Текст книги "Психиатр"

Автор книги: Марк Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Глава 13

Милая пара семидесятилетних пенсионеров – Гринберги, ближайшие соседи Томаса, – как раз завершала утреннюю прогулку по пляжу, когда напротив их дома они заметили старый «мерседес» психиатра. То, что автомобиль оказался в столь заброшенном месте, показалось им подозрительным.

Они с опаской приблизились к нему. Дверца была распахнута. Похоже, здесь произошло действительно нечто странное. В нескольких шагах от машины, на песке, валялась бутылка от шампанского. Чайка, сидевшая на ней, улетела прочь при их появлении, и это еще больше взволновало пару. Они огляделись по сторонам. А вдруг это кто-то другой спугнул птицу? Но нет, вокруг никого, кроме них, не было.

Они неуверенно подошли еще на несколько шагов и остановились, застыв от удивления. Пожилые люди обнаружили на сиденье автомобиля очень красивую молодую женщину она была без сознания, возможно мертва. Судя по внешнему виду, она подверглась нападению, так как ее лицо было все в синяках. И вполне вероятно, она получила ножевое ранение, о чем свидетельствовало большое красное пятно, расползшееся на подоле платья.

Не похоже, чтобы эта женщина жила где-то по соседству, однако она отчего-то показалась им знакомой. Они где-то ее видели. В газетах, точно, это та девушка, которая несколько дней назад пыталась покончить с собой, невеста Роберта Эллиота – Катрин Шилд.

– Боже мой! – проговорила госпожа Гринберг, поднеся руку ко рту.

Муж и жена колебались. Не лучше ли тихо удалиться во избежание неприятностей? Их тихая жизнь на пенсии и так осложнена столькими заботами о детях и правнуках!

Тем не менее любопытство или сочувствие, а может, просто тот факт, что машина принадлежала их симпатичному соседу, сыграли свою роль: они подошли почти вплотную. На Катрин не было туфель, левая рука странным образом была закинута за голову. Кроме того, необычным и тревожащим им показались заметно большие для девушки мужские водительские перчатки. Другая деталь, насторожившая их: повязка на ее левом запястье.

Госпожа Гринберг вопрошающе посмотрела на супруга:

– Ты думаешь, она мертва?

– Не знаю, сейчас посмотрю.

Он наклонился к Катрин, внимательно оглядел ее грудную клетку, чтобы проверить, дышит ли она. Но проверка привела его в замешательство. Дело в том, что левая грудь девушки была почти полностью обнажена, так как верх ее платья был порван. По всей видимости, она была избита, а может, и изнасилована.

Сконфуженный Гринберг хотел было поправить платье, чтобы прикрыть выставленную напоказ грудь, но жена остановила его:

– Лучше ничего не трогать.

Он не возражал. Она была абсолютно права. Мужчина склонился к лицу девушки и заметил едва уловимое дыхание.

– Она еще дышит, – сказал он жене, радуясь тому, что ее, возможно, еще удастся спасти.

– Кто же мог так ужасно поступить с ней? – воскликнула та.

Супруг ничего ей не ответил, а сама она не осмелилась высказать невероятное предположение, которое пришло ей в голову. Оба подумали о докторе Томасе Гибсоне. Человек вне всяких подозрений. Уважаемый всеми врач, который никогда не давал повода для недовольства соседей и вызвал всеобщее сочувствие, когда его прелестная жена погибла при трагических обстоятельствах.

Но хорошо ли на самом деле мы знаем своих соседей? И потом, когда мужчина в расцвете лет живет один – это всегда настораживает. Как случилось, что преуспевающий врач с притягательной внешностью ни разу не появлялся в сопровождении дамы? Возможно, это связано с тем, что у него была тайная связь с женщиной, которую он не осмеливается никому представить? Впрочем, ходили слухи, что Томас еще до гибели жены завел себе любовницу. Кто знает, может, эта девушка и есть его пассия. Должно быть, поэтому он предпочитал скрывать ее: она уже давно стала его любовницей, к тому же она слишком молода для мужчины его возраста – лет семнадцать-восемнадцать, самое большее, двадцать. Пустая бутылка от шампанского наводила на мысль не об изнасиловании, а о вечеринке или маленькой оргии, которая приняла дурной оборот.

