Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Лампада медленно угасала, оставляя Джованни в полной темноте по причине нерадивости брата Беренгария, не удосужившегося заправить достаточно масла. Юноша глубоко вздохнул, заставил себя встать и целомудренно опустить занавеси вокруг кровати на тот случай, если утро принесёт незваных любопытных гостей, а не понимающего лекаря. Поставил кувшин с приготовленным питьём рядом с изголовьем. Снял рясу, оставшись в камизе. Потом опустился на лежанку подле Гийома, с наслаждением отметив ее ласкающую спину мягкость, повернулся на левый бок и смежил веки, уткнувшись лбом в здоровое плечо нормандца, приобняв того за талию.

Ночь прошла спокойно, видно, здоровье у нормандца было отменным. Джованни сквозь полусон-полудрёму пару раз отметил горячность его тела, но она быстро исчезала. Нарушить мирный сон своего больного и заставить выпить отвар юный лекарь так и не решился. Зато у пришедшего после утрени брата Беренгария никаких затруднений в вопросе болен или не болен не обнаружилось: он распахнул широко ставни на всех окнах, впуская свет, а потом громким голосом прокричал как пропел:

– Приветствую тебя, отец Бернард! Что-то вы сегодня рано к нам пожаловали!

Джованни мгновенно продрал глаза и подскочил на постели. Он-то думал, что Михаэлис единственный такой говнюк, который может разбудить ни свет ни заря, невзирая на труды бессонной ночи, так нет же – дружок его такой же козёл. Юноша выругался на своём родном языке и со стоном зарылся головой под подушку, но потом внезапно осознал, где он находится. Рядом завозился Гийом, стараясь приподняться на локтях и размять своё затёкшее от лежания в одной позе тело.

Брат Беренгарий выразительно захохотал, радуясь своей шутке:

– Ну, ладно, котятки мелкие, просыпайтесь! Ты, – его указательный палец уткнулся в Джованни, – беги в трапезную, а то вам ничего из еды не останется, а тебя, воробей наш недострелянный, я сейчас осматривать буду. Проверим, как дистиллят мой чудодейственный лечит. Лихорадка ночью была?

– Почти нет, он и не просыпался, – Джованни склонился над нормандцем, испытывая страстное желание покрыть поцелуями те места, до которых дотянется. Гийом повернул к нему голову и, широко улыбаясь, губами послал воздушный поцелуй. Юноша почувствовал напряжение в паху, прикусил губу и мстительно посмотрел на своего друга, мысленно пообещав отыграться, как только представится возможность, и поднес к его рту кувшин с отваром, давая напиться.

Появление Джованни в трапезной – в рясе, неопоясанного, без скапулярия и капюшона, вызвало нездоровые перешептывание и переглядывание у братии. Даже чтец пару раз запнулся, но юноша напустил на себя строгий вид и деловито попросил служку собрать в тарелки всякой снеди, внезапно почувствовав сильный голод: он ничего не ел с середины прошлого дня. Даже обычная вареная морковь и репа показались ему очень привлекательными на вид, а свежий хлеб, наломанный большими ломтями, пах настолько восхитительно, что скрутило живот от скорого предвкушения пищи! Стол аббата, которому накрывали отдельно, стоял перпендикулярно рядам братии, но Джованни старался не смотреть в эту сторону, чтобы лишний раз не видеть недовольно насупленных бровей отца-настоятеля. Он уже развернулся, чтобы уйти, но наткнулся на внимательный взгляд отца Бернарда, перегородившего ему путь:

– Не желаешь ли исповедаться, сын мой? – вежливо поинтересовался тот, и душа Джованни ушла в пятки.

– Когда Вам, святой отец, будет угодно, – с трудом шевеля внезапно онемевшими губами, тихо промолвил юноша.

– Тогда жду тебя после полудня в своей келье.

– Да, святой отец, – он серой мышкой проскользнул мимо в открытую дверь, и от волнения чуть не свалился на лестнице, ведущей в лечебницу. В комнате ничего не изменилось, Гийом по-прежнему лежал в кровати, повязки остались нетронутыми, брат Беренгарий стоял у окна и только краснобайствовал о вкусовых качествах дистиллята, если смешать его в разных пропорциях с соками фруктов или медовым нектаром.

Джованни сгрудил тарелки на низкий табурет рядом с кроватью и повернулся к Гийому. Тот старательно прятал за улыбкой свои страдания от боли в ранах, вжимаясь щекой в подушку и напрягая тело. «Вот дурак! Зачем скрывает?» – с нежностью подумал юноша и погладил Гийома по голове, присев рядом, а потом резко прервал брата Беренгария:

– Хватит болтать! Неси уже свой дистиллят на ягодах или давай что-нибудь еще от боли. А если сам не хочешь раны осматривать, то займись приготовлением мазей. И воды принеси свежей и тряпиц. А тебе нужно поесть, иначе ничего крепче травяного настоя не получишь, – последнее уже относилось к Гийому.

– А ты хорошо командуешь… – заметил нормандец, когда брат Беренгарий понёсся за своим дистиллятом. Джованни накрыл его губы поцелуем:

– Всё будет хорошо. Обещаю! Я ведь… – он было прикусил язык, но решился на откровенность, – не только писарем был в Агде. Меня Михаэлис обучал врачеванию. Но он больше во всяких ранениях сведущ, а брат Беренгарий больше по травам – что от живота, что от колик. Поэтому монах такой нервный, не хочет смотреть на открытые раны. А теперь давай поедим.

Вернулся брат Беренгарий и они вместе узнали от Гийома все подробности вчерашнего нападения. Оказывается, нормандец увидел сначала только того стрелка, что сидел на крыше дома, поэтому и дёрнулся, прикрывая собой Джованни, но не знал, что второй стрелок стоял прямо напротив них, и его первый выстрел как раз прошелся по касательной, распоров спину Гийома. А вот выстрел второго уже достиг цели, и арбалетный болт воткнулся в руку, а не в голову или горло италийца. Стрелок на крыше выстрелил еще раз, почти попал и только подтвердил своё искусство владения арбалетом: с такого расстояния вести прицельную стрельбу крайне затруднительно.

– И что же стрелки? Убежали?

– Увы! Эти тупоголовые стражники сначала решили, что убить хотят отца Бернарда, поэтому сгрудились вокруг и даже сняли поначалу с лошади. Но он сразу разобрался, что к чему: послал их нас защищать, а сам рясу задрал и на лошадь вскочил. Вот не ожидал от святого отца такой прыти!

– А я уж так испугался, когда братия начала мне орать, что сейчас раненого принесут! – брат Беренгарий внезапно раскраснелся, хотя Джованни подозревал, что причиной тому были пробы дистиллята, пока брат отсутствовал, выбирая, какой принести.

– А меня больше удивил твой внезапный порыв, Гийом! Как тебе удалось так быстро сообразить, в какую сторону меня нужно уронить? Я бы так и стоял пнём, потому что видел одного стрелка, того, что на улице.

– Ты думаешь, зачем мы господину де Мезьеру? Я, Жерар и Гуго – для красоты? – Гийом закончил с завтраком и потянулся к плошке с обжигающим напитком, любезно протянутой братом Беренгарием. – В него уже стреляли. Первый раз подкараулили на охоте, потом с крыши противоположного дома через окно, ещё раз на выходе из церкви. Поэтому я так быстро сумел понять, что делать.

– Ладно вам лясы точить! – воскликнул захмелевший брат Беренгарий, прижимая к себе бутыль. – Давай, Джованни, снимай повязки, посмотрим, хорош ли мой дистиллят в деле.

Все манипуляции над ранами Гийома Джованни проделывал сам, брат Беренгарий только сидел рядом и довольно покрякивал, а потом и вовсе покинул их, сославшись на дела. Его чудо-снадобье действительно оказывало благоприятное воздействие: раны не гноились, хотя были воспалёнными и сочились прозрачной сукровицей. Гийом повернулся на здоровый левый бок и теперь лежал вполне удовлетворённый положением дел.

– А знаешь, – Джованни задрал рясу и взобрался на лежанку, пропустив его тело между своих согнутых коленей, и, нависнув над ним, провел языком по шее, заставив задрожать, – прошлой осенью я так же страдал, когда в меня воткнули нож, Михаэлис сказал: возбуди себя! Я сначала ему не поверил, но потом сработало – боль утихла, тепло стало. Ты не против, если я… так тебя полечу?

Джованни лукавил: сейчас лечение нежными ласками нужно было ему самому – в ушах так и звенел голос отца Бернарда: «Не желаешь ли исповедаться, сын мой?». А что рассказать? Как его же духовный сын занимался с ним содомией и других заставлял? Или как юноша королевское золото умыкнул, а теперь не может вспомнить, мимо каких именно деревень они проезжали? Или как бесстыдно его разглядывал брат Доминик, сознательно мучая ради собственного удовлетворения? Или всё же ограничиться словами о рукоблудии, как советовал Михаэлис? Мысли роились в голове как стая зудящих пчел.

Солнце неуклонно катилось к полудню, Гийом уснул, Джованни прикорнул рядом, удручённый своими мыслями, что распаляли в нём страх. Он опять зашел в трапезную во время обеда, под те же перешептывания братии и сведенные у переносицы брови и яростные взоры аббата. Но ему уже было не до них: отец Бернард пугал больше.

Стараясь не разбудить Гийома, осторожно поставил миску с похлёбкой рядом на табурет, поправил одеяло и не удержался, прижавшись губами к больному плечу. «Будто прощаюсь…» – мелькнуло в голове. Сделал два шага к выходу.

– Постой! – Гийом поднял голову и внимательно на него посмотрел. – Ты мне не нравишься: дрожишь, замираешь и мыслями где-то далеко. Что происходит?

– Ничего страшного… – Джованни потупился, а потом начал разглядывать потолок, не решаясь сказать.

– Ты не забыл, что не должен отходить от меня ни на шаг? Ну или я от тебя: какая разница! Ты сейчас куда собрался?

– На исповедь… – с трудом выдохнул юноша, – к отцу Бернарду.

– А почему мне не хочешь говорить? – продолжал допытываться Гийом.

Джованни пожал плечами:

– Мне всё равно не в чем исповедоваться. Я так и не понял, что именно господин де Мезьер наплёл святому отцу про меня. Про несправедливый приговор, про отлучение.

– Вот-вот, – поддержал нормандец, в его голосе послышались стальные ноты, – и ни слова про золото и твою память! Скажешь, что дела государственные, что ты клятву самому королю давал, если что – де Мезьер подтвердит. И убить тебя хотят еретики и преступники из-за твоих правдивых свидетельств перед папской комиссией в Париже. А что ты там наговорил – пускай в Риме запрашивает. Всё понятно? Не забудешь?

Джованни благодарно качнул головой и поспешил к отцу Бернарду.

Ничего, казалось, не изменилось с тех пор, как юноша впервые оказался в этой келье. Всё такой же лёгкий полёт рук над рукописью, мерное раскачивание и неудобный табурет под задом.

– А тебя, оказывается, нельзя выпускать за ворота обители, сын мой, – не поворачивая головы, заговорил с ним инквизитор. – Мой духовный сын просил присмотреть за тобой, но я не знал, что дело так обернётся. Что скажешь?

– Это всё из-за моего свидетельства под присягой, – ответил Джованни. Всё-таки Гийом его по-настоящему сейчас спас, подучив, о чём следует сказать. – Я представал перед высокой комиссией Его Святейшества и рассказал много правдивого о еретиках. Теперь они мне мстят, потому что их товарищей осудили по моему свидетельству.

– А почему же тебе не назначили должного наказания? Ты же был с еретиками, делился пищей, слушал разговоры? – отец Бернард повернулся к нему, полностью ощутив себя в своей стезе.

– Я понёс наказание, но раньше! – голос Джованни звучал уверенно, потому что это было правдой. – В Париже была вторая комиссия, где я подтвердил свои свидетельства, а первая – в Пуатье. И до, и после нее я сидел в тюрьме. Наверно, в Париже сочли, что я полностью искупил свою вину.

– Хорошо, – кивнул отец Бернард и ненадолго замолчал, задумавшись. – А почему же ты попал с еретиками в Агд?

– Потому что был на королевской службе, помогал ловить этих еретиков. А в Агде сразу не разобрались, что к чему, поэтому и пытали. А я, – голос Джованни предательски задрожал, – не захотел себя оговорить и подтвердить противоположное тому, в чём уже поклялся перед служителями церкви. И перед Богом.

Отец Бернард вздохнул, посмотрел как-то по-доброму, хотя юноша не умел читать по лицам и не знал, какие именно мысли роятся сейчас в голове святого отца. Наконец тот опять отомкнул уста:

– Спасибо, что ты был откровенен со мной, теперь многое прояснилось. Но я хочу поговорить с тобой о дне сегодняшнем… – инквизитор опять сделал многозначительную паузу. – Посмотри на свой внешний вид… Где скапулярий? Где плащ и капюшон? Где твоё послушание, ведь тебе было запрещено появляться в трапезной! А ты там был. Дважды!

Джованни с нескрываемым ужасом оглядел себя, судорожно вцепляя пальцы рук в ткань рясы, на которой остались следы крови, понимая, что происшедшие события сказались на его рассудке, и он не обратил никакого внимания на свою одежду. Всё перечисленное валялось грязным комком в углу лечебницы. А отец Бернард продолжил свою неумолимую речь:

– Отец-настоятель решил наказать тебя за такое непослушание. Три дня молитвы, на хлебе и воде, в уединённой келье…

========== Глава 9. Месть дракона ==========

Примечание от автора: пришлось добавить предупреждение «гуро», поскольку имеется описание некоторых не совсем приятных вещей. Дракон разбушевался…:)), а он еще тот «отморозок».

***

Джованни со скорбным криком рухнул на колени перед инквизитором. Три дня доведут Гийома до смерти! Под неусыпным и заботливым взором брата Беренгария.

– Я согласен на любое наказание, но умоляю об отсрочке! Пока Гийом не встанет с постели!

– Но у нас же есть лекарь, брат Беренгарий. Он присмотрит!

– Святой отец, умоляю, – по лицу Джованни потекли слёзы, – у Гийома приказ: всё время находиться рядом со мной. Не доводите до греха. Он же очень слаб, но встанет с ложа и будет сидеть под дверью моей темницы…

– Хм, – отец Бернард был в замешательстве. – И как же мне убедить аббата?

Мысли Джованни лихорадочно метались в поисках оправдания:

– Всего на три дня! Но лучше на седмицу. Гийом де Шарне очень богатый и знатный рыцарь, дайте ему получить исцеление в стенах вашего монастыря, его семья, господин де Мезьер, сам король Филипп – будут очень благодарны. Моя жизнь ничего не стоит, но его…

– Ладно, я поговорю с настоятелем, – согласился инквизитор, – но только об отсрочке. А ты за это время будешь следовать послушанию и не давать повода тебя в чём-то упрекнуть!

– Да, святой отец! – Джованни с жаром кинулся целовать его руку. – Спасибо, святой отец! Я буду очень осторожен.

Отец-настоятель проявил неслыханную милость: дал седмицу на выздоровление Гийома. Юноше также пришлось поваляться у него в ногах, вымаливая прощение и щедро рассыпая обещания в послушании. В лечебницу он вернулся уже в невменяемом состоянии, с опухшими от слёз глазами и жестким, царапающим комком обиды в горле. «Господи, где же твоя справедливость?» – вопрошал он, переступая босыми ногами на холодном полу, пока очищал обувь и плащ от присохшей грязи, стирал скапулярий и рясу. Невольные слёзы продолжали катиться по щекам, он их смахивал тыльной стороной ладони, пока сил и на это не осталось. Впереди предстояла ещё одна бессонная ночь. Хорошо хоть, брата Беренгария не пришлось упрашивать дважды, когда Джованни заявил, что, велением «самого» настоятеля, теперь он будет приносить еду из трапезной больному и его другу. И жить они будут следующую неделю у него в лечебнице. Гийом же, услышав о наказании, с сожалением покачал головой: его письмо не успеет дойти до де Мезьера.

– Я тут поразмыслил, – нормандец поморщился от боли, когда Джованни начал разматывать бинты, чтобы сменить повязку, – не хочу заранее пугать, но если первое покушение не удалось, то эти люди обязательно попробуют ещё раз. Прошлая ночь дала им время решить, что делать дальше. Они за нами следили в этих стенах, но не знали, как застать врасплох. Можно было и на заднем дворе нас подкараулить, но им что-то мешало. Но как они узнали, что мы выйдем за ворота?

– Отец Бернард сказал это прилюдно, в скриптории. Кто-то мог слышать. Аббат знал.

– А это значит, что кто-то из братии держит с ними связь. Аббат – вряд ли. Это же он сегодня решил заточить тебя в келью, но потом смилостивился. Теперь же все знают, что ты останешься на эту ночь в лечебнице. От келий она далеко, на кухне ночью тоже никого нет. Никто не услышит, если перелезть через стену монастыря…

– Не пугай меня! – взвился Джованни. – Ты ранен, а у меня нет оружия. А твой кинжал я принести уже не смогу – у меня вся одежда сушится. Если аббат увидит меня в одной камизе…

– Тогда возьми ножи у брата Беренгария, пусть у нас что-то будет! И ставни, – Гийом внимательно оглядел окна, – нужно не только запереть изнутри, но и запоры завязать, чтобы не смогли открыть. Если будут лезть в окна, то ножом достать легче, у тебя будет преимущество.

– А дверь?

– Здесь две двери, открыть обе будет тяжело. Пускай брат Беренгарий запрёт их покрепче на ключ. Нам бы еще чего придвинуть изнутри… Ух, щиплет!

– Дверь открывается в другую сторону! – Джованни подул на то место, которое только что обработал настоем из листьев подорожника, крапивы и корня мыльнянки, замешанным на дистилляте. – Хорошо заживает, на спине уже почти не мокнет. С рукой твоей будет дольше, плечо болеть будет, но как рана затянется немного… дня через два… начнём мышцы в порядок приводить…

– Ты меня не слушал? Или себе зубы заговариваешь? – недовольно заворчал Гийом.

– Себе! – искренне откликнулся Джованни и вздохнул. – Не хочу даже думать. – Но подчиниться пришлось, выполнив все указания. Еще солнце не успело исчезнуть за крышами домов, а юноша уже обессиленно опустился на соседнее ложе и закрыл глаза.

Грёзы были приятными. Он лежал, раскинувшись на спине, на зелёном лугу, среди цветущих трав. Солнце сначала немилосердно било в глаза своим ярким белым светом, но потом над ним склонился Михаэлис. Придерживая его кончиками пальцев за абрис лица, обласкал вожделеющим взглядом серо-синих глаз, от которого можно было расплавиться подобно воску в жарком пламени свечи.

– Поцелуй меня! – попросил Джованни и почувствовал сладость мёда на своих устах, словно сжали его губы упругую мякоть спелой виноградной лозы, которой он утолял свою жажду в далёком солнечном Сериньяне, и подался вперёд всем телом, закидывая руки за голову и вытягиваясь в струну до дрожи в мышцах. И будто губы Михаэлиса скользят по его груди, а над головой хрустальной чистоты небеса вбирают в себя его радостный вздох. Но внезапно небо хмурится, налетает пыльный ветер, крупные капли дождя барабанят по лбу, выдирая из сладостной неги.

– Джованни, проснись! Да проснись же ты!

Комната погружена в кромешную темноту, ставни на окне напротив дрожат под ударами, а потом… О ужас, озаряются светом извне, переливаясь тенями, прыгающими в разные стороны!

– И здесь заперто, – слышится незнакомый голос за стенами комнаты, – не открыть.

Джованни поворачивает голову и видит расширенные от напряжения зрачки Гийома, замершего на соседней кровати.

– Бери нож и встань в простенке, ударишь в спину, если кто будет лезть, – голос нормандца был тихим и больше пугал, чем призывал к действию. – Ну же!

Юноша тихо соскользнул с кровати и прижался спиной к холодной стене. Его трясло от возбуждения: уже не первый раз он идёт так близко, рука об руку, со смертью. «Рука не должна дрожать, если намереваешься сделать разрез. Ну, вдох-выдох!» Спокойный голос Михаэлиса, прозвучавший внутри него, остудил кровь, растягивая время ожидания на длинные часы.

– Пошли через дверь, – скомандовал кто-то снизу, и свет заметался, исчезая.

– Теперь перемещайся! – Гийом продолжал руководить его действиями. – Их двое. Воткнёшь нож в спину первому, потом сразу беги ко мне. И сними камизу: слишком ярко светишься.

– Я их своей наготой сразу не напугаю? – Джованни почему-то развеселился, поскольку член его, распаленный ярким сном, еще стоял как каменный, не желая успокаиваться.

– Прекрати истерить, – зашипел нормандец, – к тебе сейчас гости не как к шлюхе пожаловали! Ещё…

Внешняя дверь отворилась, дрогнув под ударами топора и жалобно заскрипела петлями. Свет появился под второй дверью, которая была более массивной, да и еще заклёпана железом. На нее обрушился удар, потом ещё один. Острое лезвие пробивало себе путь вперёд, и даже крепкое дерево дрогнуло, разломилось, впуская внутрь тонкий луч света.

– Почти пробили… черт, топор застрял. Ох!

Послышался сдавленный вскрик, свет метнулся в сторону. Звук падения тела, потом ругань, звон железа, будто кто-то устроил поединок, громкий вздох, мерные удары чего-то обо что-то, будто на столе брата Беренгария разделывали тушу быка, много других непонятных звуков. Шаги по направлению к двери в лечебницу. И внезапно воцарилась тишина. Звенящая тишина, нарушаемая лишь пением цикад в монастырском саду.

Джованни двинулся и прижал ухо, прислушиваясь. За дверью кто-то стоял и дышал, и сердце его частило глухо. Дыхание… Мокрая ладонь Джованни сорвалась и с лёгким шелестом поехала вниз, а с той стороны, напротив, в то место опустилась чужая ладонь. Дыхание… Звук его пробивался сквозь толщу уже порядком истерзанного дерева тёплой и знакомой волной. Не чужое…

– Михаэлис… – чуть слышный возглас вырвался из глубины груди, оторвавшись от сердца.

– Моё сокровище…

– Amore mio! – Джованни распластался телом, вжимаясь в твердую поверхность, но для него она будто не существовала, невидимыми объятиями он прижимал к себе душу того, кто стоял за дверью, скользя по ней поцелуями.

– Моя роза… Ничего не бойся… – зашептал палач. – Больше никто тебя не потревожит, обещаю!

– Михаэлис… – сознание юноши уплывало, купаясь в лучах яркого света. Света, которым была его любовь.

– Потерпи еще немного, и я увезу тебя с собой в Агд! Клянусь! Так и будет, – он продолжал что-то говорить, но Джованни его не услышал: рухнул на пол без сознания, истратив все свои душевные силы.

– Джованни! – громкий призыв Гийома вторгся в его грёзы. Он пошевелился: перед глазами была чернота. – Джованни, да очнись же, наконец!

– Ай, – он саданул локтем по двери, не понимая, как оказался на полу, и с сожалением почувствовал внутренним взором, что за дверью уже никого нет. Точнее есть – два мёртвых и обезображенных тела: то, что разъяренный дракон здорово навеселился, как в Совьяне, Джованни не сомневался, но боялся даже взглянуть в замочную скважину или в щель внизу, в которые струился тусклый свет мерцающей лампады. «Какая несправедливость, что нет ключа!»

– Джованни! Я сейчас встану, если ты сам ко мне не подойдёшь! – и, чтобы не быть голословным, Гийом заскрипел кроватью.

– Нет! Я сейчас… ноги не держат, – он привстал на четвереньки, голова кружилась, угрожая опять завалить его набок, к горлу подступала тошнота. – Сейчас доползу…

Он поймал в темноте руку Гийома и прижался к ней щекой:

– Ты всё слышал?

– Да, – прошептал он. – Не плачь. Я не знаю, что задумал твой палач из Агда, но он нас спас.

– Меня аббат не помилует, когда увидит, как он это сделал!

– Он их что – расчленил?

– Не знаю, но руки точно пообрубал.

– Ладно… суровый он у тебя… – задумчиво произнёс Гийом, – что-нибудь придумаем. Ложись спать.

***

На следующее утро Джованни удалось отсветить своей голой задницей всей монастырской братии, пока в лечебницу не явился сам отец-настоятель. Он аж весь трясся от ярости, пока брат Беренгарий пытался добудиться юношу и путано оправдывался, что это какое-то дьявольское наваждение, погрузившее всех в глубокий сон. А Гийом ему подыграл. В царстве брата Беренгария в ту ночь разгулялась вся нечистая сила, перепутав его с каким-то жарким местом в Аду, а когда исчезла, то еще и прихватила с собой пару бутылей с «чудодейственным дистиллятом».

На Джованни, только открывшего глаза, накинули одеяло, призвав «прикрыть срам» и выйти из комнаты, чтобы дать ответ, что же тут ночью творилось? Он только успел высунуть нос наружу, как его чуть не стошнило. Пахло как в лавке мясника: свежеразделанной свиной тушей, когда из нее вынимают кишки и выцеживают кровь, чтобы приготовить потом колбаски. На столе, щедро залитом этой самой кровью, лежал труп мужчины с развороченным нутром, без кистей рук и детородного органа, в котором юноша сразу признал того стрелка, что встретил их на улице. Он поднял светившиеся невинностью глаза на аббата, махнул ресницами и уверенно поклялся, что первый раз видит этого человека. Второй стрелок был пришпилен своим же мечом к деревянной опоре стены и выглядел слишком празднично: с кишками, намотанными на шею. Тут уже Джованни совсем уверенно поклялся, что не знает его и осенил себя крестным знамением. Получилось даже слишком жутковато, поскольку меч не выдержал веса тела, и труп рухнул прямо им под ноги, разбрызгивая во все стороны уже успевшую застыть кровь из той лужи, что натекла под ним.

Вокруг все кричали и охали, а Джованни, находясь в каком-то странном оцепенении, размышлял, зачем дракону понадобились отрезанные органы, которые он, по всей видимости, утащил с собой. Его «спас» брат Беренгарий, утянув обратно в комнату с кроватями, причитая как-то зловеще: «Бедняжка, я тебя сейчас вылечу!». То, что он прихватил с собой очередную бутыль дистиллята, не укрылось от внимательного и уже более чем осознанного взора Джованни.

========== Глава 10. Седмица послушания ==========

– Да что же вы так волнуетесь, святой отец? – Джованни сидел, развалившись на неудобном табурете, а отец Бернард метался по своей маленькой келье подобно тигру в клетке. – На мне одежда, скапу… как его… скапулярий. Чистый. И капюшон… – он демонстративно потянул ткань вниз, пряча лицо, а потом опять поддёрнул вверх. – Кровь я всю замыл… если в этом дело…

Отец Бернард застыл, раскинув руки в стороны и беззвучно взмолился к Небесам даровать ему терпение.

– Мы, – Джованни ткнул себя кулаком в грудь, – спали. И бесов этих… распро… клятых… не видели! – он соскользнул вниз. Сидеть на полу показалось удобнее. Отец Бернард оглянулся на звук упавшего тела и опять воззвал к кому-то наверху, а потом подскочил к юноше и с силой вернул на место, удерживая за рясу.

– Не видели? Как же! – инквизитор попытался уловить в расслабленно-мутном взгляде проблеск сознания, кривясь от резкого запаха, коим благоухал Джованни. – Я видел, что вы затворы на окнах верёвками перевязали и двери заперли, значит, ждали гостей! Вот вжарить бы вам всем плетей, быстро бы начали отвечать!

– Опять на дыбу? – заунывно осведомился юноша и замотал головой. – Не хочу!

– А я могу! – отец Бернард уже не помнил того случая, когда был бы настолько рассержен.

– Насиловать сами будете? – зловеще хихикнул ему в лицо Джованни. – Или палача позовёте… с помощником?

Дверь кельи неожиданно отворилась и втолкнулся брат Беренгарий:

– Простите, святой отец, – он бухнулся перед инквизитором на колени, – не рассчитал с целебным отваром. Этот юноша сейчас сам не знает, о чём говорит!

Отец Бернард, нервно сглотнул слюну и шумно выдохнул, осознав, что в его келье становится слишком душно, и этот дурманящий запах, которым постоянно несло от лекаря, наступает, поглощая его самого:

– Значит, это ты, брат, юные души портишь? Что значит – не рассчитал? Да я сейчас кузнеца пришлю, чтобы он дверь твою греховодную замками увесил. И открывать её будешь, испросив аббата.

– Простите! Помилуйте, святой отец! – Брат Беренгарий распростёрся ниц и заскулил: – Я же для своих болящих стараюсь! Не губите!

– Так, – отец Бернард взял себя в руки, – сколько времени тебе понадобится, чтобы вот он… – указующий перст упёрся в расслабленно сидящего Джованни, – пришел в себя?

Брат Беренгарий оценивающе прикинул, следуя взором и всем своим телом за перстом:

– После дневной трапезы будет свеж, как майская роза…

– Не сомневаюсь в тебе, брат мой, – успокоено подхватил инквизитор.

– …и готов к употреблению… Только кузнеца не зовите!

Но первым делом брат Беренгарий занялся сокрытием своего запаса дистиллята, утаскивая его куда-то вглубь сада. Джованни отдыхал на скамье у входа, мрачно поглядывая на неубранные лужи крови, раздраженный только постоянным мельтешением монаха перед своими глазами. Обильно накормленный завтраком Гийом, по всей видимости, спал, а Джованни сегодня удалось утянуть всего лишь булку из рук проходящего мимо брата Беренгария, поскольку инквизитор срочно позвал его под свои грозные очи, прислав послушника.

***

Все последующие шесть дней до наступления времени наказания Джованни старался вести себя благоразумно, не попадаясь лишний раз под грозные очи аббата. Но внимания отца Бернарда избежать не удалось. Методы брата Беренгария по избавлению от дистиллята были просты: перед временем трапезы он растолкал спящего Джованни и отвёл на кухню, пару раз макнул головой в ведро с холодной водой, пообещав, что если тот сам не возьмет себя в руки, то купание целиком в холодной ванне будет обеспечено. Потом юноша поел, и стало легче. По крайней мере, инквизитор уже смотрел на него более спокойным взглядом, а потом попросил последовать в комнату с архивом и, обведя рукой пустые полки, дал задание разобрать все документы по катарской ереси, которые лежали сложенными на полу, лист к листу. А значит, увлекательным чтением Джованни был обеспечен на все последующие дни с утра до позднего вечера.

А потом ещё полночи в тот злополучный день он трудился в лечебнице и отмывал кровь.

***

Гийом быстро шел на поправку, но правой рукой шевелить было трудно, поэтому писать важное письмо в Париж посадил Джованни.

– Ты уверен, – вяло потянул юноша, пристроившись на табурет рядом с лежанкой, – что мне не следует знать каких-либо тайн, что ты сейчас перенесёшь на кончик пера? Ты же обо мне будешь говорить…

– Я об этом подумал, – нормандец улыбнулся. Он уже вполне мог сидеть, опираясь спиной на мягкую подушку, а завтра – встать и начать восстанавливать силы в теле, занявшись его упражнением. – Только мы напишем письмо не от моего имени, а от твоего, чтобы Готье не сорвался от своих дел, узрев чужой почерк.

– И что же мне ему рассказать о нашем чудесном спасении?

– Всю правду, и о палаче из Агда тоже. И о трупах, и то, как он с ними поступил.

– Зачем? – изумился Джованни, а потом, догадавшись, смерил Гийома взглядом, полным упрёка. – Боишься, если Михаэлис прознает, что господин де Мезьер изволил перепутать меня со шлюхой, а потом еще и плетьми побил, причинив страдания моей драгоценной заднице, то вырежет ему сердце? И скормит мне? Или вырежет сердце тебе [1]? Не переживай!

– Тогда… – Гийом подвинулся к нему ближе и положил руку на колено, – объясни…

– У нас договор, – Джованни решился на откровенность, – поэтому и ревностью друг друга не изводим.

– А почему тогда в любви друг другу клянётесь? – удивился Гийом.

– Ему нравится меня трахать, мне нравится, как он меня трахает… – На эти слова разум откликнулся томительными и приятными до дрожи воспоминаниями: как напрягается тело его, влажное и горячее, глаза застилает пот, льющийся потоком со лба, дыхание рвется, и стон срывается на хриплый вскрик, но все мольбы уже исчерпаны и силы на исходе, кажется, что возбуждение переполняет, готовое разорвать тело, подобно извергающемуся вулкану, но Михаэлис продолжает пытать его нутро резкими толчками и немилосердно подводит к следующей черте. Сжимающие бедра пальцы соскальзывают и хватаются за мокрую верёвку, стягивающую и впивающуюся в предплечья, но не могут удержаться и на ней, приводя палача в ещё больший восторг, и он даёт долгожданную свободу, позволяя излиться, а сам довершает своё наслаждение, сжимая трепещущее тело своего любовника в объятиях. И всегда, развязав путы, доводит до постели, где укутывает в тёплое одеяло или простыню, продолжает целовать, пока Джованни не погружается в сон. Именно за это подведение к той грани, где начинается безумие, и за мучительное послевкусие приятной истомы, предваряющее растворение в мире грёз, он и готов терпеть всю грубость прелюдии, приправленной пряностями, так волнующими Михаэлиса: связыванием, шлепками, ударами плетью, растягивание пальцами. Но никогда эти утонченные игры не несут в себе жестокость, поэтому подкреплены полным доверием и соблюдением договора, заключенного в Совьяне. Но было и еще нечто, что волновало душу: нежные слова, сплетение взглядов, случайные касания, которые ударяли словно молнии, страстные поцелуи в тёмных коридорах тюрьмы, мимоходом, пока никто не видит, прикосновения тёплых рук, ласкающих плечи или живот, стоит только остановиться у окна, зацепив взором ускользающее зимнее солнце. – …И я люблю его. Всё время о нём думаю. И мне даже приятно осознавать, что он может выпустить наружу кишки любому, кто будет угрожать моей жизни!