Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Он тоже тебя любит… – медленно растягивая слова произнёс Гийом. Джованни бросил на него недоверчивый взгляд и нахмурился. – Я слышал!

– Да что ты слышал? – с горечью в голосе вопросил юноша. – Признания двух любовников… Давай вернёмся к письму!

– Я слышал его голос за дверью. После того как ты упал. Он тебя любит, поверь мне!

Джованни отнёс запечатанное воском письмо, к которому Гийом приложил свой перстень, в дом господина санта Камела, отдав лично в руки хозяину. А за своё отсутствие опять получил порцию упрёков от отца Бернарда. «Со мной ничего не случится, – ответствовал юноша, – господин де Шарне мне разрешил». И вправду, когда он спросил Гийома, вручающего письмо, не боится ли он, что пленник сбежит, нормандец, широко улыбаясь, разуверил его: «Не бросит же он своего раненого друга на попечительство брата Беренгария!». Это объяснение было весомым.

***

Просидев три дня над рукописями свидетельств, Джованни понял, что рассудок его скоро помутится. Он не знал, как избавиться от этих монотонно-повторяемых и бессмысленных формул: «adoravit dictos hereticos secundum ritum eorum», flexis genibus coram eis, Benedicte, audivit predicationes eorum vel comedit, bibit, participavit cum eosdem [2], consolamentum…». Поэтому решился предстать перед отцом Бернардом со словами, что «он проклятых еретиков сильно осуждает, но ничего не понимает в их речах», а посему продолжать такую работу больше не сможет, не навлекая на себя гнев святого отца инквизитора в нерадивом выполнении послушания.

Его слова обрадовали отца Бернарда, поскольку внимательный слушатель для его обличающих проповедей пришел сам [3].

– Манихеи, – торжественно провозгласил отец Бернард, разламывая напополам уже надкушенную булку хлеба, – это секта опасных еретиков, последователи которой признают и допускают наличие двух Богов и двух Повелителей: доброго Бога и злого. Создателем всего видимого мира и человеческих тел, – он красноречиво обвел рукой комнату, – они признают не небесного Господа, которого называют добрым, а дьявольского Сатану, злого бога, которого называют злым или богом этого века и князем этого мира. Таким образом, это и различает обоих создателей, божественного и дьявольского, и, соответственно, вещи невидимые и внетелесные, и другие – видимые и телесные.

И как существуют два бога, значит, и Церкви есть две – одна добрая, к которой причисляют себя последователи секты и признают церковью Иисуса Христа, а другую называют злой, которой считают Римскую церковь и непристойно именуют матерью разврата, большим Вавилоном, блудницей, дьявольской базиликой и сатанинской синагогой. И считают, что невозможно спасти душу свою в вере Римской церкви.

Поэтому все святыни Римской церкви Иисуса Христа – таинство евхаристии, крещение водой, миропомазание, рукоположение, соборование, исповедь, венчание мужчин и женщин, девство и отшельничество – признаются ничтожными и пустыми. А они придумали себе нечто подражательное, иные, ими созданные таинства, которые им видятся почти похожими на настоящие. Крещение водой заменили на крещение духом, которое они называют «утешением [4] Святого Духа», ибо получают его, когда кто-либо из членов их секты пребывает в чистоте помыслов и добродетели либо в болезни. Происходит это наложением рук согласно их мерзкому обряду.

В ритуалах своих еретических заменили истинно освященный хлеб евхаристии тела Христа другим хлебом, который называют хлебом добра или хлебом святых молитв, который в начале своей мессы держат в руках, согласно своему обряду, восхваляют, ломают на куски и раздают присутствующим и своим последователям.

Отвергают таинство покаяния истинной нашей Римской церкви, полагая, что истинное покаяние дается только этими еретиками, в их секте. А когда кающиеся рассказывают всё членам их секты, то, как в болезни, так и в чистоте помыслов, все грехи отпускаются, и они становятся непорочными, все их грехи, где бы ни совершались и каким бы способом ни осуществлялись, прощаются и объявляются ничтожными.

