Текст книги "Психиатр"

Автор книги: Марк Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

– Да, я подумал, что там наверняка праздник или какое-то собрание, потому что перед домом стояло по меньшей мере три десятка машин. Очень красивые машины: «роллс-ройсы», «мерседесы», «ягуары», «порше»…

– А затем что сделали мадемуазель Шилд и сопровождавшая ее женщина?

– Ну, они позвонили в дверь, и я увидел, что им открыл доктор Джексон.

– Как поступили вы?

– Я был сбит с толку. Почему мадемуазель Шилд и эта женщина были приглашены на некую вечеринку? Я решил, что они вряд ли отправились на сеанс психотерапии! Едва ли это могло иметь место в полночь, прямо в частной резиденции, хоть она и принадлежала доктору Джексону.

– А что произошло потом?

– Когда они вошли в дом, я не знал, что делать дальше. Тогда я заплатил таксисту и минут пятнадцать прохаживался по небольшому парку у самого берега. Потом я остановился. Я не мог объяснить себе, что делает пациентка в таком состоянии там, у доктора Джексона, в разгар вечеринки. Я в самом деле почуял, что здесь что-то не так. Во всем этом было нечто ненормальное! – Питер замолчал на мгновение и закрыл глаза, словно мысленно хотел вернуться на ту роковую вечеринку, забыв, что к нему прикованы три сотни пар глаз и ушей, поскольку он поставил под вопрос исход процесса, который еще пятнадцать минут назад, казалось, был предрешен. Он продолжил: – Я был не на шутку озадачен: с одной стороны, это вилла директора клиники, если я его ослушаюсь, то потеряю работу. Но с другой стороны, я сильно подозревал, что там творится неладное. В конце концов, сам не знаю зачем, я решил вернуться.

Аудитория затаила дыхание.

– Я подошел к дому господина Джексона. Казалось, там не было ни охранника, ни собаки. Да и освещение вокруг дома было достаточно скромным. Тогда я рискнул. Я… я знаю, что нельзя так поступать, но я подошел к одному из больших окон. Шторы были отдернуты, и можно было видеть, что происходит внутри.

– И что же вы увидели?

– Там было много народу, мужчины и женщины, человек тридцать, может, больше.

– Что они делали?

– Там находились совершенно голые женщины, которые танцевали с мужчинами или…

– Да?

– …занимались любовью.

– Среди этих людей вы видели мадемуазель Шилд?

– Нет. Я узнал женщину, с которой туда пришла мадемуазель Шилд, но ее самой там не было.

– Что вы сделали потом?

– Я тайком пробрался к другому окну и увидел комнату поменьше с большим роялем. Там находился маленький мужчина и смешная толстая женщина в красном платье, с коротко стрижеными черными волосами, она стояла рядом с женщиной, лежавшей на животе прямо на рояле. Подол ее платья был задран до самых ягодиц. Сначала я не совсем понял, что происходит. Но я отдавал себе отчет в том, что это выходит за обычные рамки, так как низкорослый мужчина и толстая женщина удерживали девушку на рояле, били ее, оскорбляли и смеялись, а она сопротивлялась им и плакала… В какой-то момент она повернулась к ним, и я узнал ее: это была Катрин Шилд.

– А потом?

– Я очень нервничал, не знал, что же делать. И в тот момент я вспомнил о видеокамере: там, внутри, была чистая кассета. Тогда я решил…

– Да?

– Я решил заснять все, что видел.

В зале прокатился резкий ропот; Шмидт немедленно поспешил подойти к своим совершенно растерявшимся клиентам. Дело неожиданно приобрело серьезный оборот: этот хилый санитар, появление которого в зале суда их поначалу не слишком обеспокоило, в действительности держал за пазухой бомбу.

Прокурор взял кассету, переданную ему Питером, повернулся к судье и пояснил:

– Я хотел бы сейчас посмотреть запись, которую сделал свидетель вечером пятнадцатого июля в резиденции доктора Джексона.

– Протест, ваша честь! Этого нельзя допустить! Я прошу удалить из зала посторонних, – решительно заявил доктор Шмидт.

Судья, поколебавшись, сказал:

– Видеозапись является частью показаний свидетеля, которого вы допустили к даче показаний. Доктор Кубрик, можете продолжать.

Прокурор отдал технику суда кассету, свет в зале погас, и показ начался.

