Текст книги "Психиатр"

Автор книги: Марк Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Глава 16

Когда наконец Томас проснулся, то сначала отпрянул назад. Он не сразу узнал трясшую его за плечо мексиканку, ее широкое лицо и вытаращенные от волнения глаза напугали его настолько, что от удивления и оцепенения он вскрикнул.

Женщина вышла. Гибсон постепенно пришел в себя, затем, позвав горничную, извинился, а так как он намеревался спросить ее о причине столь своевольного решения разбудить, она его опередила:

– Полисия!

– Полиция?

– Да, внизу полисия! Они сесясь же хотят вас видить, доктор. Вот посему я вас разбудила. Я изьвиняюся…

– Да нет же, все в порядке, Эстрелла. Я понимаю. Скажите им, что я иду.

Она отправилась в гостиную. Заметив, что спал одетым, доктор нахмурил брови. Это было не в его правилах, так как обычно он спал совершенно обнаженным. Он провел рукой по лицу, голова раскалывалась от боли. Неужели он вчера пил? Ничего такого он не припоминал. На самом деле Томас осознал, что вообще ничего не помнит – ни что он делал, ни где был и с кем – ничего!

Это обеспокоило его: с ним никогда не случалось ничего подобного. От всего этого ему стало не по себе, потом он почувствовал страх. Но медлить было нельзя: полиция ждала его в гостиной! И все же он зашел в ванную, посмотрелся в зеркало и обнаружил, что выглядит ужасно: лицо было бледным, почти восковым. Умываясь холодной водой над одной из двух больших раковин, он обнаружил на руках глубокие царапины.

Откуда они? Как он мог так пораниться? На него напали? Однако повреждения вовсе не походили на те, что получают в драке. Он бы сказал, что так можно пораниться, свалившись с велосипеда, а ладони рук оцарапаны об асфальт.

Он вытер лицо и руки полотенцем, наскоро причесался и направился в гостиную, терзаясь вопросами. Что такого мог он сделать, чтобы спровоцировать приход сил правопорядка? Еще он спрашивал себя, пил ли он накануне. Томас дыхнул себе в кулак: от него несло водочным перегаром! Возможно, это все объясняло. Он слишком много выпил, что в последние месяцы с ним случалось все чаще, и отключился. Ему приходилось слышать от пьющих друзей, что такое бывает. Но с ним самим такое случилось впервые. Отключка. Так оно и есть! Потеря памяти. Обо всем просто забываешь. Тогда, наверное, по дороге он попал в аварию, что объясняет раны на руках.

Войдя в гостиную, Томас был неприятно удивлен, увидев, что ассистент Тамплтона кромсает стоявший там черный кожаный диван огромными ножницами.

Хозяин дома возмутился.

– Эй, вы! Что вы делаете? – закричал он, от негодования потрясая руками в воздухе.

Вильямс продолжал выполнять задание. А вот его патрон с удовольствием вмешался:

– Он делает свою работу, доктор!

Томас обернулся и узнал инспектора Тамплтона, после кончины жены именно он отравлял ему жизнь в течение месяцев. Он, безусловно, жаждет доставить новые неприятности. Может, это все просто дурной сон? Зачем этот инспектор явился в его дом с одним из своих помощников, да еще в сопровождении двух полицейских в форме, которых он только что заметил? К чему подобная делегация? Решительно, можно подумать, что ночью он не иначе как совершил ужасное преступление!

Томас не ответил инспектору, – возможно, он промолчал из-за того, что храбрость оставила его. В этот момент на кофейном столике, рядом с двумя пустыми бокалами, которые ассистент еще не успел положить в пластиковые пакеты, он заметил упаковку мнемониума: вид этого препарата вызвал у него необычную реакцию. Он не мог с уверенностью сказать, видел ли его раньше, однако это что-то ему напоминало. Но что? Он не знал.