О себе говорят, что имеют силу равную той, что получили Петр и Павел, и другие апостолы нашего Господа Иисуса Христа. А ещё говорят, что отпущение грехов, которое дают священники Римской церкви, ничего не стоит по сути, и спасение, которое дается силой Папы или кого-либо из Римской церкви, греховно. Вот так!

Таинства брака для них не существует, они считают, что может быть бракосочетание в духе между душами и Богом.

Воплощение Господа Иисуса Христа через девственную Марию – отрицают, полагая, что у него не было настоящего человеческого тела и настоящей человеческой плоти, на самом деле у него была другая человеческая природа. А потому он не мог страдать и умереть на кресте, не мог воскреснуть из мертвых и вознестись на небо в человеческом теле.

Из этого богомерзкие еретики не считают Деву Марию матерью Иисуса Христа, потому что была женщиной из плоти. Но придумали иную Марию – настоящую и истинно непорочную в девстве, вот она и родила Божьего Сына.

Так, воскрешение мертвых в человеческом теле в будущем [5] они отрицают и выдумывают некие духовные тела внутри людей, в которых, по их представлениям, произойдет будущее воскрешение.

– Но самое страшное, – отец Бернард, словно коршун, навис над Джованни, сидящим на табурете, – это их главари, получившие «утешение». Их называют «совершенными». И они стойко держатся своих убеждений, и даже многократно побуждаемые к обращению в истинную веру и ожидаемые в ней, они вновь возвращаются к ереси, словно «псы к своей блевотине» – отказываются и проявляют упорство. Тогда перед ними зачитывается обвинение, и они передаются в руки мирского правосудия.

Он вернулся к своему рабочему столу, чтобы перевести дух и выпить немного разбавленного вина, которое заедал булкой:

– Кстати о посте: эти еретики, которых еще называют катарами, пост соблюдают, как и мы – по сорок дней три раза в году: на день святого Брюса [6] до Рождества, с воскресенья перед Пасхой и с Троицы до праздника святых Петра и Павла. Первую и последнюю неделю поста называют «strictam» и проводят ее на хлебе и воде, в остальные недели поста – тоже по три дня проводят на хлебе и воде. Не едят мяса, сыра и яиц. Не прикасаются к женщинам. Не убивают животных, верят, что души тех, кто не прошел через возложение их рук, переселяются из тела в тело.

Слушая речи инквизитора, Джованни вспомнил и о собственном наказании, время которого неумолимо приближалось:

– Неделю на хлебе и воде? – и подумал: «Видно, наказание моё из лёгких, раз уж эти еретики так свою плоть терзают все недели поста». – А что за хлеб они едят?

– Простой хлеб, который берут в руки их «совершенные» и благословляют, читая молитву Pater noster. Этот хлеб называют «благословенным», они его едят вместе и распространяют среди своих товарищей.

– А что за поклонение, что они называют «адорацией»?

– Это мы так называем их мерзкий обычай, а их собственное название – melioramentum.

Когда встречают они своих «совершенных», то приветствуют их коленопреклоненно и склоняясь перед ними до земли со сложенными руками, трижды провозглашая Benedicite, продолжая свою речь: «Добрые христиане, благословен Бог и мы, просите Господа за нас, который нас хранит от дурной смерти и ведет нас к благой вере через руки верующих христиан». Им отвечают: «Бог через нас [7] благословляется и вас благословляет, и от дурной смерти души ваши вырывает и ведет к благой вере».

Когда же принимают соблазненных их ересью в секту и веру, то называют это la convenensa. А того, кто желает умереть в их вере, «совершенный» спрашивает: хочет ли он получить «святое крещение»? Тот отвечает согласием, произнося Benedicite, и «совершенный» кладет свою руку ему на голову или не дотрагивается, если это женщина, читает Евангелие от «Сначала было Слово…» до «И Слово стало плотию и обитало с нами…», после этого читается молитва Pater noster.

– А как же деньги? – удивлённо спросил Джованни.

– Какие деньги? О чём ты, сын мой? – взгляд инквизитора выражал ещё большее изумление.

