Текст книги "Психиатр"

Автор книги: Марк Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Глава 56

Добравшись до квартиры Джулии, Томас обнаружил, что входная дверь неплотно закрыта и изнутри доносится почти оглушающая музыка.

«Возможно, я не так хорошо ее знаю, – подумал он, – но все-таки она не настолько рассеянна, да и слушать столь громкую музыку, как это делают подростки… Это не в ее привычках».

Джулия была очень собранной, к тому же она уважала спокойствие своих соседей. Ему тут же представилось худшее: наемный убийца забрался к ней в квартиру в поисках Томаса, но, не найдя его, – от расстройства или по другой причине – в конце концов, она очень красивая женщина, – взялся за Джулию.

Томас увидел посреди гостиной хорошенькие черные туфельки – те самые, которые были на Джулии утром, если память его не подводит. Может, она сбросила их, когда, обезумев, бежала от убийцы? Эта мысль только усилила смертельную тревогу, сдавливавшую ему грудь.

– Джулия!

Не получив ответа, он окликнул ее снова, на сей раз выкрикнув ее имя. Никакого эффекта.

Он поспешил в ее спальню. Дверь была распахнута, и, к своему большому удивлению, он обнаружил Джулию в небрежно запахнутом или же, напротив, умело приоткрытом пеньюаре, она лежала на красивом турецком диване яблочно-зеленого цвета. С бокалом в руке, закрытыми глазами, в мечтательном и расслабленном состоянии, она слушала убаюкивающую музыку Sexual HealingМарвина Гея.

Несмотря на облегчение, Томас в то же время ощутил досаду, оттого что напрасно беспокоился. Он также был слегка смущен, так как ему была видна обнаженная грудь Джулии, а поскольку глаза ее были закрыты, то он оказался в положении подглядывающего.

Конечно, он уже дважды видел ее обнаженной, но так как они, живя бок о бок на протяжении уже нескольких недель, до сих пор не стали любовниками, у него возникло впечатление, что он вторгается в ее интимную жизнь. В то же время Гибсон сознавал, что все это крайне возбуждающе.

Стоит ли ему оставить Джулию наедине с ее грезами или все же воспользоваться моментом, чтобы рассказать обо всем, что произошло с тех пор, как они расстались утром?

Он уже хотел было выйти из комнаты, когда она открыла глаза. Джулия не оказалась ни удивленной, ни шокированной, увидев его в своей комнате, не запахнула свой пеньюар, однако Томас не мог определить, что это – легкая провокация с ее стороны, или она просто не отдает себе отчета, что ее грудь наполовину открыта.

Одним глотком она осушила свой бокал и поставила его на круглый столик из канадской березы – темно-красный цвет выигрышно смотрелся на фоне зелени турецкого дивана – и адресовала Томасу манящую улыбку. Она явно была навеселе.

– Джулия, я волновался! Ты оставила дверь квартиры открытой.

Она, казалось, удивилась, но куда больше ее позабавила собственная небрежность.

– Я не знала, это, наверное…

Она собиралась сказать: «алкоголь», но, возможно, побоялась шокировать Томаса. Не будучи осведомленной обо всех его привычках и пристрастиях, она все же была в курсе, что он не был ярым приверженцем выпивки. Может быть, его разочарует тот факт, что она напилась посреди недели.

– Где ты была? Я пытался до тебя дозвониться после полудня.

– Я провела время с Катрин. Мы были в «Яйце».

– В кондитерской?

– Да, ей было грустно, и я подумала… Мы выпили немного шампанского. – Она подавила смешок.

– Да уж вижу. Она сейчас в клинике?

– Да, я отвезла ее туда около пяти или шести.

– Уже легче, потому что со мной сегодня днем стряслось нечто невероятное. – Он вкратце описал ей эпизод с грузовиками и продолжил: – Но это еще не самое интересное! Помнишь, ты недоумевала по поводу недостающей седьмой страницы отчета? Ну так вот, представь себе, ты напала на верный след: доктор Конвей призналась (хотя прямо она этого не сказала), что ее заставили – догадываешься кто? – изъять страницу. И она дала мне фотографии, пропавшие вместе с этой частью отчета.

