Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Кто-то незнакомый уже вышел на порог, затворяя за собой дверь, и отправился к навесу рядом, где стоял широкий стол. Один раз Михаэлис уже ждал там юношу, когда пришел месяц назад, возможно, палач опять вернулся? Но Джанно не был уверен, отставил вилы, прислонив к дереву, поскольку не хотел пугать своим грозным видом гостя, и вышел на открытую площадку перед входом.

Рыжебородый мужчина по-хозяйски развалился в родовом кресле Буассе и потягивал вино, взятое из погреба. Он был высоким, худощавым, но очень крепким на вид, левую щеку его, начинаясь от виска, до самого подбородка пересекал длинный белесый шрам. Увидев перед собой внезапно появившегося Джанно, он поперхнулся вином, но быстро совладал с собой:

– Джованни! Вот так встреча! А я-то решил, что ты подох в тюрьме Агда!

Джанно, нахмурившись и скрестив руки на груди, внимательно его рассматривал, догадавшись, что перед ним не кто иной, как Жак Тренкавель, торговец шерстью из Тулузы. «Вы с ним вместе золото прятали!»

– С чего это? – резко спросил юноша.

– Так я же специально в Агд на оглашение приговора заглянул, – губы незнакомца шевельнулись в кривой усмешке. – Так, значит, вытащили тебя церковники из тюрьмы? А всем объявили, что умер?

– Выходит так, – Джанно старался нащупать нить дальнейшего разговора, чтобы не раскрыть перед Жаком, что он ничего не помнит. – Золото всё там же?

– А куда ему деться? – усмехнулся Тренкавель. – Да и ты молчишь, раз пришел сюда меня поджидать. Ну что, ты хорошо расплатился со святыми отцами? Всех удовлетворил?

– Смотря что ты имеешь в виду.

– Да что у тебя, нищего бродяжки, кроме траханной дырки есть? – беззлобно спросил Тренкавель. – Я же всё слышал и видел. Вся тюрьма знала, что тебя имеют по нескольку раз на дню. А как ты блеял: «Пожалуйста, не надо!», «Смилуйтесь!». Тьфу! – он сплюнул себе под ноги.

– Видел – что? – переспросил Джанно, понимая, что проявляет нездоровый интерес к подробностям собственного изнасилования. Но они были важны: почему он просто не подставил зад, а сопротивлялся? Что было такого страшного для него в этот момент?

– Ах, тебе не терпится еще раз все заново вспомнить? Понравилось? – участливо поинтересовался Тренкавель, отхлебнув из кружки.

– Да, и подробнее: что именно я «блеял»? – невозмутимо произнес Джанно, внутренне готовясь к худшему.

– Моя дверь была напротив твоей, и как ты помнишь, в дверях есть маленькие окошки, свет был только в твоей камере, поэтому налюбовался я достаточно. Нес ты какую-то нелепицу про показания под присягой, пока тебе рот не заткнули. Мол, ты не содомит, а теперь тебе конец за ложные клятвы. Но тебя никто и слышать не хотел: связали локти сзади, ноги к палке привязали, чтобы не дергался, и вперед.

Глаза Джанно потемнели от гнева. «Какой же Михаэлис ползучий гад, на самом деле! Замутнение, видишь ли, у него в голове. Чесотка в члене… А еще хочет, чтобы я вернулся!»

Внезапно Тренкавель подскочил с места, воспользовавшись замешательством юноши, схватил его за горло, прижал спиной к столу, опрокидывая навзничь. Джанно еле успел перехватить его руку с занесенным ножом, потом свободной рукой сильно дал под дых и брыкнул ногами, отбросив в сторону. Этих мгновений хватило на то, чтобы вывернуться и добежать туда, где оставил вилы.

Тренкавель приближался к нему с мрачной улыбкой, поигрывая ножом, и остановился в шаге перед выставленными острыми зубцами:

– Размечтался! Неужели не понял, что мое дело – загнать тебя обратно в могилу, из которой ты выполз!

– Почему же ты не убил меня еще тогда, когда мы всё спрятали? – Джанно судорожно сжимал рукоятку, ему было очень страшно. Взгляд у Тренкавеля был бешеным.

– Так мы же оба были на службе!

