Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Готье уже «перекипел», но было поздно. Взгляд его пленника и усмешка красноречиво поведали, что тот не собирается сдаваться и более того – доверять своему мучителю. Завтра он найдёт того, кто переведёт ему надпись, а дальше будет видно, но запугивать Мональдески неминуемым насилием уже не имеет смысла, а от реального – он даже ухитряется получить удовольствие. Еще одно обстоятельство настраивало мысли де Мезьера на невесёлый лад – требовалось срочно отбыть в Париж, король собирал совет, а вести за собой строптивого пленника было накладно. И в этот момент в голову Готье пришло изящное решение: более того – оно может помочь, не упуская из рук власти над Мональдески, настроить его на более дружественный лад и запереть за крепкими замками не только под надзором Гийома, но и десятков трёх крепких мужчин, облечённых неистовым религиозным рвением. «Вот там он точно не захочет проявлять свои таланты шлюхи! И Михаэлис не сможет к нему близко подобраться. Завтра поговорю с отцом Бернардом», – подумал Готье, позёвывая в кулак:

– Давайте ложиться спать. Гийом, выдели нашему юному рыцарю отдельную лежанку. Нас и так ждёт весёлая ночь – раны смажь, но сильно не усердствуй, пускай кричит и стонет в подушку, ему не привыкать, а ты мне завтра утром будешь нужен свежим и отоспавшимся.

В свете лампады фигура Гийома, склонившаяся над ним, то расплывалась, то приобретала четкие очертания, когда Джованни пальцами стирал слёзы, катящиеся непрерывным потоком, с ресниц правого глаза. Это было единственным, что он был сейчас способен делать, лёжа на животе, уткнув лицо в подушку. Нижняя половина тела чувствовалась как одно большое пламя, пульсирующими волнами качающая сильную боль, пробирающую до костей, в свою верхнюю половину, несмотря на то, что Гийом наложил на раны целебную мазь. Сам солдат де Мезьера сидел на полу рядом, слегка покачиваясь, и недоумевающе повторял: – За что? Он же сам сказал, что мы можем погулять!

Джованни лежал и понимал, что уже не может сдерживать стоны, нужно было попросить об ином средстве, чтобы не сойти с ума до того, как наступит новый день:

– Гийом, у вас есть отвар из маковых зерен? Или кто-то может его подготовить? Или дай мне хотя бы крепкого вина! Я очень тебя прошу!

– У нас есть, – ответил он со вздохом, и плечи его поникли: – Но я не могу тебе его дать без позволения господина де Мезьера.

– Так спроси его! – Джованни готов был уже зарычать от пронизывающей и раздирающей боли. – Передай… – тут он произнес на арабском то, что было начертано рукой Михаэлиса и краем сознания заметил, как Гийом вздрогнул и подскочил с места будто ужаленный ядовитой змеёй, – ты… моё самое дорогое сокровище. – Юноша повторил по-провансальски, – он поймёт!

Когда Гийом исчез за дверью, Джованни сжал до боли кулаки, слегка приподнявшись на локтях и утопил в подушке свой первый крик, что он сдерживал в себе, давая боли затопить сознание. Он не знал, как долго он так лежал, испытывая мучения, но потом почувствовал, как кружка с пьянящим отваром коснулась его губ, возвращая в сознание, остужая, придавая телу чувство легкости, успокаивая. Он открыл глаза, давая себя напоить, пока не выпил снадобье до дна, покрываясь испариной.

– Готье просил передать, – Джованни услышал голос Гийома, – что он признаёт своё поражение. Твой друг его переиграл, заставил прочувствовать всю боль от возможной потери дорогого человека. Заставил Готье сорваться на гнев и тем самым запечатал молчанием твои уста. Господин де Мезьер сожалеет о случившемся, всё мне рассказал, объяснил, что я невольно тоже понёс незаслуженное наказание.

Джованни повернул к нему голову, ощущая, что простыни под ним стали мокрыми от солёного пота, лившегося ручьями:

– К чёрту его признания! К чёрту! Этот ублюдок сожалеет… – он приподнялся на локтях, стараясь заглянуть Гийому в лицо, – Попробовал бы он каково это!

