Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Ты сможешь мне довериться?

– Да, – Гийом отнял руки от лица, с надеждой и мольбой вглядываясь в Джованни. – Что мне делать? Ты сможешь исцелить?

– Просто ложись и не двигайся. Со времени твоего возвращения у тебя никого не было? Только грёзы?

Нормандец кивнул, опуская голову на подушку. Джованни потянул его камизу вверх, открывая своему обозрению обнаженное сильное тело, которое сейчас напрягалось под его взглядом в нетерпеливом ожидании настойчивых прикосновений, обещающих возродить в нём пылающий огонь и утолить тщательно подавляемую рассудком страсть. Он освободил от ворота камизы шею Гийома, но оставил на заложенных за голову руках, сковав возможные движения, утверждая своего любовника в мыслях о полном подчинении. Подтянувшись на руках, он навис, накрывая его своим телом, и властно смял поцелуем губы, упираясь своим просыпающимся членом в его пах, заставляя согнуть в коленях ноги и раскрыться пошире.

– Тебя готовили или грубо брали? – Джованни задал новый вопрос, решая с чего начать.

– По-разному. Но я не хочу насилия, – дыхание Гийома становилось более частым, по телу пробегала мелкая дрожь. Он метнул обеспокоенный взгляд в сторону светильника, заправленного маслом. Джованни проследил за ним. – Это потом. А сейчас ты должен быть расслабленным, глубоко дыши, закрой глаза. Мне нужно тебя предупредить, чтобы ты не питал иллюзий: ты хочешь наслаждения, вспоминаешь ощущения, которые испытывал, но даже при всей моей осторожности – ты почувствуешь сильную боль.

– Боль за боль? – из груди Гийома вырвался стон, когда Джованни прикусил его сосок, сползая вниз, закончив с поцелуями в области ключиц, пряди его волос щекотали ребра, усиливая возбуждение. Италик заглотил его член, и в то же время надавил пальцами, обильно смоченными слюной, на вход, медленно вводя один за другим в сопротивляющийся вторжению анус. Гийом прогнулся в спине, больше не сдерживая громких стонов, задвигался навстречу. Приученный за время рабства получать удовлетворение через унижения и боль, нормандец больше не смог вернуться к нормальной жизни.

– Зачем ты себя так долго мучил? – Джованни разогнулся, когда почувствовал, что Гийом сейчас окажется за гранью собственного сознания, только продолжил доводить его нутро до экстаза, массируя пальцами правой руки внутренние струны, управляющие пламенем страсти, разлитым по телу нормандца. Своей же левой рукой он вливал силы в вены на собственном члене, подготавливая его к возможному соитию. – Опытная шлюха-женщина смогла бы сделать тебе то же самое, спросил бы Гумилиату!

– Она бы всё рассказала Готье! – простонал Гийом и широко распахнул глаза, приподнял голову, посмотрев на Джованни с нежностью, – это сейчас всё изменилось, когда появился ты и он… понял, испытал сам… – он опять откинулся, закрыв глаза.

Джованни снисходительно хмыкнул, ощущая собственное превосходство, поскольку нормандец рассуждал сейчас, как малое дитя: – И что теперь? Свою девственность будешь для Готье хранить? Решай, пока я до масла не добрался! Или Готье позовём? – что-то заставило его обернуться. Господин де Мезьер стоял в дверях и пожирал их своим леденящим взглядом. Он сделал шаг вперед, отпихнув Джованни в сторону, и сгрёб Гийома в охапку. Тот только всхлипнул, понимая, что произошло.

– Ну, вы тут сами… – пробормотал Джованни, пробравшись спиной к выходу и плотно прикрывая за собой дверь. Он еще долго радостно улыбался, прижимаясь спиной к шершавой поверхности двери, выслушивая громкие стоны и признания, доносившиеся до его слуха, с удовлетворением отмечая, что сегодня не он один отправится в доминиканский монастырь, с трудом переставляя ноги. В коридоре появился Гуго, за ним Жерар, но Джованни с улыбкой приложил палец к губам, призывая к молчанию.