– Тамплиер на королевской службе? – Джанно с удивлением озвучил свои мысли вслух. Но Жак их понял как-то по-своему:

– Но я ведь тоже не торговец шерстью.

– Убирайся, откуда пришел!

– А то что? Мешаю тебе? – развязно поинтересовался Жак. – Ты тут постельку для моей любезной Аларассис согреваешь? Особенно она любит, когда ей язычком между ног водят. Небось и тебе не терпится? – Тренкавель высунул язык и показал – как.

Джанно сделал выпад вперед, заставляя мужчину отпрыгнуть подальше:

– Убирайся!

– Хорошо! Спокойно! – Жак убрал нож за пояс. – Уже ухожу, мой милый!

Он повернулся к Джанно спиной, прекрасно понимая, что у того не хватит духу воткнуть в нее вилы, и отправился в сторону Сериньяна.

Прошло несколько дней. Джанно возвращался и был уже в паре шагов от дома Аларассис. Неожиданно перед ним возник незнакомый мужчина, как бы проходя мимо, но случайно столкнулся с ним плечом, насаживая на нож. Потом спокойно вынул оружие из раны и отправился дальше.

«Я идиот!» – с горечью подумал Джанно, зажимая руками рану в левом боку.

Комментарий к Глава 3. Воспоминания могут нести смерть

[1] святой брак – это блуд (катары).

[2] любовницей.

[3] облатка, символизирующая Тело Христово.

[4] признаком высшего смирения в бедности могла быть укороченная, даже выше колен, ряса.

========== Глава 4. Прощение ==========

– Петрона, Петрона! – громко позвал Джанно. Женщина выскочила за калитку и подняла крик, на который сбежались соседи.

«Что же ты медлишь? Решайся! Или хочешь сдохнуть на радость Тренкавелю?» – мысли неслись вскачь, заставляя сжимать волю в кулак. Руки, прижатые плотно к телу, уже окрасились темной кровью. Она, медленно пропитывая ткань туники, стекала вниз, собираясь каплями на нижнем крае. Джанно не чувствовал сильной боли, только странное ощущение, будто лезвие ножа еще находится внутри его тела. «Не стань рабом гордыни. Прости его!»

– Быстро пошли мальчика в Агд за палачом Михаэлисом. Он – лучший лекарь, – последнее, что удалось четко произнести Джанно до того, как он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, и потерял сознание.

***

Сквозь прищуренные веки в его сознание влился свет, потом взгляд сфокусировался на масляной лампе, стоящей на столе перед кроватью. Юноша заставил себя раскрыть глаза. Живот нестерпимо болел, очень хотелось пить. Кромка горловины кувшина с освежающим настоем, вкус которого был знаком, коснулась губ. Джанно скосил глаза – рядом сидел Михаэлис, с глубокими тенями под глазами, осунувшийся и сильно уставший.

– Я буду жить? – спросил он непослушными губами, вдоволь напившись.

– Надеюсь, – откликнулся Михаэлис, распрямляясь и расправляя согнутые плечи. – Раз глаза открыл.

– Я идиот!

– Без сомнений! – палач заставил себя улыбнуться. – Ты знаешь, кто хотел тебя убить?

– Жак Тренкавель! Нужно было поднять его на вилы еще при нашей встрече!

– Это он всадил в тебя нож?

– Нет, кто-то другой, незнакомый. Но нанять убийцу мог только он, – слова давались с трудом, но ободряли, заставляя выбираться из сумрака небытия. Его опять спас палач, не дал проклятой душе войти в чертоги Ада, и, словно архангел Михаил [1], он имел власть над ней, опекая ее, усмиряя злых духов болезней, не позволяя забрать ее из мира живых. Джанно с трудом вытянул руку и вложил ее в теплую ладонь Михаэлиса. – Поговори со мной!

– Ты еще очень слаб. Лучше помолчим, – тихо ответил палач, но увидев, как по-детски исказилось обидой лицо Джанно, слишком бледное, почти сливающееся с цветом льняной простыни, сдался. – О чём ты хочешь узнать?

«Опять ты не хочешь со мной говорить! Зачем тогда приехал? Лучше бы я умер!»