Томас достал снимки из конверта и протянул Джулии. Когда та их увидела, радостное выражение тут же исчезло с ее лица, сменившись испугом.

– Что они с ней сделали? Она была… укушена? – осмелилась она наконец вымолвить.

– Да. Крысой. И представь себе, я знаю, кому принадлежала эта крыса.

– ?..

– Джозефу Харви.

– Критику?

– Да, я только что от него. Я проник к нему в дом и обнаружил там клетку, ту самую, что Катрин видела на вечеринке. У Харви есть две крысы, то есть это монгольские тушканчики.

– Это ведь разновидность крыс?

– Да, а еще точнее – именно та разновидность. Заключение судебно-медицинского эксперта, у которого я консультировался, точное. Катрин была укушена монгольским тушканчиком. Ты видишь этот волосок?

Джулия снова посмотрела на снимок, отвращение боролось в ней с возмущением.

– Так вот, – продолжил Томас, – это не волос, это ус крысы. Об этом говорится в заключении.

Он достал его из конверта и дал Джулии.

–  Блоха? – удивленно сказала она, быстро его просмотрев.

– Да, специфический для тушканчиков паразит. Это позволило определить разновидность крысы.

Джулия положила отчет на столик рядом с пустым бокалом. Заметив, что ее пеньюар не завязан, она благоразумно его запахнула. Казалось, будто ее заставили спуститься на землю.

– Что же делать? – спросила она.

– Сейчас же звонить Полу. Катрин говорила, что Джозеф Харви держал в руке клетку. Эту самую клетку с крысами я видел у него в доме. А снимок подтверждает, что Катрин была укушена подобным зверьком. И потом, у меня есть экспертное заключение доктора Конзидини.

– Но это лишь косвенные улики.

– Посмотрим, что скажет Пол.

Он снял трубку телефона в комнате Джулии и набрал рабочий номер Пола. Не дождавшись ответа, он позвонил по его личному телефону, но никакого результата. Он положил трубку и разочарованно вздохнул.

Редко Джулия видела Томаса таким расстроенным и отчаявшимся.

Она подошла к нему. Может, ей обнять его и приободрить? Но тут Томас достал из кармана кассету с компрометирующими материалами, которую ему отдал Тамплтон при встрече у кабинета прокурора, и протянул ее Джулии:

– Тамплтон разрушил мое алиби! На этой кассете показания твоей матери. Она торжественно заявила, что вечером пятнадцатого июля разговаривала с тобой по телефону.

– Мне очень жаль, – протянула Джулия.

– Да нет же, это не твоя вина.

– Я совсем забыла об этом звонке. Этот Тамплтон в самом деле остервенел!

– Таким образом, теперь, если процесс по делу Катрин будет проигран, он тут же снова возьмется за расследование.

Повисла неловкая тишина, Джулия взглянула Томасу прямо в глаза с необычайной настойчивостью. В ее взгляде был вопрос, который он сразу прочел, вопрос, несомненно, важный не только для исхода процесса, но и для их отношений.

– Ты считаешь, что это я изнасиловал Катрин? – осмелился он выговорить.

Она секунду помолчала.

– Нет.

Однако Джулия все еще сверлила его вопросительным взглядом, но теперь она ждала ответа на другой вопрос. В комнате по-прежнему звучала услаждающе-мягкая чувственная музыка Марвина Гея.

Почти осязаемая тревога пронизывала воцарившееся молчание.

– Потанцуем, – сказала Джулия.

Не дожидаясь ответа Томаса, она повернула его к себе и обняла. Она прижималась к нему все теснее, по его телу пробежала горячая волна, которой он не стал противиться и сжал ее в страстном объятии.

Сбросив одежду, они направились к кровати. И вскоре уже слились с такой легкостью и непринужденностью, которая удивила и восхитила обоих. Они словно были созданы друг для друга во всех смыслах…

– Мне уже казалось, что этого никогда не случится, – призналась Джулия, выйдя в изнеможении из сладостного забытья.

– У меня такое впечатление, что до тебя я в жизни ни с кем не занимался любовью.