Томас подошел к столику и увидел инструкцию по применению препарата, со вчерашнего вечера валявшуюся там развернутой. Крупными буквами там значилось: Медикамент будущего – счастье в одной таблетке. Тем не менее доктор не вспомнил, о чем, собственно, речь, пока не прочитал ниже: Пациент полностью забывает случай, легший в основу травмы.

Интуитивно он связал в единое целое: бокалы на столе, опорожненная бутылка водки, упаковка мнемониума… Должно быть, он принял таблетку и лекарство заблокировало его память. Так вот что произошло! Никакого другого объяснения его отключке не было.

В это время молодой Вильямс продолжал вырезать из кожаной обивки дивана десятимиллиметровый квадрат!

– Кто дал вам на это право? – спросил его психиатр.

И снова Тамплтон пришел на помощь своему ассистенту:

– У меня есть ордер на обыск, этого достаточно, чтобы перевернуть ваш дом вверх дном. – И он предъявил документ, на который Томас даже не взглянул. Выдержав паузу, словно для того, чтобы усилить эффект разыгрывающейся драмы, инспектор с усмешкой добавил, держа в руке вторую бумагу: – Я также располагаю ордером на ваш арест по подозрению в нападении и изнасиловании вашей пациентки Катрин Шилд, которая этим утром была найдена в вашем «мерседесе» на пляже рядом с вашим же домом. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Новость явно шокировала доктора. Но так как Гибсон был почти уверен, что принял таблетку мнемониума и в результате ничего не помнил, он не возразил ни единым словом, к радостному удивлению инспектора, который, без сомнения, принял эту пассивность за признание вины. Это было слишком хорошо, слишком просто! В конце концов, он может засадить его в тюрьму и тут же добиться полного признания в том, что связано со смертью жены.

– Не хочу усугублять ваше отчаяние, доктор, но у меня такое впечатление, что последующие годы жизни вы проведете в тюрьме.

Томас не поддался на провокацию, он тут же задал вопрос:

– Как она?

– Кто?

– Катрин, конечно!

– Она вне опасности. – Инспектор настолько растерялся, что не сразу понял, о чем его спросил доктор.

Томас явно почувствовал облегчение. Не так важно, что он мог или не мог сделать со своей пациенткой за время долгих часов своей отключки, главное, что он ее не убил!

Во взгляде инспектора появилось новое выражение. Решительно, этот врач знает свое дело! Какое сострадание к пациентам! По меньшей мере он умело играет свою роль. Да, именно так, он делает все, чтобы усыпить бдительность полиции, как было при расследовании смерти его жены. Но на этот раз у него ничего не выйдет: слишком много против него улик.

Инспектор сделал знак полицейским. Дюжий верзила подошел с наручниками.

– Вы собираетесь надеть на меня наручники? – спросил Гибсон, указывая на полицейского.

В это время инспектор обратил внимание, что руки врача покрыты ссадинами и порезами. Он взял его за правую руку, попросил показать левую и спросил:

– Вы поранились, доктор?

– Я… по всей видимости, да, – пробормотал Томас.

– Что значит «по всей видимости»?

– Я не могу вспомнить.

– Вы не помните?

– Нет.

– Мы обнаружили следы крови на сиденье вашей машины рядом с пострадавшей. А на ней были мужские перчатки. Перчатки из черной кожи, «порше». Это вам о чем-нибудь говорит, доктор? К тому же кровь запеклась и на перчатках.

Томасу стало дурно. Кожаные перчатки были той же марки, что и его собственные перчатки для вождения! Что и те, которые были на руках жены во время роковой аварии! Что за странное совпадение! Какой жестокий поворот судьбы!

Инспектор подвел итог:

– Если тест на ДНК покажет, что на сиденье и на перчатках ваша кровь, вам, доктор, понадобится очень хороший адвокат.

Глава 17

К тому времени когда наконец приехал адвокат, Томас уже почти час томился в узкой камере полицейского участка. Свое новое унижение он переживал меньше часа, а первым было то, что пришлось выдержать взгляды соседей, когда его вывели из собственного дома в наручниках, в сопровождении двух полицейских, как обыкновенного преступника – кем он, возможно, и являлся. Как знать?