– Хотя бы о моей ране, – предложил юноша, не зная, за какую спасительную тему уже ухватиться, кроме рассуждений о сексуальных пристрастиях. – У тебя хорошо получается рассказывать о ранах. Я всё время забываю, что ты не только палач, но и лекарь.

Михаэлис задумался, он еще сам не окончательно пришел в себя после пережитого волнения. Уже стемнело, когда он услышал, как в дверь тюрьмы отчаянно забарабанили, и звонкий юный голос закричал:

– Палач Михаэлис, господин Михаэлис, пожалуйста, откройте, я из Совьяна, у нас беда!

Он мигом спустился вниз, отпер дверь тому самому мальчишке, которого уже встречал и заплатил денье, чтобы тот разыскал Джанно. Выслушав сбивчивую речь, понял, что дело плохо. Пальцы тряслись и не слушались, когда он собирал дорожную сумку, укладывая в нее лекарства и инструменты. Наверно, впервые в жизни он испытывал такую сильную тревогу, собираясь к больному. «Только бы успеть!» Мысли путались: он ведь ждал иного дня, когда юноша, откликнувшись на его призыв, сам вернется. А теперь, если палач не поспешит, а Господь не услышит его отчаянную мольбу, то его сердце вновь почернеет от горя.

Выходя из комнаты, вернулся, услышав голос разума, что неплохо бы взять с собой оружие. Если на Джанно напали по злому умыслу, то он был в состоянии его защитить, если попытаются убить вновь.

– Твоя рана неглубокая, – медленно начал говорить Михаэлис, – ничего не задето, но ты потерял много крови. Твое спасение – это твердые мышцы, их не так просто проткнуть ножом, и жесткий пояс, по которому скользнуло лезвие, отходя в бок. Этот человек знал, куда ударить, но не учёл твоего нынешнего телосложения. Я рану промыл и зашил. Вот так!

– Откуда ты все знаешь? – восторгу Джанно не было предела. К нему снова была обращена скрытая сторона палача, которая манила своей мрачной тайной.

– Я учился у лучших. Многие за эти знания дали бы высокую цену, не только в золотых монетах, но и заплатили своей душой и телом.

– Лучшие – это кто?

– Те, кого христианские короли и Папы проклинают. А там, где я родился, на границе трех верований и двух миров, знания о человеческом теле достигли совершенства. Вот сейчас, не будь меня, люди позвали бы к тебе священника для последней исповеди. Но и он бы не помог и, наверно, не пришел бы вовсе: ты без сознания, да еще и отлученный. Так бы и умер ночью или под утро, – Михаэлис помрачнел, вспомнив, как он гнал по темной дороге лошадь по направлению к Совьяну, рискуя сломать себе шею прежде, чем отыщет правильный путь. Как остановился у развилки, вглядываясь в черные деревья и проклиная дурными словами тучу, заслонившую свет луны.

– Я уже понял, что я глупец, не пришел к тебе сразу… – Джанно слабо сжал ладонь палача. – Не напоминай!

– Ты не просто обделен умом, Жан, ты еще и тугодум, – внезапно развеселился Михаэлис, и глаза его обрели живость. – С чего ты решил, что я из тебя палача хочу сделать? Накаливать щипцы и рвать ими плоть, ломать пальцы – дело нехитрое. Ты попробуй обратно всё собери: вправь на место суставы, правильно срасти кости, верни мышцам былую силу. Вот где сокрыто тайное знание. Даже если грамотно плетьми сечь, человек излиться может от удовольствия. А ты заладил: «Не буду твоей шлюхой!». Дурак ты. Побоялся – ко мне вернуться? И еще на нож насадился: не смог сообразить сразу, что Тренкавель тебя в живых не оставит, ему свидетели не нужны.

Джанно заставил себя улыбнуться укоряющим словам палача, но потом опять посерьезнел:

– Мне угрожает опасность?

– Еще какая! Либо ты убьешь Тренкавеля, либо он доберется до тебя. А сейчас очень удобный момент довершить начатое. Еще покажется, еще проявит себя, – в голосе Михаэлиса появились какие-то незнакомые нотки, будто он сам вступает в схватку с опасным противником. – Как он выглядит?