Говорил ли Томас искренне или хотел польстить ей? Однако Джулия тоже испытывала странное и волнующее чувство, словно в первый раз в своей жизни любила мужчину.

Несколько минут они просто смотрели друг на друга, не произнося ни слова, просто любуясь, на них действовали чары волшебного первооткрытия, к сожалению зачастую такого короткого. Может, на сей раз ощущение, рожденное любовью, будет длиться долго? В любом случае золото обещания, казалось, сияло в их восхищенных глазах.

Зазвонил телефон.

Это был Пол, вернувшись, он увидел номер телефона Джулии на своем определителе. Джулия передала трубку Томасу, и тот рассказал прокурору обо всем, что произошло днем, заостряя внимание на недостающей странице отчета, новых фотографиях и шокирующем заключении доктора Конзидини.

Тем временем Джулия принесла в комнату два бокала белого вина. Томас все еще говорил по телефону.

Она поставила бокалы с сотерном рядом с аппаратом, взяла мимоходом пульт дистанционного управления, включила телевизор и, убавив громкость, переключала с одного канала на другой, пока не наткнулась на репортаж из зала приемов большого отеля. Прием был устроен в честь одного известного нью-йоркского писателя, которому мэр вручал памятный знак в благодарность за его книги.

Перед входом в отель тянулась череда лимузинов, из них один за другим высаживались знаменитости, влиятельные бизнесмены, – одним словом, те, кто составлял высший свет Нью-Йорка.

В этот момент показали Губерта Росса, Гордона Степлтона и Вика Джексона, выходивших из длинного «мерседеса». Не хватало только Джозефа Харви, который не смог освободиться. По всей видимости, участием в этом событии, ярко освещаемом средствами массовой информации, обвиняемые хотели продемонстрировать свое единство и, особенно, уверенность в благоприятном исходе процесса.

Поскольку в настоящий момент их персоны привлекали к себе всеобщее внимание, журналисты поспешили к этой троице, впрочем, те тщательно выполняли предписания своего адвоката – Джексон лишь позволил себе сказать, что они стали жертвами чудовищного заговора и что их честь будет оправдана уже завтра.

Репортер дал комментарий:

–  Завтра завершается знаменитый «процесс четырех»(это выражение – находка одного журналиста из «Нью-Йорк таймс» – в газетах уже склоняли направо и налево). Первые заседания выявили слабость и противоречивость доказательств обвиняющей стороны. Эксперты и юристы сошлись во мнении: показания мадемуазель Катрин Шилд, которые будут заслушаны завтра утром, должны быть поистине безукоризненными, чтобы обвинению удалось выпустить пар и убедить присяжных приговорить к тюремному заключению четверых членов общества, пользующихся заслуженной репутацией, на которых пало подозрение в невероятном групповом изнасиловании.

Томас, только что положивший трубку, внимательно вслушивался в слова репортера.

– Что сказал Пол? – спросила Джулия, когда репортаж закончился.

– Возможно, наши позиции намного сильнее, чем они полагают! Пол приедет за отчетом и фотографиями. Он посмотрит, что можно будет сделать. Нужно, чтобы завтра без четверти восемь мы были в суде. А что сказали там по поводу процесса?

– Что необходимо, чтобы показания Катрин были на редкость убедительны, что обвинение должно привести веские аргументы, если не хочет проиграть дело!

Глава 57

– Я никогда не видела этих фотографий.

Эта фраза, как смертный приговор, прозвучала из уст доктора Конвей. Прокурор, невзирая на ее сопротивление, получил ордер на ее привлечение к даче показаний.

Было восемь часов утра. Участники совещания, включая Катрин, Джулию, Томаса и прокурора, собрались в кабинете судьи Бернса.

– Но именно вы мне их вручили не далее как вчера! – возразил Томас.

Пронзительными гневными зрачками она воззрилась на него. Он предал ее, и, разумеется, она не станет преподносить ему подарков! Ни за что на свете она не поставит под угрозу жизнь двух своих дочерей – лучше солжет или даже умрет. Впрочем, она и так много сделала, передав Томасу эти фотографии и почти признавшись ему в том, что ее заставили убрать седьмую страницу из подготовленного ею отчета.