– Заткнись! – прикрикнул на него Гийом. – Ведёшь себя как истеричная баба. Тебя впервые в жизни по-настоящему выпороли, а ты уже решил, что какой-то особенный. А если бы тебя так каждый день и по свежим рубцам лупили? И некому было отвар принести и раны смазать? Ты думаешь, что единственный во всём мире понёс наказание? Я помню, как мы одну Пасху назад были в Агде, как твой друг-палач обвис в колодках, подставляя спину под удары. Но он так не скулил как ты, не требовал…

– А ты?

– А я вообще был в плену, и разного там натерпелся. И уж поверь, много раз молил Господа, чтобы он послал мне быструю смерть. Четыре Пасхи назад, когда ты ещё ноги под клиентом в борделе раздвигал, я полуживым стоял под палящим солнцем на рынке рабов в Каире, уже не надеясь на спасение.

– Прости, – выдохнул Джованни и устыдился собственных мыслей. Боль теперь была переносимой и тупой, сосредотачивалась только в области нанесённых ран. – Ещё раз прости меня, Гийом. Ты очень хороший человек. Тебе дорог Готье, как и мне Михаэлис, и я не в праве наводить хулу на человека, которого ты любишь всем сердцем. Я потерплю.

Гийом убрал с его лба мокрые пряди волос и погладил по голове:

– Прошлой ночью я представлял тебя в своих объятиях, но видишь, как всё вышло…

Джованни перехватил его ласкающую ладонь у себя на щеке:

– Так что мешает тебе сейчас? Да, мне сейчас не до поцелуев, но ты мог бы перенести свою постель поближе и просто уснуть рядом, – он облизнул пересохшие губы. – Я хочу, чтобы ты был рядом, поддержал меня сейчас…

Гийом кивнул головой, соглашаясь и отвечая на его просьбу:

– Я поменяю тебе простыни, эти можно уже выжимать.

Утром их разбудил Жерар, передав Гийому приказ де Мезьера срочно спуститься в его кабинет и сопровождать в городе. Джованни попытался хоть как-то повернуться в постели, чтобы размять затёкшее от долгого лежания на животе тело. Мгновенно возродилась боль, но и природа требовала своё, поэтому пришлось заставить себя осторожно подняться, натянуть на себя предусмотрительно оставленную ему Гийомом камизу и, опираясь всем телом на стены и лестничные перила, широко расставляя ноги, спуститься во двор. «Прав Гийом, было разное, но до такого жестокого испытания у меня с Михаэлисом не доходило». Разнообразная ругань на родном и провансальском, сопровождавшая каждое движение, приносила облегчение и воодушевляла на новый шаг.

В их части дома остался только Гуго, облюбовавший каменную скамью возле портика и лишь кивнувший в ответ на приветствие. Хотелось всего и сразу: пить, есть, искупаться в прохладной воде и еще одной кружки отвара из маковых зёрен, что укрощает боль. Первые три желания удалось удовлетворить, обратившись за помощью к служанкам дома санта Камела, те рады были прислужить не только многочисленными «ахами» и вздохами. Вода уняла боль, и Джованни нашел в себе силы вернуться обратно, испытывая шальной соблазн остановиться на втором этаже и заснуть на уже привычной кровати в спальне де Мезьера. Ему снились рыцари-храмовники в разных бытовых сценах, большей частью фантастических и не совсем понятных. Периодически распахивающий глаза и вылетающий из мира грёз Джованни, от каждого неловкого движения во сне, никак не мог понять, что из всего этого хаоса правда, а что вымысел. Он настолько мало знал о тамплиерах вообще, что терялся в образах, выхватывая из памяти разные лица, имена, большей частью простые, без приставки «де». В сознание его вернул ощутимый шлепок по больной ягодице.

– Извините, господин де Мезьер, не дошел! – пробормотал Джованни, с трудом соображая, каким образом он оказался в спальне рыцаря.