Он встретил доктора Джеймса Робертсона с явным облегчением. Они знали друг друга уже на протяжении двадцати лет, вместе кутили, учились в одном университете и, даже если они виделись нечасто, им всегда было приятно снова встретиться. За исключением, конечно, встреч при обстоятельствах, подобным нынешним.

Доктор Робертсон сразу же отозвался на зов друга о помощи, улизнув с крайне важного заседания в своей адвокатской конторе.

Очень энергичный, всегда загорелый, с густой, аккуратно подстриженной бородой и веселым взглядом, этот мужчина излучал сияние. И только почти лысая голова выдавала, что ему уже сорок пять.

– Спасибо, что приехал так быстро, – сказал Томас, облегченно вздохнув.

– Пустяки, старина!

Полицейский проводил Томаса и адвоката в маленькую комнату, чью скудную меблировку составляли деревянный стол и два стула без спинки. Ну по крайней мере они могли поговорить без свидетелей. Мужчины сели.

Помолчав минуту, в течение которой они смотрели друг на друга улыбаясь, с явной теплотой, Томас сказал:

– Ты хорошо выглядишь.

– Да я защищаюсь! Я пока еще не встретил женщину, на которой захотел бы жениться. Не тороплюсь. Сначала долго присматриваюсь, изучаю… – ответил Робертсон шутливым тоном.

– Да, так надежнее, так надежнее, – повторился Томас, зная о том, какой успех у женщин имеет его друг, потрепанный недавним разводом, который оказался для него разорительным, хоть он и являлся адвокатом: сапожник всегда без сапог? В его оправдание следовало сказать, что он допустил ошибку – по крайней мере в этом смысле, – женившись на коллеге.

– А ты как, уже не переживаешь так из-за Луизы?

– Да, я думаю о ней теперь не больше ста раз в день.

– Это прогресс, – сказал с нотой симпатии его друг. – Время лечит.

На мгновение оба замолчали.

– Мы можем спокойно поговорить, не опасаясь, что нас потревожат? – спросил Томас своего адвоката. – Есть вероятность, что они подслушивают?

– Нет, тем не менее я никогда не полагаюсь на честность полиции, – объявил адвокат, с этими словами он достал из своего портфеля желтый плеер марки SONY и две маленькие колонки. Он поставил все это на стол между собой и Томасом и нажал на пуск. Тут же зазвучал дьявольский рок в исполнении одного из кумиров их молодости, причем с такой силой, какую нельзя было и предположить, судя по размерам проигрывателя.

– Это должно уладить проблему, – сказал доктор Робертсон, в то время как Джимми Хендрикс чувственным голосом пел: «'Scuse me, while I kiss the sky!» [1]1
  «Прости меня, я целую небеса» (англ.).


[Закрыть]

– Allright! – сказал Томас, в который раз пораженный оригинальностью и изобретательностью своего старого школьного друга.

– Ты помнишь Вудсток? – спросил Томас. – У меня тогда были волосы до самых плеч!

– А у меня вовсе не было волос! – сказал адвокат, коснувшись рукой своей гладкой лысины.

Мужчины разразились смехом. Затем, успокоившись, доктор Робертсон достал блокнот. Время для забав истекло. Ситуация была серьезной. Адвокат достал из внутреннего кармана шикарную позолоченную ручку «Монблан», подаренную богатым клиентом.

– Ну рассказывай, что же произошло на самом деле?

Томас широко раскрыл глаза и сжал губы.

– Я ничего не помню! Я только знаю, что меня обвиняют в изнасиловании одной из моих пациенток. Этим утром ее нашли в моей машине в конце пляжа, прямо перед моим домом. Изнасилованную и избитую…

– О! Какая прелесть… Но что могло произойти? Как так получилось, что ты ничего не помнишь?

– Та же самая проблема, что и с Джимми Хендриксом…

– Нар…

Адвокат не осмеливался полностью озвучить свою мысль. К тому же он был удивлен, так как даже в университете, во времена когда практически все принимали или по крайней мере пробовали наркотики и травку, Томас даже слышать о них не хотел. Он был слишком добропорядочным, слишком дисциплинированным и почти не поддавался модным веяниям.

–  Наркотики?Ты? – закончил вопрос адвокат, нервно проводя рукой по лысому черепу, будто по воображаемым волосам.

– Да…

– Я не знал, что ты начал… Это из-за Луизы, ты страдал?

Томас догадался, что неправильно понят.

– Да нет же, я принял экспериментальный препарат, мнемониум. Он… как бы попроще объяснить… он действует на главный центр памяти. Иными словами, это лекарство заставляет тебя забыть о том, что ты пережил в течение предыдущих двенадцати часов и, по всей вероятности, нескольких часов, которые следуют за его приемом. Если дело обстоит именно так, то, возможно, вчера вечером я принял этот препарат. Но я ничего не помню. Ни когда, ни зачем – ничего. Я только заметил вскрытую упаковку у себя дома сегодня утром и сделал вывод, что именно так и было.

Доктор Робертсон нахмурил брови:

– Это глупо, очень глупо! Не представляю, как мы обеспечим тебе алиби, если ты ничего не помнишь!

– Я тоже не представляю, поэтому и позвал тебя.

– В таком случае нужно, чтобы ты ничего не говорил полиции. Ничего и ни при каких компрометирующих обстоятельствах. Я останусь с тобой на предварительный допрос, который не следует откладывать надолго.

– А если они решат, что я хочу что-то скрыть?

– Они могут думать все, что им взбредет в голову! Главное – не скомпрометировать себя. Просто говори, что не помнишь. Впрочем, это самое правдивое признание из того, в чем ты меня уверяешь.

– Я ничего не делал, я уверен! – возразил Томас.

– Ты, может, ничего и не сделал, но на суде будут иметь значение впечатления, образы, которые перевесят твое заявление.

– На суде? Ты думаешь, что дело дойдет до суда?

– Знаешь, мой бедный Томас, необходимо, чтобы ты спустился на землю, в противном случае я начну и вправду думать, что ты наслушался Джимми Хендрикса! Ты в полицейском участке. Тебя арестовали. У них очень серьезные обвинения против тебя. Я могу попытаться добиться твоего условного освобождения на предварительном допросе, но суда тебе в любом случае не избежать.

Явно подавленный, Томас не произнес больше ни слова. То, что Джеймс только что ему объяснил, было, безусловно, логично. Просто он действительно еще не воспринимал ситуацию всерьез. Его мыслительные способности, похоже, все еще были парализованы действием мнемониума. До этого момента он не осознавал всей сложности ситуации. Он почувствовал, как к лицу прилила кровь. На лбу выступили капельки пота.

– Зачем на самом деле ты принял это лекарство?

– Я не помню!

– Конечно! – сказал Джеймс, улыбаясь. – Этот препарат стирает память! И я полагаю, ты также не помнишь, как заставил принять его свою пациентку?

– Нет…

– Я надеюсь, он не обнаружится в крови девушки, иначе…

Он не закончил фразу, предпочитая пока не анализировать эту возможность, иначе сценарий случившегося напрашивается сам собой: врач предписывает пациентке лекарство, стирающее память, и принимает его сам, чтобы домогаться ее… Это наиболее очевидная версия.

Джеймс Робертсон снова заговорил:

– Нельзя, чтобы полиция думала, что ты регулярно принимаешь наркотики или лекарства. Ты не можешь… не знаю, ты не можешь сказать им, что хотел провести тестирование лекарства на себе, перед тем как выписывать его пациентам?

– Крайне редко случается, чтобы врач проводил подобные эксперименты на себе, но мне кажется, что именно это и произошло.

– Вот и хорошо. В любом случае просто скажи, что ты ничего не помнишь, по крайней мере из того, что касается вчерашнего дня и вечера. Посмотрим, как можно избежать суда. Кто знает, может, память к тебе вернется и ты вспомнишь, что провел ночь с парой старинных друзей, которые смогут обеспечить тебе железное алиби!

Глава 18

– Вот, значит, по какому принципу вы собираете журналы, доктор? – с вызовом произнес инспектор, бросая на стол пачку модных журналов, на обложках которых красовалась Клаудия Шиффер.

Его ассистент обнаружил их в спальне Томаса на дне старинного деревянного сундука, что дало повод этой мелкой сошке улыбаться во весь рот от удовольствия. Наконец-то он попал в цель!

Оба полицейских сидели напротив Томаса и его адвоката за прямоугольным столом, на котором стояли телефонный аппарат, пепельница и диктофон, незамедлительно включенный Тамплтоном. В комнате, где они находились, не было окон, в основном здесь инспектор и проводил допросы.

В ожидании ответа Томаса Тамплтон прикурил сигарету и сделал затяжку. На этот раз Томас у него на крючке, он был в этом уверен. Поэтому его не волновало то, что подозреваемый медлит с ответом. Немигающий взгляд придавал и без того жгучим глазам полицейского выражение устрашающей настойчивости.

Сам же Томас чувствовал себя подавленным и расстроенным.

Уверенный в успехе, инспектор бросил на пачку журналов фотографию Катрин в «мерседесе», лежавшей без сознания, в разорванном и запачканном кровью платье, с оголенной грудью. Рядом с девушкой были раскиданы белые розы.

– Быть может, это фото освежит вашу память? – спросил инспектор. – Вы, конечно, узнаете свою машину. А вы не находите, что между вашей пациенткой и моделью с обложек всех этих журналов есть разительное сходство? Не это ли называют наваждением, доктор? Или идеей фикс?

Потрясенный фотографией Катрин в большей степени, чем обескураживающими вопросами, заданными инспектором, Томас молча, с оторопевшим видом уставился на снимок.

– Знайте, доктор, вы можете говорить открыто, – прервал паузу инспектор и повернулся к своему помощнику с довольной улыбкой заговорщика в предвкушении скорой победы. – Добровольное признание смягчит наказание! – с иронией в голосе добавил он.

Томас не отвечал, он пристально смотрел на фотографию своей юной пациентки, в глазах его блестели слезы. Его охватило ужасное сомнение.

Если именно он сотворил все это с девушкой, то ему не нужна защита. Пусть его накажут, посадят в тюрьму. Пусть даже его приговорят к высшей мере наказания. Катрин выглядела жутко. Доктор подумал: «Под воздействием наркотиков или нет, я не мог допустить подобное!» Провал памяти не может до такой степени изменить сущность человека!

Но он был вынужден сознаться себе, что Катрин с самого начала очаровала его, так как безумно напомнила ему жену. Им обеим было присуще сходство с Клаудией Шиффер. Однако неужели он настолько потерял голову, что принял свою пациентку за жену и захотел заняться с ней любовью, по всей видимости, против ее воли?

Адвокат Томаса счел найденные полицией журналы, фото Катрин и необычайное сходство молодой женщины и знаменитой топ-модели плохим, если не сказать удручающим предзнаменованием. Вопреки обычному хладнокровию он уже чувствовал некоторую нервозность. Как, черт возьми, он сможет вытащить своего клиента из этой заварушки? Допрос едва начался, а петля, накинутая на шею Томаса полицией, уже начала затягиваться! Вот перспектива!

– Ну так что, доктор, я получу ответ сегодня или мне придется проводить трехлетнюю терапию, чтобы его добиться? – спросил инспектор, намекая на общеизвестную медлительность психиатров, увеличивающую повременную оплату.

– Мой клиент использует право не отвечать на поставленный вопрос, – вступил адвокат Робертсон.

– Оставь, Джеймс, я все ему объясню.

Гибсон полез в задний карман брюк, что спровоцировало у полицейских спонтанный и смехотворный жест недоверия: опасаясь, что доктор может достать оружие, они рефлекторно ухватились за свое.

Увидев это, Томас пошутил:

– Осторожно, не пораньтесь!

Угодив впросак, полицейские смущенно заулыбались, один из них принялся как ни в чем не бывало тушить сигарету, а второй переложил фотографию Катрин обратно в досье.

Томас в это время достал из заднего кармана бумажник и извлек оттуда черно-белый снимок жены.

– Вам следовало бы помнить о том, что моя жена была очень похожа на Клаудию Шиффер, инспектор. Естественно, Луиза старше… После ее смерти я… у меня был тяжелый период. И я начал покупать журналы, в которых писали о знаменитой красотке. Я понимаю, что это абсурд, но это производило на меня впечатление, будто моя жена все еще жива. Я… Человек не может с легкостью забыть все, как ему этого ни хотелось бы.

Опечаленный, он опустил голову и замолчал. А трое мужчин, озадаченные глубоко личным признанием, сочувственно молчали. Это признание в любви в адрес ушедшей из жизни любимой было настолько возвышенным, а продиктовавшая его почти маниакальная страсть такой волнующей, что слова казались излишними.

Воспользовавшись наступившей паузой, инспектор взял себя в руки и выпрямился. Не стал ли он жертвой обмана? Возможно, Томас, обладая исключительным талантом, разыгрывал комедию, как год назад? Он поклялся себе, что больше этого не допустит.

Инспектор посмотрел на Томаса, впиваясь в него своими черными глазами. Строгий взгляд психиатра говорил о его интеллекте, необычайной воле и вместе с тем чрезвычайной способности лукавить, прятаться под масками. В то же время голубые глаза Гибсона, казалось, излучали чувственность. И несомненно, именно здесь и нужно искать его слабое место. У этого уравновешенного с виду врача наверняка есть своя ахиллесова пята! Нужно непрерывно атаковать, подстраивая ловушки и инсинуации, и в конце концов доктор попадется, совершив какую-нибудь оплошность.

– Где вы были вчера вечером? – спросил инспектор.

– Я не помню.

– Как не помните? И вы полагаете, что я это проглочу? Я думал, что вы придумаете что-нибудь поновее, доктор, вы меня разочаровываете!

– Дело в том, что я принял мнемониум. Кстати, упаковка лежала на кофейном столике в гостиной, вы должны были ее заметить.

– Конечно! – важным тоном сказал ассистент инспектора.

– Тогда вы, несомненно, прочли прилагающуюся к нему инструкцию.

– Зачем нужно было принимать этот препарат? – задал встречный вопрос Тамплтон.

– Это лекарство находится на стадии экспериментов, а нам, врачам, нередко приходится испытывать по доброй воле некоторые препараты перед тем, как выписать их пациентам. Так часто поступают, по крайней мере, с лекарствами, которые влияют на расположение духа.

Томас тайком бросил взгляд на своего адвоката. Примет ли инспектор это объяснение? Юрист повел бровью в знак одобрения, но, само собой разумеется, суеверно скрестил пальцы.

– Если я правильно понял, вы абсолютно ничего не помните! И это означает, что вы вполне могли изнасиловать вашу пациентку! Ведь вы не можете доказать мне обратное!

– Вы можете делать любые предположения. Я знаю, что не насиловал ее.

– Мы взяли у Катрин кровь на анализ. Если в ней обнаружат следы лекарства, тогда прощайте, любезный доктор! Против вас будут слишком тяжкие улики, если не произошло ошибки. Так как этого препарата нет в продаже, значит, вы один могли заставить ее принять лекарство. С другой стороны, если вы сейчас же во всем сознаетесь…

– Мой клиент ни в чем не виновен! – вмешался Робертсон. – Не может быть и речи о том, чтобы он подчинился вашей смехотворной просьбе!

– Положение вашего клиента отнюдь не безоблачно, дорогой мэтр. Ведь уже были прецеденты.

–  Прецеденты? – Томас был оскорблен не на шутку, так как на него никогда не было подано ни одной жалобы ни Ассоциацией психиатров, ни со стороны общественности, иначе он не возглавлял бы комитет по дисциплине клиники Гальярди.

Инспектор повернулся к помощнику, который достал из досье два документа. Первым из них было письмо, Томас тут же узнал красивый женский почерк.

– Зачем вам это письмо? – вскричал он, явно раздосадованный.

– Теряем выдержку, доктор? – усмехнулся инспектор.

Доктор Робертсон дотронулся до руки своего клиента, чтобы предотвратить скандал, который мог разразиться. В гневе порой случается наговорить такое…

– Я не понимаю, причем здесь письмо этой пациентки! – возразил Томас.

– Я зачитаю отрывки из письма, которое она вам написала перед самоубийством, и мы попробуем выяснить, не случилось ли с ней то же самое, что и с бедной мадемуазель Шилд. – Повернувшись к доктору Робертсону, он добавил: – Мне бы хотелось, чтобы вы обратили особое внимание на то, что я буду читать, мэтр. Возможно, тогда вы проявите мудрость и дадите другой совет вашему клиенту, который, кажется, имеет несколько необычные отношения со своими пациентками. Вот основные абзацы:

Дорогой доктор, или, может, лучше сказать дорогой Томас. Жизнь удалась, так как мне удалось встретиться с моим спасителем. Но в то же время жизнь не сложилась, потому что мужчина, который меня спас, стал причиной моей смерти. Между нами всегда была тайна…

Инспектор прервал чтение и бросил взгляд на Томаса, чтобы удостовериться в воздействии. Затем он продолжил, явно выбирая отрывки, заставляющие заподозрить вину врача.

Я Вас люблю. Да, я люблю Вас, но знаю что наша любовь невозможна. По злой иронии судьбы, именно таким я полюбила Вас, как не любила раньше никого и никогда. И вот я решила уйти, так как знаю, что не смогу жить без Вас… До нашей встречи я не знала, что можно любить, что все может обрести смысл. Я поняла, что мне не хватало Вас, как Архимеду не хватало рычага, чтобы перевернуть Землю. Но я открыла это для себя, лишь переступив порог клиники, я поняла, что больше не смогу существовать без Вас Внезапно у меня сильно закружилась голова, боль душевной раны затихла, когда я лучше узнала Вас, но теперь рана открылась вновь и позволила проникнуть в меня той пагубной силе, что уже многие годы подтачивает мое существование и толкает на смерть.

– Остановитесь!

Томас не мог больше этого вынести. Это было не только подло, письмо вызывало болезненные воспоминания о Диане, его любимой пациентке, повесившейся на балконе на следующий день после выписки. А ведь в ее лечение он вложил столько сил, и ее так называемое «выздоровление» принесло ему глубокое удовлетворение. Он стремительно вскочил и схватил инспектора за воротник, замахнувшись, чтобы его ударить.

– Вы не имеете права чернить память этой женщины! Вы негодяй! – крикнул он.

Инспектор одновременно был удивлен и обрадован реакцией психиатра. Он правильно все рассчитал. Доктор сломался, он наконец-то выдал себя! Теперь последуют признания… Смакуя заранее свою победу, полицейский даже не пытался защищаться или успокоить доктора.

Но мэтр Робертсон сразу же вмешался:

– Томас, умоляю, успокойся! Ты не отдаешь себе отчета!

Призванный к здравомыслию повелительным голосом своего адвоката и друга, Томас подчинился и немедленно взял себя в руки.

– Я хотел бы переговорить с моим клиентом с глазу на глаз, пожалуйста, – сказал мэтр Робертсон инспектору; тот, поправляя свой галстук, хитро подмигивал своему ассистенту: мол, дело в шляпе!

Но адвокату так и не пришлось поговорить со своим клиентом; дверь комнаты, где проходил допрос, открылась, и вошла секретарь.

– Я объяснила посетительнице, что вы заняты допросом доктора Гибсона, господин инспектор, но она настаивает и говорит, что дело не терпит отлагательств, ей необходимо вас видеть.

Не дав закончить объяснения, элегантная дама, стоявшая позади секретаря, с уверенностью вышла вперед: это была Джулия Купер.