием, но счастлив.

Для перевозки Джанно в Агд был нанят крытый возок, так что до темноты они уже добрались до места.

– С возвращением! – крепко обнял его Стефанус и куда-то увел Михаэлиса. Джанно вышел в центр двора, присел рядом с колодцем на знакомый табурет, поднял голову, вглядываясь в темнеющее небо, на котором появились первые звезды. Чувство было странным, будто и не было долгого лета, а прошел всего лишь день. Очень спокойный, а потом наступит ночь и день, который будет таким же полным тихой радости, как и этот, что он сейчас провожает.

Краем уха он услышал, как Михаэлис попрощался со своим помощником и запер за ним дверь на все засовы. Джанно повернул голову, палач уже стоял под портиком, прислонившись к колонне, и тоже рассматривал небо. Юноша улыбнулся и приглашающе кивнул головой. Михаэлис протянул ему кувшин с вином:

– Подарок от Стефануса, выпей за свое возвращение!

В тот вечер Джанно узнал, что звезды не прикреплены к небосводу, а свободно путешествуют по небу, и что не солнце с луной вращаются вокруг, а земная твердь вращается вокруг солнца.

– Но это – ересь, – назидательно предупредил Михаэлис, сидя с ногами на широком бортике колодца, рискуя сорваться вниз, – так только неверные рассуждают. Кому скажешь, не поверят, сожгут или распнут.

– А ты не боишься, что тебя обвинят в распространении ереси?

– Не боюсь! – с улыбкой ответил Михаэлис, принимая в руки кувшин и делая глоток вина. – Я ее не распространяю, а осуждаю: слышишь, что проклятые еретики придумали…

– А как же со всем остальным? – шепотом спросил Джанно. – Разве не молитва или гостия являются по своей сути лучшими лекарствами?

– В лечении они никогда не помешают, – убежденно ответствовал Михаэлис, отдавая ему обратно кувшин, – особенно если ты еще освященной воды в отвар добавишь. Просто держи в голове, что лекарь, как и священник, действует только по воле Всевышнего. Он как проводник духовной силы и благодати. И если Бог захочет, чтобы человек умер, то он просто не даст лекарю своего благоволения.

– А ты? Можешь просить в молитвах за чужую душу, чтобы смерть отступила? Господь прислушивается к тебе? – продолжил допытываться Джанно.

– Могу. И мне удается его убедить почти всегда… – он замолчал и с грустно вздохнул. – Я только роды не люблю принимать. Держишь младенчика на руках, он у тебя розовеет, начинает дышать, кричит, глазки открывает и на тебя смотрит… Ты радуешься, что вот, новый человек родился для этого мира, чистая душа… такое трепетное чувство! А потом узнаешь, через день, неделю или месяц, что он помер. И не знаешь, спрашиваешь безответно: в чем же воля была Твоя? – голос Михаэлиса задрожал, он запнулся, стараясь проглотить колючий комок, застрявший в горле. – Пошли устраиваться. А то хорошо сидим, только вина уже не хватает, – он повертел в руках пустой кувшин.

Они зажгли лампы и поднялись на верхний этаж. Комната, где спал Джанно во время своего пребывания в Агде, была где-то посередине коридора, но Михаэлис подвел его к двери другой комнаты, в торце. Она располагалась над охранницкой. Их разделял только низкий первый этаж. Глухой стеной она граничила с верхним ярусом комнаты дознаний.

– Это самая тёплая комната, – объяснил Михаэлис, вставляя ключ в замочную скважину, – в стене проходит труба очага, который находится в подвале, у стражников. Теплый воздух поднимается вверх, обогревая пыточную с одной стороны, а с другой – часть коридора первого этажа и эту комнату. Труба выходит над нами, на крыше. И, конечно, – он открыл дверь, пропуская Джанно внутрь, – я здесь живу!

Неясный свет лампад выхватывал из темноты очертания разных предметов. Два окна, закрытые ставнями, выходили на обе стороны здания: на улицу и в тюремный двор, под ними стояло по скамье. Посередине – большая и низкая кровать под плотным балдахином. Слева от нее – несколько сундуков, поставленных друг на друга, на стене возле окна крепились полки, заваленные всякими диковинными вещами. Справа стоял стол с несколькими стульями, на нём лежали книги, пергамент, стояло множество закрытых пробками глиняных горшков разного размера. В углу рядом со входом располагалась кованая стойка-треножник, предназначенная для умывания: посередине в пазах вставлен медный таз, а над ним на крюке висел железный котелок, в котором грели воду или варили пищу.