Из симпатии к Томасу и Катрин доктор Конвей пошла на риск, которого должна была бы избегать.

– Я никогда не видела этих снимков, – повторила она.

– Но на них тот же штамп, номер досье и даже дата, что и на остальных, так откуда же они могли взяться? – резонно спросил прокурор.

Слабый проблеск надежды, возникший вчера, уже погас.

В ответ на его вопрос женщина молча опустила голову.

– Доктор Конвей, мне бы хотелось, чтобы вы ответили на вопрос прокурора, – вмешался судья, уже начинавший недоумевать, для чего, собственно, нужен был весь этот маскарад.

Молодой прокурор не привык иметь дело со столь несговорчивыми свидетелями.

– Не понимаю, что могло случиться, – ответила она наконец. – Возможно, это ошибка секретаря. Мы составляем сотни новых досье каждую неделю.

– Доктор Конвей, я хотел бы вам напомнить, что сейчас вы находитесь под присягой и можете быть обвинены в даче ложных показаний, что согласно уголовному кодексу является тяжким преступлением. Подтверждаете ли вы, что никогда не видели этих снимков? – сказал он, передвигая их на своем столе.

– Подтверждаю.

– И они, по вашему мнению, не имеют отношения к ранам, которые вы могли наблюдать у мадемуазель Шилд во время осмотра, проведенного вами утром шестнадцатого июля?

– Нет.

– Эти наблюдения были отражены на странице семь вашего отчета, которая была изъята, – возразил Томас.

Он чувствовал, что почва уходит из-под его ног.

Доктор Конвей, поглядев на Катрин, заколебалась. Бедная молодая женщина, над которой надругались таким отвратительным образом, возможно, этот след останется в ее душе навсегда! Как мужчины могли опуститься до такой мерзости, подвергнув ее подобному унижению?!

Принимая во внимание упрямое молчание доктора Конвей, судья взял составленный ею медицинский отчет и настойчиво спросил:

– Доктор Конвей, это полный текст отчета, представленного вами в суде?

– Отчет, который я подписала, тот самый, что вы держите в руках.

– Вы подтверждаете, что он полный? – спросил Пол Кубрик. – Вы утверждаете, что седьмой страницы в нем никогда не было?

– Я не знаю, но этих снимков здесь не было.

– Но как получилось, что в отчете есть перескок с шестой страницы на восьмую? – продолжил он. – Еще одна ошибка секретаря?

– Да.

Повисла пауза, но судья вновь заговорил:

– В таком случае, доктор Кубрик, мне жаль, но эти фотографии не могут быть приняты в качестве доказательств.

– Но есть заключение доктора Конзидини, который является известным судебно-медицинским экспертом! – возразил Пол, отчаянно пытаясь переломить ход событий.

– Вы знаете так же хорошо, как и я, что это заключение также не может быть принято, по крайней мере не в этом суде. Оно основано на фотографиях, подлинность которых не установлена. Значит, оно тоже недействительно. Мне жаль. Увидимся на суде через… сорок минут.

Кубрик хотел было что-то возразить, но понял, что это бесполезно. Судья Бернс прекрасно знал свои права, и прокурор не мог на него повлиять.

– Спасибо, что приняли нас, ваша честь.

– Я могу теперь идти? – спросила доктор Конвей.

– Да, – ответил судья. – Вы свободны.

– Мне хотелось бы переговорить с вами, – сказал Томас.

– Это ни к чему не приведет.

Доктор Конвей посмотрела на Джулию, затем на Катрин:

– Мне жаль, что не могу вам помочь, мадемуазель. Желаю удачи.

Она казалась измученной, однако перед ее глазами стоял образ дочерей, которые были смыслом всей ее жизни. Нет, она бы не смогла…

Она сглотнула слюну. У нее перехватило горло, к глазам подступили слезы. Она в спешке покинула кабинет судьи.

Томас хотел было удержать ее, но Пол его остановил.

– Оставь, – сказал он.

Он знал, что нельзя оказывать давление на свидетелей и в любом случае было слишком поздно: судья не изменит своего решения. Впрочем, репутации прокурора и так был нанесен ущерб, к тому же из-за упрямства свидетельницы он лишь зря потерял драгоценное время.