Увядшие розы у ног пострадавшей еще раз подтверждали догадки о любовном свидании.

Двое достопочтенных пенсионеров невольно, в силу некого молчаливого единения, которое за пятьдесят лет брака стало привычным, представили происшедшую драму.

– Пойдем, – сказала пожилая дама, – надо срочно позвонить в полицию.

Гринберг взял за руку свою жену, та сжала его кисть, и они направились быстрым шагом к своему дому, радуясь в душе тому, что большую часть жизни они прожили в менее жестокие и неспокойные времена, чем этот почти апокалиптический век.

Глава 14

Катрин в состоянии прострации сидела на столе для осмотров в больнице, склонив голову. Около восьми часов утра полицейские и врачи «скорой помощи» со всеми предосторожностями доставили ее сюда.

От нее исходил сильный запах алкоголя и табака, что мгновенно ощущали все, кто к ней приближался. По дороге она пришла в сознание благодаря своевременной помощи врачей, которые, невзирая на годы работы по вызовам, все еще не могли привыкнуть к виду невинных юных жертв подобных жестоких нападений.

Вот уже несколько минут доктор Конвей утешала ее, как могла. Рыжеволосая, несколько грузная женщина тридцати пяти лет в одиночку воспитывала двоих детей.

– Как ты себя чувствуешь? – сочувственно спросила она девушку.

Как она себя чувствует! Катрин промолчала, просто подняла голову. Эта женщина с материнской улыбкой казалась милой.

– Нам скоро сообщат, чем тебя накачали. Мы взяли у тебя кровь на анализ, результаты будут готовы чуть позже. Может, ты помнишь, что принимала или пила?

Катрин снова ничего не ответила. Ее голова была такой тяжелой! Никогда еще она не испытывала такой головной боли, даже после самых бурных вечеринок.

И вообще, что она делает в этой больничной смотровой? Кто напал на нее? Что с ней случилось? Кто порвал ей платье? Кто ее так жестоко избил?

Вдруг она осознала, что ничего не помнит о происшедшем накануне. Это привело ее в отчаяние. Ведь могло случиться все, что угодно! Наверное, именно поэтому доктор Конвей смотрела на нее так обеспокоенно. Да, с ней явно произошло что-то серьезное. Но что? Что?Это на самом деле тревожит, когда ты не знаешь, что произошло, даже не догадываешься. Полный провал памяти!

Она вспоминала, копалась в воспоминаниях, пыталась вернуться к последнему впечатлению. И вот всплыл первый образ. Цветы. Букет цветов, присланный в клинику отцом, букет, который она кинула в лицо директору – как его звали? – крайне неприятный мужчина, вызвавший у нее антипатию с первой же минуты.

Но что же случилось между этим моментом и теми событиями, из-за которых она угодила в эту ужасную ситуацию, оказавшись в больнице, совершенно сбитая с толку, накачанная наркотиками? Если бы не следы побоев, она бы решила, что все это произошло с кем-то другим, а не с ней. Словно она пережила период безумия или полной амнезии.

– Я хочу пить, – наконец проговорила девушка.

Доктор сделала знак вошедшей в комнату санитарке, чтобы та выполнила просьбу Катрин. Доктор Конвей протянула Катрин стаканчик с водой и помогла удержать у губ. Девушка едва улыбнулась в знак благодарности, возвращая пустой бумажный стаканчик. Доктор потрогала ее лоб рукой. Температуры не было, немного выше нормальной, но ничего страшного.

Присланный из полиции фотограф, испанка, лет двадцати пяти лет, явно торопилась.

– Привет, Глория, – сказала доктор Конвей.

Обе хорошо друг друга знали – слишком хорошо, если так можно выразиться, так как виделись четыре-пять раз в неделю: количество зарегистрированных изнасилований в Нью-Йорке приводило в ужас. При этом всем известно, что это лишь малая часть. Многие женщины предпочитали хранить в тайне случившееся и не заявлять о преступлении; причиной такого отношения был стыд или боязнь репрессивных мер со стороны насильника, которым в каждом втором случае был знакомый либо родственник потерпевшей. Поистине целомудренное общество!

Доктор Конвей слегка поправила волосы девушки, глаза которой были все еще расширены от испуга, и сказала:

– Тебе больше нечего бояться, Катрин. Здесь, с нами, ты в безопасности. Больше с тобой ничего не может произойти. – Она выдержала паузу и продолжила: – Это Глория – фотограф полиции Нью-Йорка.

– Это не займет много времени. – Испанка достала маленький аппарат с достаточно яркой вспышкой и сделала снимок Катрин, сидящей на столе для осмотра.

Затем приблизилась к ней и зафиксировала разорванное платье с пятном крови в районе нижней части живота, прожженное, очевидно сигаретой, в нескольких местах.

После каждого отснятого кадра Глория улыбалась, пытаясь подбодрить Катрин. Затем она сняла ее лицо крупным планом. Оно все было покрыто синяками: левая щека припухла, а под глазом был кровоподтек. На нижней губе девушки был порез, поэтому она тоже распухла. Волосы растрепались. Молодая женщина явно подверглась нападению.

Судя по ушибам и ссадинам на руках, она, вероятно, оказывала сопротивление нападавшему, который крепко держал ее во время изнасилования.

Более внимательный осмотр позволил обнаружить ранку на кисти правой руки, Глория попросила Катрин тихонько приподнять руку, чтобы фото вышло более четким. Девушка охотно подчинилась. Рука больше не кровоточила, но на мясистой части ладони, под мизинцем, остался красноватый порез примерно семь-восемь миллиметров. Будучи достаточно глубокой, ранка могла открыться снова при малейшем нажатии.

Затем на левом запястье Катрин фотограф заметила довольно свежий шрам, оставшийся после попытки самоубийства. (Доктор Конвей сняла повязку с руки.) Поскольку его происхождение было Глории неизвестно, она сфотографировала и его. Катрин хотела ей объяснить что-то, но у нее все – слова, намерения – перемешались, мозг соображал плохо. У нее не было сил. В любом случае фотограф сама предложила ей:

– Может, ты хочешь сейчас снять платье…

Катрин вопросительно посмотрела на доктора Конвей, та кивнула головой в знак поддержки. Катрин встала и с помощью доктора сняла платье, под которым ничего не оказалось; девушка отнеслась к этому с неподдельным стеснением, какое испытывают, раздеваясь в присутствии незнакомых людей. Сначала она рефлекторно хотела прикрыть рукой низ живота, но потом поняла, что стыдиться в данных обстоятельствах нелепо, и смущенно улыбнулась, на что женщина-врач тоже ответила улыбкой: стыдливость Катрин была такой естественной!

Фотограф сделала несколько снимков и потом попросила:

– Если ты не против, повернись, мне нужно сделать фотографии со спины.

Конечно, это был обычный осмотр, и обе женщины проводили его профессионально, но, несмотря на это, Катрин испытывала не меньший стыд. В конце концов, это касалось ее женской интимной стороны! Все это напоминало ей о том, что на нее напали, возможно изнасиловали. Тем не менее она без возражений легла на живот. Защелкала вспышка.

– Ну вот и все, – сказала фотограф.

Затем она повернулась к доктору Конвей, пожала ей руку и ушла.

– Ляг, пожалуйста, в кресло, – попросила доктор. – Я сейчас тебя осмотрю.

Врач надела хирургические перчатки, взяла деревянный пинцет и склонилась над промежностью Катрин. Она сразу же заметила присутствие какого-то предмета прямо на поверхности влагалища. Поначалу она сочла, что это обрывок ткани или бумаги. Тогда врач раздвинула шире половые губы, и то, что она увидела, подтвердило ее следующее предположение.

Это был презерватив, который, казалось, не содержал спермы или, во всяком случае, недостаточное количество, чтобы заметить ее невооруженным глазом.

Хотя выводы относились скорее к компетенции полиции, доктор подумала, что наличие презерватива выглядит достаточно странным. Насильники редко ими пользовались, так как обычно торопились, нервничали, находясь в состоянии возбуждения, почти безумия, что вряд ли совместимо с мерами предохранения подобного рода. Такие преступники редко опасались заразиться венерическими заболеваниями. С другой стороны, они сами зачастую были инфицированы.

