Текст книги "Ученик палача-2 (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

***

Спелые виноградины, нагретые жаркими солнечными лучами, отливали янтарной желтизной, подобно огромным каплям меда, свисавшим тяжелыми гроздями. Если прикоснуться к ним губами, провести языком, то можно ощутить их упругую зрелость, скрытую под гладкой и тонкой кожицей, а слегка надкусив, почувствовать, как сладкий и освежающий сок стекает по иссушенным губам прямо в рот. Уже скоро, через две недели, эти плоды будут собраны заботливыми руками в большие плетеные корзины и превратятся в молодое вино.

– Жан, – кто-то тронул его за край штанины. Джанно распрямился, вылезая из-под мощных ветвей виноградной лозы, придержав рукой истрепанную соломенную шляпу, что ежедневно спасала его от солнца.

Перед ним стоял знакомый мальчик, сын соседей из Совьяна. Как он не побоялся проделать такой путь, чтобы разыскать его среди длинных рядов, упирающихся в горизонт, виноградников соседнего Сериньяна?

– К тебе дядя приехал! – радостно сообщил он, подбросив на ладони денье. – Попросил разыскать и привести.

– Дядя? – удивленно откликнулся Джанно и улыбнулся. Это мог быть только единственный человек, кто знал, где его искать. Сердце слегка защемило от всплывших в памяти воспоминаний. Не слишком радостных по сравнению с той жизнью, которую вел юноша в Совьяне. Мать Аларассис, Петрона, собиралась на рынок еще рано утром, и должна была вернуться только поздним вечером. – Значит, дядя… Хорошо, пойдем.

Он поднял с земли мотыгу, которой рыхлил землю, нанявшись работником в эти сады, и пошел по направлению к дому хозяина. Утро Джанно начиналось еще затемно, когда они с Петроной поднимались, иногда будя друг друга, и начинали работу по хозяйству. Он шел в хлев, кормил и убирал за животными, пока женщина доила коров и коз, потом они вместе выгоняли животных на пастбище. Петрона процеживала молоко и хлопотала по хозяйству, а у Джанно появлялось свободное время, когда он мог сдавать свой труд внаем. Сильный, здоровый и работящий парень всегда был востребован хозяевами домов, разбросанных среди плодовых садов и виноградников. На родном языке Джанно их бы назвали «campana», то есть деревня.

Иногда приходилось идти по дороге больше часа, чтобы попасть в такое хозяйство. Вот и сегодня, уже месяц как, юноша ежедневно отправлялся в сторону Сериньяна к господину Фабри, владеющему обширными полями в этой местности, и работал у него. Вернув мотыгу в сарай и предупредив супругу господина Фабри, что продолжит свой труд завтра, Джанно направился в Совьян.

Солнце стояло уже высоко и сильно припекало. В такую погоду в камизе работать было невозможно, поэтому еще в начале лета юноша сжег себе все плечи и спину, которые Петрона заботливо лечила, накладывая густую сметану на раны. Но эти первые страдания благоприятно отразились на будущем: шрамы на теле Джанно потеряли свою яркость, некоторые стали гораздо меньше, а к концу лета его тело покрыл золотисто-бронзовый загар, почти скрывший бледные отметины. Тренировками собственного тела, а главное – больной ноги, он также не прекращал заниматься. Хромота почти исчезла, осталась тупая боль, которая появлялась к концу дня, зарождаясь спереди пониже колена, поднималась вверх, обхватывая его целиком. Полностью и расслабленно сесть на колени он пока не мог – тупая боль сменялась острой и выматывающей.

Джанно заставил себя замедлиться перед низким забором из связанных жердей, окружающим дом, ставший уже почти родным. Он осторожно выглянул из-за куста. Новоприобретенным «дядей» действительно был Михаэлис. Джанно невольно им залюбовался. Палач из Агда спал, уютно устроившись в рассохшемся от времени кресле главы семейства Буассе, убаюкиваемый тенью навеса и шепотом легкого ветра, играющего в листве. На хозяйственном столе, сбитом из грубых досок, стоял маленький кувшин для вина, лежали половина хлеба, начатая головка сыра и большой нож в красиво украшенных ножнах. Волосы Михаэлиса отросли и спадали теперь на лоб густыми черными волнами, на щеках была щетина, будто он уже недели две не посещал цирюльню, но одежда на нем была чистой, хотя сам он выглядел похудевшим и усталым.

