Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Внезапно де Мезьер прижался к его спине. Джованни замер. Мужское тело позади него было тёплым, даже горячим, и оттого притягательным: отстраняться не было смысла, хотелось согреться. Слуга короля обнял его, положив руку поперёк груди и ещё крепче прижал к себе.

– Вот здесь, – он услышал его голос прямо над своим ухом, – мне приятно ощущать под рукой большую и упругую грудь, которую я мог бы погладить, сжать, а не пустоту. Поэтому хватит придумывать себе всякие страсти, а то выгоню спать на пол и позову служанку.

– Не нужно, господин де Мезьер, – Джованни заставил себя ответить спокойно. – Нам и так будет тепло.

Ему снилось, будто он лежит, распростёршись на гладком каменном полу перед алтарём в тёмном соборе, и молится. Тени, окружавшие его, мерцали в тусклом свете лампад: густели, вытягивались, наползали, будто стая бесов, стремящихся ухватить его за руки и за ноги и раздёрнуть по суставам. Но господня молитва спасала, не давала страхам проникнуть в сердце, наоборот, наполняла его чистым светом, дарила покой и надежду на благодать.

За мрачными стенами рассвело, купол озарился лучами восходящего солнца, «роза» [4] расцветала красками, а пространство вокруг начало заполняться людьми. Джованни вместе со всеми участвовал в мессе, потом принял святое причастие. Он опустился на колени перед священником, благословляющим его, и принял из его рук меч. Потом чьи-то руки закрепили перевязь с мечом у него на поясе, легли ему на плечи, а затем последовал хлёсткий удар по щеке.

– Акколада! [5] – воскликнул Джованни, просыпаясь. Он почувствовал себя таким счастливым, будто ангелы воспели на небесах и вознесли его к воротам райского сада.

– Что акколада? – Он услышал рядом с собой сонный мужской голос. – Спи давай!

Комментарий к ЧАСТЬ II. Глава 1. Акколада

[1] Так теперь о себе будет думать главный герой, обретший имя и историю своего прошлого.

[2] Gilles Ier Aycelin de Montaigut, архиепископ Нарбонны до 1311 г. был переведён 5 мая в Руан, а на его место из Руана был прислан Bernard de Farges.

[3] Via Domitia.

[4] церковная роза – большое круглое окно, расчленённое фигурным переплётом на части в виде звезды или распустившегося цветка с симметрично расположенными лепестками.

[5] церемония посвящения в рыцари. У обряда была церковная и светская часть. Если над Джованни был совершен церковный обряд, а не только светский, то его посвящение в рыцари имело реальное значение.

========== Глава 2. Что отличает рыцаря от простолюдина? ==========

Память, разбуженная переживаниями прожитого дня, приправленная тоской и страхами, терзала в предутренних грезах. Радость от осознания того, что над ним был проведён настоящий обряд, поднимающий на общественную ступень выше и дающий призрачные надежды на иное обращение с ним тех, кто удерживал в плену, сменилась ощущением раскаяния и справедливой расплаты за грех обмана, который Джованни совершил по отношению к тем, другим, кто верил в его чистые помыслы. Дамьен де Совиньи, Жан-Мари Кристоф – такие реальные, сидели рядом с ним за столом, наслаждаясь теплом очага в доме Буассе.

Дамьен разводил широко руки в стороны и, выпучив глаза для пущей достоверности, клялся святым Евставием, покровителем охотников, что так оно и было: вот такого размаха были рога у оленя, которого рыцарь преследовал по лесу два дня, а затем убил, метнув копьё. Жан-Мари смеялся, целился ему в лоб из незаряженного арбалета и предлагал самому изобразить оленя. Джованни нравилось слушать их рассказы, тем более что по «его легенде» жизнь юноши протекала в «флорентийском захолустье», что даже перевести на провансальский трудно – Castiglionchio, из которого он сбежал, влекомый Божественным провидением и религиозным экстазом, чтобы принять обет бедности и с оружием в руках защищать слабых и обиженных. Тамплиеров забавляла его деланная наивность в речах, но, то ли от скуки, то ли от чистого сердца, Дамьен учил метать копьё, а Жан-Мари – крепко держать в руках меч и щит. Они говорили, что такие навыки непременно еще понадобятся, когда они доберутся до Майорки.

– Вино закончилось, – Дамьен задумчиво повертел в руках глиняный горшок, и Джованни поспешил спуститься в погреб. Его охватила темнота и страх, воздух был горячий, липкий, густой и тошнотворный. Глаза привыкали к неясному свету: это было еще одно воспоминание, которое его память, по странному выбору свыше, решила проявить. Джованни находился в Аду, в каменном мешке, откуда единственный выход был только наверх, по верёвочной лестнице, которую спускали, откинув тяжелую железную решетку.

Его собратья по несчастью существовали в тесноте, утопая в грязи, под вопли тех, кого пытали над ними, а потом спускали окровавленными подобиями людей опять вниз. Среди этой боли, стонов, плача и молитв приходилось ухаживать за всеми, поскольку Джованни, единственного, повинуясь чьему-то приказу, ни разу даже не ударили, только спрашивали обо всём, что услышал. Каждый раз ставили перед ним миску с нормальной едой, чтобы поддержать силы, а он испытывал глубочайшее чувство стыда перед теми, кто старался лишний раз подкормить его плесневелым хлебом, голодая в каменном мешке. Возвращаясь обратно, прятал глаза, пытаясь сжаться, раствориться в сумраке узилища, поскольку все считали, что тюремщики его не пытают только потому, что имеют во все дыры и не хотят портить.

Он прислонился спиной к каменной холодной стене, ощущая, как склизкий камень крошится под его пальцами, не желая верить, что это всего лишь дурной сон:

– Это сон, сон! Я не… – заорал Джованни, проваливаясь куда-то назад.

Он сидел на стуле рядом со столом, в их комнате в Агде. Яркий солнечный свет, пробивался сквозь прикрытые ставни. Перед его глазами трепыхалась мордой вниз и звонко верещала жирная крыса, которую Михаэлис держал за хвост.

– Крыса? – изумлённо спросил Джованни.

– Да, и мы будем изучать, что у нее внутри, – палач улыбнулся, а потом страшно оскалился, чтобы еще больше попугать своего ученика. Он опустил крысу на стол, продолжая удерживать за хвост. Животное быстро начало перебирать лапами, в надежде убежать, но, получив сильный удар молотком по голове, затихла. Михаэлис распластал ее брюхом кверху на подготовленной заранее деревянной доске, потом, оттянув шкуру на спине, прибил гвоздём. Острым ножом сделал глубокий разрез от шеи до самого основания хвоста. Запахло тёплой, еще трепещущейся плотью, вынимаемых из тела убитой крысы кишок. – У людей и крыс всё очень похоже: вот желудок, печень, сердце…

– Михаэлис! – с отчаянием воззвал к нему Джованни.

– Да? – он оторвался от созерцания распотрошенной крысы.

– Я тогда добровольно дал себя пытать! С радостью. Хотел этого. Я должен был перенести те же муки, что и мои товарищи, чтобы быть наравне с ними: теми, кто уже отдал Богу свою душу, и теми, кто еще будет осуждён и проклят. Я не хочу быть крысой и ненавижу тех, кто сделал меня таким!

– Я с тобой! – Михаэлис коснулся окровавленными пальцами его щеки. – Не сдавайся!

Джованни, переполненный нежностью, поцеловал его ладонь и проснулся.

Он лежал на боку, где-то за спиной сопел во сне Готье де Мезьер. Юноша осторожно вылез из-под одеяла, ступни обжег холодом каменный пол. Джованни подошел к единственному окну, через ставни которого пробивался свет. Осторожно приоткрыл одну из ставен и замер, пораженный видом: замок стоял на возвышении, окруженный толстой стеной с квадратными зубцами и множеством башен. За стеной лежал город, также хорошо защищенный еще более мощными укреплениями, а дальше простирались поля, сады и рощи, где на ветвях деревьев уже начала распускаться молодая листва.

Сзади пошевелился, просыпаясь де Мезьер. Слегка приподнялся, щурясь от света, оценивая местоположение своего пленника, и опять со вздохом откинулся на подушки:

– Как с тобой спать? Ты всю ночь во сне болтаешь! – недовольно проворчал слуга короля.

– Не спи, – пожал плечами Джованни и присел на скамью рядом с окном, продолжая разглядывать синее небо, в котором носились птицы. – Я, конечно, тугодум и обделён умом с рождения, как сказал бы один мой друг, но я вспомнил то, о чём ты предпочёл умолчать.

– Акколаду? – Готье приподнялся на локтях, жмурясь и прогоняя остатки сна.

– Да! И не только. Я – рыцарь и это засвидетельствовано перед лицом Господа.

– И что? Это магистр де Монтеккуо настоял. Наверно, потом долго ржал вместе с папскими кардиналами: как ему удалось «удовлетворить» нижайшую просьбу Гийома де Ногаре. Вот только рыцарь ты недоделанный: все эти церемонии ни черта не значат, если ты не можешь быть воином. Мальчики знают, как владеть мечом с пелёнок, потом они начинают прислуживать рыцарю и знают о походной жизни всё. Рыцаря учат верховой езде, фехтованию, владению копьём, плаванию, соколиной охоте, стихосложению и этикету. А ты? Как чурбан неотёсанный.

– Возможно, меня этому тоже учили, – осторожно возразил ему Джованни, сдерживая себя, чтобы не перейти за грань учтивости, и повернулся к де Мезьеру лицом.

– Учили. Ага. Вздохнули с облегчением, когда ты, по Божьему проведению, после церемонии посвящения копьём в соломенное чучело попал.

– Потом… В тюрьме. Вот только рыцарь для меня – это воплощение мужества, отваги, верности своим клятвам, он добр и великодушен. И честь для него не пустое слово. Он борется против зла и всякой несправедливости, – Джованни всё еще никак не мог мыслями отойти от образа, внушенного ему кем-то в прошлом.

– Хорошим манерам там не учили? А подчинению своему сеньору? – де Мезьер прервал свои вопросы и задумался. Придя к определённым выводам, присел на кровати. – Теперь я начинаю догадываться, у кого и где ты набрался всяких идей о соблюдении нравственной чистоты и противлении обману. Проникся сочувствием к бедным тамплиерам и решил сам всех обмануть: не дал завладеть золотом ни тем, ни другим. Так?

Джованни отвернулся от него и уперся взглядом в стену перед собой. На ней еще виднелся облупившийся и выцветший от времени узор в виде переплетений зеленых веток с белыми цветами:

– Ты никогда не сидел в каменном мешке, когда твои товарищи валяются в собственном дерьме и гниют от ран после жесточайших пыток. А на тебе ни единой царапины, – с горечью добавил он и покачал головой. – Посмотрел бы я на тебя, рыцарь, как бы твоё сердце кровоточило от страдания, какие бы тебе муки совести пришлось бы перетерпеть!

Слуга короля решил, что пора вставать, подошел к окну и уселся на скамью напротив, загородив весь рассматриваемый Джованни узор:

– Что-то ты распелся! Видно, сегодняшняя ночь была полна воспоминаний? – Джованни кивнул и закрыл ладонями лицо, мучимый тем, что внезапно было открыто ему по воле Господа. Но Готье следовал лишь собственным целям. – Как интересно, что могло пробить дыру в этой плотине? Может быть, твоё утреннее потрясение, страх, ощущения в заднице, целый день верхом на лошади, горячая вода в купальне? Давай, соображай, лекарь, как вернуть твою память, коль не тугодум, раз говоришь! У меня лечение простое: прикажу насыпать тебе в штаны пол-унции горчицы, посажу на лошадь и буду гонять по кругу до кровавых соплей.

Джованни заставил себя поднять голову и упереться взглядом в де Мезьера. От того веяло опасностью, как от хищного зверя, играющего с собственной жертвой. Изучая его холодные глаза, насмешливо приоткрытый рот, руки, сжатые в кулаки, упирающиеся в колени, юноша не сомневался, что так оно и будет, стоит ему оступиться и дать волю извращенной фантазии слуги короля:

– По мне, так это только Господь наш решает, что открыть, а что – нет.

– А ты молись почаще, – дал совет слуга короля, – может и смилостивится. Терпение у меня тоже не безгранично. И я могу наказать, а могу и помиловать. Сейчас ты в моей власти…

– Только потому что Вы, господин де Мезьер, сильнее, но разве я приносил Вам оммаж [1]? – спросил Джованни, упрямо продолжая искать хоть какую-то лазейку в этой непрошибаемой фигуре власти.

– Да, – рыцарь утвердительно качнул головой, – вчера утром. Ты забыл? Встал на колени, соединил руки, подчинился моей воле, причём добровольно, а не по принуждению.

– Разве, – Джованни покраснел от стыда, досадуя, ругая себя последними словами, вспоминая сидящим у ног де Мезьера, и развязывающим шнурок на гульфике, чтобы дать волю его возбуждённому члену и прикоснуться к нему губами. Он был настолько запуган и подавлен, что не нашел в себе сил сказать «нет», – так приносят клятву верности?

– А как? – с вызовом спросил Готье и склонил голову набок, смерив его насмешливым взглядом. – Как еще рыцарь-шлюха или шлюха-рыцарь, уж не знаю, что вернее, мог бы совершить оммаж? Или тебе нужны были свидетели? Я предлагал позвать солдат. И клочок земли, что за тобой значится, тоже принадлежит мне.

Джованни прикусил губу, не зная уже, что ответить: в глазах де Мезьера он так и остался простолюдином на низшей ступени лестницы, и кроме пренебрежительного отношения, ему больше нечего ожидать от рыцаря. Он глубоко вздохнул, собираясь с силами: и даже простолюдин может сказать «нет». Пока ещё не поздно.

– Я не хочу подчиняться тебе так, как ты предлагаешь это делать, я не шлюха. Если Джованни Мональдески умер, то я – никто, простолюдин, и я свободен, если же он жив, то не требуй иного, что потребовал бы от своего вассала.

Выслушав такую отповедь, Готье усмехнулся про себя: жертва сопротивлялась и ему это чертовски нравилось. А вот скрывающий под маской учтивости свои живые эмоции, такой Джованни не вызывал никакого интереса:

– Я стараюсь проявлять терпение, – де Мезьер сделал многозначительную паузу, – потому что ты не простолюдин, а рыцарь. Но ты мой пленник и мой вассал. Поэтому советую смирить свою гордыню и принять предложенный порядок. Пока я не найду спрятанное золото с твоей помощью или без, ты не свободен. Отыщем золото, отправишься на все четыре стороны: хоть в Агд к своему палачу, хоть в Марсель к своему сутенёру, хоть во Флоренцию к своей семье. Мне будет всё равно, как тебя звать, и плевать, если тебя убьют где-нибудь по дороге. Но…

– Не от меня зависит…

– Но… – перебил его Готье, – ты будешь спать рядом со мной, ты будешь есть из моих рук, и я использую любые способы, которые сочту действенными, чтобы твоя чёртова память вернулась. Любые! И мне неважно, что ты при этом будешь испытывать: ненависть, омерзение, боль, страх, страдание, насилие… Мой король счёл меня достойным исполнить его волю, а для моего сюзерена я сделаю всё, что в моих силах.

Он встал с места, показывая, что разговор закончен, оставив Джованни наедине с совсем нерадостными мыслями.

Они снова провели день верхом, направляясь в Тулузу, которая, по словам солдат, и была конечной целью их долгого путешествия.

Тулуза в те времена была «королевским городом». Лежащий на пересечении паломнических путей, город с многовековой историей стал центром сосредоточения власти, религии и просвещения. Главным местом преклонения на пути пилигримов считались базилика и аббатство святого Сатурнина, в которых нес свою нелёгкую службу архиепископом Гайяр де Прессак, памятуя в ежедневных молитвах своих предшественников: многие из них были святыми и епископами. Сама базилика была выстроена трудами святого Сильвия и святого Экзуперия, чьи мощи пребывали в стенах ими же построенного здания и весьма почитались. Собор святого Этьена пока стоял, заключенный в строительные леса, хотя и там начали справлять мессы, и туда направлялись на исправление те, кто был осуждён на «малое паломничество» [2]. Большим влиянием в городе пользовались братья доминиканцы и августинцы, снискавшие к себе обильную благодать и денежные вливания для возведения собственных монастырей и церквей при них.

Сам город, рассеченный надвое полноводной Гаронной, с высоты птичьего полёта был похож на человеческое сердце, и таковым являлся для народа, населявшего Окситанию. Ярко-розовым в лучах восходящего солнца, заливающего светом кирпич зданий, и кроваво-красным в памяти, когда, почти век назад, его улицы обильно были омыты кровью убиенных защитников [3].

Рыцари остановились в крыле большого трехэтажного дома, которое сдавал во временное пользование Готье де Мезьеру его владелец – богатый горожанин Райнальд де санта Камела. Окна на первом этаже были забраны толстыми решетками и закрыты крепкими ставнями. Вход во внутренний сад с улицы охраняла высокая стена. Весь второй этаж, с большими окнами аркообразной формы, посередине которых имелось ещё и маленькое круглое окно, занимал Готье де Мезьер: там была спальня, рабочий кабинет и комната для приёма посетителей. На верхнем этаже спали его солдаты, а нижний, обрамленный портиком и выходящий в сад с одной стороны, и наглухо закрытый, кроме обитой железом двери, с другой стороны, был оборудован под оружейную и конюшню.

В Тулузе слуга короля чувствовал себя как дома: гулял по улицам, встречался с людьми, обедал в городских тавернах, хотя охрану не отпускал от себя ни на шаг.

Комментарий к Глава 2. Что отличает рыцаря от простолюдина?

[1] клятва верности сеньору

[2] одна из форм приговоров инквизиции peregrinationes minores – паломничества по местным церквям в пределах одного региона или королевства

[3] Осада и взятие Тулузы Симоном де Монфором 1217-1218гг

Готье де Мезьер ощущается ближе вот к этому образу http://s015.radikal.ru/i333/1706/6a/898385e39fde.jpg

Окно в замке со скамьями под ним http://s019.radikal.ru/i627/1706/15/5e975c273da7.jpg

Карта Тулузы, середины XVII века, старее не нашлось, но это уже как-то ближе к описываемому времени http://s019.radikal.ru/i605/1706/11/35f0a2e72fe4.jpg

========== Глава 3. Беспокойная жизнь ==========

– Старая монашеская ряса, купленная с рук, обошлась бы мне значительно дешевле, – ворчал Готье де Мезьер, с трудом разворачиваясь в узкой лавке портного, куда они пришли, чтобы купить для Джованни одежду. – Но ты не можешь ходить со мной, одетый как бедный крестьянин.

– Если бы Вы, господин, не были столь поспешны, то я бы захватил с собой свой сундук с камизами, – холодно заметил его пленник, рассеяно поглаживая выбеленную тонкую ткань, которую разложил перед ними мастер.

Рыцарь недовольно на него покосился: уже третий день Мональдески строит из себя невесть что – или молчит или учтиво язвит, хотя по жестам и взглядам прекрасно заметно, как он взволнован, рассержен и еле сдерживается, чтобы не окатить слугу короля всеми бранными словами, что знает.

– Скучаешь по своему палачу? – неожиданно громко спросил де Мезьер, заставив Джованни невольно вздрогнуть.

– Да. И что? Зачем спрашиваешь? – в вопросе прозвучал вызов, было очевидно, что юноша подозревает какой-то подвох. Поощряемый различными угрозами, на которые был весьма щедр слуга короля, он настолько уже боялся возможного насилия над собой, что замирал, словно ледяная статуя, стоило де Мезьеру случайно его коснуться. «Хватит дрожать как затравленный заяц. Сисек у тебя нет, значит, это мерзость! [1]» Джованни знал, что тот лукавит: непонятно, что мешало рыцарю найти себе шлюху в таком большом городе и привести ее к себе в постель? И как правдиво говорил Михаэлис – «самое тяжелое, это договориться с собственным членом», длительное воздержание угнетало даже слугу короля.

У Готье была странная идея, что во сне Джованни непременно выболтает, где спрятано золото, так сказал какой-то учёный муж, которому рыцарь верил. Как человек практичный, он не брезговал выслушать чужой совет или самому обратиться с вопросом к знающим людям. По поводу возвращения чужой памяти советовали разные меры: зелья, ввергающие в глубокий сон, длительное заточение в одиночестве и полной темноте, удары по голове деревянным молотком, точное повторение всех пыток, с той же тяжестью, что они были применены, когда послужили причиной потери памяти, но слуга короля отверг их все, поскольку боялся последствий, что его пленник может умереть или совсем лишиться ума.

Все церковники в один голос твердили, что «молитва веры исцелит болящего». Но самым деликатным в этой истории было то, что Джованни Мональдески отлучён от Церкви. Посмертно. И сам последствия этого приговора понимал весьма смутно. А вот Готье де Мезьер как истинно верующий не имел права не то, чтобы спать с ним в одной постели, но и разговаривать, принимать совместно пищу, оказывать какое-либо уважение или внимание, да и вообще – все ещё живые отлучённые были преступниками в глазах государственной власти.

Как ребёнок тянется к сладости, так и этот простолюдин ухватился за статус рыцаря, и принялся его обсасывать, не думая больше ни о чём. Готье де Мезьер решил его не разочаровывать. Пока. Он сосредоточился на свидетельстве королевского лекаря, что были случаи, когда люди теряли память от сильного испуга, страха или тяжелой болезни, и через какое-то время опять всё вспоминали. Их нужно было только постоянно и ежедневно подталкивать: раскрывая прошлое на словах, водить по знакомым местам, давать общаться с родными и близкими друзьями. На то Готье возразил, что тот человек, о котором он говорит, и так живёт спокойной жизнью, но ничто его не лечит – друзей из прошлого не узнаёт. Тогда лекарь посоветовал изменить жизнь этого человека: она не должна быть спокойной, необходимо испытывать больше эмоций – от радости до печали, от высшего наслаждения до смертельного страха.

– А, может, тебе местный понравится, из Тулузы? – с издевкой в голосе ответил де Мезьер. – Они тут знаешь какие опытные! Тоже палку тебе в задницу засунуть могут, коли нужда будет.

Джованни закипел, нервно сминая под руками ткань будущей камизы. Чтобы успокоить себя, приходилось прикладывать немалые усилия: напрягаться всем телом, сжимать зубы, зажмуривать глаза и делать глубокий вдох, иначе стоящий рядом рыцарь получил бы хороший удар кулаком в челюсть. В том, что ему сразу же пришла бы не менее сильная обратка, и ещё солдаты бы добавили, юноша не сомневался. Но очень хотелось! Джованни поднял голову и уставился ненавидящим взглядом в лицо де Мезьеру:

– В следующий раз, господин рыцарь, я Вас ударю. Я предупредил. Предлагаю Вам самому выбрать, во что меня одеть. Мне милей моя камиза, подаренная моим палачом. Пусть лучше на мне истлеет, чем я что-то приму от Вас!

– Хорошо, – он смерил его довольным взглядом, – ступай на улицу к Гийому и Жерару, я сам решу, что купить.

«Господи, где же ты?» Джованни, выходя из лавки, поднял глаза к небу, надеясь прочитать там ответ. Надежда на то, что Михаэлис непременно вот-вот появится, терзала и днём, и ночью. Каждый раз ложась в одну постель с де Мезьером, на самый край, демонстративно отворачиваясь спиной, почти с головой накрываясь одеялом, он представлял себя в Агде и Михаэлиса перед собой. Обнимал и целовал его в своих грёзах, погружаясь в сон, звал, жаловался как скучает, и как ему плохо в положении пленника. А в течении всего дня, если они никуда не выходили из дома, он разглядывал улицу, боясь отвести глаза и пропустить появление знакомой фигуры.

Вот он идёт уверенным шагом, длинный плащ развевается на ветру, обнажая перевязь с длинным мечом, останавливается на улице прямо под окном, поднимает голову, встречается с Джованни взглядом, машет рукой, призывая спуститься вниз. Юноша перебрасывает ноги через подоконник и прыгает.

«Михаэлис!» Простонал Джованни, вздрогнул всем телом и проснулся. В комнате было темно, а де Мезьер опять был рядом, спал, прижимаясь и по-хозяйски положив ладонь ему на бедро. Вот только сзади, через двойную ткань камизы, явно ощущался его напряженный член, упирающийся юноше в ягодицы.

Джованни решительно убрал с себя бесцеремонную руку, отстранился, и чуть не свалился с кровати на пол: он лежал у самого края и отступать было некуда.

– Лежать! – послышался краткий приказ сзади.

– Сейчас кровать обмочу! – буркнул в ответ Джованни и встал на ноги, стараясь в темноте разглядеть очертания предметов. Уже начало рассветать.

– Ставни открой, светлее будет!

– А Вы не пяльтесь, господин, – он нащупал ночной горшок и задрал полу камизы. – У Вас свой член имеется. И сейчас он в весьма интересном состоянии. А бабы тут нет! Сисек тоже.

Готье де Мезьер выругался. Если бы не это постоянное бдение за Мональдески, давно бы посетил шлюх, сразу по приезде в город. Ну что с ним делать? Тащить с собой? Пусть рядом сидит, пока… Или ещё есть вариант:

– Мне надоело это слышать и видеть! После завтрака пойдем в одно место.

– Неужто в бордель? К любимым шлюхам. Наконец-то! – Джованни, покачиваясь, насмешливо склонился над ним, широко улыбаясь и опираясь рукой о боковую стойку кровати.

Готье метнул в него свой недовольный взгляд, но смолчал.

Они вышли из дома в сопровождении двух солдат. Поплутав по узким улочкам города, наконец, упёрлись в тупик. Хотя ставни большинства домов были закрыты и царила тишина, улица утопала в цветах, рассаженных в многочисленных кадках. Слуга короля подвел всю компанию к лавке с вывеской «Кружева».

Перед дверью на низком табурете сидела старуха, обхватив между ног нечто, похожее на барабан. На нём были натянуты нитки, из которых она быстро с помощью палочек сплетала тонкий узор. Ставни окон по обеим сторонам двери были открыты, через них виднелись стены большой комнаты, украшенные плетёнными полотнами, с потолка тоже свешивались гирлянды из цветов, птиц и морских волн. Старуха косо взглянула на гостей, не прерывая работы, потом обернулась и крикнула в окно:

– Гумилиата, к тебе пришли.

Охранники остались снаружи, дверь распахнулась только перед Готье и Джованни. Внутри обнаружились три женщины: две пожилые кружевницы, сидящие за работой, и достаточно молодая, черноглазая в белом платке, туго затягивающем голову в подобии кокона, которая открыла дверь. Она жестом пригласила своих гостей расположиться на стульях перед длинным столом, а сама села напротив них, изучая пытливым взглядом:

– Ты что за шалаву мне привёл? – с вызовом обратилась она к де Мезьеру.

– И тебе доброго дня, Гумилиата! – ответил ей с улыбкой слуга короля и показал рукой на Джованни, заставив того замереть на месте от удивления. – Это моя проблема!

– Новых людей на работу не принимаю, – заявила Гумилиата, раздевая юношу оценивающим взглядом.

– У твоих клиентов денег не хватит, чтобы заплатить за его услуги, – спокойно парировал де Мезьер.

– Тогда в чём проблема? – женщина повернула лицо к Готье, одаривая широкой улыбкой.

– В нём. Видишь ли, – Джованни впервые увидел, что де Мезьер может стушеваться, не зная, как точнее выразить собственную мысль, и нахмурился, поскольку не понимал, что происходит.

– Он что, девственник? Да ну! Не смеши меня! – Гумилиата откинулась на спинку стула и снова смерила любопытствующим взглядом юношу.

– Как раз нет. Шлюха. Очень дорогая и своенравная. И я не знаю, что с ним делать, – Готье говорил медленно, подбирая слова. – Точнее знаю, но не знаю, как без насилия. Я же только с женщинами…

– Понятно. Мальчик, – обратилась она к Джованни, который только сидел и изумлённо хлопал ресницами. – А ты что – работы своей не знаешь? Если ты весь из себя такой недешевый, то должен уметь подстроиться под клиента. Или ты мозги господину пудришь?

Джованни внезапно почувствовал себя уверенно и улыбнулся, выслушав отповедь мадам, сделанную голосом строгой матери:

– Я не хочу, – кратко ответил он.

– Тебе денег мало предлагают?

– Не в этом дело. Я вынужден подчиняться приказам этого господина, но ремеслом заниматься не хочу, – твердо ответил Джованни и покосился на де Мезьера.

– Он считает, что принадлежит другому человеку, которому с превеликим удовольствием подставил бы свой зад, будь он рядом, – объяснил Готье, заметив тень полного непонимания на лице мадам.

– Ах, вот оно что? – она сощурила глаза и кивнула головой. – Теперь я поняла: ты, господин, хочешь открыть дверь, к которой у тебя нет ключа. Ты не хочешь её взломать, но просишь меня подобрать к замку отмычку. Так?

– Ты бываешь очень проницательной, Гумилиата. И именно за это ты мне нравишься, – де Мезьер накрыл ее руку своей огромной ладонью. – Справишься?

Она томно на него взглянула:

– Сопротивляться не будет?

Готье отрицательно покачал головой, поглаживая ее руку, и одновременно больно наступил на ногу Джованни, который хотел что-то возразить.

Они прошли через заднюю дверь и поднялись наверх в одну из комнат. Посередине обнаружилась большая кровать, украшенная резными столбами, без балдахина, со множеством подушек разных размеров, застеленная бордовым покрывалом, свисающим до пола. Перед кроватью стояло большое и удобное кресло, в котором сразу же разместился де Мезьер.

Гумилиата, которая на голову была ниже Джованни, а рядом с Готье вообще казалась хрупкой девочкой, жестом указала юноше встать в центре комнаты.

– Пусть снимет камизу, – обратилась она то ли к Джованни, то ли к Готье, но голос у неё был настолько звонким и уверенным, что не давал права что-либо возразить. Повинуясь красноречивому жесту рыцаря, юноша медленно стянул с себя рубашку. Мадам сделала несколько кругов вокруг, разглядывая его и спереди, и сзади, потом поднялась на цыпочки и лизнула в щёку, потом в шею, в область ключицы, при этом ее рука едва коснулась его паха, но эти властные прикосновения отозвались в теле Джованни ярко вспыхнувшим огнём. От внимания Гумилиаты не укрылся его тихий судорожный вдох.

– Эти отметины, – ее пальцы нежно провели по спине юноши, вызвав невольную судорогу и ощущение, что вдоль прошлась холодная трепещущая волна, – от прежнего владельца?

Готье кивнул.

– Странно, – продолжила мадам, – зачем так портить? Или тебе нравилось? – Джованни блаженно вздохнул, вспомнив первую ночь, когда позволил Михаэлису творить с ним всё, что угодно. – Ну, теперь мне ясно. Нам нужно только его хорошо подготовить. Замок мы вскроем, а ты уже потом сам довершишь. Согласен?

Джованни стало смешно при мысли, как же именно обитатели этого весёлого заведения собираются открыть его «тщательно оберегаемую дверь»? Он посмотрел на кровать: на ней будут трахать во все дыры? Всем борделем? Но это уж точно не воспламенит в нём желания отдаваться де Мезьеру!

Мадам была, видно, иного мнения, поэтому оставила их ненадолго в комнате, повелев Джованни снять всю одежду и ожидать ее прихода, рядом с кроватью, повернувшись спиной к слуге короля, который за время, пока Гумилиаты не было, успел прожечь в ней дыру.

Комментарий к Глава 3. Беспокойная жизнь

[1] Левит 18.22. Мужеложники также упоминаются в Новом Завете: 1Кор. 6:9-10 как не наследующие Царства Божия и в 1Тим. 1:9-10 как для тех, которых положено судить по закону. Άρσενοκοίται – активные или вообще, кто практикует противоестественные отношения, μαλακια – пассивные или вообще изнеженные люди.