– Рыжий, высокий, худой. У него еще шрам через всю щеку идет.

– Увижу – сам убью, но сначала в пыточную! – Михаэлис говорил абсолютно серьезно. – Он теперь мой враг. А ты умеешь обращаться с мечом?

– Нет. Не помню. Наверно учили, раз я тамплиером заделался, – Джанно растерялся, вспоминая, что сказал Тренкавель. – Странные вещи мне этот Жак раскрыл, но я так и не понял смысла: мы оба состояли на службе. Я спросил: как тамплиер мог состоять на королевской службе? А он ответил, что тоже не торговец шерстью.

– Вот так, дословно? – Михаэлис опять нахмурился, ему очень не понравилось то, что он услышал, и к каким опасным логическим заключениям могут привести подобные слова, но постарался разъяснить: – Давай решим, что Жак, в отличие от тебя, не дурак. Он не торговец шерстью, а ты – не тамплиер. А значит, в какой-то момент он прикидывался торговцем шерстью, а ты – тамплиером. Хотя оба состояли на королевской службе.

– Но… – Джанно тяжело было принять такие умозаключения: рыцарство, белый плащ – это статус, надежда, что в его жизни что-то переменилось за то время, что он не помнит. Стало очень обидно, даже в горле запершило, но Михаэлис опять поднес к губам кувшин и заставил пить. Юноша вздохнул и почувствовал, будто его обдало горячей волной. Он мгновенно весь покрылся потом.

– Пить нужно часто. Это хорошо, что твое тело отвечает, – Михаэлис опять заставил сделать несколько коротких глотков. – Что «но»?

– Я помню, как мне вручали плащ. Он действительно мой!

– Ты про ту белую тряпку, что я стелю под зеленое сукно стола дознавателя? – палач с хитрецой прищурил один глаз.

– Зачем? – изумился Джанно.

– А где я его еще хранить буду? Опять приедет какой-нибудь де Мезьер и прикажет обыск учинить. А так – ему даже в голову не пришло, что прямо на тамплиерском плаще свои каракули разбирает, – он тихо рассмеялся, радуясь собственной шутке. – Что еще сказал Тренкавель?

Вопрос Михаэлиса вернул к болезненным воспоминаниям. Напомнить палачу еще раз о событиях той ночи? Призвать к совести? Воззвать к справедливости? Что толку-то? Юноша закрыл глаза, настраиваясь на зов собственной души, и если она вскорости и предстанет перед Господом, то в ней не должно быть места для гордыни, злых мыслей, мести, гнева…

– Мне нужно тебя простить, Михаэлис. Просто очистить свое сердце прощением. Наказание за содеянное ты уже понес от руки де Мезьера, и мне нужно простить… – Джанно почувствовал, что очень устал и хочет спать. По его лицу разлилась блаженная улыбка: – Прощаю.

И провалился в глубокий сон.

– Ой, нет, нет, нет… вот чёрт! – испуганно воскликнул над ним Михаэлис, обнимая, прижимаясь ухом к груди и отсчитывая удары сердца.

Комментарий к Глава 4. Прощение

[1] одна из функций – сопровождать умирающие души и взвешивать их грехи.

========== Глава 5. Незваные гости ==========

Грезы были какими-то нарочито искусственными, и от того фантастическими, то неясными, черно-багровыми, душными и липкими, то слишком яркими и смущающими разум чувствами страха и стыда. Будто Джанно отправился в путешествие, побывав и в Аду, и в Раю, и даже на Страшном Суде.

Ад представлял собой вязкое нескончаемое болото, по которому он шел и полз, проваливаясь, с трудом выдирая руки и ноги из трясины. Под внешней черной и хрупкой коркой изливался огонь, который обжигал ступни, заставляя делать новый шаг вперед. И так до бесконечности – удушливые жаркие серные миазмы, выползающие снизу, обжигающие до горячего пота, ручьями льющегося по телу. Он плакал от горя из-за чувства невосполнимого одиночества: один, всеми оставленный, посредине жуткого болота. Он никак не мог очиститься от налипшей грязи, вопрошал – зачем ему было дано столь красивое тело, которое способно только сводить с ума и внушать развратные мысли о том, что его можно сгибать и скручивать, нанизывая на твердый член, трахать до изнеможения, удовлетворяя лишь собственную похоть. Никто и никогда из людей, созданных из плоти и крови, на его памяти не хотел любить его как друга, как брата… А я? Любил ли я кого-нибудь, кроме устремлений к любви божественной? Но не было ответа в его измученном одиночеством сердце.