Будто птица прокричала у него над головой, пробуждая ото сна. Михаэлис медленно приоткрыл глаза, потягиваясь в кресле, и сердце его замерло на миг, а потом зачастило: перед ним, опираясь на стол, стоял Жан. Он изменился за то время, что они не виделись: стал шире в плечах, его тело налилось силой, загорело до смуглоты, поэтому глаза стали еще ярче, поражая глубиной своей синевы. На нем были только короткие холщовые штаны, подвязанные ниже пояса, волосы забраны в хвост и едва виднелись, спрятанные под соломенной шляпой. Его поза была расслабленной, он слегка покачивался, но смотрел в упор, изучая, возможно, заново познавая облик палача.

– Здравствуй, Жан, – Михаэлис облизнул пересохшие губы, не находя иных слов. Он протянул руку и нежно погладил юношу по животу, отмечая про себя, что он стал еще более выпуклым из-за доведенных до совершенства мышц. Палач привстал, обхватил Джанно за поясницу, притягивая к себе, поцеловал в живот и прижался к нему лбом, показывая, насколько сильно переполняет его чувство радости от долгожданной встречи.

Джанно выгнулся навстречу ему и запустил пальцы в волосы, отвечая всем своим телом, что тоже слишком соскучился. Михаэлис поднял голову, посмотрев на него снизу вверх, и переместил свою ладонь вперед, накрывая ей пах юноши, поглаживая сквозь грубую ткань и находя отклик.

– Идем, – чуть слышно прошептал юноша, готовый уже застонать от испытываемого наслаждения. Он взял палача за руку и повел за собой по направлению к пустому хлеву. Строение было старым и достаточно большим, низ сложен из камней, а верх и крыша срублены из дерева. От входа шел широкий проход, по бокам от которого были выгорожены стойла. В счастливые годы семейства Буассе домашних животных было значительно больше – «до двадцати коров», вспоминала свое детство Петрона. Вдоль стен верхнего этажа шли легкие перекрытия, на которых сушилось сено, и только задняя часть, на которую вела лестница, была более надежной и сделана из толстых бревен.

Джанно закрыл дверь, припирая ее тяжелым засовом, повернулся, оглядываясь по сторонам, примечая, как красиво играют столбы пылинок в солнечном свете, прокрадывающемся в хлев через многочисленные щели деревянной надстройки. «К зиме нужно укрепить досками для тепла», – почему-то мелькнула в его голове мысль о внесении дополнительных удобств в хозяйство, хотя внешняя ситуация располагала совсем к другим размышлениям. Дальше размышлять ему уже не дал Михаэлис, сгребший в охапку и принявшийся целовать. На любые подобные ласки тело откликалось быстрым помутнением в голове, разгорающимся теплом в паху и легкой дрожью в бедрах.

Вырвавшееся постанывание от удовольствия еще больше распаляло страсть мужчины из Агда. Он самостоятельно избавился от своей камизы, сорвал с Джанно шляпу, распустил волосы, распределяя по плечам, сдернул штаны, полностью обнажив, вынул свой член, лаская обеими руками и себя, и член юноши, при этом продолжал расчерчивать языком шею или грудь, иногда прикусывая до боли. Он постоянно двигался, ставя своего любовника в тупик: не давая обнять, только еще больнее вжимал спиной в деревянную ограду стойла.

Решив, что его орудие достаточно крепко, Михаэлис резко повернул Джанно к себе спиной, заставляя упереться руками в ограду, грубо помял выставленные ягодицы, запустил пальцы в щель и погладил отверстие ануса. Притихший юноша удивленно следил за тем, как он роется в суме, принесенной с собой, достает маленький плотно закрывающийся горшок с маслом, почти выливает его себе на руки, размазывая содержимое по своему члену.