– Ты бы сам прикрылся, греховодник! – проворчал Гуго, подталкивая любопытного Жерара к лестнице вниз, указывая пальцем на вызывающе торчащий член Джованни. Потом Гуго вернулся и принёс ему камизу и длинную тунику. – Ну-ка одевайся и брысь отсюда! Иди и распорядись насчёт завтрака. Нечего под дверьми стоять.

Джованни повиновался, мигом съел приготовленную еду и расположился на каменной скамье во внутреннем дворе, распластавшись на спине и согнув ноги в коленях, греясь под ярким солнцем. Сегодня он чувствовал себя счастливым, впервые за долгое время. Боль хоть и беспокоила, но была привычной. Джованни периодически поглядывал на лестницу на первый этаж, она хорошо проглядывалась с его наблюдательного места, в ожидании Гийома или де Мезьера, но первым, кого он дождался, был приглашенный цирюльник, который должен был обрить щеки всем свитским де Мезьера, включая и самого синьора, но, поскольку сам рыцарь был занят – начал с его солдат.

Спустившийся, наконец, Гийом выглядел томным и расслабленным, он благодарно взглянул на Джованни, но сразу не отдался во власть брадобрея и его острого лезвия, а только позволил жестким гребнем разъединить длинные волосы на пряди и сплести из них перевитую тонким ремешком косу. Потом Жерар принёс их будущее облачение, которое предписывалось носить постоянно, чтобы не сильно выделяться среди монахов – выбеленную рясу-тунику, что подвязывалась поясом с розарием, такого же цвета скапулярий, черный длинный плащ и черный капюшон. Жерар выглядел немного странным: он бессильно опустился на скамью, пожаловавшись на головную боль, мучительно закашлялся и велел Гийому идти на кухню.

Пока Гийом по настоянию Джованни омывал собственное тело, тот облачился в новые одежды, примеряя к себе новую роль. Он не совсем понимал, зачем де Мезьеру понадобилось отправить их обоих в монастырь, да еще и под опеку инквизитора, одно упоминание о котором внушало страх, поскольку предыдущее столкновение с такого рода людьми окончилось для юноши весьма плачевно, но осознание того, что он покинет этот дом и избавится на время от настойчивого преследования слуги короля, внушало Джованни надежду на более спокойную жизнь и достаточное время на обдумывание плана избавления от принесенного оммажа. Весточка, которую передал Михаэлис, и бурная реакция на неё де Мезьера тоже требовала объяснения. Если его палач в городе, то, возможно, предпринимает какие-то шаги по избавлению «своего сокровища» из плена. Сбежать же из монастыря представлялось Джованни более простым делом, чем сбежать от де Мезьера.

Но когда Джованни увидел перед собой Гийома в доминиканской рясе, то ноги его подкосились: отец Бернард был инквизитором из ордена проповедников! Как и отец Доминик. Внезапно фигура Гийома в бело-черных тонах как бы отодвинулась дальше, пространство вокруг замерцало и поблекло, освещаемое единственным светильником, висящим на крюке посередине комнаты, а человек – монах-доминиканец – зачитывал признания в ереси, вырванные пытками. Джованни смотрел на него снизу, лежа на полу, и тело его пронзала сильная боль. Он видел свои руки, скованные цепью, со стертыми в кровь запястьями, и испытывал стыд, когда похотливый взгляд монаха, отрываясь от написанных строк, жадно скользил по его обнаженному телу. Юноша вспомнил, что они говорили о признаниях, о том, как он пытался дерзить в ответ, и слова брата Доминика о том, как он усладит свою страсть, увидев Джованни распростёртого на дыбе. Монах исчез из сознания, но дверь открылась вновь, впуская Михаэлиса и Стефануса, будто двух демонов Ада, пришедших его пытать. Джованни посмотрел на них, подходящих к нему всё ближе, понимая, что опять его будут насиловать, бередя едва затянувшиеся раны, с не меньшей жестокостью, чем сделали это раньше. «Я прощаю!» – как заклинание, как завершение молитвы, вырвалось из уст юноши, и он почувствовал, как холодные струи воды омыли его лицо и открыл глаза.

Он лежал на полу на кухне и над ним испуганно склонился Гийом все в той же ненавистной доминиканской рясе, тряс его за плечи.

– Что со мной? – спросил Джованни, стараясь придать голосу хоть немного бодрости.

– Сознание потерял! – выпалил Гийом.

– Нет, – Джованни покачал головой, испытывая жесточайшую головную боль, говорить было трудно, – вспомнил своего инквизитора. Он был из ордена проповедников, – внезапно его осенила страшная догадка. – Нас отравили. Брадобрей. Белладонна, – он надавил пальцами на корень языка, вызывая у себя рвоту. Перед глазами опять замерцали яркие звезды, безжалостная память возвращалась в самой отвратительной своей сущности, глаза опять стали невидящими, и теперь юноша всё ощущал лишь внутренним взором, не отвечая на призывы к нему из мира реального. Отблески пламени светильника плясали в расширенных зрачках Стефануса, Джованни сидел на нём, согнув колени, а руки помощника палача были намертво впечатаны в его бедра, мяли ягодицы, раскрывая до предела. Плечи сжали сильные пальцы Михаэлиса, пристраивающегося сзади. Он почувствовал, как, словно толстым раскалённым прутом, вторгаются в его внутренности, пронзая и потроша, задвигавшись внутри. Джованни, чьи глаза уже иссохли от обилия пролитых слёз, закричал, призывая Господа даровать ему смерть и избавить от мучений.

Он стоял на мосту, наблюдая как его плевок падает вниз, исчезая в водах быстрой реки. Рядом с ним, опершись руками о каменную кладку, в той же склонённой позе застыл Жак Тренкавель. Джованни поразился тишине вокруг него: не было слышно ни птиц, ни шума ветра и воды, мост, ведущий к воротам города, был пуст. Да и сам город с домами из серого камня, красивый, в убранстве новых черепичных крыш, встречал молчанием, будто возник из небытия, но без жителей. С другой стороны моста возвышалась громада огромной церкви, напоминающей по форме коровник семейства Совьян: прямоугольное здание с покатой крышей и единственной аркой для колокола над входом, обрамлённым непримечательным порталом, по которому вились изрезанные острые листья и бродили диковинные животные. Лаграс.

За сохранность собственной жизни Джованни расплатился той же ночью, когда они остановились на ночлег в развалинах чьей-то фермы. Обычным способом, подавляя в себе чувственное отвращение от тяжелого обжигающего дыхания над ухом и беспорядочных ласк жадных и грубых рук. Хотя с ножом у горла – не поспоришь. Тренкавель решил, что раз они связаны общей тайной, значит, и пристрастиями тоже – но Джованни бежал, опередив его примерно на день, и надёжно укрылся под защитой Дамьена и Жана-Мари, которые решили, что он просто вернулся, выполнив свою миссию.

А пока они ехали с Жаком Тренкавелем по разбитой непогодой дороге, в которой колёса повозки увязали в грязи, что частенько приходилось толкать изо всех сил, подстёгивая волов, продолжался унылый пейзаж по обе стороны – долины и скалы, серые леса, без листвы, редкие деревушки, чьи названия италиец не запоминал, сменяли друг друга под свинцовым дождливым небом, которое иногда извергало вместе с ледяным дыханием ночей и мелкую белую крупу, заметавшую их путь. Руки мёрзли от холода, когда они разжигали костёр, им приходилось спать на земле, тесно прижавшись друг другу между боками двух изголодавших животных, поскольку крестьяне, встреченные на пути, с неохотой делились сеном, да еще и поглядывали с подозрением, сквозь зубы называя странным словом «perfecti».

Из забытья вернула холодная вода, вливаемая прямо в горло через железный расширитель. Джованни чуть не задохнулся и изверг из себя воду, откашливаясь до рвотных позывов. Он продолжал лежать на полу кухни, а бородатый лекарь только качал головой и эмоционально доказывал де Мезьеру, что брадобрей – всеми уважаемый человек в городе, никого не хотел отравить, и всегда добавляет белладонну в снадобье, которым смазывает щеки своих клиентов перед бритьём, но сегодня, видно, рука его дрогнула, когда он смешивал состав. Готье же, наоборот, холодно оспаривал его мнение и говорил, что рассматривает отравление трех его людей, которые могли умереть, если бы вовремя не распознали яд, как преступный выпад против королевской власти местного народа, который привык пакостить всем людям, «пришедшим с севера».

Во всяком случае, отъезд в Париж был отложен на день, пока Жерар и Гуго окончательно не оправились, отсмотрев свои яркие и цветные сны, в которых они с оружием в руках сражались с невидимыми врагами, так, что их пришлось связать и запереть в отдельных комнатах.

А на следующий день, не взяв с собой ничего из мирской одежды и даже оружия, кроме кинжала, который Гийом спрятал на поясе, после полудня из главного входа дома господина санта Камелы вышли, натянув на головы капюшоны, два монаха ордена проповедников и отправились по главной улице через весь город до ворот монастыря, где их уже ждали.

========== Глава 2. Practica inquisitionis heretice pravitatis ==========

Правая рука сильными пальцами выводила очередное слово, потом взмывала над рукописью, словно птица, быстро клюнув чернила в рожке, подвешенном сбоку стола, так же стремительно перепархивала обратно, чтобы нести истинную мудрость тем, кто будет ее читать. В левой руке постоянно зажат маленький нож, готовый вымарать неверный росчерк или отметить границы строк. Большой лист зажат между дощечек, удерживающих его на покатой поверхности стола. Со всех сторон были оставлены широкие поля, предназначенные для переплёта [1]. Джованни уже долгое время наблюдал за полётом этих рук. Отец Бернард, позвавший его в свою келью сразу после третьего часа [2], не поворачивая головы, только махнул рукой в сторону табурета, стоявшего у стены за его спиной, но от работы не отвлёкся. Монах тоже сидел на крепком табурете, подложив под себя мягкую подушку, он слегка покачивался, будто примеряясь глазами к выведенным буквам, что-то говорил или пел себе под нос, но было не разобрать. Солнце, льющееся из открытого окна, выбеливало цвет доминиканской рясы до ослепительной чистоты, золотило темные волосы, уже тронутые обильной сединой, обрамлявшие тонзуру.

От длительного и неподвижного сидения у Джованни начала болеть спина, он уже не знал, куда деть руки, как скрестить или вытянуть ноги, поскольку табурет был для него низок, созерцание скупой обстановки кельи и спины инквизитора Тулузы уже не приносило радости – всё было осмотрено до мельчайших деталей и изучено. Его внезапно охватила чесотка, будто дюжина блох забралась ему под рясу и теперь перепрыгивала с места на место, заставляя осторожно процарапывать тело сквозь грубую ткань, то здесь, то там, то живот, то рёбра, то спину, то шею. Под конец юноша не смог сдержать шумного вздоха, нечаянно вырвавшегося из груди, и тогда впервые услышал ровный и спокойный голос своего собеседника:

– Ноги можно скрестить и расслабленно поставить под себя, если некуда деть руки, то ладони можно положить на колени, спиной опереться на стену позади, закрыть глаза и читать Господню молитву, призывая себя к терпению…

Джованни так и поступил, но что делать, если мыслями постоянно возвращаешься в подземелья тюрьмы Агда? Яд белладонны словно скорпион ужалил его в самое сердце, и случилось то, чего боялся Михаэлис, всеми своими силами стараясь отвлечь Джованни от воспоминаний о прошлом: черно-белое одеяние вернуло его памяти еще пять дней от того момента, как вооруженные солдаты ворвались под покровом ночи в дом Буассе в Совьяне, до того как он потерял сознание от страха перед новой болью, когда увидел, что брат Франциск держит в руках тиски, примеряясь к его мошонке, завернув край рясы за пояс и ожесточенно терзая собственный член, не стесняясь никого, поскольку они были одни, а палач с помощником еще не успели войти в пыточную.

Он не спал уже вторую ночь, а если и смыкал глаза, только чтобы опять проснуться в холодном поту, вздрогнув всем телом, цепляясь руками за одеяло, убеждая себя, что всё давно закончилось и не повторится вновь. Даже калечная нога, о которой он уже не вспоминал, начала болеть как в первые дни после пробуждения в тюрьме Агда, будто он еще ходит с костылями, подволакивая ее за собой. Да и само тело откликалось на каждое воспоминание: только проведёшь по груди ладонью, и сразу перед глазами проносится образ раскалённого докрасна железного бруска, удерживаемого щипцами, как он приближается, чуть дотрагиваясь до навершия соска, и скользит немного вниз, выжигая под грудью бордовое клеймо. «Все-таки берёг! Не хотел портить», – качает головой Джованни в созвучии с собственными мыслями. Страшные на вид раны затянулись быстро, оставив белёсые следы, чувствительность не умерла, а даже обострилась. «Что не так? Я же простил?». Но не всех: брат Доминик и брат Франциск, сотворившие с ним такое, не были удостоены прощением.

И еще не давал спокойствия хорошо запомнившийся горький вкус воды на иссушенных и истерзанных зубами губах. Тогда ночью, перед мнимой смертью, его оставили одного, дрожащего от боли и прикрученного к дыбе, но Михаэлис чем-то его опоил. Джованни поначалу решил, что эта горечь – продолжение пытки, но внезапно тело обрело лёгкость, исторгая боль вовне, а сознание оставило его до тех пор, пока он не увидел склонённого над ним брата Франциска. Что это было? Джованни так и не смог себе объяснить. Спросить было некого. Готье де Мезьер, выслушав описания видений после того, как юноша очистился от яда белладонны, недовольно хмыкнул и бросил: «Нужно ехать, смотреть!». Потом только поругал за скудость ума, неспособного удержать названия деревень, которые они с Тренкавелем проезжали.

– Ну, вот и всё. – Голос отца Бернарда вернул его к реальности. Джованни поднял веки и наткнулся на взгляд его светло-голубых глаз. Спокойных, умных, проницательных, даже добрых и сочувствующих. У монаха была короткая белая борода, симметричное лицо с румянцем на щеках, прямой нос, высокий лоб с почти незаметной сеточкой морщин и темные густые брови. Весь его вид располагал к неспешной беседе и настраивал на самый благожелательный тон. – Ты – Джованни Мональдески, о беде которого мне подробно рассказал мой духовный сын Готье.

Джованни вежливо кивнул и в подтверждение даже произнёс:

– Да.

Отец Бернард улыбнулся кончиками губ:

– Тогда, дитя моё, давай подробно поговорим о твоём обвинении, дознании и наказании. Я знаю прекрасно брата Доминика из Йорка. – Джованни вздрогнул, услышав это имя. – И Михаэлиса, палача из Агда, тоже встречал. Они в прошлом году приезжали в Тулузу и показались мне достойными людьми, но… у меня нет оснований не доверять и Готье. А он рассказал ужасные вещи, ужасные! Вот поэтому я всеми силами стремлюсь побороть невежество в моих братьях, которых назначают инквизиторами в провинции.

– Но было указание архиепископа, – откликнулся Джованни. – Разве они могли ослушаться?

– Это так сложно! – Отец Бернард покачал головой и развёл руками. – Порой братья забывают, что выполняют прямую волю Его Святейшества, и руководствуются сиюминутным желанием угодить своему епископу, но всё тленно – отца Жиля сменил отец Бернард, а брат Доминик уже не инквизитор. Я бы посоветовал отправить тебя в паломничество, дабы укрепить твою веру, поскольку преступления, в которых ты обвинялся, были ложными, и несправедливость должна быть исправлена, но раз это невозможно – в наших беседах, в простоте монастырской жизни, я надеюсь, ты подтвердишь свою невиновность, и отлучение можно будет снять.

Сердце Джованни радостно забилось, он встрепенулся, заулыбался вымученно, не веря собственным ушам:

– Это правда возможно?

– Да, – убедительно ответил отец Бернард. – Любой другой инквизитор или священник, узрев, что душа человека исправлена, а вера крепка, может, исходя из своего милосердия, снять любое наказание, наложенное судом.

Джованни ничего не оставалось, как смиренно опуститься на колени перед отцом Бернардом и поклясться в искреннем желании получить прощение.

– Хорошо, хорошо… – он похлопал юношу по плечу, – встань с колен, дитя моё, путь исправления труден, но я верю, что твоё усердие принесёт благие плоды. А теперь… покажи мне, как ты умеешь писать на латыни.

Джованни широко распахнул глаза от удивления: зачем отцу Бернарду его умение? Юноша уже успел забыть из-за перенесённых тревог то, чем раньше безмерно гордился – своей грамотностью, которая далась ему с немалыми усилиями, но ежедневно совершенствовалась в Агде. Эта просьба была столь необычной: «Неужели де Мезьер запомнил всё, что я сказал о себе, прежде чем вновь превратить меня в шлюху?».

– Садись на моё место, – продолжил отец Бернард, вставая с табурета и мягко подталкивая Джованни вперед, едва касаясь ладонью его спины. – Мои глаза стали меня обманывать, когда я смотрю на буквы: начинаю писать крупно и нарушаю границы строк, а ты молод, и взгляд твой остёр.

У юноши поначалу затряслась от волнения рука, когда он взялся за перо, но он быстро унял дрожь и вопросительно взглянул на монаха, ожидая его дальнейших указаний.

– Где я остановился? – неожиданно спросил отец Бернард. – Перескажи название предыдущей главы.

Джованни вгляделся в ровную череду строк:

– Способ и форма отправления правосудия или назначения наказания, или его годовой отсрочки в отношении определенных лиц или братьев из ордена рыцарей Храмовников после проведённого подробного изучения и осуждения, в процессе которого подозреваемый был признан полностью невиновным в ереси и преступлениях, в которых обвинялся. – Холодок страха пробежал у него между лопаток, заставляя крепче сжать перо в руке, наливаясь решимостью показать себя с лучшей стороны и избавиться от проклятия прошлого.

– Хорошо. А теперь пиши: modus et forma de provisione facienda certis personis que fuerunt ordinis milicie quondam Templi ex commissione apostolica speciali, uno ex eisdem presente et pro se et pro multus aliis absenttibus nominatim expressis supplicante [3]…

Джованни закончил писать и повернулся к отцу Бернарду, читая в его взгляде одобрение и нескрываемое восхищение.

– Замечательно, – произнёс отец Бернард, удовлетворённо потирая руки. – А теперь присядь обратно на свой табурет и слушай меня… – Юноша послушно вернулся обратно на свое место, завороженно ловя каждое слово и каждый взгляд отца Бернарда. – Я пишу книгу о язвах нашего народа, о чуме, которая поражает неспешно, подтачивая силы и душу каждого верующего, отвращая его от стремления к Господу и ввергая в руки тьмы и слепоты. Ты ведь знаешь, что Ему угодно, чтобы все сотворённые души очистились от скверны и пороков и пришли к Нему. Он отдал собственного Сына на поругание, но тем самым грехи отцов были прощены. Он установил закон жизни, которому мы все следуем, и задача каждого из нас в день Страшного Суда предстать перед лицом Его чистыми и невинными, а для этого дал Он нам заповеди. А теперь скажи мне, Джованни, если в стадо овец затесалась одна чёрная и больная, которая может поразить своим недугом всё стадо, что делает пастух?

– Он должен изъять паршивую овцу из стада и постараться вылечить ее, – ответил Джованни, увлекаясь разговором.