***

[1] сюжет о «съеденном сердце» был популярен среди трубадуров. Обычно это была месть рогатого мужа за соблазнение проезжим рыцарем благородной дамы. Вырезанным сердцем любовника под видом обычного мяса кормили даму, потом ей радостно сообщали, что именно она сейчас ела. Дама вообще отказывалась от еды и умирала голодной смертью.

[2] почитал ли их, слушал ли их проповеди и ел, пил, составлял им компанию,

[3] Бернард Ги основывал свои знания о катарской церкви на тех свидетельствах, которые получал сам в ходе допросов и, по-видимому, использовал отдельный источник – труд историографа Симона де Монфора цистерианца Петра Сернейского, будущего епископа Каркассона – Historia albigensis.

Но те архивы, которые разбирает Джованни относятся 1273–1280 гг. из Тулузы, свидетели очень четко вспоминают события 30-ти, 40-летней давности, что заставляет сомневаться в их словах. Например, только в одном случае есть упоминание исторического события – занятие папского престола Урбаном IV (1261-1264), в другом свидетель говорит о тех же событиях, но датирует их «40 лет назад», а это 1254 г.

Отец Бернард, к сожалению, так и не удосужился прочесть архивные материалы, поскольку понял бы, что катары второй половины XIII в. и его «доморощенные» братья Отье – это две большие разницы.

[4] consolamentum

[5] Ис. 26, 19, 1 Кор. 15, 20-23, 1 Кор. 15, 52.

[6] Св. Брюс Турский (370-444) – 13 ноября.

[7] «совершенные» или perfecti в катарской вере были некоей элитной посреднической прослойкой между верующими и Богом. Они формировали структуру катарской церкви, совершали обряды. Им поклонялись как святым. «Совершенным» можно было стать, пройдя специальный обряд и восприняв иной образ жизни, в двух случаях: если тебя принимали в их ряды или ты лежал при смерти с вероятной перспективой умереть.

========== Глава 11. Per aspera ad astra ==========

Джованни привёл отца Бернарда в комнату, где он разбирал архив:

– Я понимаю ваше удивление, святой отец, потому что вот здесь, – он указал на «свежие» тома свидетельских показаний, которые собрал сам инквизитор за последние три года своего пребывания в Тулузе, – в случае с братьями Отье, ничего нет. Но вот здесь, – он протянул руку к уложенным на полки рукописям, с которыми успел управиться, – и здесь, – на полу ещё высились стопы из бегло просмотренных дел, когда Джованни, впервые наткнувшись глазами на суммы и, вспомнив давний разговор стражника с Михаэлисом, начал открывать первые попавшиеся и читать.

– В ваших записях, – он развязал тесьму на деревянном переплёте и по сделанной закладке нашел нужный лист: – «Пётр отдал три золотых турнозы [1] за то, что они проживали в доме свидетеля». Потом «дали денег свидетелю и его супруге за хлеб и вино», дали за пшеницу и за то, что принимали в этом доме гостей, десять золотых турнозов, давали деньги – шесть денариев, иногда двенадцать. Дарили подарки – бусы, гребни, ножи… Покупали книги… Всегда «давали», но ничего не брали взамен! А теперь посмотрите на те документы, что собрали Ваши предшественники…

Джованни взял со стола лист с записями:

– Я тут кое-что отметил: о том, что кто-либо из родственников или сам умирающий оплатил совершение обряда «утешения», говорится во многих свидетельствах. Скорее всего, больные и умирающие люди давали столько, сколько могли дать они или собрать их родственники. Сто солидов тулузских, четыреста золотых турнозов, триста солидов тулузских, пятьсот солидов Монпелье – это же огромные деньги! – Глаза Джованни горели, а щеки раскраснелись от волнения. – Некий Понций дал еще за этот обряд каждому «совершенному» по верхней тунике из грубого полотна. Еще один больной человек перед смертью сообщил свидетелю, что у него есть пятьсот солидов после раздела имущества с братом, и он дает сто солидов на дела милосердия, сыновьям и на погребение, и четыреста – «добрым людям».

Отец Бернард молчал, изумлённый открытиями, что сделал его невольный послушник, прикидывая в уме, что ему теперь делать со всеми этими счетами. Писать в Авиньон?

– Есть и меньшие суммы, – продолжал Джованни, – тридцать солидов тулузских, пятьдесят, шестьдесят… Описан случай, когда с больного человека, который просил привести «совершенного», требовали, чтобы он дал «совершенному» сто солидов тулузских за обряд, но он отказался, и его родственники отдали бедным за его душу тридцать белых камиз, каждая по цене пятнадцати солидов.

А историю некоего Бернарда Хугониса я вообще читал как увлекательнейший роман, достойный пера Гийома Аквитанского, как сказал бы один мой знакомый менестрель Антуан Марсельский! Этот Бернард был доверенным человеком. Так, он получил от некоего Гийома Фабри деньги – около трехсот солидов, спрятанных в двух хлебах. Как ему показалось, это были турнозы, и он их отнес к себе домой, где были «совершенные», и отдал им. И он считает, что они отправились с этими деньгами в Ломбардию. А в следующий раз «совершенные» передали ему мешочек с двадцатью солидами за труды, поскольку не первый раз он приносил такие деньги, спрятанные в хлебе: по триста солидов от Раймундо Тирагона, Арнальда из Санкто Лауретино и Гальярда из Луганно. Он же и хранил деньги, когда «совершенные» путешествовали по другим городам и деревням, и собирал от других. Монеты были разные: стерлинги, морабатины и золотые динарии, поэтому он еще и промышлял ростовщичеством, а также из принесённых денег получал «за труды». И такой он был не один!

А брат некоего «совершенного» Стефано Донато, рассказал инквизитору, что по просьбе своего брата просил двести солидов тулузских, которые задолжал некий Бекс из Рокавиллы, но сын этого Бекса отдал золотое кольцо в счет уплаты долга. Еще брат его, Стефан, передал сто ливров для торговли и впоследствии получил половину от прибыли. Он же рассказал об одном случае: когда инквизитор Петр Тулузский поймал Раймона Санчи, диакона их еретической секты, с товарищами в доме в Авиньоне и нашел там не только книги, но и деньги – тысячу солидов тулузских.

Джованни, переводя дух, торжествующе присел на табурет и уставился на побелевшего отца Бернарда.

– Сын мой, – наконец выдавил из себя инквизитор, осторожно вынимая из рук юноши исписанный лист, – на этом твоё послушание закончилось. Возвращайся обратно в лечебницу. Утром третьего дня придёшь отбывать наказание отца-настоятеля. – Джованни было поднялся, – нет, стой! Поклянись на распятии, что не вымолвишь больше ни слова о том, что сегодня узнал.

– Святой отец, – Джованни вымученно улыбнулся, – как я вам поклянусь, если я отлучённый? Зачем вы меня на преступление склоняете?

Инквизитор недовольно поджал губы, но ничего не ответил, только проводил тяжелым взглядом.

***

Когда дверь кельи за ним надёжно закрылась, Джованни почувствовал себя неуютно, будто вновь попал в каземат тюрьмы Агда: то же узкое решетчатое окно над потолком, отверстие в двери, через которое ему теперь будут передавать пищу, каменные стены, подавляющие волю, глиняный кувшин для справления нужды и охапка свежей соломы, на которой, как предполагалось, он проведёт три дня в размышлениях о душе. Так, по крайней мере, сказал аббат, закрывая дверь на ключ, который потом забрал с собой.

– Это единственный ключ? – осведомился Гийом, который теперь, как верный страж, намеревался незримо обретаться рядом, но не мешать молитвенному сосредоточению наказанного.

– Не извольте сомневаться, господин де Шарне! – ответствовал настоятель. – И он в надёжных руках. Поэтому ничего с вашим другом не случится, можете проверять после утрени, когда будут приносить еду.

Их шаги стихли наверху каменной лестницы. Джованни сел на солому, подложив под себя плащ, солнце припекало плиты двора, и в его тюрьме становилось душно. Он оперся спиной о стену и прикрыл глаза. За три последующих дня юноша перебрал все свои воспоминания, что вернулись, подобно черному облаку, и было в них слишком мало счастливых и радостных просветов. Подпитываемый скудным хлебом, Джованни ощущал, как силы по капле оставляют его день за днём. К вечеру же последнего дня хотелось просто лежать, пребывая в сладостных грёзах о возвращении в Агд, это хоть как-то перебивало призывы отощавшего желудка и тупые спазмы боли, сжимающей голову, будто тесным калем.

Чьи-то руки облапали его ягодицы, кто-то зажал нос, не давая вздохнуть, Джованни открыл рот и в него сразу же был воткнут кляп. Он попытался вывернуться, но один из насильников сел ему на плечи, удерживая руки за спиной, и начал спутывать их верёвкой. Второй в это время воткнулся коленом между ног и не давал сдвинуть их вместе, задрал рясу на спину, обнажая ягодицы, которые сразу же принялся мять, вдавливая пальцы в кольцо ануса. Юноша извивался, гневно рычал, теряя последние силы. В сознании же полыхали своими яркими красками воспоминания об изнасиловании в Агде. Тогда его мучители действовали так же сноровисто. Тот, что сидел позади, задрал связанные руки вверх, выворачивая в плечах до пронзительной боли. Еще одна привычная боль разорвала нутро Джованни, насильник впихивался в него, стараясь продраться через судорожно стиснутые ягодицы.

– Расслабься! – раздалось злобное шипение над ухом, и ему опять зажали нос, не давая дышать.

«Лучше сдохну!» – лёгкие готовы были взорваться.

Сквозь поток слез Джованни увидел, что света в келье прибавилось.

– А ну слезь с него! – раздался гневный окрик, и он почувствовал, что крепкие тиски, сдерживающие его движения, разомкнулись. Он судорожно пытался отдышаться. Поднял голову и уставился на открытую дверь: там замершей от изумления толпой сгрудились Гийом, брат Беренгарий, отец Бернард, настоятель и кое-кто из братии. Двое насильников же, оправив рясы, уже стояли рядком на коленях, склонив головы.

И тут Джованни затрясло, прямо как тогда, когда он углядел кровавую надпись «еретик». Хлюп. Кровавый ошмёток вывалился из развороченного нутра и упал в лужу тёмной крови. Сознание помутилось, рассыпаясь во мраке мириадами сверкающих искр. Кто-то одёрнул его рясу, распутал верёвки. Потом сильные руки обхватили его за плечи и повели по тёмному коридору, подняли по лестнице, выводя на широкий двор, в прохладную и черную ночь.

– Если слух об этом случае дойдёт до короля… – услышал он тихий, но полный ярости голос Гийома позади себя. Джованни посадили на скамью, приложили к губам кувшин с вином. Внутри всё скрутило и его вырвало желчью.

– Поесть бы ему лучше дали…

– У меня есть такой чудодейственный дистиллят…

Джованни опять вывернуло, и он прохрипел:

– Воды!

– Чем я мог бы содействовать, чтобы укоротить память об этом несчастье? – раздался голос аббата, пробившийся сквозь толщу чего-то вязкого, будто черная липкая грязь, окутывающего голову юноши.

– У меня будет к Вам одно предложение, – ответил господин де Шарне уже спокойным тоном, – пойдёмте к Вам в келью и всё обсудим.

***

Будто повторялось всё: кто-то пытался его накормить. Джованни приоткрыл глаза и позволил Гийому влить в себя ложку жидкого супа. Потом еще одну, но голод так и не отступил. Нормандец с нежностью погладил его по щеке:

– Наконец-то очнулся! Теперь всё у тебя будет хорошо, обещаю! Вот только на ноги становись поскорее.

– Как ты узнал? – с памятью у Джованни теперь всё было в порядке, и ничто не являло чёрного омута, как раньше. Он прекрасно помнил, что его пытались изнасиловать два монаха.

– Брат Беренгарий опять хлебнул своего дистиллята и сказал, что я полный дурак, раз сижу у него в лечебнице, а не под твоей дверью. А когда я спросил: «Почему?» – он ответил, что келья для наказания виновных – единственное место во всём монастыре, где никто ничего не услышит, и там можно творить всякие непотребные дела, чем братия иногда и занимается. По крайней мере, порванный по неосторожности зад он уже лечил не раз. Я очень удивился, ведь отец-настоятель сказал, что ключ у него! Тогда брат Беренгарий расхохотался прямо мне в лицо и заявил: «Неужели ты думаешь, что никто до сих пор не сходил к кузнецу и не понаделал таких же ключей!».

– Чувствую себя всё равно плохо, хоть и не сильно пострадал… Гийом, ну почему, когда меня насилуют, я запоминаю такие мгновения слишком ярко, а потом возвращаюсь и возвращаюсь к ним вновь? – Джованни сжал его ладонь, требуя ответа.

– Хм, – пожал плечами нормандец, – я не лекарь! Значит, Господь хочет тебе постоянно что-то внушить, а ты сопротивляешься. Не можешь смирить обиду, простить… Сходи к отцу Бернарду!

***

К инквизитору Джованни отправился только на следующий день, когда, встав утром с постели, понял, что окреп: голова не кружится и ноги держат тело, не трясутся и не немеют.

Отец Бернард сидел за столом, повернувшись к двери своей кельи, строгий и прямой как палка. Он даже не удостоил своим привычным жестом – не указал присесть на табурет.

– Подойди ко мне! – Джованни нерешительно приблизился и встал напротив, недоумённо решая про себя, зачем вновь понадобился святому отцу: он же понёс своё наказание. – Мы говорили с отцом-настоятелем о твоей душе. Он настаивает, что нужно о ней позаботиться, однако я, наблюдая за твоим поведением и в молении обращаясь к Господу нашему, не почувствовал и не увидел ответных знаков…

– Вы говорите, знаки? – Джованни протянул к нему ладони и показал шрамы. Его переполнило чувство горького разочарования, ведь слабая надежда на прощение еще теплилась в сердце. – Взгляните, не об этих ли стигматах вы говорите, святой отец? Разве сделано это по воле Его? Или кто-то по своей безумной воле приказал сотворить со мной то, что сделали палачи с Сыном? Но я твердо знаю, что умер и воскрес, чтобы напомнить слугам Его, что за несправедливость была явлена миру. Я простил своих палачей, но теперь смиренно жду, когда будет исправлено то, что в соблазне греха было начертано для моей души. И ежедневно я в молитвах своих прошу о спасении не только своей души, но и тех, кто был также безвинно осуждён и о душах судей, ибо ведали они, что творили, закрыв свои сердца для гласа Божьего.

Я благодарен тем, кто, несмотря на все запреты, поддерживал меня, уверовав в высшую справедливость. Сколько раз меня могли схватить и исполнить то, что было предписано судом?

– Считаешь, что через тебя Господь должен сотворить справедливость?

– Нет, – Джованни покачал головой, – я надеюсь на вас, поскольку вижу, что через вас, святой отец, творится Его воля, и будьте ко мне справедливым! Если в ваших силах вернуть мне то, что я желаю страстно, помогите мне!

– Садись, – коротко бросил отец Бернард и уступил ему своё место. – Бери перо и пиши: Universis Christi fidelibus presents litteras inspecturis, брат Бернардо Гвидонис ордена братьев проповедников, инквизитор heretice pravitatis в королевстве Франция, уполномоченный Святым престолом, действуя по воле Господа Иисуса Христа… в отношении Джованни Мональдески, гражданина Урбеветери… свидетельствую о его исправлении от еретических заблуждений… снимаю отлучение и возвращаю в лоно матери церкви… написано в городе Тулузе… в год… в день…

Отец Бернард внимательно перечитал манускрипт, потом приложил к нему свою печать:

– Теперь перепиши ещё два раза, одно тебе, второе свидетельство будет отправлено в Агд, а третье останется здесь, в Тулузе.

Руки Джованни тряслись от волнения, он сжимал зубы и заставлял себя сдерживаться, но никак не мог остановить слезы, катящиеся по щекам.

– Не благодари, – недовольно проговорил за его спиной отец Бернард, – потому что если ты ещё раз попадёшься в ереси, то взойдёшь на костёр как «повторно впавший в ересь». А мне будет стыдно, что доверился тебе. Теперь же, когда отлучение с тебя снято, ты поклянёшься мне на распятии, что никому не расскажешь о том, что прочитал в старых свидетельствах.

Оглушенный свалившимся на него счастьем, Джованни поспешил уйти подальше от келий братии, дошел до конца сада, оглядел с сожалением узкий двор, где они проводили с Гийомом по два часа в день. И внезапно заснул, привалившись к дереву. Неизвестно, сколько длились грёзы, но очнулся он от того, что его трясли за плечо.

– Эй, тебе просили передать! – Джованни повернул голову, рядом стоял юный оборванец, из тех, что можно встретить на рыночных площадях, ловко подрезающих чужие кошельки. Он кинул ему в руки узкую дощечку, на которой было начертано единственное слово.

– Кто просил? – но мальчишка припустился бежать и исчез, легко перемахнув через монастырскую стену, только потом подошел к калитке заднего двора и помахал оттуда рукой, указывая место встречи.

Vespere, что на латыни означало «вечером», а значит, предназначалось для глаз обоих, поэтому Джованни сразу показал надпись Гийому.

***

Они стояли посреди двора в отведенное им время, пока братия совершала вечернюю молитву, и ждали. Наконец в проёме двери появился Михаэлис. Красивый, широко улыбающийся, сверкающий чистотой щек. От него шла горячая невидимая волна, заставившая дрожать тело и отнявшая силу у ног.

– Гийом, дай мне время! – попросил Джованни, и нормандец отошел назад на несколько шагов, продолжая настороженно наблюдать.

Джованни прижался к решетке, ловя знакомые до боли губы, обхватывая любимого за шею, ощущая объятия сильных рук на спине, вжимающих и зажигающих неистово, будто пламя прикоснулось к сухой ветке. Они целовались в умопомрачении, не в силах произнести и слова, пока Михаэлис, усилием воли не заставил себя слегка отстраниться:

– Я люблю тебя, Жан! К чёрту договор! Ты мне нужен как вода, как воздух, без чего я жить не могу.

– Михаэлис… – лишь смог прошептать Джованни, и слёзы брызнули из его глаз.

– Послушай меня, – он до боли сжал пальцами его бедра, заставляя прийти в себя. – Стражу этому скажешь, – Михаэлис кивнул в сторону Гийома, – чтобы послал весть де Мезьеру: золото у меня, Тренкавель тоже. Хочет обмен – пусть везёт тебя в Лаграс.

Глаза Джованни широко распахнулись, он не верил своим ушам:

– Как?

– Петра помнишь, которого ты вылечил? Он настолько тебе благодарен, что часто вспоминает. И ещё у него много интересных знакомых. Этот Тренкавель долго метался, как загнанный в силки заяц, пока разбойничье отребье всего Лангедока его ловило. Но теперь он в надёжном месте и красиво поёт. И главное: пусть де Мезьер привезёт королевскую грамоту, дающую нам с тобой полное прощение и помилование. Без этой грамоты никакого обмена не будет.

Тишину предночного часа разорвал звон церковного колокола, известившего об окончании службы.

– Знаю, что вам пора…

– С меня сняли отлучение, Михаэлис. Вот, – Джованни протянул ему свернутый в свиток пергамент, хранивший тепло его тела, – возьми! У тебя он будет сохраннее…

– Люблю тебя! Слышишь? Люблю! – улыбался Михаэлис, светясь от счастья и накрывая рот Джованни своими губами, вбирая в себя его ответное: «Люблю!».

Комментарий к Глава 11. Per aspera ad astra

[1] В 1266 г. в городе Туре по приказу короля Франции Людовика IX начинает чеканиться новая монета – турский серебряный грош или Turonensis albi, turnosa. Устанавливаются четкие денежные эквиваленты: в одном серебряном гроше (солиде) – 12 денариев. Существовал еще один вид турнозы – Turonensis nigra из сплава золота с серебром. Один английский Sterlingus равнялся 4 Turonensis albi, один Morlanenses солид равнялся 3,25 Turonensis albi, а курс solidos Tholosanos (Тулузских солидов) можно вычислить из курса обмена: один английский Sterlingus равнялся 32 солидов Тулузы. 20 солидов составляли один ливр.

========== Эпилог ==========

На следующий день Гийом договорился с аббатом о том, что они покидают монастырь и возвращаются обратно в дом санта Камела. Отец-настоятель был очень рад такому решению, как и отец Бернард.

– Наконец-то мы сможем выспаться на мягком ложе! – восторженно воскликнул Джованни, падая навзничь на расшитое покрывало кровати де Мезьера. Гийом упал рядом с ним, вонзив блаженный взгляд в свисающий балдахин:

– А ещё наесться до отвала мяса и напиться пива!

Джованни привстал на локоть, заглядывая ему в лицо:

– Тебе и правда не хватало такой еды?

– А тебе? – удивлённо спросил Гийом. – Я же сильный воин, но эта каждодневная овощная похлёбка только отнимает у меня силы.

– А можно? – усомнился Джованни, подсчитывая в уме, сколько денег будет стоить такое питание в таверне. – Нам на это выделены средства?

– На самом деле господин де Мезьер хотя и хорошо считает, но не скупится на то, чтобы его солдаты были досыта накормлены. Так что не переживай! До возвращения Готье мы будем наслаждаться жизнью. Ты уверен, что твой палач сдержит слово и дождётся нас в Лаграсе? – Гийом пытливо взглянул на Джованни.

– И я, и он сдержим слово! – он уверенно качнул головой. – Мы честные люди и понимаем, насколько важна для нас милость короля.

Готье де Мезьера пришлось ожидать целых четыре седмицы, пока после настойчивого стука в дверь ближе к вечеру дом не наполнился людьми: вместе со слугой короля прибыли еще около двадцати вооруженных и конных рыцарей. Пока все они располагались на ночлег и исследовали пространство дома, слуга короля развалился в кресле за своим рабочим столом и, скрестив пальцы в области живота, долго изучал стоящих перед ним Гийома и Джованни, прежде чем заговорить.

– Насколько я понимаю, жизнь в монастыре пошла вам не на пользу, – начал он издалека, – и вы ее изменили, оставшись здесь, в этом доме, невзирая на все мои указания. То есть вас оттуда попросту выгнали!

– Да, господин де Мезьер, – подтвердил Гийом.

– А здесь вы устроили вертеп, предавшись чревоугодию и разврату!

– Нет, господин де Мезьер, – встрял Джованни, и уверенно посмотрел на него, – только чревоугодию. И еще восстановлению сил и здоровья Гийома.

Де Мезьер дёрнул подбородком, показывая своё недовольство:

– Значит, вместо того, чтобы лечить твою память, успокоились на том, что Михаэлис из Кордобы меня переиграл и теперь диктует свои условия? Признаюсь, я такой поворот событий не рассматривал.

– Но господин де Мезьер, – Джованни опять решил вступиться за себя и Гийома, – вы когда-то сказали, что желаете вернуть золото любым способом. Значит, вот таким способом вам его и вернут…

Готье вонзил в него свой ледяной взгляд, заставляя замолкнуть, пока он не выскажет всё, что кипело внутри его души:

– Знаешь, трахать тебя как шлюху было намного приятнее, чем теперь смотреть в твои ясные глаза и не находить там страха! Ты прекрасно понимаешь, что с тебя не только сняли отлучение, но и прощение всех твоих преступлений уже подписано с высочайшей милости короля. Значит, на этом и расстанемся? Не хочешь быть рыцарем? Тебе больше не нужен оммаж?