– Хорошо, что до горшка донес, не расплескал! – Готье тянуло то нахмурить брови, то рассмеяться. – Ты специально на неприятности нарываешься? Гийом! – звучно позвал де Мезьер своего солдата, тот вихрем влетел в комнату и удивленно уставился на обоих, переводя взгляд с одного на другого. – Нашему юному рыцарю определенно понравилось быть обращенным в нашу сторону исключительно своей задницей. Убери эту шлюху из моей постели!

– Постойте, – взмолился Джованни, – мне кто-нибудь из вас может рассказать о храмовниках? О том, что вообще происходит? Вы только требуете, чтобы я что-то вспомнил, но забываете, что я, в отличие от вас, грамоту познал не так давно, наукам не учился, никогда делами светскими и церковными не интересовался. Господин де Мезьер, вот Вы говорите – шлюха, нарываюсь, а я уже не знаю, как Вашего гнева избежать! – он хитрил, пытаясь найти возможность добиться милосердия от рыцаря, вспоминая слова Гийома о том, что мучения по свежим шрамам можно продолжать долго.

Готье бросил на него подозрительно-насмешливый взгляд и хмыкнул:

– Будем считать, что час моего милосердия ты вымолил! Гийом, просвети нашего юного рыцаря по поводу прошлого и расскажи о дне грядущем.

*

– Я всё понял, сын мой, – со значением ответил отец Бернард, громада рыцаря еще раз склонилась перед ним, опустившись на одно колено, поцеловав протянутую руку. – Ты не беспокойся, в деле спасения чужой души наши пути совпадают.

Монах доминиканского ордена Бернард Гвидонис, сухощавый мужчина, едва разменявший пятый десяток лет, назначенный во второй год понтификата Папы Климента V на должность инквизитора Тулузы [1], был известен своей безупречной репутацией справедливого судьи и образованного человека с пытливым умом не только в догматическом плане, но и в знании законов, расследуя дела тех, кого подозревали, и кто был известен, считался или подозревался в тяжком преступлении – ереси или оказывал поддержку еретикам. Готье де Мезьер ни разу не пожалел, что выбрал его своим духовником: отец умел хранить тайны, принимал на веру только факты, а не домыслы, и мог судить по делам, не оправдывая в своих глазах ни мирян, ни церковников, если несправедливость вершилась «по сиюминутной необходимости».

*

– Он знает о тебе всё. Всё! – повторил Готье де Мезьер, стремясь, чтобы его слова достигли не только ушей Джованни, но и произвели какие-то ответные действия в его разуме.

– И про отлучение? – со страхом прошептал Джованни.

– И про то, что ты был шлюхой тоже. Постарайся меня не разочаровать, отец Бернард проявил радушие и интерес к тебе, когда узнал, что ты можешь грамотно составить формуляр обвинительного заключения и работал помощником нотария в тюрьме Агда, присутствовал при исполнении наказаний. И с Гийомом усердствуйте с осторожностью, отец Бернард от всего этого далёк и будет смотреть сквозь пальцы, но содомия – это ересь, а не юношеская шалость. Но не первая ересь в том длинном списке, что расследует отец Бернард. Поэтому это твой шанс получить хорошие знания для своей же пользы в будущем.

Комментарий к Глава 10. Он признаёт своё поражение

[1] с 16 января 1307г

========== Глава 11. Как мыслит король, так мыслит и его свита ==========

Джованни всегда тянуло к чужим прикосновениям и ласкам, хотя он никогда не был щедр раздавать свои и делал это только по величайшему желанию сердца. Гийом же, напротив, сначала вздрагивал от любого прикосновения, а потом, будто убедив себя в его безопасности внутренним диалогом, расслаблялся, принимая с радостью, а касаться и гладить то, что находил прекрасным и приятным для себя, был готов бесконечно, получая от поверхности подушечек своих пальцев такие вибрации, которые быстро распространялись внутри его тела, влияя на степень возбуждения.