Он был проклят на веки вечные, и никогда уже не увидит ничего светлее сумрака ночи и не почувствует ничего прохладнее геенны огненной.

Когда силы были уже на исходе и черная грязь крепко захватила его тело, вдавливая в свое нутро, грезы отпустили на миг, позволив сделать несколько судорожных вздохов и ощутить на пересохших губах сладкий вкус освежающей воды.

Но тяжелые грезы опять уволакивали вниз, еще глубже в преисподнюю, представлявшуюся полутемной пещерой с низкими сводами и сияющими светильниками, вмурованными в стены. Серо-зеленый демон с кожистыми крыльями склонился над ним, слишком близко, касаясь лица рыжей бородой, и был очень похож на Жака Тренкавеля, даже белесый шрам точно так же пересекал щеку. От демона шло нестерпимое и омерзительное зловоние, отчего сжимались ноздри и чесались глаза, наполняясь слезами.

Смертельный страх сковал все его тело. Джанно лежал в раскрытой и бесстыдной позе – ноги задраны выше головы и разведены в стороны, прикованы к цепям, тянущимся откуда-то сзади, таз чуть приподнят над землей, руки заведены за голову и тоже скованы.

Демон схватил его за горло, не давая даже пошевелиться, а потом накрыл поцелуем рот, прикусывая омертвевшие губы, грубо вторгаясь языком, работая им, словно поршнем. Дрожь в теле нарастала. Потом это чудовище выпустило его горло из цепкого захвата, когда Джанно начал задыхаться, из последних сил дергаясь в прочных оковах.

Демон сжал его лицо руками за обе щеки. Юноша ясно видел острые как ножи когти, впившиеся в кожу, совсем близко от глаз. Пальцы-лезвия медленно двинулись вниз, раздирая до крови.

Потом он наблюдал, как когти скользят по его груди, по животу, вспарывая. Узкие следы тут же наполняются кровью, которую демон слизывает своим длинным мясистым языком. Из уголка его рта капает желтоватая слюна, оставляющая болезненные ожоги. На их месте мгновенно набухают водянистые волдыри, которые лопаются, а алеющие раны под ними демон опять зализывает языком. Он его пытает своим огнем. Джанно кричит от боли, извивается в своих крепких путах, но не в силах совладать с исчадием ада.

Наконец язык демона начинает вылизывать его промежность, грубо вталкиваясь в анус. Измотанный страданием Джанно затихает, с ужасом наблюдая, как его собственный член наливается силой и встает крепким столбом, из навершия даже вытекают капли жизненных соков. Боль и наслаждение сжимаются в единый пульсирующий огненный клубок. Демон меж тем разгибается, подается вперед, нависая над ним. Маленькие черные глазки злобно сверкают в полутьме пещеры. Язык опять вырывается из его пасти, чтобы полностью занять рот жертвы и хозяйничать в нем, вбиваясь в горло. Демон двигается еще вперед, с неистовой силой и на всю длину, вонзая свой член в анус Джанно.

Юноша дернулся в своих цепях, исторгая немой крик, позволивший демону полностью завладеть его горлом, перекрыв дыхание. Сознание так и не оставило, заставляя содрогаться всем телом от боли, принимая в себя каждый новый толчок, еще болезненней предыдущего. Казалось, что прошла вечность, превращая Джанно в вопящий, оголенный нервный узел, свитый из боли.

И опять ласковые руки возвращают его из небытия, давая напиться. Жизненная сила вливается внутрь, заполняя и остужая его многострадальное тело. «В чем мой грех?» – вопрошает он в отчаянии, представляя, что теперь обречен до скончания времен быть насилуемым пленником в руках демона. «Не отдам!» – он слышит громкий голос, в котором звучит хрустальная чистота небес, и будто расправляет крылья, вырываясь из сковавшей тьмы, устремляется вверх, чтобы слиться с ослепительно-белым светом.