Теперь у них оставалось сорок минут на принятие решения. Все вернулось ко вчерашней дилемме: идти дальше, до конца, или бросить все это?

Сорок минут… это все, чем он располагал.

Возвращаясь в свой кабинет, прокурор мысленно перебирал различные версии.

Неужели Томас заварил всю эту невероятную историю со снимками и недостающей седьмой страницей только ради спасения своей шкуры?

В таком случае четверо обвиняемых были невиновны…

Глава 58

Катрин подошла к скамье свидетелей.

На ней был темно-серый, почти черный, костюм и белая, целомудренно закрытая блузка – одежда, рекомендованная прокурором, в глазах присяжных это должно было создать образ серьезной женщины.

После долгих колебаний Пол Кубрик решил довериться своей интуиции и положиться на удачу – в прошлом это его никогда не подводило, – и продолжать в том же ключе.

Катрин, заметно волнуясь, принесла присягу. Джулия и Томас широко ей улыбались, чтобы приободрить.

Она заметила своих родителей, сидевших в первом ряду. Сначала ее внимание привлекла мать: всегда упрекавшая дочь в том, что та выбрала профессию комедиантки, она вновь появилась в суде в чересчур вызывающей шляпке! Но ведь она стремилась выглядеть получше… Потом Катрин встретилась взглядом с отцом. У него был жалкий вид, дочь до сих пор не сказала, что прощает его, – произойдет ли это когда-нибудь?

Последние кошмарные дни Катрин провела словно в тумане, заново переживая моменты изнасилования, болезненно перемешанные со старыми воспоминаниями о том, как когда-то отец бил ее головой о стенку, нещадно награждал ударами то кулаками, то ремнем. Искаженное лицо отца мелькало среди физиономий насильников, что усугубляло ее переживания.

Пол Кубрик тем временем подошел к ней. Он держался уверенно, стараясь ничем не выдавать сомнения, охватившие его с приближением допроса основного свидетеля. Тепло улыбнувшись Катрин, чтобы поддержать ее, он начал:

– Мадемуазель Шилд, узнаете ли вы присутствующих в этом зале троих мужчин, которым предъявлено обвинение? Это те, кто изнасиловал вас вечером пятнадцатого июля этого года?

– Да.

– Можете ли вы показать их суду?

Катрин обвиняющим жестом вытянула указательный палец в сторону Джозефа Харви, импозантного литературного критика, Гордона Степлтона, маленького лысого банкира, у которого на левой руке все еще была повязка, и, наконец, Губерта Росса, высокого чиновника, являвшегося правой рукой мэра города.

Трое мужчин инстинктивно выпрямились. Конечно, обвинение не было для них новостью. Но, несмотря на хрупкость молодой женщины – или, может, именно поэтому, – в этом жесте было что-то волнующее, и присяжные не остались равнодушными к этому.

Несомненно, адвокат, доктор Шмидт, наказал своим клиентам оставаться невозмутимыми, насколько это возможно, но, если бы взгляды троих мужчин могли убить, Катрин наверняка упала бы на скамью замертво.

– Мадемуазель Шилд, видите ли вы в зале человека, в доме которого вечером пятнадцатого июля вы были изнасилованы?

– Да, – сказала она, указывая на Вика Джексона, глаза которого вспыхнули презрением.

– Можете ли вы рассказать суду о том, что случилось на вечеринке пятнадцатого июля этого года? – продолжил Пол Кубрик.

– Я сидела у стойки в баре «Гавана», когда ко мне подошла одна женщина, познакомилась со мной и пригласила в дом господина Джексона.

– Как звали эту женщину?

– Наташа.

– Вы знаете ее фамилию?

– Да. Наташа Фарадей.

– Речь идет о той самой Наташе Фарадей, которая должна была выступать в качестве основного свидетеля обвинения, но таинственным образом бесследно исчезла на следующий день после предварительного слушания?

– Протест, ваша честь, – возразил Шмидт.

– Доктор Кубрик, сформулируйте ваш вопрос иначе.

– Мадемуазель Шилд, когда последний раз вы видели Наташу Фарадей?

– Протест, ваша честь!

– Протест принят.

Прокурор казался расстроенным. Доктор Шмидт, защитник, имеющий заслуженно высокую репутацию, обычно терпеть не мог топтаться на месте, но теперь он не оставлял ему ни малейшей свободы действий! Что же до судьи Бернса, то он прежде не поощрял подобного упрямства. По крайней мере, утешением Кубрику могло послужить то, что он напомнил присяжным о странном исчезновении главного свидетеля обвинения, к которому, возможно, имела какое-то отношение защита. Впрочем, он заметил, что двое присяжных сделали пометки. Заметили ли они это загадочное и выгодное защите совпадение?

Нужно было продолжать допрос, избрав новую стратегическую линию. Ни адвокат защиты, ни судья не позволят ему пойти дальше в прежнем направлении.

– Мадемуазель, в котором часу вы пришли на вечеринку?

– К одиннадцати часам вечера.

– Можете ли вы описать дом, где проходило мероприятие?

– Да, это очень красивый дом, каменный, с крышей из черной черепицы, на берегу моря.

– Узнаете ли вы этот дом на фотографии? – спросил Пол Кубрик, подходя к Катрин.

– Да, – ответила она, с ужасом попятившись, так как снимок явно воскресил дурные воспоминания.

– Сколько там было приглашенных?

– Я бы сказала, человек шестьдесят.

– Сколько женщин и сколько мужчин?

– Мне кажется, поровну.

– Каков, на ваш взгляд, был средний возраст мужчин?

– Протест, ваша честь! – выкрикнул Шмидт.

– Протест отклонен. Вы можете отвечать на вопрос, мадемуазель, – вмешался судья.

– Одни старики, – спонтанно вырвалось у Катрин.

В зале раздались смешки.

– Нельзя ли поточнее? – спросил Пол Кубрик.

– Они были того же возраста, что и обвиняемые. Пятьдесят-пятьдесят пять лет.

– А женщины, как вам кажется, они были того же возраста, что и мужчины?

– Нет.

– Они были моложе?

– Да.

– Намного моложе?

– Да.

– По вашему мнению, подчеркиваю, по-вашему, каков был средний возраст женщин?

– От двадцати до тридцати лет.

– Можете ли вы описать этих женщин?

– Они все были ярко накрашены и сексуально одеты.

– Протест, ваша честь. Мадемуазель Шилд не является ни модельером, ни костюмером, вследствие чего не может судить о приглашенных.

– Доктор Шмидт, я склонен положиться на личные впечатления мадемуазель Шилд, как женщина она до некоторой степени разбирается в том, что касается женской манеры одеваться.

Лица обвиняемых явно помрачнели. Даже весьма краткое описание вечеринки создавало удручающее впечатление: мужчины весьма зрелого возраста и молоденькие женщины, которые, по всей видимости, не являлись их супругами, а были скорее проститутками, нанятыми для развлечения гостей… Что подумают их законные жены, а также друзья, коллеги?

– Когда было совершено нападение, о котором мы говорим?

– Вначале я выпила немного шампанского с Наташей. Затем доктор Джексон подошел к нам, он попросил Наташу присоединиться к гостю, который хотел ее видеть. Тогда он положил свою руку мне на… бедро.

– На ягодицу?

– Да.

– Как вы отреагировали?

– Я странно себя чувствовала, как будто меня чем-то опоили… Я ведь выпила совсем немного. Я спросила, что он делает. Он ответил: «Щупаю товар для моих дружков».

– А потом?

– Он принялся смеяться. Потом сказал: «Ты очень красивая, жаль, что ты спятила». Я оттолкнула его руку. А он засмеялся. Он положил другую руку мне на грудь. Но успел убрать ее прежде, чем я его оттолкнула, сказав: «Я ошибся на твой счет. Ты меня даже не…»

Она не осмелилась продолжить. Девушка покраснела от стыда и склонила голову.

– Я знаю, что для вас это тяжело, Катрин, но что именно он вам сказал?

– Он мне сказал: «Ты меня даже не заводишь. Нужно будет порекомендовать тебя одному моему другу, пластическому хирургу».