Хотя, возможно, насильник принадлежал к семье Катрин и боялся быть уличенным, так как был хорошо знаком с жертвой. Это мог быть ее отец, дядя. Или еще кто-то из окружения, из того же квартала, некто, с кем она часто здоровалась и кто в один из дней, обезумев, сбросил с себя маску добропорядочного гражданина…

Доктор подцепила предмет пинцетом, предупредив Катрин о том, что собирается достать кое-что из ее влагалища. Она изъяла презерватив, который был, по всей видимости, больше среднего размера, и положила на металлический поднос. Женщина сделала это быстро и без комментариев, чтобы не тревожить Катрин. Но девушка заметила презерватив.

– О! Что это? Меня изнасиловали? – закричала она.

Бедняжка разрыдалась.

Для доктора Конвей это лишь подтвердило ее догадку о том, что вследствие перенесенного шока девушка все забыла. Если только она не была накачана наркотиками, что покажут анализы.

Катрин продолжала плакать от стыда, от злости и протеста. То ужасное, связанное с провалом памяти, что произошло с ней и в чем она сомневалась с того момента, как очнулась, явно случилось на самом деле! Она была зверски изнасилована! На нее не только напали, избили, что доказывают следы побоев, но и изнасиловали! Какой-то мужчина, которого она знать не знала, совершенно чужой, какой-то маньяк надругался над ней, раздел и зверски взял силой!

Она убрала ноги с подставок, села и, обессиленная, потянувшись к дружескому теплу, склонилась к доктору Конвей, а та, прекрасно понимая причину приостановки осмотра, пыталась утешить ее, стараясь найти нужные слова. Хотя что тут можно сказать? Зло совершено. Раз и навсегда. И ничто не может стереть из памяти девушки это преступление, этот позор. Омерзительное пятно, ужасный и неизгладимый отпечаток навсегда останется тяжким воспоминанием в ее душе.

Катрин плакала. Она чувствовала себя запятнанной навсегда. Даже если она ни о чем не помнила – она знала об этом. Это невозможно забыть, и никогда эта болезненная уверенность не сотрется из ее памяти: ее изнасиловали.

Когда девушка немного успокоилась, доктор Конвей сказала самым нежным тоном:

– Я должна продолжить осмотр. Еще немного, и ты сможешь принять душ и отдохнуть – тебе это необходимо!

Катрин сделала глубокий вдох, но все же снова легла на стол и поместила ноги на подставки. Продолжая осмотр, доктор обнаружила множественные внутренние травмы. Изнасилование было зверским, а член насильника, без сомнения, был больше обычного, о чем свидетельствовал размер кондома. Вызванные отсутствием естественной смазки характерные разрывы говорили о болезненном и безжалостном акте.

Но она так и не обнаружила следов спермы. Без этого необходимого доказательства – особенно при отсутствии свидетелей – насильника будет крайне сложно найти и уличить.

– Теперь надо повернуться на живот, сделай это, я почти закончила.

Катрин беспрекословно выполнила эту новую просьбу. Ей хотелось как можно быстрее избавиться от этой процедуры. Каждый раз, когда ее взгляд падал на презерватив, ее начинало тошнить.

Доктор Конвей обнаружила, что на спине Катрин не было следов от ударов. Однако на левой лопатке остались царапины от ногтей, какие оставляет любовник в порыве страсти. Необходимо было отметить это в отчете.

Затем она обнаружила между ягодиц крошечную струйку свернувшейся крови. Это возмутительное открытие вызвало у врача отвращение. Оставшись неудовлетворенным от насилия обычным путем, мучитель на самом деле пустился во все тяжкие! Если, конечно, этому нет более убедительного объяснения.

– У тебя сейчас месячные, Катрин?

– Месячные? Я…

Ей было неловко. Она не помнила даже этого.

– Нет, не думаю. А почему вы спрашиваете, доктор?

– У тебя… У тебя кровь между ягодиц.

– Кровь? – спросила девушка взволнованно и повернулась к врачу, оперевшись на локоть.

– Да, кровь. Но, возможно, она вытекла из влагалища. Насильник проник в тебя без смазки, поэтому там много внутренних повреждений. Вполне вероятно, что есть разрывы ткани. Я сейчас проверю.

Катрин колебалась, но все же снова легла на живот.

Доктор осторожно раздвинула ей ягодицы. Брови ее нахмурились, когда она обнаружила странное присутствие ворсинки или волоса коричневого цвета, довольно длинного. В частности, она обратила внимание на необычную ранку на внутренней стороне левой ягодицы в трех или четырех сантиметрах от анального отверстия.

– Послушай! – сказала она санитарке. – Постарайся догнать Глорию! Она должна это сфотографировать!

Глава 15

Инспектор Гарри Тамплтон, коренастый пятидесятилетний мужчина с черными глазами, острый взгляд которых заставлял забыть об испещренной следами от незалеченных прыщей коже, ровно в восемь пятнадцать постучал в дверь доктора Гибсона. В кармане у него были два ордера – на обыск и на арест.

Инспектору уже не впервые приходилось иметь дело с психиатром. Именно ему год назад было поручено расследование причин смерти Луизы Гибсон. И в свою очередь он не верил ни минуты в то, что это был несчастный случай, и больше склонялся к версии о том, что это было предумышленное убийство, спланированное мужем, несмотря на безупречную репутацию последнего.

Кроме легендарного чутья, которое заставляло отметать возникающие сомнения, у инспектора были и более веские причины ставить под сомнение невиновность известного психиатра. Конечно, полицейский не знал, есть ли у подозреваемого любовница. К тому же все соседи и друзья Гибсонов в один голос говорили, что это была самая дружная супружеская пара в мире.

Однако за несколько месяцев до смерти жены врач застраховал ее жизнь на семьсот пятьдесят тысяч долларов. Кругленькая сумма даже для человека с хорошим достатком!

Безусловно, это могло быть простым стечением обстоятельств, к тому же Гибсон открыл страховку и на свое имя. Но, возможно, это было продиктовано стремлением избежать ненужных подозрений? Страховая компания, по всей видимости, не пала жертвой подобной меры предосторожности, они дали инспектору Тамплтону зеленый свет для проведения небольшого негласного расследования (к тому же не совсем законного): если бы выяснилось, что имело место убийство, страховая компания получила бы компенсацию за понесенные убытки.

Но в ходе расследования не удалось установить ничего конкретного, разве что инспектор наткнулся на подозрительную улику, хотя само по себе это мало что давало: когда обнаружили тело Луизы Гибсон, на ней были перчатки для вождения, принадлежавшие ее мужу.

Почему она надела его перчатки вместо своих? Они были ей слишком велики, и она не могла спутать их со своими, которые, как выяснилось позже, были аккуратно сложены в бардачке.

В том, что Луиза надела его перчатки, расстроенный Томас усмотрел свидетельство исключительной преданности жены. Но, быть может, это был намеренно оставленный знак, ясно показывавший, что это не несчастный случай и что женщина покончила с собой, не в силах вынести предательства мужа? Допрашивая Гибсона, инспектор настаивал на том, что тот побывал в машине до инцидента и принудил Луизу надеть свои перчатки, Томас в ответ ограничился утверждением, что его жена поступила так просто ради забавы.

Но в таком случае почему именно его перчатки оказались в «альфа-ромео»? Расспросив соседей и сослуживцев Гибсона, инспектор выяснил следующее: Томас, можно сказать, никогда не садился за руль принадлежавшего жене «альфа-ромео», предпочитая приземистый «порше». Также он узнал, что супруги пользовались первой машиной только в тех случаях, когда путешествовали вдвоем, и тогда Томас предпочитал, чтобы машину вела жена. Она же часто поддразнивала его, уверяя, что подобная «обходительность» с его стороны вызвана презрением к ограниченным техническим возможностям «альфа-ромео» по сравнению с его обожаемым «порше». Это озадачило инспектора и заставило усомниться в своих умозаключениях. Возможно, Гибсон оставил свои перчатки в машине жены, так как в них не было необходимости.

И все же никто из соседей не мог припомнить, чтобы накануне происшествия супруги выезжали на очаровательной железной «лошадке» итальянского происхождения.

За недостатком улик расследование так и не было завершено, и инспектор оставил Томаса в покое. Тем не менее его шестое чувство подсказывало, что Гибсон вовсе не столь чист, как это может показаться. Быть может, он интуитивно уловил чувство вины, терзавшее Томаса, подозревая преступление там, где можно было говорить лишь о последствиях несчастного случая.

Теоретически любое расследование должно проводиться независимо от предшествующих дел. Однако, стучась в дверь особняка Гибсонов, инспектор Тамплтон не мог удержаться от довольной улыбки при мысли о неизбежном торжестве справедливости. Преступника всегда ждет расплата за содеянное.

Ему открыла огромная сорокалетняя мексиканка с мужицкими руками и подозрительным взглядом. Это была горничная, – безмерно преданная хозяину, она осталась работать в доме после смерти Луизы.

Приход инспектора полиции удивил ее, к тому же тот явился не один, а с ассистентом, двадцатипятилетним стажером Полом Вильямсом, которого ему навязали взамен постоянного напарника, ушедшего в отпуск в связи с болезнью. Работать на Тамплтона было далеко не просто, это стало причиной ухода двух его лучших помощников.

Эскорт из двух полицейских в форме возбудил любопытство в округе. Очаровательная соседка прервала прогулку со своим пуделем, озадаченная визитом полицейских к доктору Гибсону. Спортсмен, прервав свою пробежку, остановился возле ограды. Постепенно подтягивались все новые зеваки.

– Мы к доктору Гибсону.

– Он спит.

Немногим ранее мексиканка зашла в спальню, где обнаружила доктора, тот заснул на своей кровати прямо в одежде. Обычно она редко заставала его дома по утрам, по крайней мере после смерти жены, так как с тех пор он стал завтракать в ресторане по соседству с клиникой.

Она хотела было закрыть дверь, но ей не дали этого сделать, предъявив полицейский значок.

– Инспектор Гарри Тамплтон из уголовного розыска!

С некоторым сожалением она разрешила им с ассистентом войти. Двое полицейских остались в вестибюле, ожидая дальнейших распоряжений инспектора.

Горничная прошествовала вперед.

– Перед тем как вы пойдете будить хозяина, я хотел бы задать вам несколько вопросов, – сказал инспектор.

Тем временем его ассистент, обозрев интерьер, не удержавшись, присвистнул от восхищения роскошью дома.

– Нам до такого далеко, – завистливо протянул он.

Его патрон никак не откликнулся на данный комментарий. Вильямс заметил на стене большую литографию Шагала, на которой значился номер 39/300. Будучи невеждой в искусстве, он подумал, что это цена произведения, и снова присвистнул от изумления.

– Ого! – возопил он. – Шеф, идите посмотреть: картина за тридцать девять тысяч триста долларов! Ну вот скажите, как люди могут выкладывать такие деньги за безделицу! Тридцать тысяч долларов за детский рисунок, который черт-те на что похож! Моя племянница рисует мне такие же, только бесплатно! Нет, таких людей надо на самом деле сажать… Они и правда не знают что делать со своими деньгами. – Он хохотал от души.

– Хватит, Пол! Мы не в музей пришли, а проводить расследование!

– Хорошо, патрон, но тридцать девять тысяч, это все же… я столько за год не зарабатываю.

– И будешь зарабатывать еще меньше, если не прекратишь свой треп, – сказал инспектор, закатывая глаза к потолку.

К нему приставили настоящего идиота! Тамттлтон повернулся к горничной:

– В котором часу вы пришли сегодня утром?

– Дак в восемь и начала.

– Я не спрашиваю, во сколько вы начали! Я спрашиваю, когда именно вы подошли!

Инспектора было не так-то легко одурачить. Он со своими черными, как угольки, глазами производил впечатление образованного человека. К тому же узкий, мексиканский, разрез его глаз предостерегал, что с ним не стоит играть в игры. Чтобы противостоять этому мачо, нужно быть таким же хитрым и сильным, как неудержимые в ярости и в выпивке мужчины его родины. Горничная опустила веки, уличенная сразу в двух злодеяниях: она опоздала на работу и пыталась обмануть инспектора.

– Я пришла пять минут назад.

– Вы к чему-нибудь прикасались?

– Нет, я всегда первым делом варю кофе. Хосите чашеську?

– С удовольствием выпью! – ответил ассистент, который как раз проходил мимо. – Интересно, каков вкус кофе у богачей?!

– Точно такой же, как и у твоего бедняцкого кофе, – оборвал Тамплтон.

– Да я так просто сказал, патрон.

Инспектор, посмотрев на часы, продолжил:

– Вы каждую пятницу приходите с утра?

– Да. Я здесь всегда ровно в восемь, а сегодня утром дочурка моей дочери, ей всего шесьнадцать лет, а она уже беременна на третьем месяце, ее насяло тошнить, и мне пришлось…

– Да, да, хорошо, – прервал инспектор. – Я не спрашиваю объяснений по поводу опоздания. Скажите лучше, обычно вы застаете хозяина дома, когда приходите?

– Нет, обычно он уходит раньше, он не завтракает дома с тех пор, как его жена…

– С тех пор как его жена – что? – спросил инспектор, который притворился, что не слышал о смерти Луизы Гибсон.

Кто знает, а вдруг он выведает что-то новое по этому делу.

Горничной не понравился взгляд инспектора. Он нехороший, этот мужчина, он нечестен. И к тому же он заставлял ее ощущать неловкость.

– С тех пор, как он вдовец. В прошлом году бедный доктор Гибсон потерял свою жену в автомобильной катастрофе.

– Ах вот оно что! Не могли бы вы теперь пойти разбудить своего хозяина?

– Очень хорошо, очень хорошо, – сказала она неуверенно.

Мексиканка испытывала страшную неловкость: как же разбудить хозяина, если за все время работы на него она никогда этого не делала? Она покинула гостиную.

– Похоже, вчера у доктора было небольшое пиршество с дамой, – заявил ассистент.

Стоя перед кофейным столиком, он указывал на два бокала, бутылку водки «Смирнофф» – все это, а также упаковка мнемониума и инструкция лежало там, где Гибсон оставил это накануне.

Приблизившись, инспектор заметил губную помаду на одном из бокалов и усмехнулся. Теперь-то он у него в руках! Во второй раз доктору Гибсону ускользнуть от него не удастся! Если губная помада на бокале и та, которой пользовалась девушка, ставшая жертвой преступного нападения, идентичны, к тому же если совпадут отпечатки пальцев – этого, возможно, будет достаточно для предъявления обвинения.

В самом деле, как сможет психиатр объяснить присутствие своей пациентки у себя в доме в тот вечер, когда было совершено изнасилование? А тот факт, что он выпивал с ней? И то, что она была обнаружена в его машине, неподалеку от его дома, в запачканных кровью мужских перчатках, в действительности принадлежавших Томасу? В случае если тест на ДНК выявит, что это кровь Томаса, тогда у психиатра будут большие проблемы. Кто, кроме него, мог запачкать перчатки его же кровью и надеть их на Катрин в вечер, когда на нее было совершено нападение? Нет, все это представляло собой целую серию слишком подозрительных совпадений. Напрасно доктор Гибсон или его адвокат будут выдвигать различного рода объяснения, ни один судья и ни один из присяжных им не поверит.

Да, на этот раз он влип! Удивительно, как человек со столь тонким мышлением мог допустить такие грубые ошибки. Хотя чувство вины все же порой возникает даже у самых жестоких преступников, у людей, лишенных чести и совести. Оно гложет их до тех пор, пока они сами, почти добровольно, не компрометируют себя, идя в прямом смысле на убийственный риск.

Осмотрев диван, инспектор сделал первое любопытное открытие: длинный волос, по всей видимости женский.

– Нужно взять на экспертизу, – приказал он своему ассистенту. – У тебя с собой полиэтиленовые пакеты?

Стажер, зазевавшись на роскошные резиденции квартала, забыл все принадлежности в машине.

– Я вернусь через минуту.

– Возьмешь образцы здесь, – сказал инспектор, указывая на маленькое светлое пятно на диванной обивке.

– Сперма? – спросил заглянувший в гостиную полицейский, взволнованный этой находкой.

– Нет, замороженный йогурт!

– Замороженный йогурт?

– Да нет же, идиот, это не йогурт и не сперма, разве что несколько сперматозоидов доктора, если они не такие же ничтожные, как у Бой Джорджа! Это, возможно, женская секреция, если ты понимаешь, что я имею в виду!

– А-а, – ассистент был изумлен наблюдательностью, проявленной патроном. – Женская секреция!

Он ушел за чемоданчиком, поскольку предстояло взять обычные образцы: отпечатки пальцев, образцы волос, ткани, коврового ворса, разные компрометирующие предметы.

Тамплтон наклонил голову и затянулся сигаретой. Стажер был симпатичным малым, но далеко явно не продвинется.