– Богатство-то какое! – воскликнул Джанно, разглядывая на кровати тонкие простыни, расшитые узором покрывало и подушки. Занавеси на балдахине были тоже украшены витиеватой бахромой и кистями. – Даже боюсь прикасаться, чтобы не помять какой-нибудь узорчик. И ты вот на этом каждую ночь спишь? – Он наморщил лоб и с деланным подозрением посмотрел на Михаэлиса.

– Отчего же себя, такого любимого, не побаловать? – весело отозвался тот, наливая воду из котелка в медный таз. – А еще я мыться люблю. На моей родине купальня в каждом доме есть. И от тебя буду того же требовать. Ну, это ты уже сам знаешь… – он опустил в воду кусок чистой материи. – А ты теперь решай – здесь останешься или пойдешь к себе ночевать.

– Вот так прямо в холодную ночь выгоняешь? – вскинулся на него Джанно, и почувствовал, как в нем просыпается «флорентийская шлюха». Эта язва точно себя в обиду никогда не даст! – А сам в теплой постельке? Неужто с любимой плёточкой в обнимку [1]?

– Я тебя пока даже пальцем трогать не хочу! – непонимающе откликнулся Михаэлис. – Я только…

– А когда захочешь? – с любопытством поинтересовался Джанно. – Я тут подумал, раз мы будем с тобой спать в одной постели, тесно прижавшись, как долго ты сможешь себя сдерживать?

– А ты себя? – Михаэлис подошел к нему вплотную. – Я не понимаю, ты чего добиваешься? Опять соблазняешь? Весело тебе?

– Мне тебя губами приласкать тоже нельзя?

– Нет, ты животом дышать будешь.

– И что же мне теперь делать, раз я такой весь больной? В одиночестве яйца себе морозить и дыханием согреваться?

Михаэлис расхохотался, поняв, наконец, мысль Джанно:

– Дурак! Я только хотел предложить тюфяк твой сюда перенести. А ты уже всеми своими мыслями в мою кровать залез. И кто из нас более несдержанный в страстях? По чьей спине плётка плачет?

Джанно нахмурился, досадуя на собственную глупость и ругая «флорентийскую шлюху» последними словами:

– Выходит, что по моей…

Михаэлис склонил голову на бок, насмешливо его разглядывая:

– С удовольствием выполню твоё пожелание, но потом, как твёрдый шрам появится.

Он сходил за тюфяком и принес одеяло, обустроил для Джанно ложе на полу между своей кроватью и столом.

Джанно, стоявший столбом рядом со входом и выполнявший функцию держателя лампы, с нескрываемым удовольствием наблюдал, как мужчина, раздевшись донага, начал обтираться мокрой тряпицей, и почувствовал, как его собственное тело отзывается появившейся теплотой в паху:

– Меня так же сможешь?

Михаэлис замер на мгновение, сначала оценивающе посмотрел на юношу, потом на свой слегка возбуждённый член:

– Опять испытываешь? Подними камизу, я тебе живот оботру и хватит на сегодня.

Джанно опустил лампу на пол и задрал рубашку, с любопытством наблюдая, как меняется выражение лица Михаэлиса: становится более сосредоточенным, будто палач забывает о собственных чувствах и пытливо начинает погружать свой разум в тайную науку врачевания, исследуя рану:

– Через день уберу нитки, – он омыл живот юноши водой, потом снял с полки сосуд из толстого стекла, немного вылил из него прозрачной жидкости с резким запахом [2] на тряпицу и протёр затягивающийся рубец на ране и нити, которые стягивали его по бокам. Джанно поморщился: так пахло дыхание людей, которые слишком часто пили крепкий эль. На живот опять была наложена стягивающая повязка.

Джанно еще долго, не смыкая глаз, лежал в полутьме, прислушиваясь к равномерному дыханию Михаэлиса над своей головой и набираясь мужества. Когда же лампада уже была готова погаснуть, осторожно поднялся, завернувшись в одеяло, обогнул кровать, забираясь на нее позади спящего на левом боку мужчины. Прикорнул рядом, немного потянулся к нему, вдыхая запах его кожи, наслаждаясь близостью, улыбнулся, поворачиваясь на спину, наполнив радостным волнением свою душу и тело, и спокойно отправился в мир светлых грёз.