– Что он сделал после этого?

– Схватил меня за запястье и потащил в другой конец гостиной.

– Вы пытались сопротивляться?

– Да, но он сильно сжал мою руку. Я сказала ему: «Вы делаете мне больно…» Но он лишь хмыкнул – видимо, думал о чем-то другом. Мне кажется, он был пьян. Он мимоходом приветствовал своих друзей и обнимал женщин. Одна даже повисла у него на шее, у нее не было…

– Не было чего?

– На ней было платье с глубоким вырезом.

– Открытое?

– Да, бретельки ее платья были спущены, так что был виден бюстгальтер. Она сказала ему, что хочет личной консультации. А он ответил, что вернется через минуту, и ткнулся носом между ее грудей, она обхватила его голову, запустила руку в волосы и сказала: «Через тридцать секунд, мой зайчонок». Потом он толкнул дверь и завел меня в другую гостиную, поменьше.

– Доктор Джексон остался с вами в этой комнате?

– Нет, он сказал людям, которые были там, что я тот самый сюрприз, который он им обещал. Затем он толкнул меня к ним и закрыл за собой дверь. Он очень сильно меня толкнул. Я потеряла равновесие, к тому же чувствовала себя совсем скверно. У меня закружилась голова, и я упала на пол. Вокруг все засмеялись. Я поднялась.

– Сколько человек было в комнате?

– Двое.

– Мужчин или женщин?

– Мужчин.

– Вы можете их опознать?

– Да, – сказала Катрин. Сначала она указала на банкира, а потом на чиновника. – Но господин Росс был одет иначе, не так, как сегодня.

– Можете уточнить?

– Да. На нем было красное платье!

По залу прокатился гул удивления, смешанного с недоверием.

– На нем было красное платье? Можете ли вы описать это платье более детально?

– Да. Это было довольно шикарное платье до колен и с открытой спиной. – Она сделала небольшую паузу, словно для того, чтобы перевести дыхание, и добавила: – На нем еще был парик.

– Парик?

– Да, белый парик. Сначала я решила, что это женщина, но, приблизившись, увидела, что это мужчина.

– Как вы это обнаружили?

– Под макияжем проступала щетина.

В зале раздались смешки. Губерт Росс, серый кардинал Нью-Йорка, накрашенный, в женском платье и белом парике!

Все повернулись в сторону высокого чиновника, пытаясь зондировать его взглядом, чтобы уловить реакцию, которая бы выдала его чувства. Но он хранил непроницаемое спокойствие. Значило ли это, что показания Катрин – абсолютная ложь, или же он был наделен исключительным самообладанием? Присутствующие были явно озадачены.

По настоятельным призывам судьи Бернса в зале установилась относительная тишина.

Пол Кубрик снова обрел уверенность. Наконец у него возникло ощущение, что обвинению удалось отыграть несколько позиций.

– Что произошло потом, Катрин?

– Мужчина в красном платье, которого звали Губерт Росс, приблизился ко мне. Он улыбался. Я сказала ему, что он наводит на меня страх и что я хочу вернуться в большую гостиную. Он начал хохотать. Произнес: «Боимся жирной Красной Шапочки? Тетушка Лулу не сделает тебе больно, вот увидишь!» А потом он меня поцеловал. Я ощутила его колючую щетину, его слюну… Он широко открыл рот… Он целовал меня в губы, целовал щеки, шею. Я его оттолкнула, крикнула, сказала, чтобы он меня не трогал, но он смеялся. А потом…

Катрин прервала рассказ, словно подойдя к ключевому месту своего повествования. Зал следил за ее рассказом затаив дыхание.

– А потом? – спросил прокурор.

– Он дал мне пощечину.

– Наотмашь?

– Да. Я упала. Мне было очень больно. Я подумала, что он сломал мне челюсть! Я поднялась и попыталась убежать, но он меня поймал. Он казался очень рассерженным. А другой, коротышка, смеялся. Он сидел на большом рояле.

– Продолжайте.

– Мужчина в красном платье силой потащил меня к роялю. И он сказал своему дружку: «Ты первый. Она дикая, эта маленькая шлюшка, но так даже интереснее…» Коротышка, он…

– «Коротышка?» – прервал Пол. – Вы имеете в виду господина Степлтона?