На экране появились захватывающие кадры. Сначала все увидели банкира, Гордона Степлтона, который удерживал Катрин на рояле с помощью Губерта Росса. Последний выглядел, мягко говоря, необычно: яркая косметика, шелковое красное платье в сочетании с короткими черными волосами придавали уважаемому политику, правой руке мэра города, вид настоящего маньяка.

В нескольких шагах от него, на ковре, валялся светлый парик, тот самый, который сбила с него девушка, отчаянно пытавшаяся высвободиться из рук похотливых мерзавцев.

Все еще удерживая явно накачанную наркотиками Катрин, которая протестовала все слабее и слабее, мужчины оглянулись на дверь, где, похоже, появился новый посетитель. В правом углу экрана все увидели Джозефа Харви в большой черной шляпе. В одной руке он держал клетку с двумя крысами, а в другой, в отличие от того, о чем говорили Катрин и проститутка, у него был не высокий бокал шампанского, а длинная стеклянная трубка.

– Эта маленькая сучка укусила меня, ее надо наказать! – крикнул банкир, держась за свою левую руку. – Давай, Джозеф, поторопись! Покажи нам свой новый безумный трюк!

Летний вечер был теплым, и звук доносился из раскрытого окна.

– Я принес ее для тебя, – возразил Харви.

– Начнем с этой, если ты не против, – сказал банкир.

– Иду-иду, – поспешно согласился Харви, подходя ближе. – Вы уже полакомились?

– Да-а-а, – произнес высокий чиновник, – Гордон управился с этим быстро, как кролик!

Вовсе не смущенный этой издевкой, Гордон Степлтон разразился смехом и с любопытством посмотрел на длинную стеклянную трубку, принесенную Харви.

Последний же в свою очередь с самым серьезным видом поинтересовался:

– У вас есть вазелин?

– Мы похожи на тех, кому нужен вазелин? – спросил Губерт Росс, намеренно подражая женскому голосу.

– Тогда плюйте ей в зад, пока я все готовлю, – потребовал Харви, ставя клетку на пол, рядом с рояльной банкеткой.

Странная пара склонилась над Катрин, Росс приготовился держать ее во время предстоящего действа. Молодая женщина протестовала.

– Я умоляю вас, умоляю! – кричала она. – Остановитесь!

Зачем так унижать ее, после того как по очереди изнасиловали? Но было видно, что силы ее на исходе, она совершенно подавлена, мозг ее затуманен наркотиками и она могла лишь слабо сопротивляться. Она лишь выкрикнула:

– Нет! Нет!

Сочтя, что девушка уже достаточно «подготовлена», Харви взял стеклянную трубку, должно быть, около тридцати сантиметров в длину и семь-восемь сантиметров в диаметре и засунул ее узким концом между ягодиц Катрин.

В крике девушки смешались боль и цепенящий испуг. Она решила, что один из этой троицы снова вошел в нее сзади, но, обернувшись, увидела конец стеклянной трубки. Она поняла только одно: это крайне опасно, трубка может сломаться и тогда ранение будет тяжелым. Это может оказаться для нее смертельным. Впрочем, вероятно, они все равно убьют ее, как только покончат с этим.

– Что вы хотите со мной сделать? Прекратите! Прекратите! Я умоляю вас! Я не хочу! – кричала она, но ее крики, казалось, наоборот возбуждали палачей, словно псы, заведенные страхом своей жертвы, они получали в этом стимул нападать еще яростнее.

– Держите ее как следует! – приказал Харви.

Он открыл дверцу клетки, немного подумал и выбрал меньшую из двух крыс, которую поцеловал в мордочку.

– Удачи, моя дорогая, – сказал он зверьку.

Катрин обернулась и увидела крысу.

Она в ужасе крикнула:

– Что вы собираетесь делать? Вы сумасшедшие! Это же крыса! Перестаньте! Перестаньте! Я умоляю вас! Я не хочу! Нет! Нет! Нет!

Несмотря на свое состояние, она принялась отчаянно биться, что побудило банкира, не простившего ей укуса, отвесить ей новую пощечину с такой силой, что Катрин ударилась головой о рояль. Девушка заплакала от боли и бессильной ярости.

Харви тем временем пустил крысу в трубку и отрезал ей путь к отступлению, заткнув конец канала носовым платком, который проворно достал из кармана своей черной куртки. Затем он поджег его с помощью зажигалки, которую достал из того же кармана.