– Правильно, молодой человек! А теперь представь, что в церкви [4], где собрались верующие, некоторые испорченные души увлекают своими лживыми речами души чистые, тем самым ослабляя молитвенное действие и нанося большой урон делам божественным. И именно тогда должен вмешаться священник, через которого Господь наш являет свою волю, и начать лечение, прежде всего, отделив больные души от здоровых. Поэтому Святой престол и наделил нас великой миссией по излечению язв на теле нашей пресвятой матери Церкви, назвав это благое дело «инквизицией» или «расследованием, розыском еретической порчи». А чтобы понимать, где искать эту порчу и какова она может быть, нужно понимать ее суть. Об этом и будет повествовать моя книга. Как можем мы распознать еретика? У него же нет горящих адским пламенем глаз, когтей или кожистых крыльев? Скажи мне!

– Наверно, по делам его… – неуверенно ответил Джованни. – Я слышал, что еретики не признают святые таинства, не посещают мессы, слушают не святых отцов, а каких-то ложных проповедников, которые говорят такие ужасные вещи, что я не в силах произнести. И ещё, – Джованни вспомнил убитого Михаэлисом разбойника в доме Буассе, – они носят вот здесь, – он показал на себе, – на голом теле пеньковую веревку в знак принадлежности к их секте.

– Я удивлён твоему знанию о верёвке!

– Я… слышал, – Джованни испугался и покраснел, но заставил себя не опустить глаза в пол. – Когда в Тулузе казнили ересиарха Пьера Отье, Михаэлис и брат Доминик… обсуждали приговор. Вот и знаю.

– Подслушивал? Ах да, – живо откликнулся отец Бернард, – я еще дал копию для подготовки процесса над еретиками в Агде. Значит, тебя осудили посмертно и по моим же формулярам?

– Да, – Джованни натужно улыбнулся и пожал плечами, радуясь, что разговор ушёл в сторону от скользкой темы. – А кости приказали вырыть и сжечь.

– Ну, по крайней мере, – протянул отец Бернард, – процедура вынесения приговора и отлучения была проведена правильно. Ладно… так вот, что я тебе хотел сказать: раз уж господин де Мезьер отправил тебя на послушание в наш монастырь, то тебя и этого второго юношу, который приставлен тебя охранять, я хотел бы занять делом. Сегодня в час девятый [5] жду вас в скриптории. И еще: Готье просил разрешить вам упражняться на заднем дворе, чтобы не ослабело ваше воинское умение. Я даю вам час утром и час вечером, в то время, когда вся братия будет на мессе, чтобы их не смущать, но по окончании службы вы должны будете прекратить занятия.

– Стой. – Джованни уже открыл дверь кельи и замер. – Я настоятельно рекомендую носить скапулярий поверх рясы, поскольку он является знаком послушания. Пусть вы двое и не монахи, но вы и так сильно отличаетесь от остальной братии, что, не успев появиться, уже смущаете их умы.

***

[1] в готовых переплетённых книгах не писали, как это можно увидеть на неправильных картинках. Брался лист, расчерчивались поля, отмечались линии строк, а потом туда вписывался текст: списывался с раскрытой готовой книги, которая стояла на отдельном столе перед глазами переписчика или «отсебятина». Потом листы обрезались и сшивались переплётом. Иногда поля занимали по одной трети с каждой стороны листа, а в середину вписывался текст. Это нужно было для того, чтобы дать возможность пользоваться книгой в течение многих лет: потому что края страниц могли истрепаться, быть чем-то залиты, обожжены, содержать надписи (маргиналии). А потом, когда пользование книгой становилось затруднительным, она расплеталась, края обрезались и делался новый переплёт. Таким образом, сохранялся текст внутри книги.

Красивая первая цветная буква делалась отдельно – специалистом по таким буквам, а не автором. Если текст был двухцветным, то сначала чёрным писал один писарь, оставляя места для другого, который «красил» текст, вставляя свои буквы. Миниатюры рисовались отдельно, потом к ним добавлялся текст.

[2] около 9 утра по часам бенедиктинского устава.

[3] «Способ и форма отправления правосудия для определенных лиц из ордена рыцарей Храмовников, представших перед специальной апостольской комиссией, от имени одного себя или от имени других, но отсутствующих, чтобы выразить мнение по их просьбе».

Эти главы были написаны Бернардом Ги после Вьеннского собора, на котором был осуждён орден тамплиеров, но будем считать, что он пишет черновик.

После того как прошли дознания по приказу короля Филиппа Красивого, папа Климент V понял, что инициатива ускользает из его рук, и судить орден, который служил церкви, должны церковные суды. Поэтому он создал «апостольскую комиссию», которая должна была рассмотреть дело тамплиеров, но ее создание затягивалось, и только к концу 1308 года, местные церковные власти начали рассматривать дела тамплиеров. Для дачи показаний приглашали явиться всех желающих, бывшие тамплиеры даже выбрали знатоков права, которые должны их были защищать, но король Филипп нанёс упреждающий удар, поставив вопрос: «можно ли защищать людей доказано обвинённых в ереси, давших показания под присягой? Не является ли это открытой защитой ереси как таковой?». Те, кто, хотел стать адвокатами тамплиеров бесследно исчезли, возможно, физически были устранены, а перед самими тамплиерами открылась новая ловушка.

А именно: под пытками они признались в ереси (королевское дознание), потом перед папской комиссией отвергли обвинения, затем комиссия в Сансе (люди короля и инквизиторы) признала, что члены ордена – еретики, а значит, они солгали перед папской комиссией или повторно впали в ересь, что дало основание осудить и сжечь более семидесяти тамплиеров только в Сансе, остальных «дожигали» по диоцезам. Так в моём повествовании погибли Дамьен де Совиньи и Жан-Мари Кристоф (в 1310 году), хотя официально орден был признан виновным в ереси только через два года (на Вьеннском соборе в 1312 году).

[4] Слово «церковь» имеет несколько смысловых значений: 1. Архитектурное здание 2. Здание, где отправляется религиозный обряд. 3. Собрание верующих в рамках одного прихода, т.е. тех, кто посещает определённое место, молится вместе с другими верующими, участвует в таинствах и жизни храма. 4. Экзистенциальное значение: церковь объединяет всех верующих в единых молитвах и обрядах, но в это объединение входят все блаженные и святые, которые молятся за души умерших и живых и этот светящийся столб чистой энергии обращен ввысь к Богу.

[5] после обеда, в 2-3 часа.

========== Глава 3. Апостолы ложные и истинные ==========

Примечание автора к главе: подробно о секте лжеапостолов можно прочитать у Умберто Эко «Имя Розы» – всё, что было о них известно к 1327 году. Я даю: 1. Информацию о секте на 1311 год. 2. Взгляд на это движение с точки зрения инквизитора, собравшего информацию о лжеапостолах.

Глава сложная для тех, кто настроен на лёгкое «чтиво».

Историческая справка: Бернард Ги (1261/1262 – 30 декабря 1331 в возрасте 80 лет), так же известен под именами Bernardo Gui или Bernardus Guidonis был инквизитором из ордена доминиканцев, епископом Лодева и одним из плодовитых авторов Средневековья. Также он известен своим пребыванием в Тулузе в должности инквизитора на процессах против альбигойцев по указанию Папы Климента V между 1307 и 1323 гг.

Он вынес более 980 обвинительных заключений (вердиктов) за время своей пятнадцатилетней службы. Люди, обвиненные в ереси, передавались светским властям для исполнения наказания. Четыре секты христианских еретиков, описал Ги в своей книге – манихеев (катаров), вальденсов, псевдо-апостолов и бегинов. Другие группы верующих, которые нельзя считать христианами, также были описаны в его книге и названы “treacherous” (изменники, предатели), это – иудеи, колдуны, прорицатели и заклинатели демонов, греческие схизматики.