Его купают в вине, его купают в молоке, очищая от демонической скверны. Ласкают волшебными, восхитительными поцелуями, нежно гладят по спине, плечам, щекочут бока, тормошат, заставляя очнуться. А по телу уже разлита такая приятная и теплая истома, заставляя его растекаться, подобно горячему воску, в райском свете. Он слышит незнакомые слова, будто кто-то напевает или молится речитативом, такая музыка завораживает, убаюкивает, словно морская волна, накатывающаяся на берег и с нежным позвякиванием перебирающая мелкие ракушки. «Вот она, любовь божественная!» – внезапная догадка приходит в голову Джанно: «Когда выходишь из мрака, и тебя заливает свет Святого Духа, и ты находишься внутри Троицы» [1].

Божественный свет придает сил, исцеляет сердце от чувств оставленности и покинутости, внушает уверенность, что Джанно нужен еще в этом мире, с его улыбкой, его трудом, его чувствами, и нет ничего слаще для Бога, чем взирать на него сверху и радоваться каждой молитве, обращенной в небо. Наконец-то приходит спокойный сон.

Когда Джанно открыл глаза, то был день. Яркий серый свет проникал сквозь закрытые ставни на окне, немного веяло холодом и сыростью. Дверь комнаты была плотно прикрыта, он был один. Вокруг тихо, как будто все вымерло, и даже птицы улетели из сада. Юноша протянул руку к кувшину, стоящему на табурете рядом, напился и почувствовал, что силы вернулись. Осторожно спустил одеяло до низа живота. В нос ударил резкий запах мочи и винного уксуса, так, что защипало. Видно, эти ингредиенты входили в снадобья, что пропитывали его повязку, скрывающую рану. Приподняв ее край, увидел узкий рубец длиной с ноготь большого пальца, с приподнятыми, слегка воспаленными краями. По обе стороны раны шли два стежка из нитки, продетой через кожу и поверхностные мышцы, плотно сводящие ее края.

Между ног обнаружился кувшин с узкой и длинной горловиной, куда Джанно не преминул облегчиться. Потом он решительно вытащил кувшин, поставил вниз, на пол, и натянул тяжелое и плотное одеяло до подбородка. Окружающая тишина начала сводить с ума и нашептывать всякие безрадостные мысли.

Джанно не сомневался, что Петрона ушла на рынок, убедившись, что болезнь его отступила. А Михаэлис? Неужели вернулся в Агд? Он попытался вспомнить, о чём они говорили в то время, когда юноша приходил в сознание: ведь палач был уверен, что опасность не миновала, и в любой момент следует ждать лихих людей, способных довести начатое до конца. Страх сковал сердце, и более того, в подтверждение своих мыслей он услышал, как за дверью комнаты, где располагалась другая – более широкая и длинная – и где был вход в дом, раздалось тихое позвякивание и легкий стук во входную дверь. Потом крючок засова, на который она запиралась изнутри, вылетел из скобы, в которую вдевался, и провертелся вокруг своей оси. Послышались шаги, незваных гостей явно было двое, поскольку один сказал: «Туда!», а второй угукнул в ответ.

Он быстро огляделся: единственными орудиями защиты были кувшин с водой и тяжелый табурет. Джанно крепко стиснул кувшин, прижав его к себе. Дверь резко распахнулась. Первым в комнату сделал шаг бородатый мужчина крепкого телосложения. В правой руке у него был длинный нож, похожий на тесак, которым рубят мясо. За ним в дверном проеме виднелся более высокий, такой же бородатый незнакомец, под стать тем разбойникам, что томились в колодках в тюрьме Агда. Жертва и ее палачи напряженно уставились друг на друга, на мгновение замедлив движение. Побелевший от страха Джанно представил, как метнет кувшин в первого, заставив уклониться вбок, а потом прыгнуть ближе к кровати, потом выставит перед собой табурет, но все равно не сможет противостоять опытным убийцам, только отсрочит миг, когда тесак полоснет его по горлу.

Первый явно ждал команды второго, который не спешил ее давать, наслаждаясь страхом в глазах своей жертвы и властью над ней.