Сначала грызун не двигался с места, словно загнанный зверь, явно не понимающий, ни что происходит, ни чего от него ждут. Но когда до него донесся запах дыма и он вдохнул его, его мордочка ощетинилась, а усы задергались, он повернулся и побежал в дальний конец трубки.

В этот момент камера резко дернулась, изображение сместилось, и картинка потемнела. Техник включил освещение в зале, что привело публику в оживление.

Этот неожиданный видеоматериал не оставлял и тени сомнения в том, что Катрин сказала правду: она была зверски изнасилована! На ее долю выпали тяжкие извращенные издевательства, она оказалась жертвой gerbilling – редкой практики, чье название произошло от английского наименования маленького невинного грызуна, тушканчика (по-английски gerbil), свидетельствовавшей о полной деградации ее мучителей: укус зверька рождал у некоторых представителей гомосексуальных кругов заключительный стон извращенного наслаждения.

Отец Катрин, сидевший в первом ряду, перескочил через барьер и бросился к Харви. Несмотря на внушительный вес литературного критика, он, чувствуя, как его силы удесятерились от ярости, смог приподнять его со скамьи подсудимых и кинуть на пол. Потом он кинулся на него и сдавил горло с криком:

– Я убью тебя, грязная свинья! Я тебя убью!

Харви отбивался, призывая на помощь, и пытался разжать руки отца Катрин. Двое полицейских, подоспевших на выручку, не без труда смогли отбить литературного критика, тот уже почти задохнулся. Шилд прекратил сопротивление, выпустил толстую шею Харви и встал.

Харви сразу же схватился за живот и одновременно начал отхаркиваться, глубоко и прерывисто дыша, как человек, только что едва не утонувший. Конечно, вырванный из рук отца пострадавшей, он почувствовал облегчение, но теперь на его мертвенно-бледном лице были написаны стыд и ужас.

Перед тем как вывести отца Катрин из зала суда, полицейские дали ему несколько секунд, чтобы прийти в себя. Застыв у барьера с полными слез глазами, Катрин, все еще в шоке от увиденного, внезапно встала, глядя на отца с взволнованным удивлением.

Оба обменялись взглядами, переполненными чувствами.

Впервые он действительно сделал для нее что-то, показал, что любит ее!

Они не сказали друг другу ни слова, но отец понял, что Катрин простила ему все зло, которое он причинил ей в прошлом, что они наконец помирились и что их ничто и никогда уже не разлучит.

Затем полицейские взяли его за руки. Он шел по центральному проходу с видом самого счастливого человека на свете, улыбаясь жене, а та лишь безмолвно плакала.

Катрин села, Джулия протянула ей платок, помогла вытереть слезы стыда: она помнила, что была зверски изнасилована, но до сих пор не знала о том, что подверглась такой низкой, извращенной атаке!

Два других полицейских подошли к Харви, помогли ему подняться, убедились, что он не нуждается в медицинской помощи, и отвели его туда, где сидели обвиняемые; Степлтон, Росс и Джексон встретили его в мертвой тишине.

Шмидт и его ассистент впали в полную растерянность: должны ли они потребовать отложить заседание, или лучше немедленно провести допрос этого свидетеля? После просмотра такой видеозаписи вряд ли кто-то сможет поверить в то, что подзащитные не совершали вменяемого им преступления!

Питер по-прежнему сидел на скамье для свидетелей, стыдливо опустив голову. Крайне чувствительный, он представил себя на месте обвиняемых, которым теперь придется взглянуть правде в глаза и испытать последствия содеянного.

Прокурор, со своей стороны, старался не афишировать триумф, что при данных обстоятельствах выглядело бы дурным тоном. Демонстрация видеозаписи поразила его не меньше, чем публику в зале, он даже впал в состояние оцепенения. Несмотря на сравнительно небольшой профессиональный стаж, ему довелось уже немало повидать, но он в жизни не видел подобного издевательства над человеком.

Судья Бернс внезапным ударом молотка прекратил разговоры и восклицания и обратился к прокурору:

– У вас еще есть вопросы, доктор Кубрик?

– Да, ваша честь.

– Тогда задавайте.

Пол собрался с мыслями и начал:

– Господин Лэнг, почему вы прекратили съемку того, что происходило в доме доктора Джексона?

– Когда я понял, что они собираются сделать с мадемуазель Шилд, то решил, что медлить нельзя. Нужно что-то делать, я не мог позволить, чтобы эта крыса… – Он не договорил, но все поняли. Питер продолжил: – Тогда я поставил камеру на землю, осмотрелся вокруг и увидел большой камень. Прицелившись, чтобы попасть в оконное стекло, я бросил камень, стекло разбилось. Я видел, как трое мужчин в комнате застыли на месте, – должно быть, они испугались. Катрин хотела убежать, перевернулась, и стеклянная трубка разбилась вдребезги. Девушка закричала. Я подумал, что ее укусила крыса. Зверек тем временем спрыгнул с рояля на пол. Та странная женщина в красном платье с криком подскочила к окну. Я схватил камеру и убежал.

Так, значит, Катрин вовсе не сразу потеряла сознание! Наверняка ужас, который ей пришлось пережить, стер воспоминания об этом.

В зале суда воцарилась напряженная тишина.

Оправившись от шока, Вик Джексон встал. Лицо его побагровело, он обвиняющим жестом указал на Питера и выкрикнул:

– Это видеомонтаж, здесь все сфабриковано по кусочкам! А этот тип – несчастный педик!

Он ринулся к Питеру, собираясь вцепиться в него, но вмешались полицейские. Они не просто перехватили доктора Джексона, но, что было дополнительным унижением, надели на него наручники, в то время как он продолжал извергать угрозы в адрес храброго санитара.

Когда полицейский конвой уводил директора клиники из зала суда, Томас поймал его ненавидящий взгляд, но не дрогнул. Виденное недавно на экране было настолько отвратительным и позорным – а также настолько неправдоподобным, поскольку жертвой врача стала беззащитная и психологически крайне уязвимая пациентка, – что у него не было желания смаковать победу или выказывать директору свое презрение.

Человек, которого он когда-то почитал как крупнейшего специалиста, оказался настоящим параноиком, решившим, что ему все позволено, даже самые чудовищные вещи.

Гордон Степлтон, в отчаянии обхвативший руками лысую голову, захлебывался от стыда: его репутация погублена безвозвратно, он никогда больше не сможет заниматься единственным ремеслом, которым владел, – ремеслом банкира, жена откажется от него навсегда, потому что он не только участвовал в гнусной оргии, но и изнасиловал девушку. Что же до его сына…

Он принялся рыдать, как ребенок.

Губерт Росс сидел на скамье подсудимых спокойно: он, со своей непомерной гордыней, все еще делал вид, что его обвиняют незаслуженно; вздернув подбородок, он бросал всем вызов. Его лицо исказилось от ярости. Он, уважаемый человек, высокий чиновник, делавший погоду в мэрии Нью-Йорка, правая рука мэра, ему готовы были прислуживать и петь дифирамбы сотни бизнесменов и политиков, – и вдруг весь свет узнает, что у него странный психический сдвиг, заставляющий его переодеваться в женское платье!

Он грубо глумился над молодой женщиной, плевал на нее, как последний отморозок, и наконец стал соучастником этого невероятного извращения!

Неожиданный и прискорбный крах карьеры!

Судья Бернс выбрал этот момент для того, чтобы перенести слушание на следующий день, резонно полагая, что адвокат Шмидт не захочет устраивать контрдопрос Питера Лэнга, сознавая, что дело проиграно.

Он дал присяжным инструкции, вызвав их в суд на следующее утро к девяти часам. Если они придут к единодушному решению, что не вызывало сомнений, то будет оглашен вердикт.

Публика оживилась.

Томас и Катрин, оглушенные и счастливые, пожимали друг другу руки.

Томас спас Катрин, потому что один верил в нее.

И в каком-то смысле она своим упрямством тоже спасла его от несправедливого обвинения, выдвинутого инспектором Тамплтоном.

Пережитое в ходе этого процесса связало их до конца жизни.

Но им никогда не удалось бы одержать эту победу без помощи Питера Лэнга. Казалось, эта мысль пришла им в голову одновременно, так как они вдруг повернулись к скамье свидетелей и увидели молодого санитара, который не осмеливался встать и словно смущенно спрашивал себя, что ему теперь делать.

Сияющие и признательные улыбки Катрин и Томаса дали ему понять, что те гордятся тем, что он совершил, его храбростью. Он стал героем! Переступив через опасение навсегда потерять работу, через смертельную опасность, он сделал все, что от него зависело, чтобы справедливость восторжествовала, чтобы Катрин, такая же жертва, как и он сам, смогла вернуться к нормальной жизни.

Джулия долго сжимала Катрин в своих объятиях, тогда как Томас пошел поблагодарить Пола. Тот скромно собирал со стола свои бумаги, он вдруг осознал, насколько безрассудно с его стороны было взяться за это дело. К счастью, в последний момент им все же улыбнулась удача.

Томас протянул ему руку:

– Спасибо, Пол. От всего сердца. Ты даже представить себе не можешь, как я тебе благодарен.

– Я только делал свою работу, – ответил тот.

Одержав победу на процессе, он также спас Томаса от тюремного заключения.

– Мне кажется, что нам не удалось бы выиграть без тебя, – заметил Томас.

– Кто знает! Может, справедливость все же есть!

К Томасу подошел мужчина, протягивая руку для рукопожатия. Томас сделал вид, что не видит этого жеста примирения. Инспектор Тамплтон, пристыженный, опустил руку и произнес:

– Я прошу прощения, Искренне раскаиваюсь. Я был уверен, что во всем виновны именно вы.

– Не извиняйтесь. – Томас, выдержав паузу, добавил: – Возможно, вы помогли мне в большей степени, чем вам кажется.

– Вы на самом деле так думаете? – спросил озадаченный инспектор.

– Нет, – ответил Томас.

Донельзя обескураженный, инспектор подумал, что доктор Гибсон хочет оборвать диалог и отойти, но, к его удивлению, Томас протянул ему руку.

Глава 68

На ступеньках здания суда журналисты буквально набросились на Катрин, засыпая ее вопросами под вспышки фотоаппаратов.

Молодой прокурор также был нарасхват, журналисты торопились поздравить его с победой, несмотря на то что вердикт еще не был оглашен.

Но еще большая суматоха возникла, когда в сопровождении двойного эскорта полицейских и адвоката Шмидта появились обвиняемые. Надменность первых дней исчезла; опустив головы, закрывая лицо руками в наручниках и отбиваясь от осаждавших их журналистов, они сели в машины, направлявшиеся в отделение полиции, где им предстояло провести ближайшую ночь в ожидании завтрашнего приговора.

Тем временем Катрин, несмотря на усталость, старательно отвечала на вопросы журналистов. Ее мать, вся в слезах, подошла к ней и нежно прижала к себе. Внезапно лицо девушки вытянулось и побледнело.

Внизу она заметила того, кого меньше всего ожидала увидеть здесь: Роберта.

Сначала она подумала, что ей это померещилось, что из-за нервной усталости последних дней у нее начались галлюцинации. «Это не повторится!» – решила она. Вот уже несколько недель ее считали сумасшедшей, истеричкой. И возможно, теперь она действительно стала жертвой чего-то подобного. Какая жестокая ирония!

Может, ей это чудится потому, что она так страстно мечтала его увидеть? Хотела пережить это мгновение?

Отчаянно.

Больше всего на свете.

Но, возможно, галлюцинация заключалась не только в самом видении Роберта. Ей казалось, что он появился здесь не случайно. Он смотрел ей прямо в глаза. Смотрел так, как в день их первой встречи, на Эйфелевой башне, когда спрашивал ее, не хочет ли она провести остаток жизни вместе с ним.

Этот взгляд она ловила иногда и во время их страстных ночей, когда в разгар самых необузданных наслаждений он резко останавливался, чтобы просто сказать ей, глядя в глаза, что любит ее так, как не любил ни одну женщину.

Что в этом смысле она была его первой женщиной.

И последней.

Обещания, увядшие под грузом лжи.

Но в этот миг она спросила себя: а что, если он тогда не обманул ее? И то, что произошло между ними, было просто неизбежным любовным испытанием? Возможно, жизнь нарочно разлучила их, чтобы потом соединить и таким образом сообщить их любви ту глубину, ту полноту ощущений и прочность, которые может дать лишь испытание болью.

Он подходил к ней все ближе и ближе.

Она, взволнованная до слез, слегка дрожала.

Непостижимым, таинственным образом она чувствовала душевное тепло, исходившее от этого мужчины, который был для нее всем. И казалось, ее сердце вот-вот вырвется из груди.