– Да, это был он, – ответила девушка, указывая на того пальцем. – Тот, что с повязкой.

Сначала банкир сделал рефлекторное движение, пытаясь закрыть раненую руку другой, но тут же одернул себя – этот жест мог быть воспринят как признание вины.

– Тогда, на вечеринке, он тоже был с повязкой?

– Нет. Это я его ранила.

– Мы забегаем вперед, Катрин, мне бы хотелось, чтобы вы изложили все по порядку.

– Хорошо. Потом…

Тут она замолчала. То, что она собиралась поведать, было мучительно. Было видно, что она собирается с силами.

– Степлтон встал, подошел ко мне, взял меня за ляжки и немного потанцевал. Я ему сказала: «Убери руки прочь, жалкая мразь!»

Банкир на самом деле был довольно низкого роста, но с его репутацией и известностью никто никогда бы не осмелился разговаривать с ним в подобном тоне, а тем более называть его так. В зале раздался едва сдерживаемый смех. Прокурор выдержал паузу, желая дать Катрин успокоиться, откровенность истицы позабавила и его, а затем продолжил, закусив губу:

– Мадемуазель Шилд, что произошло дальше?

– Ему не понравилось то, что я сказала, и он ответил: «Послушай, шлюхам полагается быть повежливее!» Я сказала, что не шлюха, что хочу, чтобы меня оставили в покое, хочу вернуться домой. Он перевел взгляд на своего переодетого друга и обратился к нему: «Да за кого она себя принимает, эта продажная тварь?» А тот ему ответил: «Это игра. Она изображает святую невинность, чтобы возбудить нас, понимаешь?» Поначалу он смеялся, а потом одним рывком спустил верх моего платья. На мне не было бюстгальтера, я принялась кричать. Тогда банкир сильно ударил меня по лицу. Я думала, он собирается меня избить. Я совсем обезумела. Он повалил меня на пол, попросил второго опустить крышку рояля и положил меня на инструмент. Коротышка снял с меня платье. Я сопротивлялась, но его дружок удерживал меня. Когда я пыталась вырваться, они оба били меня. Они все время смеялись и были возбуждены. Они сказали обо мне: «Она любит побои, мелкая шавка. Может, она мазохистка? Вик и правда преподнес славный сюрприз». В этот момент я почувствовала руку между своих ног, один из них стянул с меня трусики. Потом коротышка залез на скамеечку для рояля и…

– Я знаю, что это трудно, Катрин, но необходимо довести все до конца. Что он сделал потом?

Смахнув слезы, навернувшиеся на глаза, она собралась с силами и попыталась переступить через свое отвращение.

– Он спустил брюки и… изнасиловал меня, – закончила девушка.

В зале установилась такая тишина, что можно было услышать летящую муху. Все смотрели на побледневшего Степлтона, который, несомненно, должен был почувствовать напряжение этой тишины. На его лысом черепе выступили капельки пота.

– Продолжайте, Катрин, – сказал прокурор.

– Так как я сопротивлялась и кричала, чтобы он прекратил, мужчина, переодетый в женщину, удерживал меня на рояле, зажимая мне рот рукой. Они словно обезумели, смеялись, а коротышка все повторял: «Скажи, что тебе это нравится, маленькая негодяйка, скажи, что нравится!»

Измученная невыносимым испытанием, Катрин, не выдержав публичной исповеди, остановилась и разрыдалась. Эмоции в зале накалились до предела. Отец Катрин бросал убийственные взгляды в сторону Степлтона. Попадись этот мерзавец ему в руки всего на несколько секунд, он бы отомстил за честь дочери, во всяком случае заставил бы его сожалеть всю оставшуюся жизнь о том, что он совершил.

Мать Катрин достала из сумочки носовой платок и вытирала слезы. Ее одолевал жгучий стыд. Путаясь, она размышляла о своей вине. Возможно, ничего бы этого не произошло, если бы она поддерживала Катрин в ее профессиональных начинаниях, если бы она ее лучше понимала, больше любила!