– Ноги раздвинь, – Джанно даже не успевает выполнить приказ, как палец палача врывается внутрь него, заставляя вскрикнуть от боли. Он попытался отстраниться, сжимая ягодицы, но Михаэлис схватил его за бедро, силой возвращая обратно. – Расслабься, не расширю проход – будет больно, – услышал он голос над ухом. Тот самый знакомый спокойный тон, в котором звенело железо и которому он уже привык подчиняться. Он закрыл глаза, призывая себя к покорности, но все еще надеясь, что сладкая прелюдия будет продолжена, как только палач расширит этот чёртов проход. За вторым пальцем следовал третий, теперь его просто трахали рукой, не давая свободы пошевелиться. Когда Михаэлис уже сам вошел в него своим членом и положил обе руки ему на бедра, Джанно еще раз заставил себя обернуться: взгляд его любовника был омрачен безумием страсти, таким он был всегда, когда у палача отлетала душа, вместе с ней – вся нежность, и оставалось только желание жестко поиметь в зад.

Член Джанно опал, голова прояснилась, будто его окатили холодной водой, а в теле воцарилась раздирающая боль, заставляющая громко стонать с каждым толчком. Иногда палач задевал какие-то странные струны внутри его тела – вдруг появлялось приятное чувство наслаждения, иногда перекрывающее болезненные ощущения, к которым постепенно юноша начал привыкать. Палач долго не кончал, потом перехватил рукой за грудь, заставив выпустить из сведенных пальцев гладкую балку ограды, толкнулся несколько раз, насаживая на себя до конца и исторгая победный рык. Только потом, не выходя из Джанно, погладил его по груди и двинул пару раз рукой по стволу его члена.

– Как ты? – коротко спросил Михаэлис, выпуская Джанно из своих сильных пальцев.

Он повернулся к нему лицом, отстраняясь:

– Quasi meretrix sub patronus [1], – он недовольно оглядел свои бедра, где четко впечатались руки палача, оставив красные с синевой отметины. В глазах застыли слезы обиды и перенесенного унижения, щеки пылали. – Ты зачем пришел сюда из Агда? Присунуть свой член больше некому?

Михаэлис, оглаживающий свой потерявший упругость член, замер, не зная, что ответить. Удивленно посмотрел на раскрасневшееся лицо Джанно, заметил, как он быстро облизнул языком пересохшие губы. Юноша не испытывал к нему неприязни: слова – одно, а тело говорило об ином. Что же могло так сильно разозлить его? Ну, кроме того, что свое длительное страдание из-за отсутствия удовлетворения палач выразил несколько жестковато, до болезненных синяков.

– Все шлюхи сейчас в цене, – спокойно ответил Михаэлис, продолжая следить за реакцией Джанно. – И тут я вспомнил: меня же ждет в Совьяне некий Жан. Скучает по мне. Думаю, встану пораньше и отправлюсь в путь, отымею этот красивый зад по-быстрому и к девятому часу уже домой вернусь. – У Джанно шевельнулись ноздри, он сильно вдохнул в себя воздух, задетый такими словами, но не пожелал сдаваться:

– А то, что Жан теперь свой траханный зад будет лечить, тебя не волнует? Сильно проигрался, теперь денег тебе на шлюх жалко?

Комментарий к ЧАСТЬ I. Глава 1. Встреча в конце лета.

[1] Как шлюха под господином. Далее «шлюха» звучит в речи как «меретрикс» или «меретриче»

Обращаю внимание на особенности мышления персонажа в данное историческое время. Внутри человека шло четкое разделение на субстанции: тело, разум, душу, любовь и прочие части, которые внутри него отвечали за разные эмоции.

========== Глава 2. Новый договор ==========

С Михаэлиса мигом слетела его прежняя бравада, и он осознал, что наделал: прибыл договориться, а получилось, что дал волю своим страстям и совершил насилие:

– Ну, прости меня, Жан! Иногда мне трудно с собой справляться. Это как помутнение рассудка! Как мне всё исправить?

Михаэлис протянул руку и нежно погладил его по правой стороне груди, заметил, что морщинки между сведенными бровями юноши начали разглаживаться. Он продолжил свои действия, поигрывая пальцами с чувствительной бусиной соска, потом резко прихватил, притягивая к себе:

– Зачем мне женщины, если меня привлекаешь только ты? – Рот Джанно непроизвольно раскрылся в улыбке, оскалился. Юноша посмотрел на палача, прищурив глаза, и клацнул зубами, давая всем своим видом понять, что готов укусить. – Ты меня так соблазняешь… Черт тебя подери, Жан, я понял! – Михаэлис положил ему руку на поясницу, крепко прижав к себе, и чуть наклонился, проведя языком по шее, поцеловал в ключицу, чем вызвал ответный стон. Тело его любовника требовало ласк: сильных, настойчивых, иногда болезненных, но несущих наслаждение, а не грубого вторжения. А эта наука была ему знакома, хотя только с возрастом начинаешь осознавать смысл этих действий и какой восторженный эмоциональный отклик они могут в себе нести.

Ему срочно нужно было восстановить былое доверие, которое он разрушил, выпустив наружу все самые темные стороны своей души. Он опустился ниже, целуя в живот, потом захватил губами член Джанно, что заставило юношу задрожать от страсти и податься навстречу. Михаэлис положил обе ладони на его бедра, поглаживая подушечками больших пальцев по их нежной внутренней стороне, медленно обласкал языком ствол и мошонку, потом поднялся по твердеющему стволу к головке, заставив ее раскрыться, полностью заглотил и выпустил. Джанно застонал в голос, коснулся ладонями его волос, положил руку на затылок, задвигал тазом навстречу его губам, но мужчина сжал пальцы, остановив, показывая, что сам будет выбирать нужный ритм движений.

– Я сейчас… – прошептал Джанно, чувствуя, как внутри него после длительных ласк собрался, сжимаясь в клубок, вибрирующий огонь, сотканный из наслаждения. Михаэлис отстранился, давая ему свободу действий.

– Кончишь, тогда сделаешь мне то же самое.

– Я согласен… согласен… согласен, – несколько раз рвано повторил Джанно, выплескивая наружу струю семени. Он тяжело дышал, некоторое время приводил себя в сознание, пока поднявшийся с колен Михаэлис обнимал его, покрытого испариной, стараясь унять приятную дрожь в теле своего любовника.

Потом юноша, у которого еще перед глазами не утихли всполохи выплеснутого огня, жестом указал, что лучше залезть наверх, где сушилось сено. Пол сарая, благодаря ежедневным стараниям Джанно, был чистым и покрытым тонким слоем золотистой соломы, но земляным, и продолжать любовную игру в облаках пыли как-то не хотелось.

Палач расстелил свой плащ, присел на колени, а Джанно, распростершись на грубой ткани, опираясь на локти, насадился ртом на член Михаэлиса и прислушался к воспоминаниям собственного тела. У него получалось даже искуснее, чем это делал палач, в чьи глаза он неотрывно смотрел, играя своим языком и губами, свободно заглатывая целиком, чем вызывал у того все большее удивление и восторг.

– Черт, Жан, откуда? – воскликнул Михаэлис, запуская пальцы в его струящиеся по плечам локоны, приподнимая, обнажая шею, которую хотелось приласкать поцелуями. Джанно опустил веки, сосредотачиваясь на собственных ощущениях: внутри будто кто-то тайно им руководил – сейчас ты проведешь языком здесь, потом там, когда почувствуешь, что все наполнено и раскрыто до предела, приподнимешься, коснешься поцелуем низа живота, на палец выше линии жестких волос, потом пупка, поднимаясь выше, не отвлекаясь, можно задеть пальцами соски, потом руки должны лечь на плечи, огладить спину.

Джанно качнулся, перенося вес тела на правую ногу, поскольку больная нога еще не до конца могла сгибаться в колене. Его пальцы ощупали узловатые следы от шрамов на спине Михаэлиса, юноша открыл глаза и замер на миг, углядев, что в противоположность идеально гладкому торсу, спина палача была покрыта сетью старых и свежих рубцов разной длины и направленности: казалось, он часто занимал себя терзанием собственной плоти, охаживая ее плеткой.

«Не останавливайся!» – требовательно зазвучал в голове голос, будто сейчас с ними был кто-то третий, игравший роль наставника. Джанно закрыл глаза и принялся покрывать короткими поцелуями плечо и шею Михаэлиса. Тот наконец-то положил ему руки на бедра, мягко опуская вниз.

– Помоги, – попросил юноша, шире раскрывая себя, отставив согнутую левую ногу вбок, – еще больно.

Михаэлис наполовину насадил его на свой твердый жезл и дал возможность самостоятельно вобрать его до конца, удобнее пристроив ноги и широко разведенные бедра, чтобы начать двигаться. Таз у италика был удивительно подвижен, казалось, что он способен, шевеля только им, приподнимаясь и опускаясь, ласкать возбужденный член внутри себя, сжимая и расслабляя внутренние мышцы. Но Джанно достаточно быстро устал, тяжело задышал, сдерживая стоны, и последние минуты палач уже сам двигался внутри него, доводя свое наслаждение до ослепительного завершения, резко завалив на спину.

– Михаэлис, я – шлюха! – безапелляционно простонал юноша, быстро двигая рукой по собственному члену, чтобы довести себя до экстаза.

– Еще какая, Жан! – воскликнул Михаэлис, выходя из него и наблюдая, как белая струйка семени его любовника выплескивается на живот. – Хотя господин де Мезьер уверял нас в обратном – говорил, что за два последних года ты ни в чем таком замечен не был, поэтому и обвинение в содомии ложно.

Джанно замер, сердце в его груди, отбивавшее быстрый удар за ударом, будто остановилось, а разум отказывался верить словам.

– А ты, – говорить приходилось через силу. От сладостных ощущений, в которые погрузилось тело, не осталось и следа, – когда меня… насиловал, что-нибудь заподозрил?

– Мне не до этого было, – Михаэлис задумался, сдвинул брови, вспоминая, – но ты так отбивался как будто в первый раз. Друг твой, де Совиньи, тоже говорил, что ты ни с кем… А получается, что умеешь, можешь, знаешь – как… Тогда зачем сопротивлялся? – он развел руками. – Может, ты по каким-то тайным причинам скрывал, что мужеложство тебе не ново, опять непонятно – зачем ради этого вытерпеть столько боли?

Джанно приподнялся на локтях:

– Не знаю, память возвращается, очень медленно – только смутные тени. Но помнит тело. Слышу голос внутри себя, который говорит, что именно нужно делать, будто дьявол нашептывает грешные действия. – Он присел. – Зад теперь болеть будет…

– Я мазь целебную с собой принес, – Михаэлис с нежностью погладил его по плечу. – Ты не будешь страдать, не бойся. Брат Доминик собирается уехать из Сета навсегда, теперь никто тебя не узнает. С Аларассис все в порядке, я о ней забочусь. Обертан о тебе спрашивал, сказал, что почерк у тебя хороший, сможешь ему помогать документы переписывать. У Стефануса жена опять беременная, он хороший плотник, хочет уйти от меня осенью и начать работать вместе со своим кумом. Возвращайся обратно в Агд… как обещал.

– Опять горшки таскать и блевотину от пола отмывать? Бесплатную похлебку получать один раз в день? А ты меня в любое время дня и ночи трахать будешь? – Джанно был охвачен сильными сомнениями: в Совьяне было спокойно и сытно, работы достаточно – не только в хозяйстве матери Аларассис, но и у ее соседей, на виноградниках, в садах. Он уже скопил немного денег, мог купить себе теплую одежду к зиме и городское платье, даже на кожаные башмаки бы хватило.

– Кто же тебе предлагает задаром? – не отступал Михаэлис. – Будешь получать столько же, сколько и Стефанус. Немного, но значительно больше, чем ты сможешь здесь заработать зимой. И учить тебя будем мы: Обертан своему делу, я своему – денег брать не будем, в обмен на помощь. Еда и жилье будут. Разве плохо?

– Нет, не плохо, – согласился Джанно и опустил взгляд. – Но что с другим? Ты знаешь, о чем я. Я не хочу быть твоей шлюхой. Не спорю, ты мне тоже нравишься как любовник, с тобой хорошо, но мое выживание уже не связано с твоей волей, – он поднял голову и в упор посмотрел на Михаэлиса. Голубое небо подернулось холодными тучами. – Я благодарен тебе за спасение, но у нас был уговор – пока я не встану на ноги, ты меня лечишь и используешь по своему усмотрению. Теперь я не хочу подставлять тебе свой зад каждый раз, как у тебя член встает.

Михаэлис вздохнул: этот парень знал себе цену, и уже не так будет просто уговорить его вернуться обратно. Можно ли его заинтересовать деньгами или сладкими посулами? Шлюху – да, а его – нет. И палач решился заговорить с ним напрямую, раскрыв свои тайные мысли.

– Жан, давай так, – он взял ладонь Джанно в свою и слегка сжал, – когда я вижу тебя связанным или беспомощным, у меня исчезает разум, зато наливается силой член, и я готов им в тебе дырку провертеть. При этом я получаю самые сильные ощущения, самые яркие. Тебе же нужны предварительные ласки, чувственные, до дрожи, а еще тебе нравится чувствовать боль – не бессмысленное истязание тела, а, чтобы она чередовалась с наслаждением или шла с ним единовременно. Проще говоря – если доводить тебя до экстаза усилиями рук или губ, и при этом грубо и больно брать тебя, то ты вкушаешь наивысшее наслаждение. Я прав?

Юноша кивнул и закусил губу. Да, за те умелые действия, что совершают руки Михаэлиса, путешествуя по его чувствительному телу, стерпеть можно многое. Он уже не сомневался, что в своем прошлом сам умел искусно дарить другим такие ласки, но ему сильно не хватало того, чтобы любили именно так его самого. Джанно внутренне передернуло от всплывшего в сознании слова «patron» – сколько таких в нем уже перебывало?

– Да, пожалуй. Самые сильные ощущения я получил в купальне, стоя в бочке.

– Даже потерял сознание, я помню. Отметины от твоих зубов у меня еще не сошли с плеча.

– И еще мне понравилось – с завязанными глазами… и сегодня, когда ты ртом… Но к чему ты ведешь свою речь? – он сосредоточенно сдвинул брови, нахмурившись.

– К новому договору между нами, – живо откликнулся Михаэлис, обрадовавшись, что парень, который сейчас сидел перед ним, сразу не стал отвергать его грезы, а напротив – готов продолжить с ним разговор, затрагивающий очень сокровенную часть их совместной жизни. – Ты возвращаешься. Я обещаю вести себя нежно: нигде тебя не загибать, не зажимать и не пытаться насиловать без твоего согласия. Но если ты захочешь, чтобы я обласкал тебя так, как нравится тебе, то я это сделаю, но предварительно тебя свяжу… или после свяжу и трахну так, как нравится мне. Или тебе больше по душе рукоблудствовать и чистить хлев всю зиму в Совьяне?

Джанно усмехнулся собственным тайным мыслям, но все равно оставался недовольным:

– Я рассчитывал на большее… на дружеское отношение, например. Понимаешь, тут все, в этой деревне, как одна большая семья – кто шуткой одарит, кто улыбкой, кто в гости позовет. А что меня ждет в Агде? Со всеми ты становишься другим: веселым, играешь словами… но только не со мной. Ты лишь готов с упоением говорить о том, в какой позе тебе будет удобнее меня поиметь.

Михаэлис тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, потом пожал плечами, не зная, как, даже в силу своего возраста, выразить то, что тяготит душу. Италик очень правильно строил свои мысли: чем его жизнь в Агде будет отличаться от жизни шлюхи, которую недорого покупают, предоставляя еду и кров, и даже дают право свободно желать, в какое время раздвинуть бедра?

– Если я скажу, что люблю тебя, Жан, то солгу. Я знаю, что такое любить и страдать. Может быть, и ты тоже познал это в своей жизни, но не помнишь, – он запустил руку в свои отросшие волосы, оперев локоть на колено. Лицо исказила злая и горькая усмешка. – Я себя исчерпал, убеждая тебя. Я просто хочу, чтобы ты вернулся. Я сейчас заберу свои вещи и уйду. Да, я продолжу мечтать о тебе и днем, и ночью, представляя рядом. Делай так, как подскажет тебе сердце, разум или тело, только, прошу тебя, помни, что есть в этом грешном мире человек, которого не будет оставлять надежда, и обращаясь с молитвой к Господу, пусть и каясь в страшных грехах, он будет произносить твое имя и звать тебя.

Джанно прикрыл глаза и опять прислушался к себе:

– Жди дня святого Мартина. Если я что-то и решу, то ты в этот день и узнаешь.

========== Глава 3. Воспоминания могут нести смерть ==========

Неожиданное появление Михаэлиса и тянущая боль в заду пробудили в Джанно воспоминания в эту же ночь. И они вовсе не были приятными.

Привычно проявившись как неясные тени, едва он смежил веки, они постепенно начали наливаться красками и приобретать четкость. Название города он не помнил – только что он был у моря, имел порт, куда заходили большие лодки, но имя Фины Донатти, которой принадлежали постоялый двор, купальни и бордель, помнил очень точно. Они спали все вместе в одном длинном помещении, расположенном в подвале и разгороженном занавесками, и мужчины, и женщины вместе, всех возрастов, на жестких матрацах, постеленных на полу. Минимум личных вещей. У тех, кто зарабатывал больше и копил деньги на будущую свободную жизнь, угол был выгорожен, да и матрас лежал на деревянной основе, приподнятой над полом, у такой кровати даже имелся плотный полог, спасавший в холодные ночи. У госпожи Донатти были свои представления о грехе: она не признавала брак как священный союз, подтвержденный церковным таинством, и искренне считала, что любой мужчина, как и любая женщина, вольны свободно выбирать, с кем проводить ночь. Sacrum matrimonium meretriculum esse, [1] – любила говорить она, цитируя какого-то проповедника, утверждая, что Мария Магдалена была конкубиной [2] Христа, и сама была женщиной, обвиненной в супружеской неверности.

Джанно имел в этом заведении выгороженный угол, но был родом из италийских земель ближе к Риму, основная же часть работников борделя была из Прованса или Ломбардии, там он и научился говорить на провансальском языке. Кажется, его даже именовали «флорентийцем», но, возможно, лишь для того, чтобы повысить цену. Дальше этого кусочка жизни, проведенной в неизвестном городе, воспоминания не возвращались – ни как он туда попал, ни как оттуда вышел.

Но воспоминания о тех, кто платил за пользование телом Джанно, начали мучить почти каждую ночь, потом он смирился и понял, что это какой-то знак от Господа, и пока не пересмотрит их все, душа не будет умиротворена, и еще одна частичка памяти не будет дарована.

Наиболее спокойно было видеть перед собой затейливый узор расшитой мелкими цветами подушки, на которую юноша смотрел прямо или прижимался к ней лбом или щекой. Она мерно покачивалась, цветы сливались в пеструю смесь красок, веки смеживались, и наступало состояние равнодушного отупения, полностью исключавшего отклик на то, что в этот момент происходит с телом. Хотя внутренний наставляющий голос требовательно будил, заставляя оставаться в сознании и даже шептать заученные фразы: «Еще, мой господин!», «Ты такой сильный!», «Трахни!», – и при этом испускать страстные стоны.

Хуже было наблюдать краснеющее от натуги лицо этого господина, склоняющееся над ним. В него нужно было смотреть призывно-желающим взором, опять шептать поощряющие слова и следить за тем, чтобы он не перетрудился, поддерживая за бедра вес тела насилуемой им шлюхи. И все эти господа потом исправно исповедовались, посещали церковные службы, участвовали в таинствах, принимая в рот священную гостию [3].

Джанно тогда переполняла тихая ненависть, дополненная чувством обреченности, что он не может изменить происходящее, ему некуда идти. Бездомного собрата, стоящего на низшей ступени общественной лестницы, не приютят даже нищие на церковной паперти. Бедность уже не в почете: это раньше охотно подавали просящим краюху хлеба, чтобы они продолжали свой путь, распевая священные песнопения. А потом таких побирушек, считающих, что они трудятся в поте лица? проповедуя Слово Господа, развелось столько, что уже внутри нищенствующего францисканского ордена появились разногласия, дошедшие до папской курии, приведшие к сомнениям – имел ли Иисус Христос вещи в собственности или только пользовался? Простые же горожане не сомневались: кто не работает, тот не ест дармовой похлебки, а поощрять хитрых пройдох в коротких рясах [4] – только ересь разводить.

Поэтому для него сейчас стал таким важным дом семьи Буассе в Совьяне – никто его не выгонит прочь. Наоборот, Петрона как-то обмолвилась, что дочь ее еще молода и может иметь детей, явно намекая, что будет не против видеть Джанно своим зятем, и для нее совершенно не важно его происхождение и те обвинения, по которым он был осужден, и даже церковное отлучение.

На одной чаше весов лежала спокойная жизнь, крепкая семья и достойная старость, на другой – странные, болезненные и находящиеся под запретом церкви и государства отношения с палачом из Агда, и первая пока сильно перевешивала.

Если бы только не эти проклятые сны, когда он просыпался в холодном поту посередине ночи с рукой на твердом члене. Получалось, что ночные грезы про то, как его имеет в зад какой-нибудь толстый и потный лысеющий мужик из проезжих купцов или член городского совета, или глава гильдии, вызывали прилив возбуждения, а кольцо ануса сжималось, желая что-нибудь в себя вобрать. Например, палец. Занятие подобным самоудовлетворением, особенно когда прекрасно знаешь, как доставить себе удовольствие, избавляло от просматривания неприятных картинок из прошлого, но порождало сильное желание разделить постель с любовником и напоминало о предложении Михаэлиса.

К этому мужчине с красивым телом Джанно тянуло как муху на мед. Он даже попытался порассуждать, отгоняя прочь мысли о возвращении, что палач не раз брал его силой, подавляя волю, и еще неизвестно, что было в прошлом, когда вернутся воспоминания о тех четырех днях, проведенных в застенках тюрьмы Агда. Но «флорентийская шлюха» Джованни Мональдески возразил Жану из Совьян, что всем известно – связывание только разнообразит сексуальную игру, а насилия над собой он и так получает сполна, и «не нужно тут строить из себя «цветок невинности», как будто первый раз об этом слышишь и никогда не пробовал!». Флорентийскую шлюху можно было заставить замолчать только упоминанием про два «невинных» последних года, о которых говорил Михаэлису господин де Мезьер, который уж точно знал всю историю Джанно от и до, но его имя вселяло страх.

Весь конец августа и начало сентября Джанно проработал сборщиком винограда и на винодавильне. Потом последовали праздники молодого вина, когда крестьяне, отставив свой труд на полях и в садах в сторону, начали готовить собранный урожай к зиме.

Ежедневно в Совьяне и в соседнем Сериньяне жители собирались в центре города, готовили угощение, делились друг с другом новостями, устраивали танцы, приглашали музыкантов и пели песни. Джанно нравилось сидеть в окружении празднично одетых и веселых людей и чувствовать себя частью этой огромной и доброй семьи.

Но неожиданно случилось событие, к которому он не был готов. В тот день Петрона, как обычно, отправилась на рыночную площадь, а юноша занялся починкой ограды на задах дома, где располагался огород. Внезапно он почувствовал чье-то чужое присутствие внутри дома. Это было необычно – соседи, если являлись в гости, начинали кричать, призывая хозяев, а тут кто-то прошелся по комнатам, не тая скрипа половиц, залез в погреб. Он еще раз прислушался, стараясь подавить внутри себя страх и нарастающую тревогу, потом медленно дошел до сарая и взял в руки вилы.