Утром Роберт мирно завтракал в обществе своих родителей и Лизы, девушки, которую выбрал для него отец. И вдруг что-то в его душе надломилось. В момент прозрения он внезапно ощутил, с каким саркастичным равнодушием его отец относится к матери, увидел, что девушка из богатой семьи, принадлежащей к кругу Эллиотов, груба со старым преданным слугой Эмилем. Им овладело глубокое отвращение к родному семейству и почитаемым им ценностям. Неужели богатство непременно связано с непробиваемой самоуверенностью, с грубым и пренебрежительным обращением с окружающими?

Он почувствовал себя чужим, инородным телом. У него возникло ощущение, что он уже не принадлежит к этому клану, что никогда и не принадлежал к нему и что ни за что на свете не желал бы каждый день, до конца жизни, видеть возле себя такую женщину, как Лиза.

Не пускаясь в объяснения, он бросил салфетку, встал, намереваясь немедленно покинуть особняк Эллиотов.

Его отец, задетый невежливостью сына, спросил:

– Куда это ты направился, Роберт?

Тот резко бросил:

– Как можно дальше отсюда!

Не сказав ни слова невесте, взволнованно следившей за ним, он ушел. Бесцельно колеся по городу, он спрашивал себя, какое решение должен принять. Возможно ли примирение с Катрин после всего, что произошло? Он причинил ей столько зла!

Захочет ли она, чтобы он вернулся? Простит ли когда-нибудь?

Он остановился в нескольких шагах от девушки. Несколько секунд они стояли молча, в то время как мать Катрин, понимая, что происходит, тихонько отошла. Наконец Роберт тихо спросил:

– Мы можем поговорить?

– Ты сделал мне очень больно.

– Я… я хочу тебе сказать… я знаю, что… мне бы хотелось… Не могли бы мы снова встречаться?

– Ты разбил мне сердце.

– Я… я знаю, я совершил непоправимую ошибку. Я не должен был идти на поводу у отца.

Он чувствовал себя крайне неловко. Он понимал, что одумался слишком поздно: единственная женщина, которую он когда-либо любил, для него потеряна.

Он опустил голову, кое-как собрался с духом и сказал:

– Я рад за тебя. За процесс, я имею в виду.

– Спасибо.

Она не собиралась ничего больше говорить и упрощать ему задачу.

– Ну что ж, мне пора, – сказал он. – Я…

Он склонился к ней, чтобы поцеловать, но что-то его удержало, и жестом, который показался ему абсурдным, Роберт протянул ей руку. Она протянула ему свою. На ее правом запястье были часы-браслет. Катрин надела их утром из странного суеверия: вдруг фортуна повернется к ней, если заклясть ее каким-нибудь образом, например надев часы на правую руку? Роберт заметил их.

– Они до сих пор у тебя! – сказал он.

Она опустила глаза, словно признаваясь в ошибке:

– Да.

Он отпустил ее руку и со стесненным сердцем отважился спросить:

– Можно тебе позвонить?

– Для чего?

Вопрос застал его врасплох, подорвав остатки надежды.

– Я хотел… Ну ладно, мне нужно идти.

Она ничего не ответила, Он направился вниз. Уже преодолев несколько ступенек, он вдруг услышал голос Катрин, окликавшей его. Роберт решил, что ему послышалось.

Он обернулся:

– Что?

– Если мы больше не увидимся, как я смогу отомстить за все зло, что ты мне причинил?

Сначала он просто не понял, но при виде легкой улыбки, расцветавшей на губах девушки, словно признание, его вдруг пронзило восхитительное ощущение счастья. Он поспешил к ней, обнял и, оторвав от земли, закружил.

Теперь множество камер окружало Катрин, увековечивая эту немую сцену. Влюбленные, немного смущенные неожиданным вниманием, разомкнули объятия. Полдюжины репортеров бросились к девушке, наставив свои микрофоны.

Проходивший мимо Пол подумал: а вдруг фортуна улыбнется и ему? Он отделался от прицепившегося к нему хроникера, отыскивая взглядом Джулию.

Она разговаривала с матерью Катрин. Пол подошел, извинился перед госпожой Шилд.

– Простите меня, но я хотел бы поговорить несколько минут с доктором Купер, – произнес он.

– Да, я понимаю, – ответила та, оценив статную фигуру прокурора.

Не теряя времени, прокурор спросил Джулию:

– Ты подумала над предложением, которое я сделал тебе вчера?

– А нельзя ли отложить ответ до завтра?

– Да, думаю, мне удастся дожить до завтра. Я ни в чем не уверен, но попытаюсь, – заметил вечно серьезный прокурор с чуть деланным весельем.