– Кончай его! – наконец коротко бросил он своему подельнику, но в тот же миг произошло странное: он резко выгнулся назад, будто что-то ударило его в спину, затрепыхался, словно бабочка, нанизанная на иглу, захрипел, хватаясь за горло, глаза его расширились от страха, на губах появилась розовая пена. Он стал медленно оседать вниз, продолжая дергаться в судорогах. За его спиной стоял Михаэлис, сжимая на уровне своей груди рукоять окровавленного, направленного вперед остриём меча, которым ткнул в спину второму убийце, перебив позвоночник. По его правой щеке стекала большая капля крови, выплеснувшаяся из нанесенной раны.

Первый убийца, уже почти приблизившийся к кровати, обернулся на звук и замер, потрясенный зрелищем, как его друг издыхает в конвульсиях на полу, судорожно ловя губами воздух и расцарапывая ногтями доски.

– Хочешь умереть быстро или медленно? – раздался спокойный голос Михаэлиса, но взгляд его, уже знакомый Джанно, был безумен. Этот разъяренный дракон требовал кровавых жертв и мучительных пыток. Незнакомый мужчина попытался сделать маленький шаг, еще ближе к Джанно, скосив глаза, пытаясь оценить расстояние до своей жертвы и решить, получится ли ему добраться раньше, чем его настигнет меч палача. – Не стоит отвлекаться на суетное! – вкрадчиво продолжил Михаэлис. – Пойдем… поговорим. Оставь свой нож здесь, – он кивнул головой в сторону выхода, медово обещая райские кущи.

Разбойник, словно очарованный, опустил тесак, но расставаться с ним не захотел, сделал только шаг вперед, уже по направлению к палачу.

– Давай, давай, выходи! – Михаэлис дружелюбно опустил меч и помахал им еще раз, приглашая на выход. Он даже нагнулся, схватил за шиворот еще временами судорожно трепыхающееся тело умирающего разбойника и подтащил ближе к распахнутой двери входа, чтобы расчистить путь второму убийце. – Дверь за собой прикрой, а то мыши набегут!

Джанно опять остался в одиночестве и с закрытой дверью. Долго сидел будто оглушенный и смотрел в одну точку, прижав к груди кувшин, не имея сил разжать руки. Из оцепенения его вывели громкие стоны, доносившиеся извне: жертва Михаэлиса вопила от боли, но, видно, рот ее чем-то был хорошо заткнут, так, чтобы не потревожить покой соседей. Потом все стихло.

Дверь опять распахнулась, и на пороге появился Михаэлис, остановился, покачиваясь, опираясь плечом на косяк. В одной руке был все тот же меч, но лезвие его обагрилось кровью еще больше, вся длинная туника была заляпана мелкими кровавыми брызгами, ярко выделявшимися на сероватой ткани. Руки тоже были в крови. Палач отер ладонью лоб, размазывая на нем бурый след. Джанно робко взглянул ему в глаза, стараясь получить ответную эмоцию. Михаэлис выглядел очень уставшим, просто посеревшим от упадка сил, взгляд был тусклым, веки смеживались. Палач медленно прошел к стене напротив кровати, прислонился, поглядывая на Джанно, и, буквально сползая спиной, сел на пол:

– Поласкай себя, возбуди и подержи подольше в таком состоянии, – вымученно попросил он.

«Чесотка в члене! Вот неймётся!» – вспыхнул Джанно:

– Это ты сейчас придумал? – и прикусил язык.

Взгляд Михаэлиса из-под полуприкрытых век полыхнул огнём:

– Я третий день почти не сплю, убил двух человек, одного из них – пытал, у меня чувство, будто я на корабле во время шторма, и блевать тянет… всё… не могу, сил нет тебя убеждать [2], – он лег на пол без движения, то ли вправду заснул, то ли сознание потерял. Джанно устыдился собственных слов.

– Михаэлис, – позвал он с кровати, – эй, очнись! – Но он никак не реагировал. Джанно ругнулся про себя, решая, что же делать дальше.

Он осторожно присел на кровати, придерживая повязку на животе левой рукой. Босые ноги коснулись шершавых досок пола, голова слегка закружилась. К этому состоянию следовало привыкнуть, прежде чем встать. Он оперся рукой о табурет и осторожно распрямился. Перед глазами опять началась круговерть, и юноша мужественно подождал, пока она закончится. Потом медленно сделал пару шагов к высокому столу между кроватью и стеной, оперся, подождал и двинулся к выходу, придерживаясь за стены.

Входная дверь была закрыта и вновь заперта на крючок. Перед дверью лежал ничком один из убийц, под ним расплылась лужа уже подсохшей крови. Но когда Джанно повернул голову вправо, к обеденному столу, то замер от ужасающей картины, представшей перед ним. Убийца сидел к нему спиной, как бы оседлав стул, к которому был привязан, опустив голову на его спинку. Он тоже был мертв. Штаны его были спущены вниз, обнажая ягодицы, камиза разорвана и, видимо, послужила хорошим кляпом. Тело опоясывала набухшая от крови пеньковая веревка, а через всю спину шла кровавая надпись, вырезанная на коже острием меча: «Еретик».

Установившуюся тишину нарушил только хлюпающий звук кровавого ошметка, вырвавшегося из тела снизу и упавшего в лужу крови под стулом.

Джанно впился зубами в костяшки пальцев, собранных в кулак. Хотелось кричать, нет, волком выть от отчаяния. Все его надежды на спокойную жизнь в теплом и приветливом доме пошли прахом. Уже никогда ему не забыть этот ужас, никогда не отмыть кровь на полу, память всегда будет возвращать его к этой луже, запаху насилия и смачному звуку «хлюп». Силы оставили, и он прислонился к стене. Его трясло и выкручивало, как припадочного, он еще сильнее сжимал зубы, стараясь унять боль, разрывающую грудь, прийти в себя, осознать происходящее. Все его душевные силы были истрачены на страх, страх смерти. «Все закончилось?» – вопрошал он себя в сотый раз. – «Что теперь будет?»

Михаэлис, пусть и бывает временами безумен, когда в него вселяется легион бесов, но он его спас. Единственный, кто оказался способен вытащить его из рук смерти, по своей воле, не рассуждая, насколько теперь Джанно будет ему должен. Просто спас, будто выполняя свой долг. «И пусть он сейчас говорит, что я ему безразличен, – размышлял Джанно, наконец, уняв дрожь и успокоившись, – что ему от меня, кроме пользования в зад, ничего не нужно, это все слова. Он как мой ангел, оберегает меня. Может не спать, готов убить любого, кто посмеет угрожать, он – нежный любовник, пусть иногда и бывает жесток. Он учёный человек и опытный воин, пусть и скрывающийся под личиной простого палача из Агда. Кого мне еще желать, он – лучший! Это я всё понять не могу, что мне – «безродному бродяжке», у которого, как сказал Тренкавель, кроме «траханной дырки» ничего нет, – несказанно повезло. Господь сам провел меня сквозь мучения и боль, чтобы я наконец понял свое предназначение».

Он заставил себя подняться на ноги и, делая осторожные шаги, пойти обратно в комнату. Джанно стащил с кровати подушку, с трудом завернулся в одеяло, поскольку порядком подмерз, пока гулял голым по дому. Он устроил голову Михаэлиса на подушку, тот слегка заворочался во сне. Прилег рядом, вслушиваясь в размеренное дыхание, потом, поддавшись нарастающему желанию, наклонился над палачом и осторожно поцеловал в губы, потерся носом сбоку о шею, там, где проходит длинная мышца от уха до ключицы, лизнул за ухом и осмелел настолько, что покрыл шею бессчетными поцелуями, нежно прикасаясь губами к коже, чтобы не потревожить сон. Ласки согревали, заставляли сердце биться чаще, делать более глубокие вздохи, приятные дрожащие волны, будто букашки, бежали вдоль позвоночника и распаляли желание. Когда же Джанно добрался языком до пупка Михаэлиса, не побоявшись задрать окровавленную камизу и обнажить живот, палач внезапно открыл глаза:

– Ты чего? – он приподнял голову и с изумлением уставился на Джанно, расслабленно прилегшего между его ногами, завернувшись в одеяло.

– Сам сказал возбудить себя! – он немного отогнул край одеяла, освобождая свои ноги, и потерся возбужденным членом о ногу палача.