Вот и сейчас, накормив и вернув пленника господина де Мезьера обратно в комнату под крышей, он опять уложил его на живот, подоткнув подушки. Гийом разогрел целебную мазь между ладонями и с удовольствием обласкал тело Джованни, которое вчера сам же и привел своими ударами в столь плачевный вид. Но италиец не спешил с ответом, пребывая в какой-то странной задумчивости: то ли от переносимого страдания, то ли из-за воспоминания о своём палаче из Агда.

– Завтра наша жизнь изменится, пока наслаждаемся свободой, – заметил Гийом подливая тёмное вино – чистый ягодный сок, слегка дразнящий язык лёгким пощипыванием, в кружку и протягивая её Джованни. Тот лежал рядом, подмяв под себя подушку и смаковал каждый глоток, притупляющий чувствительность воспаленной кожи, красной каймой расчертившей границы на его бедрах и ягодицах:

– Ты обещал рассказать о храмовниках! – наконец отомкнул он свои уста и поднял свой магический, распаляющий внутренние телесные желания взгляд, одарив им Гийома.

– И не только о них, – сердце нормандца наполнилось радостью. – Я не собираюсь даже рассуждать об истории их ордена и принятых обетах, поскольку всецело поддерживаю чаяния моего короля и понимаю, как трудно ему бывает в осуществлении замыслов, внушенных ему Божественной волей. Простые люди мало что в этом смыслят, только ругают своих правителей за то, что не удержали завоевания всего христианского мира, отдав на поругание язычникам Святую землю, и тамплиеров с госпитальерами, что сдали последнюю твердыню – Акру [1].

– Ну, меня тогда только отняли от материнской груди! – улыбнулся Джованни.

– А мне вручили деревянный меч и щит и сказали: «Сражайся!». И я верил, что как только смогу поднять руками настоящий меч, то обязательно поеду в поход, отвоёвывать наши святыни у сарацин, – Гийом грустно вздохнул. – Глупец! Ладно, вернусь к рассказу о нашем короле. Когда ему вложили в руки деревянный меч, то он, как и его отец Филипп, был взращен на рассказах о величайшем деде – Людовике, который всю жизнь посвятил Крестовым походам и погиб на чужой земле. Наш король, как и его отец, провёл своё детство, будучи вторым, не наследником, и тоже, по Божьему провидению, стал королём, после смерти старшего брата. И он не первым понял, что быть посланником Христа, приняв из рук понтифика королевскую корону, ещё не значит – получить полную власть, но эту власть можно укрепить, только обратившись к людским законам права, и больше не зависеть от игры могущественных кланов в твоей стране за обладание папской тиарой. Это было сложно, особенно, когда могущественный правитель, близкий тебе по крови за призрачную власть над уже не принадлежащими ему землями, полностью склоняется перед властью Святого престола [2]. Сицилия и Неаполитанское королевство всегда были самыми важными землями для Рима, и понтификам было небезразлично, кто ими владеет. Более того, отлучить от церкви можно и короля – и как тогда править своими подданными, преданными католической вере? И вот, – Гийом замолк, обдумывая, как же объяснить Джованни простые истины, которые будут ему более понятны. – У тебя сколько братьев?

Тот вытянул вперед три пальца: – Райнерий, Стефано и Пьетро.

– Как раз подойдет. У Райнерия Сицилия и Неаполь, у тебя Франция и Фландрия, у Стефано – Арагон и Валенсия, а у Пьетро – страна англов. И вроде, вы все близкие родственники и одна семья, а если вы еще своих детей пережените, так вообще друг к другу на праздники только и будете ездить. Но на самом деле всё не так. У каждого из вас свой народ и своя земля, и своя власть. И задача каждого из вас – приумножать эти богатства. А есть еще какой-то сеньор и не один, которым вы должны кланяться, выплачивать подати, грабящие вас и ваш народ, и множество других людей, окормляющихся с ваших земель, но вам не подчиняющихся, и если что – они могут поднять восстание или ослушаться вашей воли. И, конечно, будет у вас великий соблазн не подчиняться этим сеньорам и устанавливать в собственном доме свои законы. Так понятно?

– Так – да. Но все мы принадлежим Господу, как мы можем восставать против воплощения власти его на земле и его законам?

– Только если власть понтифика будет дружественна вашей власти, а не превосходить её. Христианский король не должен управляться понтификами, которые часто умирают и меняют свои настроения в зависимости от личных предпочтений. Будешь ли ты радоваться, если брата твоего Стефано отлучат от церкви по напущению брата твоего Райнерия? С тобой тоже можно поступить точно так же. И тогда ты начнёшь осторожно менять сложившийся порядок. Так и произошло: после папы Николая выбрали папу Целестина, который был послушен пожеланиям королей и даже назначил кардиналами многих из французов, пока не был свергнут Бенедетто Каэтани [3].

Вот он точно рассорился со всеми, но власть держал крепко, а под отлучение мог попасть любой из королей. Вначале шла борьба между итальянскими кланами, когда Бонифаций изгнал из курии старейшего представителя клана Колонна, потом, с началом войны за Сицилию против короля Арагона, потребовавшей огромных денежных вложений, появилась булла [4], суть которой: если кто-либо из клириков заплатит подать на войну, то будет низложен. Ни Филиппу, ни Эдуарду Английскому она не понравилась, потому что они хотели воевать, а духовенство не давало денег. Тогда наш король задумался впервые и созвал совет: что будет с нашей землёй, если нами так легко управлять извне? Что можем сделать мы, чтобы повлиять на Бонифация, не начиная прямого противостояния? Вот ты, Джованни, что бы сделал в противодействие тому, кто сильнее?

Флорентиец закатил глаза к потолку: – Ну, не стал бы подчиняться. Не дал бы то, что он хочет.

– Ага, – усмехнулся Гийом, – выпороли бы тебя пару раз, и ты сразу свой зад начал бы подставлять в нужном направлении. Нет. Все получилось очень скрыто: ты бы не дал своему противнику возможности распоряжаться деньгами, да и настроил бы мнение народа против него, указав на несправедливость принятого решения, и враги его сразу бы стали твоими друзьями. Так и поступил наш король [5]. Не прошло и года, как папа Бонифаций отозвал свою буллу для Франции, назвав своё новое решение особой привилегией для короля [6]. Легатам, посланным во Францию от Бонифация, было сказано, чтобы они отлучили от церкви короля, если он не позволит вывезти папскую казну. Конечно, наш король согласился на вывоз казны, но в то время в городе Палестрина (принадлежащем семье Колонна) «случайно» побывал советник Пьер де Шази, после чего на конный обоз, следующий в Рим, было совершено нападение и Колонна получили все папские деньги.

– Все? – Джованни в сомнении поднял бровь, он был наслышан о скупости французского короля.

– Возможно и не все, а лишь то, что им причиталось, – рассмеялся Гийом, которого очень порадовала мысль, высказанная юношей. – Но противостояние между понтификом и королём было переведено в противостояние между Колонна и понтификом, а это еще серьезнее: он объявил их схизматиками, а твои собратья использовали своих же «слуг господних», обвиняя папу Бонифация в нелегитимности и стяжательстве. И если ты слышал о францисканцах-спиритуалах… – Джованни кивнул. – То как раз в это время и происходят различные «видения» и «откровения», начинается написание трактатов о бедности и евангелическом образе жизни. Еще на год наш король получил время на то, чтобы собрать силы: папа Бонифаций воевал с Колонна [7]. За четыре недели до Рождества, когда Папа собрался отслужить мессу в капитулировавшем Риети и уже облачался, случилось сильное землетрясение, которое разрушило город. Оснований увидеть в Бонифации Антихриста оказалось предостаточно. А еще год он был занят подготовкой и проведением праздника-юбилея в Риме.

– Налей, пожалуйста, ещё вина, – Джованни протянул кружку и пошевелился, чтобы размять тело. Ощущения были уже не такими острыми, очень хотелось хотя бы лечь на бок. Он согнул ноги в коленях и пошевелил ступнями.

– Да, ещё глоток вина не помешал бы, – задумчиво произнёс Гийом, – в этот год я оказался на острове Руад со своим синьором. Это подле Тортосы. Рыцари Храма поверили коварству сарацинов и сдались. Де Моле с отрядом верных рыцарей смог избежать плена, простых же солдат обезглавили, а тех, что выжил, увезли в рабство в Египет.

– Господи, Гийом, я не знал, – Джованни поднялся на локтях, потянувшись к нему, – господин де Мезьер пытался мне что-то втолковать, и ты вчера сказал… Сколько лет ты был в плену?

– Почти семь, – отрешенно ответил Гийом, – в последний год мне пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить хозяина выставить меня на продажу и дать возможность, с помощью рыцарей госпитальеров, меня выкупить. Так что, Джованни, – он озорно ему подмигнул, стараясь сдержать нахлынувшие печальные воспоминания, – самая дорогая шлюха – это я. И моя свобода дорога не заплаченным золотом, цена на рынке была не слишком высока, а тем, что орден госпитальеров для себя выкупил потом за моё спасение, и тем, чем заплатили тамплиеры, чтобы я вернулся на родину. Я тебе расскажу, когда моё повествование дойдёт до того времени.

– Да ладно! – Джованни жеманно пожал плечами, повел глазами, захлопав ресницами, и облизнул языком губы, а потом звонко рассмеялся, заставляя Гийома широко улыбнуться в ответ, – неужели можно быть дороже флорентийской шлюхи? Я весь горю от нетерпения узнать…

– Продолжу, – Гийом опять наполнил кружки вином из длинного узкогорлого глиняного кувшина. – За четыре года, пока папа Бонифаций был занят делами в Риме, наш король не терял времени, расставив везде своих людей на церковные должности. Он, по сути, спровоцировал папу Бонифация, а заодно и проверил свои силы: епископ Памье [8], что в графстве Фуа, известный своими высказываниями против нашего короля, был обвинен в измене, ереси и богохульстве и предстал перед королевским судом. Папа Бонифаций приказал отпустить епископа и снова начал войну против Филиппа. Он заявил в своей булле [9], что спастись может только тот, кто признает власть понтифика. Власть светская и королевская является производной от духовной власти. «Второй» меч передается во временное пользование светской власти и нужно следить, чтобы светские не впадали в заблуждения. Власть Святого престола от Бога, поэтому понтифик имеет право исправлять заблуждения светских властителей, и если те не подчиняются – то они – закоренелые грешники. Но наш король отвечает тем, что именно папа Бонифаций является грешником и еретиком, и принимает решение поступить так, как подсказывает ему необходимость, как поступил бы истинный монарх, чья власть от Бога и направляется им, ради спасения всех подданных его королевства [10]. И выигрывает войну, а значит – утверждается правым в глазах народа и своих слуг.

– А тамплиеры, чем они помешали?

– И тамплиеры, и госпитальеры – все рыцари этих орденов представляли угрозу, поскольку подчинялись понтифику. А иметь в своих землях вооруженных людей, способных поднять восстание, которые тебе не подчиняются, слишком опасно. Их думали объединить в отдельный орден и переподчинить королевской власти, но рыцари были слишком богаты, независимы и подчинялись своим магистрам и понтифику. И если бы ты был сильным королём и воином, то предпочёл выбить из рук Святого престола и это оружие. С чего бы ты начал?

– Я помню, – воскликнул Джованни, – забрать деньги, пустить слухи в народ и сделать врагов друзьями.