Комментарий к Глава 7. Возвращение в Агд

[1] в те времена «укрощать» страсть предпочитали ударами плетей, ношением власяницы или огнём (женщины подносили горящие свечки к вагине).

[2] спирт был известен ещё с IX века.

========== Глава 8. Дракон и шлюха ==========

Звон колокола собора святого Этьена будил спящий город каждое утро. Джанно и Михаэлис проснулись одновременно, поскольку этот звук уже был привычным знаком начала дня. Палач недовольно заворчал, обнаружив, что спал, уткнувшись юноше в плечо, приобнимая поперек груди, но, встретив его довольную ухмылку, решил для себя, что «оно и к лучшему»:

– Вставай уже! Приступай к работе! Стефанус еще две недели тут: поможет, чтобы ты не таскал тяжести, – и опять закрыл глаза, проваливаясь в сон и давая свободу действий.

Михаэлис, как и городской судья, нотарий и прочие небожители Агда, начинал свой день только через час, со следующим ударом колокола.

Джанно же за это время должен был одеться, умыться, спуститься в охранницкую, развести огонь в очаге, отпереть дверь и принять у представителя братства булочников вчерашний хлеб, у зеленщика то, что уже нельзя было продать на рынке честным горожанам, и приготовить утреннюю похлёбку для заключённых. Потом появился Стефанус, натаскал воды из колодца.

После каждого городского празднества народу в тюрьме прибавлялось: сами горожане и гости отдыхали с душой и не сильно расстраивались, когда городская стража предлагала особо разбуянившимся провести ночь в холодной камере. С приходящей осенью в город потянулись и преступники всех мастей: весной и летом эти люди вполне честно работали в деревнях, потом, по мере того как полученные деньги растекались на выпивку, азартные игры и шлюх, начинали искать более лёгкой наживы. Днем они облепляли церковные паперти или срезали кошельки у зазевавшихся прохожих на городских рынках, а ночью караулили загулявших и подвыпивших жителей в узких проулках. Иногда они сознательно шли в руки городской стражи, чтобы провести ночь не на улице, а под тюремной крышей, да еще и получить бесплатную похлёбку. Провинившихся секли плетьми, а потом отпускали на все четыре стороны, указав направление до городских ворот, но потом снова ловили.

Из-за всех этих бродяг у Джанно было полно работы, да и комната дознаний не пустовала: там Михаэлис исполнял наказания по решению городского судьи.

Теперь в обязанности Джанно вменялось ежедневное посещение здания суда, где, выслушав доклад о прошедшей ночи от дежурного главы городской стражи, судья, если дело было достаточно ясным, кратко надиктовывал свои решения – имя, обвинение, наказание. Потом этот манускрипт доставлялся в комнату дознаний Обертану Николя, где уже по известному шаблону устно вынесенные приговоры записывались и учитывались в расходах казны. В противовес им записывались и доходы, поскольку за своё спокойствие горожане охотно платили, да и денежные штрафы были нередким приговором для тех, кто не хотел подставлять свою спину под плеть или розги.

В первый день было тяжело: Михаэлис сам нервничал, тревожно поглядывая на Джанно, поскольку производимые действия были для того в новинку: палач с помощью стражников задирал камизу осуждённого на голову, давал ему в зубы деревянную палку, насаживал за связанные руки на потолочный крюк, закреплял расставленные ноги в специальных колодках и выводил багровые узоры на спине.

После первой экзекуции Михаэлис подошел к побледневшему Джанно и, склонившись, прошептал на ухо: «Представь, что это Жак Тренкавель!». Сразу стало легче. А через несколько дней, когда нотарий совсем самоустранился, решив, что его новый помощник вполне самостоятельно справится с этими хлопотными делами, Михаэлис начал вслух объяснять свои действия, рассказывая, как правильно нужно держать в руках плеть и наносить удары. А еще через неделю такого тесного общения в комнате дознаний: писарь, палач, осужденный и скучающий стражник на табурете у входа, Джанно начал замечать, что обстановка накаляется. Михаэлис не сводил с него глаз, механически выполняя свою работу, при этом выпирающий гульфик явно указывал на то, что палач получает удовольствие. После того, как стражник увёл осуждённого и они остались наедине, Джанно притянул к себе Михаэлиса за одежду и гневно спросил: