Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

В это время не запрещалось проповедовать на площадях, а также – слушать любых проповедников. Эти люди перемещались из города в город, бродя по стране. Епископ Рикардо долго наблюдал за распространением ереси: пока еретические настроения не начали мешать католическому служению. Тогда он собрал совет каноников и судей, а потом приговорил всех еретиков и их последователей к разнообразным наказаниям – сожжению на костре, отрубанию головы, повешению и ссылке.

Однако из-за продолжающихся распрей на город Урбеветери был наложен интердикт [9], епископ покинул город, но из города Витербо появился Петр Ломбардский, который начал собирать огромные толпы людей на свои проповеди. Этот manichaeorum doctor навсегда сохранился в народной памяти, поскольку именно из-за его дерзких речей произошли события, потрясшие своей жестокостью очень многих, и их последствия разрушительным эхом прокатились по семьям потомков уроженцев Урбеветери.

После того как ересь завладела умами многих, оставшиеся верными католической Церкви люди отправили делегацию в Рим с просьбой снять интердикт. Понтифик ответил положительно на их просьбы и послал своего нунция (посланника) по имени Пьетро Парензо как «господина и учителя», чтобы «очистить от брожения ереси» город.

– Его звали Пьетро, как и тебя, мой маленький, – рассказывала Фиданзола своим детям, обращаясь к самому младшему из братьев, – он был юным по годам, но старым по мудрости. Стан его был изящен, но силен, руки искусны во владении мечом, ноги стройны, по широким плечам его струились золотые кудри, но нравом посланник Папы был кроток и щедро одарен разными христианскими добродетелями.

Такого благонравного юношу встречал весь город от мала до велика с ветвями оливы и лавра, с радостью и восхищением, будто Спасителя. Пьетро, встав на возвышение на главной площади, торжественно объявил о снятии интердикта и наложил запрет на поединки между горожанами с оружием в руках на публичных играх (состязаниях). Но «еретики» замыслили испортить праздник католикам и устроили состязания перед сорокадневным постом, а на месте публичных собраний – сражение с мечами, копьями и камнями, опять вспомнив старые обиды. Пьетро Парензо въехал в толпу на коне и заставил всех остановиться. Потом созвал совет, и многие участники были осуждены – кого-то заковали в кандалы, кому-то устроили публичную порку розгами, кого-то выгнали из города, наложили денежный штраф, а у тех, кто искренне плакал из-за утраты изобилия богатств, разрушили дома.

После Пасхи Пьетро уехал в Рим и вернулся в мае. Этот мученик, столь крепкий в вере, сродни льву, борющийся со всякими мерзостями, но по душе кроткий, как агнец, не испугался угроз, на которые были столь щедры его недруги, плетущие козни за его спиной, подобно волчьей стае. Парензо имел слугу Радульфо, который предал его и помог проникнуть его недругам-еретикам во дворец. Он привел вооруженных заговорщиков в опочивальню, где уже приготовился ко сну его господин. Там Пьетро схватили за горло, чтобы он не кричал, связали, надели на голову мешок и потащили из города за его пределы. Похищение произошло настолько тихо, что никто из жителей города или стражников не поднял тревогу. Более того, когда заговорщики оказались за пределами города – между ними произошел разлад: часть предлагала отвести жертву в тайное убежище, где ее никто не будет искать, а другая часть – в крепость в окрестностях Витербо. В конце концов, устав спорить, они отвели Пьетро в хижину и объявили о своих требованиях.

Требования «еретиков» сводились к вещам не духовным, а материальным: отдать все деньги, которые тот отнял своим судом, оставить город и дать клятву, что он больше никогда не вернется обратно в Урбеветери, если хочет сохранить свою жизнь, и больше не будет их тревожить, скорее – проявит благоразумие и милость. Но Пьетро проявил смелость и стойкость, поэтому заявил, что скорее их секта потерпит поражение, чем он собьётся с пути истинного. «Еретикам» больше ничего не оставалось делать, как жестоко избить Парензо, а затем убить папского нунция.

Обезображенное тело его, покрытое нечистотами внутри и снаружи, было найдено путниками спустя несколько дней и торжественно принесено в город. Наказание последовало незамедлительно, ведь возглавляли заговорщиков синьоры, графы и главы нескольких родов, старинных, наиболее богатых и имеющих многочисленную собственность. Всё их движимое и недвижимое имущество было конфисковано, их семьи были отмечены «черной меткой» как враждебные Церкви и республике, и эти люди из нобилитета стали предателями родины. Тогда и была разделена собственность самых богатых синьоров Префетти де Вико между семьями Мональдески и Филиппески, а других «еретиков» – продана церковными властями. Знатные семьи Урбеветери, напрямую не принимавшие участия в убийстве Парензо, не утратили гражданства республики, но потеряли привилегии как нобили и лица, занимающие официальные должности, на десять лет, как и их наследники, и держатели их денег из всадников, также не могли занимать должности в управлении, как и их сторонники, осужденные в городе Урбеветери и за его пределами. И было установлено, что их сторонники, но твёрдые в католической вере, могут убить этих еретиков и позднее заслужить прощение, также все те, кто это сделает, получат в награду свое имущество в городе. И поскольку триста человек этой секты были названы виновными в смерти Пьетро Парензо, через короткое время они все понесли кару по приговору Господа.

– Так род вашего отца, возглавляемый тогда Джованни, сыном Райнерия Мональдески, стал одним из самых сильных в Урбеветери. И его сын – Стефано, продолжил его дело, родив немало сыновей и дочерей, и также вашего деда Райнерия.

– А как же твой род, мама? – спросил старший из детей, тоже Райнерий. Фиданзола нахмурилась, не желая отмыкать уста, но потом, поддавшись на уговоры, особенно, когда под боком захныкал младший, испугавшийся, что сказка закончилась, поскольку мама замолчала, решилась поведать свою тайну детям.

– Я уже рассказывала, что часть знатнейших родов пребывала в изгнании, не будучи отмеченной убийством папского нунция, – продолжила она свой рассказ. – Дед вашего отца тогда был не старше нашего Пьетро.

Распаленная борьбой с ересью на землях Лангедока и всецелой поддержкой сильного короля франков, власть церковная обратила свой взор и на собственный народ, тем более что вольнодумства в италийских землях было предостаточно. А новым монашествующим орденам, обласканным понтификами, требовались земли и здания, чтобы проводить свою проповедническую деятельность. Одно дело – скромные францисканцы, довольствовавшиеся заболоченными участками земли в крупных городах, например, во Флоренции, а другое дело – расчетливые и хозяйственные доминиканцы. За это и был ранен посреди Урбеветери брат Рогерий из ордена Проповедников, инквизитор ереси. Конечно, нападавшие были сразу объявлены еретиками и заключены в цепи. Дело длилось долго, почти десять лет, пока его не завершили раскаянием, заверениями в стойкости католической веры и денежным штрафом. При этом пострадали влиятельные семьи Тоста и Блази – главы и сыновья, вернувшиеся обратно в Урбеветери из изгнания, когда истекли положенные десять лет после убийства Пьетро Парензо.

– Эти семьи просто хотели справедливости, – уверяла Фиданзола, – но их сгубила людская жадность, зависть и властолюбие.

Катастрофа разразилась, когда самой Фиданзоле исполнилось три года [10]. За десять лет до ее рождения италийские земли наводнили странники и проповедники, несшие в себе заразу ереси. Жестоко притесняемые на землях Аквитании и Лангедока, они отправлялись в Прованс, оттуда добирались до Ломбардии и уже мощными волнами, хорошо подкрепленные финансовой взаимопомощью, растекались по Тоскане, Умбрии и Романье, вступая в конфликт с местными, такими же нестойкими в вере и разбившимися на несколько школ, воюющих в догматическом плане друг с другом, патаренами.

Жители Урбеветери слушали их проповеди, направленные большей частью против засилья церковных властей, принимали их в своих домах, давали милостыню, кормили и снабжали всем необходимым. Рассадником ереси оказалась богатая Флоренция, где многие из пришлых еретиков обосновались и завели собственное дело, не испытывая страха ни перед церковными, ни перед светскими властями, поскольку сильные того мира вели собственную игру и сражения на других полях, и им не было дела до простолюдинов.

Многие из осуждённых в ереси предпочли покинуть Урбеветери раньше, чем за ними придут стражники от инквизиторов – брата Бенвенуто из Урбеветери и брата Варфоломея из Амелии, францисканцев, назначенных для проведения судебного процесса.

– Тогда-то и пострадали наши семьи, отцы и матери, – Фиданзола опять умолкла, сковав печалью своё сердце. Младшие Стефано и Пьетро уже спали, убаюканные ласковым голосом матери, только Джованни с Райнерием, с трудом разлепляя от сна глаза, жаждали узнать большее: как они оказались во Флоренции, да еще в таком плачевном состоянии, если их род из Урбеветери, имеет такую длинную историю и в жилах его отпрысков течёт благородная кровь.

– Всё дело в приговоре, – продолжила Фиданзола, – мои родители и отец вашего отца были признаны верующими в еретическое учение, последователями и сообщниками еретиков, они были отлучены от церкви, приговорены к ношению крестов на одежде, они больше не могли участвовать в жизни города, а имущество – движимое и недвижимое – было конфисковано. Я была слишком мала, но моей сестре Тофуре приговор был вынесен, едва ей исполнилось тринадцать лет… одной из последних, будто инквизиторы специально ожидали, когда она вступит в возраст. Уходя из города, моя мать отдала меня в семью матери вашего отца – Аматы, побоялась взять с собой в дальний путь. Отцу же вашему было тогда восемь лет. Так мы и росли вместе, потом поженились, но никогда больше не видели своих родителей. Однако память у людей долгая: дети осужденных за ересь не могут быть прощены и приняты, поэтому нам пришлось уехать во Флоренцию, подальше от этих взглядов… Давайте спать.

Но бегство не принесло счастья молодой семье Мональдески. Девочки в их семье не выживали, умирали во младенчестве, остались только четверо сыновей с разницей в возрасте. На любую несправедливость, совершенную по отношению к ней или детям, мать молчала. А отца постоянно терзали мысли, чем он завтра будет кормить свою семью, поэтому он использовал любые способы, лишь бы добыть денег.

На полученные по наследству от деда со стороны матери средства Райнерий открыл во Флоренции маленький постоялый двор. Но прошлое мешало слиться и мыслями, и желаниями с такими же держателями гостиниц, лавок, ремесленных мастерских. Внутри постоянно зудела мысль, что он – из нобилей, но вынужден подчиниться обстоятельствам, хотя вся эта грязная работа не для него. Это же он внушал и собственным детям. «Твой предок не побоялся поднять руку на ненавистного ему властолюбца, когда-нибудь ты сделаешь то же самое, а пока терпи!». Или «Вера должна быть крепкой, иначе последует наказание. Правильная жизнь – это соблюдать законы Божьи. Если Он не наказывает или испытывает, значит, всё делаешь правильно!».

Но Бог испытывал каждый раз, когда заканчивались деньги, а им отказывали давать в долг. Семья голодала три дня, Райнерий метался по городу, в поисках займа, пока ему не предложили продать девственность одного из сыновей за хорошую сумму денег. Старший сын на эту роль не подходил, был уже молодым юношей и наследником, младшие были еще слишком малы, оставался только тринадцатилетний Джованни, расцветавший в своей красоте, на что Фиданзола как-то даже пожаловалась, услышав неприличные разговоры за своей спиной на рынке.

Предприимчивому Райнерию удалось продать девственность Джованни пять раз, два раза во Флоренции и по разу в Витербо, Риме и Сиене. После первого раза, когда он успокаивал плачущего Джованни и внушал ему, что «всё – ради семьи», сердце его разрывалось от горя, но потом деньги опять закончились. А затем он понял, что богатые и изнеженные сеньоры готовы платить немалые деньги и не «за девственность», а просто за крепкий юный зад. Появление в семье средств к существованию, что покрыли все долги и позволили больше не думать со страхом о завтрашнем дне, убедили Райнерия, что это благоволение Божье, и то, что он делает – правильно.

За большим столом, где собралась вся семья, Райнерий нашел своему решению молчаливую поддержку. Голодать никто больше не хотел, и если Джованни может зарабатывать таким способом, а семья на эти деньги развивать общее дело, связанное с постоялым двором, то следует забыть про стыд и считать всё происходящее неким божественным провидением, спасающим семью. Райнерий ещё раз проявил практичность, разрешив встречаться с Джованни только узкому кругу лиц, оградив тем самым своего сына от оргий и насилия.

Однажды, придя в палаццо к одному из своих постоянных клиентов, Джованни познакомился с Луциано, такой же малолетней шлюхой, пришедшим в гости со своим покровителем. Луциано был старше его на год, жил в бедной лачуге за другим берегом Арно и был кормильцем большой семьи. Однако он уже обладал огромным опытом в общении с любителями прелестей юных мальчиков, поскольку сам, по собственной воле, вступил на эту тропу, потеряв отца и набив достаточно «шишек». Они подружились, поскольку все соседские сверстники, под давлением своих отцов, исключили Джованни из круга своего общения.

Так прошло два года, пока в их жизни не появился Антуан.

Райнерий Мональдески (род. 1160)

Джованни, сын Райнерия Мональдески (род. 1180) (пра-прадед)

Стефано, сын Джованни Мональдески (род. 1210) (прадед)

Райнерий, сын Стефано Мональдески (род. 1235). Осуждён за ересь (дед)

Райнерий, сын Райнерия Мональдески (род. 1260) – отец, жена Фиданзола из рода Тоста (род. 1265)

Дети: Райнерий (род. 1285) Джованни (род. 1290) Стефано (род. 1295) Пьетро (род. 1297)

Соответственно, в 1303г Джованни было 13 лет, в 1307г Джованни было 17 лет, в 1311г Джованни 21 год.

Комментарий к Глава 6. В стародавние времена

[1] Откровение 1:13-16.

[2] император Римской империи Фридрих I Барбаросса

[3] папа Александр III

[4] церковная схизма началась, когда появился второй папа – Виктор IV, сторонник императора, а самому Фридриху законным папой была объявлена анафема. Схизма длилась 20 лет, история пополнилась еще двумя антипапами, кровавыми событиями в базилике св. Петра в Риме, созданием Ломбардской Лиги, поражением императора в битве при Леньяно, миром сторон в 1177г.

[5] 1183г

[6] Генрих VI

[7] папа Целестин III

[8] Упоминание папы Сильвестра характерно для учения вальденсов.

[9] В 1196 году на город Орвьето папой Иннокентием III продолжавшийся 9 месяцев

[10] В 1268г в Орвьето состоялся крупный инквизиционный процесс над еретиками. Он известен благодаря тому, что остались подробные записи приговоров, который были хорошо изучены исследователями. Однако, на основании анализа информации, нет убедительных оснований говорить, что ересь в 1268г была эквивалентна по сути процессу 1249г и всем предыдущим осуждениям еретиков. Единственное общее, что связывает все эти эпизоды – семья Tosta, которая упоминается во всех этих событиях, начиная с убийства Пьетро Парензо. Всего с 14 марта 1268г по 2 января 1269г было вынесено 65 приговоров, всего осуждено 87 человек (58 мужчин и 29 женщин).

========== Глава 7. Стрела любви ==========

Поднявшись в сопровождении слуги на второй этаж палаццо, войдя в большую комнату, открывавшуюся широким балконом на великолепный вид: струящийся внизу Арно и сады, Джованни по привычке обвёл ее глазами, томно прикрываясь ресницами. На расстеленных коврах, развалившись на украшенных красивыми вышивками подушках, отдыхали множество влиятельных синьоров из высокородных семей, некоторые в сопровождении дам или своих друзей-юношей, из простых, которые желали скрасить досуг своих покровителей сладкими речами. Здесь были и двое музыкантов с лютнями, устраивавшими состязания между собой. Случилось то, что происходило и в прошлые разы, стоило Джованни сменить обычную одежду на торжественную, купленную для особых случаев, что только подчёркивала ясность его глаз и стройность тонкой фигуры, – не только взоры мужчин, но и женщин обратились к нему. Он удовлетворённо усмехнулся про себя, заливая нежным румянцем щеки, но сделал вид, что не замечает такого внимания и сладость вздохов тех, о тайных пристрастиях которых знал слишком многое.

Джованни занял место рядом с хозяином дома, как это было предписано его ролью на этом празднике, и, устремив на него нежный взгляд, поблагодарил за приглашение и оказанную честь, приняв чашу с вином из рук слуги. Хозяин палаццо слегка склонился к его уху, прошептав слова восхищения, и указал, в какую сторону посмотреть, чтобы обратить внимание на высокого миланского гостя. От Джованни, как говорилось в их договоре на этот вечер, не требовалось ничего особого, как только послужить украшением на радость всем и заставить пресыщенное сердце гостя воспылать завистливым огнем, и лишь поманить, оставив в руках призрачную надежду и любовную муку.

Таким образом, изредка поглядывая на некоторых, и созерцаясь многими, он осторожно поднял глаза на миланского гостя, внезапно встретившись с его пронзительным взглядом и понял, что сам, совершенно постыдным образом, попался в плен, и продолжая его разглядывать, всё больше запутывался в любовных силках.

Джованни невольным жестом прикоснулся к левому плечу и расправил невидимые складки на тончайшей и бархатистой на ощупь ткани дорогой камизы с расшитым золотой нитью воротом. Его ладонь заскользила вниз по плечу, сцепилась пальцами с другой.

– Это Франческо, старший сын правителя Милана Гвидо делла Торре, – Луциано присел рядом со своим другом, вводя того в курс дела, поскольку был более посвященным во все скрытые дела, не имея такого придирчивого в выборе клиентов отца, как Райнерий. Джованни ещё раз заставил себя пристально взглянуть в сторону гостя, замедляя на нем свой взор, на его говорящих глазах: «Ты услада для глаз моих», отвечая на него «А ты – моих», почувствовал, как свет, вышедший из его глаз, скрестился со светом глаз других, распаляя пламенное желание. Испытанное чувство было настолько необычным, что Джованни зарделся и смежил веки от изумления, будучи отравленным любовным ядом.

– Единственным оправданием моему согласию стать презренной шлюхой был голод, – промолвил Джованни, чувствуя у себя под головой крепкое участливое плечо своего внимательного слушателя – Готье де Мезьера. – Из-за гордыни, завистливости и корыстолюбия моих сограждан и их других многочисленных грехов, по попущению суда Божьего. Полный четверик зерна стоил больше двадцати шести сольди при том, что золотой флорин равнялся пятидесяти двум сольди. Я никогда не испытывал ни радости, ни удовольствия, отдавая моё тело в пользование тем, кто за него платил, но в тот день что-то во мне изменилось, и любовь разожгла во мне чувства сродни полыхающему пожару, в котором горели моя душа и моё тело.

Двое музыкантов с лютнями умолкли и удалились прочь, но перед гостями появился ещё один с необычным инструментом в руках. Он был высоким и худым, с тёмной от поцелуев солнца кожей, чуть волнистые густые светло-каштановые волосы укрывали его плечи, но в них серебрились седые пряди, что не совсем гармонировало с его молодым лицом.

– Хочу представить вам Антуана, – заговорил хозяин палаццо Ванни Моцци, – он кефаред, и в руках его вы видите то, что называется кефарой – инструментом бога мудрости и красноречия, солнцеликого Феба [1]. Он был приглашен сюда из Прованса, где уже успел прославить себя своей игрой, и, сопровождая свиту нашего гостя, Франческо делла Торре, прибыл в наш благословенный город, дабы усладить слух его жителей песнями и сказаниями, собранными со всех земель.

Антуан поклонился своим слушателям и присел на установленный посередине залы табурет, поставил кефару на левую ногу и запустил в ее струны пальцы левой руки, в правую же взял тонкую и длинную дощечку, одним концом привязанную ниткой к инструменту, который чарующе запел, повинуясь своему мастеру. В памяти Антуана было много легенд: про рыцарей и прекрасных дам, рогатых мужей и обманутых жён, потом в его рассказах появились древние боги и древние герои, о чьих деяниях многие присутствующие знали и могли подолгу рассуждать, но таким простым людям, как Джованни и Луциано, эти легенды были неизвестны.

– И что же такое любовь? Разве можем мы ей противиться? – вопрошал своих слушателей Антуан, перебирая струны. – Кто заявит, что он сильнее Юпитера, мудрее Феба, богаче Юноны и краше Венеры, что может уклониться от крылатого духа, вооруженного острейшими стрелами и не знающего промаха? У каждого есть жена и у каждой есть муж, и святые законы и обеты это запрещают. Но любовь сильнее всех этих законов, и диктует свой: сами мужья, будучи женаты, часто любят других, в пример – Ясон, Тесей, Гектор и сам Улисс, но и жены, имея мужей, тоже подвержены любви пламенной и страстной, вспомните о Пасифае, Федре или той же Венере! Поэтому будьте смелее, дорогие мои, ибо любовь, как самая сильная и вечная, всецело правит в нашем мире.

В ту ночь Джованни не сомкнул глаз, изнемогая под тяжестью страданий по причине любовного жара, захватившего его тело и душу. А наутро отправился на другой берег Арно испросить совета у Луциано: что делать? Тот только осуждающе покачал головой и предостерёг:

– Тебе нельзя влюбляться, Джованни, ни в коем случае, иначе ты не сможешь больше встречаться со своими клиентами. Они сразу почувствуют твою фальшь: равнодушие их не волнует, а вот отторжение или брезгливость, неизменные спутники того, кто ложиться с другим в постель не по любви.

– Что же мне делать? Дай совет!

– А может, тебе с ним как с клиентом? – Луциано обрадовался внезапно пришедшему на ум решению. – Встретитесь, утолишь свою страсть и успокоишься.

– Не получится, – Джованни с отчаянием посмотрел на друга. – Отец не позволит. Он, знаешь, какой строгий! Если клиент не женат, то нечего «грех плодить и сеять смятение в невинный разум».

– Тогда давай устроим вам встречу? Раз он тебя не зовёт, а ты сам не можешь, то найдём надёжного посредника и оставим вас наедине. А вы уже сами объяснитесь в своих чувствах. Но заклинаю тебя, Джованни, удержись, прогони нечистую надежду и лживую радость из сердца, верни обратно свой ослеплённый ядом страсти рассудок. Я готов помочь тебе, но с мыслью, что, утолив потребности своего тела, ты станешь мудрее, вспомнишь, что от твоих решений зависит благополучие твоей семьи, – Луциано положил обе руки ему на плечи и заставил посмотреть в глаза. – Помни, что наша красота, молодость и привлекательность – недолговечны. Через пять лет тебя уже не позовут в богатый дом: у этих синьоров появятся новые любовники, помоложе. Наше лишь то, что мы успеем достичь сейчас. А потом нас ждёт позор и забвение: мы не приучены к другой работе, неграмотны, но изнежены в праздности. Знаешь, чем заканчивают все шлюхи?

Джованни отрицательно мотнул головой, стараясь не заплакать: – Чем?

– Я тебе покажу, но сейчас на словах: они спиваются и умирают в грязи и нечистотах, в сточных ямах и канавах, потому что не могут принять того, что больше никому не нужны.

– Ты жесток! – по щекам Джованни потекли слёзы, Луциано крепко его обнял:

– Я просто родился и живу на другом берегу, а ты на противоположном, богатом и счастливом, оберегаемый всеми от грустных мыслей о будущем. Ты для меня как брат, и я хочу тебе помочь. Давай найдем Антуана, я знаю, где он.

– Антуана? Того кефареда?

В таком месте Джованни был в первый раз, да и в этом районе тоже: где грязь с улиц смывалась только проливными дождями, разливы реки затапливали подвалы и первые этажи, жарким летом люди исходили удушливым кашлем, вдыхая миазмы зловоний, а холодными зимами умирали от холода, поскольку топить очаг было нечем. Они зашли в таверну, рядом с пристанью, где привлекли сразу внимание дорогой одеждой, но там Луциано знали и не считали его занятие постыдным ремеслом. Он подошел к дородной тетке с жестким темным пушком над верхней губой, которая мрачно протирала кружки за стойкой.

– Сладкоголосый провансалец здесь? – спросил ее Луциано, совсем обыденным тоном, будто знал женщину с пелёнок.

– А где же ему быть? – спокойно ответила она, не отрываясь от своей работы. – До утра всех своими байками развлекал, а теперь отсыпается. – Она подняла взгляд вверх, и Луциано, подхватив Джованни за руку, потащил его наверх по лестнице в комнаты для гостей. Он будто знал, где искать Антуана, поэтому сразу толкнул «правильную» дверь. В комнате было почти темно, только скупой свет просачивался сквозь щели рассохшихся от времени, облупившихся оконных ставен, и царил смрад от немытых тел и перебродившего эля. Несколько людей спали прямо на полу на соломенных тюфяках. Джованни замер на пороге:

– Ты уверен, что этот Антуан поможет?

Луциано уверенно кивнул в ответ:

– Сними лампу со стены в коридоре и пойдём искать.

Кефаред спал, обнимая полураздетую женщину не первой свежести с бесстыдно вывалившимися из развязанной шнуровки на платье усохшими грудями, и причмокивал во сне. Луциано схватил его за плечо и хорошенько встряхнул:

– Просыпайся, дело есть. Выпивка за наш счет.

Только выхлебав половину кружки с пивом, Антуан осознанно взглянул на своих «спасителей»:

– А я вас помню, мальчики! Чем обязан? – он провел пятерней по волосам, приглаживая растрепавшиеся засаленные пряди. Джованни опять охватило сомнение, и он воззрился на Луциано. Тот начал разговор:

– Ты прибыл вместе с человеком из Милана. Насколько хорошо ты его знаешь?

– Настолько, что он решил взять меня с собой. А ты что – нового клиента ищешь? Не выйдет, он невинен как майская роза, как бутон нераскрывшегося цветка.

– Он нам не… – начал было Джованни, но Луциано его перебил: – А если поделимся?

– Чем? Молодым телом? Я только по бабам, – однако Антуан заинтересованно прищурил глаза.

– Да и ты нам тоже не сильно сдался! – Луциано смерил его насмешливым взглядом, а Джованни опять покраснел от смущения, не понимая, о чем эти двое затеяли игру. – Мы тебе обеспечим приглашения в сиятельные дома на праздники, клиентов попросим взять тебя учителем игры на твоей арфе.

– Кефаре…

– Да без разницы! А ты сведёшь нас со «своим цветком». Хотим проверить, насколько он невинен, как ты утверждаешь.

– Тебе нужно утвердиться в его крепости или слабости? Я-то здесь при чём? На любом празднике прижмись бедром и поймёшь, – Антуан пожал плечами. – Или ты хочешь, чтобы я ему растолковал что к чему по поводу шлюх с членом между ног?

– Это не для меня, – Антуан кивнул в сторону Джованни, – ему нельзя, но очень хочется: «сын крылатый» наложил на тугую тетиву каленую стрелу и отправил ее прямёхонько в сердце нашему Парису и решил он вашу Елену миланскую красотой своей пленить… – он внезапно прервал свою поэтическую речь, – в общем, парням нужно потрахаться, чтобы вся дурь из прекрасной головы моего друга вышла, – Джованни, скрываясь от стыда, прикрыл руками своё пылающее лицо. Ему хотелось сказать: какие же вы глупые, ибо страсть моя не от тела, а от сердца, и лечить ее надобно иными средствами, но его друг и новоявленный сообщник уже рьяно обсуждали детали сделки. Красная башня [2] должна была непременно сдаться под такой напористой осадой. С тех пор он, не рассуждая сам, а повинуясь разгоревшемуся чувству, покорно шел, ведомый этим сговором.

Их земли были окружены прекрасными горами, покрытыми лесами и виноградниками, и долинами, где в изобилии водились звери для охоты и птицы. Так что многие стремились принять участие в различных увеселениях: вставали до рассвета, садились на лошадей, с собаками или соколами, отправлялись в окрестности, богатые дичью, затем, расположившись над морем в тени высоких скал, ставили на песок столы, расстилали ковры, вкушали изысканную пищу, пили медовое вино, потом под музыку устраивали разные танцы, пока не утомлялись, и, расположившись на мягких подушках, слушали песни. Или садились в лодки и с пением и музыкой скользили по морским волнам [3], забираясь в укромные гроты изрезанного скалистого берега, где на белоснежных скатертях устраивались завтракать, спасаясь от полуденного зноя. Такие каждодневные праздники только усиливали пламя богини любви, что царила в сердцах тех, кто в них участвовал.

Комментарий к Глава 7. Стрела любви

[1] Феб – солнце, по представлениям поэтов того времени

[2] герб делла Торре – красная башня на голубом поле, позади которой скрещены два копья, украшенные трилистником.

[3] мероприятие дня на 2-3 минимум, учитывая расстояния, которое лодке необходимо проплыть от Флоренции до берега Лигурийского моря или охотникам доехать до прибрежной рыбацкой деревушки и нанять там лодку.

Глава написана под впечатлением «Фьяметты» Дж. Боккаччо.

========== Глава 8. Сожжённые мосты ==========

Свойственная Джованни природная скромность исчезла, как только он позволил себе окунуться с головой в увеселения: посещал церкви, праздники, сады, лодочные путешествия, лишь бы блистать своей красотой и молодостью на радость всем, одеваясь в дорогие одежды, приобретая искусность в игре взглядов, направленных на предмет своего обожания. Но Франческо делла Торре вел себя на удивление благоразумно, больше оставаясь в кругу молодых людей, венком собирающихся вокруг знатных и прекрасных дам, на которых были направлены их любовные взоры. Лишь изредка Джованни удавалось поймать его заинтересованный взгляд, направленный в его сторону, что приводил его в трепет, но и вселял в сердце тоску, что этот прекрасный «цветок» предназначен лишь для женщин. Это продолжалось до тех пор, пока Антуан с торжественным видом не вручил ему короткую записку. Джованни развернул ее и тут же поднял глаза на Франческо, стоявшего чуть поодаль. Тот кивнул ему, краснея и прижал ладонь, собранную в кулак, к своей груди.

– Антуан, я читать не умею! – взмолился Джованни.

– Придурок! – раздраженно прошипел ему в ухо Антуан, сохраняя при этом благонравную улыбку на своём лице. – Синьор приглашает тебя завтра присоединиться к охоте.

– Так я и на лошади держаться не силён!

– Ага, замечательно держишься только верхом на члене. Давай, дурачина, улыбнись и кивни, сделай тот же жест, обозначая согласие, – Джованни последовал совету Антуана, а делла Торре, еще раз окинув его снисходительной улыбкой, предпочёл покинуть праздник в сопровождении своих слуг.