– Примерно так, – Гийом встал и подошел к окну, наблюдая как теплые лучи предзакатного солнца, ласкают крыши домов и слегка начинают темнеть, стремясь облечься в багровые тона. – Говорят, и сильная обида господина де Ногаре на отлучение сыграла немалую роль, но он и его люди провели огромную работу собирая сведения, расставляя своих людей, придумывая самые разные способы, которые могли бы сыграть впоследствии. Возьмём нас с тобой, – он отвернулся от окна и встретился глазами с Джованни. – Тебя нашли и выбрали среди многих, заставили согласиться, использовав твоё тайное желание прославить фамилию Мональдески и изменить свою жизнь. Если бы это стало необходимым, ты бы с лёгкостью подтвердил, что при приёме в орден подставлял свой зад всем желающим. Может, так и произошло, я не знаю, а ты не помнишь. И обвинение в содомии рыцарей Храма уже готово! Со мной другое: необходимо было заставить одного из значимых руководителей ордена быстро дать признание. Меня выкупили по заданию Фулька де Виларе, получив обещания в поддержке королём ордена госпитальеров, а потом мой дядя Жоффруа де Шарне, прецептор Нормандии, первым сделал признание после ареста храмовников, согласившись со всеми обвинениями, лишь бы я стал наследником всего, что принадлежало семье де Шарне, и мог устроить собственное будущее на службе королю. И сколько человек приняли участие в подобных торговых и договорных хитросплетениях?

Джованни тряхнул головой, приводя свои мысли в порядок:

– А как же мне понять, что я помню, а что исходит от смущения моего разума? Акколада и каменный мешок, где содержат тех, кого подвергли жестоким пыткам, это всего лишь два моих ярких воспоминания последних лет. Что было между ними?

– В этом я тебе тоже помочь не смогу, – Гийом опять присел с ним рядом на пол, и опять его пальцы нежно заскользили по его спине. – Ты должен вспомнить сам.

– Так дай мне примерные знания, на что мне опереться? Господин де Мезьер тебе обо мне говорил?

– Да, конечно, – согласился Гийом. – Из Марселя в свите де Моле ты поехал в Париж, где провёл лето до начала осени. Потом вас всех арестовали [11], и ты сидел в тюрьме. Летом следующего года, вместе с другими тамплиерами, подготовленными для этого случая, тебя перевезли в Пуатье, где вы предстали перед папской комиссией и свидетельствовали. Ты был отпущен и жил в Париже до конца весны следующего года, пока тебя не направили в Шинон. Там ты пребывал до ноября, пока тебя опять не вернули в Париж и снова не показали папским легатам, перед которыми ты подтвердил свои показания и исчез. Известно, что в декабре ты привёз золото в Тулузу вместе с другими тамплиерами и вновь исчез. Надеюсь, мой рассказ помог тебе.

*

[1] 1291г

[2] Папа Николай IV короновал Карла II Анжуйского королём Сицилии, которая ему уже не принадлежала, в обмен на признание сюзеренитета Святого престола. 31 марта 1282 года после Сицилийской вечерни, Сицилия попала под власть Арагона. Хайме II Арагонский и его брат Фредериго были отлучены от церкви.

[3] Бонифаций VIII

[4] от 24 февраля 1296г – Clericus Laicos – о налогах на клириков.

[5] 17 августа 1296г Филипп издает запрет на вывоз из Франции лошадей, военной амуниции или денег, а в этот момент во Франции находилась большая часть папской казны, и появляются анонимных 2 трактата: Disputatio inter clericum et militem (о том, что Иисус Христос умирал за всех, не только клириков) и Antequam essent clirici.

[6] Сдавший свои позиции Папа 7 февраля 1297г пишет письмо Филиппу, потом в марте издает буллу «Romana Mater», в которой аннулирует буллу Clericus Laicos для Франции (как особая привилегия для короля). В это же время в Парижском университете происходит диспут «Возможно ли Папе отречься от папской тиары», т.е. можно ли отказаться от божественной миссии? Ответ был дан отрицательный и обнародован, что означало – бывший Папа Целестин был не прав, отрекаясь от власти, а Папа Бонифаций – не настоящий Папа.

[7] до конца 1298 года

[8] Bernard Saisset, с лета 1301 года

[9] На королевские диоцезы наложен интердикт, в ответ 10 апреля 1302г в Нотр-Даме было это зачитано послание, что Папа претендует на роль светского феодального синьора над королем Филиппом Красивым, узурпирует права ему не принадлежащие, а значит – еретик, которого нужно осудить на поместном соборе. Поражение королевского войска во Фландрии при Кутуре ослабило позиции Филиппа, потому что там погибли все три его ведущих советника – Пьер Флотте, Робер дАртуа и граф Сен-Поль. В итоге на собор прибывают 39 епископов из 79-ти. Но Филиппа не низлагают, как это было сделано с Фридрихом IV. 18 ноября 1302г выходит булла Unum Sanctam.

[10] 24 ноября 1302г Филиппу был предъявлен жесткий ультиматум, 18 марта 1303г король он ассамблею, и отправляет папе ответ. 13 июня 1303г состоялась новая ассамблея в Лувре (26 епископов, вся профессура Парижского университета), на ней было объявлено, что Папа – еретик и идолопоклонник и нужно срочно созвать Вселенский собор. Кульминацией стало постановление, что Бонифаций VIII аннулирует все бенефиции епископам и всем университетам, отлучает Филиппа от церкви, которое должно было быть обнародовано 8 сентября 1303г. Но в сентябре новый советник короля Гийом де Ногаре, с отрядом воинов, приезжает в Ананьи, врывается в папский дворец, и в ходе борьбы Папа получает опасный удар по голове. Бонифаций VIII умер 20 октября 1303г.

Следующий Папа Бенедикт XI за короткое время правления успел примириться с Колонной, отменил Clericis laicos, отправил послов во Флоренцию, простил Филиппа Красивого, без всех условий. 7 июля 1304г он умер, конклав длился 7 месяцев, потому что он был разделен на 2 партии – за Филиппа или против. Папой был избран француз Климент V, бывший архиепископом Бордо.

[11] 13 октября 1307 года

========== ЧАСТЬ III. Глава 1. Яд белладонны ==========

Джованни проснулся от громкого вскрика Гийома, потом услышал его возмущенную речь на арабском, обращенную к неизвестному собеседнику, но ничего не разобрал, кроме того, что тот упомянул чёрта. Он быстро вскинулся и распахнул глаза. В неясном свете увидел, что его друг сидит рядом на разложенном на полу тюфяке, обхватив себя за плечи, вздрагивает и раскачивается из стороны в сторону, с выступившей испариной на лбу, а глаза у Гийома при этом открыты, но смотрят в пустоту. Джованни коснулся его руки, потом, видя, что нормандец не приходит в сознание, сел перед ним на колени и хорошо встряхнул, схватившись за оба плеча. Взгляд Гийома приобрел осмысленность: «Джованни!» – прошептал одними губами, улыбнулся как спасителю и уткнулся горячим лбом юноше в шею. Джованни обнял его, погладил по спине:

– Дурные сны?

– Да, давно не было, – ему показалось, что Гийом шмыгнул носом, – вчера, когда тебе рассказывал, опять вспомнил.

Джованни слегка отстранился, ласково проводя ладонью по ткани камизы, огладив шею, грудь, живот, пока не уперся в возбуждённый член, начиная догадываться, что происходит, что именно так терзает его нового друга. Еще прошлым летом, когда память о днях, прожитых в душном борделе Марселя, начала восстанавливаться, его яркие ночные грезы доставляли те же мучения, заставляя вспоминать тех, кто в нём перебывали, помимо его воли. «Я получал за это деньги, понимая смысл того, что делаю. А Гийом? Сколько раз его подвергли насилию? И какому? И он тоже приучил себя находить в этом удовольствие». Но, будучи шлюхой, Джованни смог найти разные способы справляться с собственным вожделением, а нормандец – нет.

– Мне стыдно, – Гийом закрыл ладонями лицо, пряча в них горючие слезы. – Признаться… возможно, только ты… поймёшь… сможешь понять…

Джованни опустил голову, пряча улыбку, несмотря на то, что избитое тело еще болело, он чувствовал в себе силы и знания, а главное – желание переменить роли и стать проводником для покалеченной рабским пленом души нормандца: