Текст книги "Диалоги о ксенофилии (СИ)"

Автор книги: Мария Ровная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Сейчас, в середине зимы и полярной ночи, всё здесь, кроме километровой чечевицы «Веспера», было покрыто льдом, наросшим осенью, в сезон дождей со снегом и градом. Скалы, причудливо разрушенные дикими перепадами температуры, превратились в ёлочные игрушки, сверкающие в свете грандиозного полярного сияния.

А ведь и впрямь – скоро на другом конце планеты во всех теллурийских странах начнётся период зимних праздников, приуроченных к самому длинному дню года и наступающему через пять дней после него апоастру – минимуму солнечного диска, после которого солнце вновь начнёт расти, возвещая поворот к лету.

Хочу домой, подумала Анна, запрокинув голову. Она любила звёзды и визуальными, небесными, какими только и знают их люди, никогда не входившие в лид-капсулу. Особенно по душе была ей сейчас неприметная звездочка четвёртой величины в искажённом, но вполне узнаваемом созвездии Журавля, между Фомальгаутом и Малым Магеллановым Облаком – жёлтый карлик класса G2V с девятью планетами, Владимирской горкой, нелепым и милым Крещатиком, каштанами и новогодней ёлкой.

Анна встряхнулась, шлёпнула по крупу лабораторного кибера и спустилась под землю, на станцию.

– Анна Гедеоновна! – окликнули её, как только она сняла шлем.

Она оглянулась. Её – вальяжно, не убыстряя шага, – догонял Ильегорский.

– Узнаю Вас, сударыня, – улыбнулся он. – Не успели приземлиться – и сразу в рейд. Надеюсь, Вы не обнаружили ничего ужасного? Мы тщательно заметали следы своих экологических грехов.

– По-моему, вы безгрешны, ваше экологическое кредо – умеренность и аккуратность, – в тон ответила Анна. – А Вы стали великолепным координатором, Юлий Константинович.

– Вы успели заметить и это?

Он действительно был великолепен. В весёлой суматохе встречи, объятий, знакомств, мгновенного обмена новостями он сумел сразу навести порядок, одновременно представить всех друг другу, выразить навигаторам восхищение прецизионной посадкой, очаровать Юко и Фанни, дать задания стажёрам и в десять минут разгрузить «Веспер». Вот и сейчас, не прерывая светского трёпа, он галантно снял с Анны доху, торбаса и комбинезон и вызвал лифт.

– А Вы совсем не изменились, Анна.

– У кормчих нет возраста. Да и Вам годы лишь прибавили аристократизма, импозантности и благородной седины.

– Дорогая моя, – Юлий взял её под руку, чего Анна очень не любила, – будьте последовательны в своём мужестве, снимите броню иронии: ведь Вы уже здесь, Вы сделали первый шаг и этим признали, что сами были виноваты в нашей нелепой размолвке.

Анна насторожилась, как сеттер, делающий стойку на лакомую птичку – птичку под названием «мотивационная аберрация памяти». Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы унять вспыхнувшее профессиональное любопытство и не учинить бедному Юлию немедленный допрос с замаскированными тестами-ловушками.

– Теперь, когда прошло тринадцать лет, Вы не могли бы спокойно объяснить мне, в чём я была не права? – осторожно закинула она крючок.

– Да вся эта история с Эльзой, Ваши сцены ревности на совете, Ваш отказ переехать в Ареньолу… – схватил он червяка и тут же выплюнул. – Не будем ворошить прошлые ошибки. Я тоже вёл себя не лучшим образом.

– А я, наверное, просто безобразно? – Анна соблазнительно вертела червяком перед самым его носом. Но, к её удовольствию и досаде, Юлий был осторожен и мудр.

– Мы с Вами – взрослые, опытные, понимающие друг друга люди, Анна. Попробуем начать сначала, вспомните, как нам было хорошо вместе! У нас есть шанс, не правда ли?

– Может быть, – кивнула она. – Я не уверена, что у нас что-нибудь получится, но с Вами мне интересно независимо от Вашего отношения ко мне. Вы отлично режете мячик.

– Взаимно. Вы мастерски владеете шпагой.

– Только, ради Бога, Юлий, объясните мне: кто такая Эльза?

Он недоверчиво поднял бровь, почуяв опасность, и огляделся:

– Так Вы направляетесь в архив?

– Да.

– Гонг к обеду в восемнадцать часов. Я зайду за Вами.

– Спасибо, Юлий, – рассеянно проговорила Анна, глядя ему вслед.

Странно, очень странно, думала она. Человек вытесняет из памяти подлинную причину конфликта, заменяя её какой-нибудь Эльзой, только в том случае, если держался в конфликте не самым достойным образом, если был неправ. Но Юлий-то оказался прав! Его эксперимент с рабом удался блестяще! При чём тут Эльза?

В архиве сидели все три стажёра и, как обычно, вполголоса ругались.

– Вам не было нужды приходить сюда, – по-хэйнски сказал архивист. – Все экологические отчёты станции у Юко Ландис.

– Вы обворожительно любезны, – мурлыкнула Анна по-русски. – Но я пришла не за отчётами, и Хэйно – моя фамилия, а не видовое название.

– Да? – растерянно проговорил архивист.

– Увидев Анну Гедеоновну впервые, я приняла её за древнюю египтянку, – на полном серьёзе поведала Рената.

– Несчастная внешность! Ещё никто никогда не принял меня за свою, – засмеялась Анна. – Что любопытного произошло на Теллуре за последние тринадцать лет? Меня интересуют Брайлант, Ареньола, Марнайя и Чанджер.

– А, Вы та самая, – протянул он без прежней любезности. – Не тринадцать: на Теллуре прошло почти двадцать два. Вы были в Брайланте эмпат-контактёром, да?

– Нет. Если бы я была эмпатом, я бы пролоцировала Ваше настроение и немедленно ретировалась, – лучезарно улыбнулась Анна.

Архивист слегка покраснел.

– Но Ландис сказала, что Вы определяете нарушения гомеостаза в экосистемах «ad oculus».

– Это просто опыт. Ведь и Вы с первого взгляда на текст определяете, заслуживает ли он внимания, не так ли?

– Н-ну… – архивист польщённо замялся.

– А куда Вы деваете документы… м-м… скажем так: странные? Помнится, у Шевченко, в бытность его архивистом, был тринадцатый ящик, или мусорник…

– А, вот что Вам нужно! – оживился архивист, взглянув на неё с интересом. – Сумасшедшие учёные, освистанные поэты, побитые камнями пророки?

– О-о, Тариэл, Вы нам об этом не говорили! – воскликнул Стив, подходя ближе.

– Порванное, выброшенное на помойку, пущенное на кульки, самокрутки и подтирки, – перечислял Тариэл.

– Именно, – кивнула Анна.

– Это должно быть очень интересным! – сказала Рената.

– Координатор считает это причудой, – отозвался архивист.

– Шевченко и Жильбер считали, что таким путём можно обнаружить сверхгения, – парировала Анна.

Тариэл пожал плечами.

– У Вас другая точка зрения? – прицепился к нему Стив, готовый к дискуссии.

– Я не уверен, что цивилизации нужны сверхгении. Но я сохранил мусорник и пополняю его. Да вот… – архивист повернулся к дисплею и наизусть набрал код. – Письмо Виценциосу по поводу его труда «О математическом описании движения».

– Ну, Виценциос – гений признанный, местный Галилей! – протянул Игорь.

По экрану плыли рукописные строки – уже знакомый Анне мелкий, стремительный, без росчерков и завитушек почерк. «Досточтимому мессиру Хурито Виценциосу от Антонио Ванора привет. Спешу уведомить Вас о том восхищении, с коим прочёл я…».

Анна пропустила расшаркивания. «Вы рассмотрели тривиальный случай трёхмерного, однородного и изотропного пространства, не взаимодействующего ни с пребывающими в нём телами, ни с независимо текущим однородным временем. Интереснее рассмотреть движение тел в реальном, четырёхмерном мире, включающем анизотропное измерение – время…».

– Вот это да, – проговорил Стив, читавший быстрее всех. – Да он просто перешагнул через твоего Виценциоса и пошёл себе дальше!

«… При рассмотрении анизотропного мира необходимо учитывать принцип причинности, из коего следует существование некоей предельной скорости распространения взаимодействий – единственной, по-видимому, неизменной величины в рассматриваемой нами несколько упрощённой модели мира. Остальные же величины при взгляде с разных точек отсчёта меняются следующим образом…».

– Орден Святого Духа и преобразования Лоренца! – вскричала Рената. – Тариэл, сегодня не первое апреля!

– Есть и похлеще, – сказал архивист. – В письме к Манирзу он из однородности пространства и времени выводит законы сохранения, из трёхмерности мира – закон всемирного тяготения, а из него – неоднородность пространства, и думай, что хочешь. В письме к Ыдубергу излагает основы дифференциального исчисления. А вот вообще… Письмо к Ондерли…

«В трёхмерном пространстве силы, чьи нити прямолинейны и бесконечны, обратно пропорциональны квадрату расстояния между взаимодействующими телами. Таких сил может быть две. Одна возникает из собственных свойств тел и может проявляться как притяжение или отталкивание; вероятно, благодаря ей шёлк притягивается к янтарю, и ею же убивает скат. Другая возникает из взаимодействия тел с пространством; она притягивает тела друг к другу и удерживает планеты возле их солнц. Можно предположить существование ещё двух сил, чьи нити либо переплетены, либо оборваны. Эти силы должны действовать на малых расстояниях. Быть может, именно они обусловливают существование тел, связывая в единую структуру их неделимые элементарные сущности; быть может, благодаря им светят звёзды. Описание этих сил требует привлечения дополнительных измерений. Впрочем, существование любой силы изменяет геометрию мира; видимая его трёхмерность – лишь иллюзия слабого разума…».

– Это же бред, – сказал Игорь. – Обовшивевший средневековый монах!… И такое…

– И фундаментальные взаимодействия, – подхватила Рената. – Тариэл, сознайтесь, что Вы нас разыгрываете!

– Гамма-лазерный ум, – определил Стив.

– Свободный разум, – сказала Анна. – Интересно, что сделал с письмом досточтимый Виценциос. Или не менее досточтимый Ондерли.

– Виценциос завернул в него сельдерей. А…

– И справедливо!

Ильегорский задвинул дверь и шагнул к экрану.

– Это холодная игра ума, блестящего, но бесплодного.

Все молчали. Юлий ходил по комнате, упрямо наклонив голову, словно продолжал давний спор:

– Представьте, что в период дискуссии между Ньютоном и Гюйгенсом о природе света появляется человек, утверждающий: ваш спор бессмыслен, свет обладает и волновыми, и корпускулярными свойствами. Его слова сочли бы бредом – и были бы правы, потому что его утверждение не несло бы им новой истины. На том уровне науки понятие квантово-волнового дуализма не прояснило бы, а запутало проблему. В науке нельзя перескакивать через десяток ступеней, нельзя развлекаться бездоказательными интеллектуальными химерами, будь они трижды истинны. Наука в Ареньоле только-только освобождается от схоластики, встаёт на фундамент факта, наблюдения и опыта…

– А он вместо того, чтобы вырубать в скале ступеньку за ступенькой, взлетает на её вершину и зовёт: смотрите, как далеко видно отсюда, – вставила Анна.

– А он не дал ни одного доказательного, положительного результата, зато с убийственной точностью видит слабые места чужих идей и теорий. Это гений разрушения.

«Вот она, твоя Эльза», – с некоторым сочувствием подумала Анна.

– Мне кажется, Вы пристрастны, – вслух сказала она. – Пусть он думает в неверном направлении – почему Вас это так раздражает, точно он ослушался Вас в выборе пути?

– Он не изучает мир, а придумывает его; сам образ его мышления, схоластический, умозрительный, склонный к мистицизму, пагубен для Теллурийского социума, – отрезал Юлий.

– Да, – ласково поддержала Анна. – Очень обидно, что Ваш подопечный не оправдал Ваших надежд и ответил неблагодарностью на Ваши благодеяния. Для Вас, после всего, что Вы для него сделали, его поведение граничит с предательством.

– Если хотите, да!

– Совершенно естественно было ответить ему тем же.

– Что-что?! Я его предал?!

– Вы бросили его. Я думаю, он достаточно умён, чтобы понять, куда и почему Вы исчезли. А у него ведь больше не было близких?

Ильегорский остановился и какое-то время молча созерцал женщину. Потом усмехнулся:

– Неплохой психологический экзерсис! Но Вы строите на песке, ибо, как и все мы, судите по себе. Для Вас цель и смысл отношений – быть рядом с тем, кому Вы нужны. Вы, а не Вам, заметьте! Ванору не нужен никто – как, впрочем, и Вам. Люди интересны ему только как объекты наблюдений – как, впрочем, и Вам. Иронично-бездушный, снисходительно-безразличный, доброжелательно-беспощадный разум – вот его суть, как, впрочем, и Ваша! Человек, который в четырнадцать земных лет расправился с учителем математики…

– Как – расправился?…

– Как только я привёз его в Эрмедор. Да, Этеллио был невеждой, тугодумом и фанатиком, но он был учителем Антонио! А мальчишка подсунул ему лист Мёбиуса, и через три дня бедняга сошёл с ума. Близкие? Любовь? Привязанность? Почитайте его детские стихи о любви!

Ильегорский рывком отодвинул дверь, уже за порогом обернулся и бросил напоследок:

– И Вы не оригинальны, Анна Гедеоновна. Всё, что Вы мне тут наговорили, я уже слышал от него четыре земных года тому назад.

_ _ _

Великий магистр смыл с лица и рук грязь битвы и поспешил в шатёр командора Итернонского. Над командором хлопотал молодой хирург, незнакомый магистру.

– Что это? – резко спросил Ильегорский, заметив котелок на маленькой жаровне.

Хирург низко склонился перед ним.

– Бузинное масло, святой отец.

– Я запретил заливать раны кипящим маслом!

– Непревзойдённый Скуаро учит, что раны, нанесённые железом, отравлены, и обезвреживать их надлежит…

– Вон, – сквозь зубы приказал магистр.

Он нагнулся над развороченным бедром командора. Ванор лежал неподвижно, отвернувшись к стене. Казалось, он был без сознания. Но, когда Ильегорский вытянул ладони над раной, Ванор чуть слышно произнёс:

– Оставьте, отец. Бой и так утомил Вас.

– Греховная чистоплотность! Если бы я, не умываясь, сразу пришёл сюда, я бы успел остановить этого тупицу.

– Всё равно нога ни к чёрту.

– Сейчас станет легче, – сказал Ильегорский, морщась от его боли.

– Амаро анэм Ареньолос… – шептал Ванор. Ильегорскому показалось, что он бредит – бредит стихами. – Горька судьба Ареньолы… Словно скала меж пустыней и морем, она спасает айюншиан и джаннаитов от взаимного истребления, принимая удары с обеих сторон… Равновесие… Равновесие врагов наших с севера и юга, с запада и востока… Равновесие сеньоров, раздирающих землю на клочки аллодов, и короля, что стремится сделать всю страну сиденьем своего трона… Равновесие ересиархов с резнёй и епископов с кострами…

– Горька судьба Ареньолы, – повторил Ильегорский. – Но Вы служите Ордену. Вы ответственны не перед Ареньолой, но перед Богом и Истиной. Род приходит, и род уходит, а земля пребывает вовеки. И на земле всегда живут люди. Неважно, на каком языке они говорят и как называют свою родину. Их душам нужны Истина, Добро и Красота.

Ванор не шевелился. Ильегорский почувствовал, что начинает заводиться. Эта манера молчать, игнорируя собеседника, всегда его раздражала.

– Ваше предназначение, сын мой – искать Истину, – как можно мягче проговорил он. – Не пора ли Вам оставить математические головоломки?

– Зачем мне знать, как устроен мир? Я хочу понять, почему он так устроен, – Ванор повернулся к магистру. – Святой отец, что, если размерность пространства увеличивается при уменьшении расстояния? Тогда, если выделить достаточно малый объём…

– Но понимание зиждется на опыте и наблюдении, – перебил его Ильегорский. – Простите, что беспокою Вас в таком состоянии, мой мальчик, но я не могу откладывать разговор.

– Да. Наблюдение?… Человек видит только то, что знает. Как часто мы проходим мимо тайны, глядя, но не видя, – сказал Ванор, облизывая губы.

Ильегорский дал ему воды, подсунул под плечи подушку. Тот в упор смотрел на него. Магистр невольно отвёл взгляд от лихорадочно блестящих, мрачных, как грозовая туча, глаз.

– Святой отец, Вы подобны богачу, полагающему, что благополучие ребёнка определяется количеством игрушек. Вы обладаете возможностями, кои я не могу себе даже вообразить. Зачем Вы предлагаете невежественным, злобным, голодным детям науку? Зачем нам эта пёстрая игрушка?

– Наука – игрушка? Почему же она пугает ханжей сильнее ереси? Почему Ваш отец взошёл за неё на костёр? Почему Вы сами не в силах отказаться от занятий ею?

– Это другое, – измученно пробормотал Ванор. – Это судороги разума, пытающегося освободиться… Почему нас так тянет к звёздам? Что мне бесконечные пространства и чужие солнца? А вот поди ж ты…

Ильегорский закончил психомассаж, прикрыл его бедро уснеей и перевязал. Рана выглядела ужасно, но теперь по крайней мере можно было не бояться за его жизнь.

– И всё же только знание, подлинное знание о мире разовьёт разум и силу человека, даст ему хлеб и свободу, избавит от болезней и войн, – продолжал магистр.

– На это нужны сотни лет. Может быть, Вы бессмертны и можете ждать. А люди мелькают перед Вашим взором, как поденки. Но тогда зачем Вы занимаетесь благотворительностью, святой отец? Справедливо ли выкупать одного раба, оставляя в грязи тысячи?

– Я не ожидал от Вас таких слов, – с горечью сказал магистр. – Вы знаете, что я всегда поступал так, как считал справедливым. Не в моих силах дать свободу всем скотам земным; но я освободил барса. Я тешил себя надеждой, что Вы поведёте за собой всех, кто ищет истину, и укажете им дорогу к вершинам знания. А Вы ушли от них и строите лабиринты.

– Но я не могу строить лестницу для дураков! – простонал Ванор. – Не принуждайте барса есть траву; он охотится не оттого, что кровожаден. Я не могу выплатить Вам долг благодарности не оттого, что равнодушен к Вашему мнению.

– Вы вольны в выборе пути. Я больше не буду докучать Вам своими наставлениями.

Ванор вздрогнул и приподнялся.

– Да, Вы угадали, – сказал Ильегорский, глядя в пол. – Моя миссия окончена. Я должен вернуться к своим соотечественникам. Для всех в завтрашнем сражении я утону. Я мог бы оставить Вас в неведении, подобно всем прочим, но я хочу, чтобы Вы знали правду.

По лицу Ванора прошла судорога.

– А зачем мне Ваша правда, мессир? Вы пришли сюда не ради нас, а по велению своего народа, и уходите, исполнив долг перед пославшими Вас, а не перед людьми Теллура. Вы прошли через наш мир, как натуралист, изучающий жизнь муравейника. Зачем рассказывать муравью о бездне, отделяющей его от человека? Он меньше, но не мельче. Ваш мир для него не хуже и не лучше. Он просто чужой.

– Вы неправы. Мы не чужие; мы изучаем людей Теллура для того, чтобы помочь им. Я пришёл сюда с сочувствием и любовью. Я сделал всё, что мог, и был бы счастлив, если бы Вы продолжили моё дело, сын мой.

– Я не знаю его, мессир. Ваш взгляд извне, мой – изнутри. Мы в разных мирах. И в моей душе нет ни сочувствия, ни любви.

– Вы просто устали. Я посижу с Вами.

– Нет. Вам нужен добрый сон. Вам нужны бодрость и сила, чтобы завтра в бою дойти до реки и… утонуть… невредимым. А меня не будет рядом, чтобы прикрыть Вас, мессир Корсидо.

– Вы больше не зовёте меня отцом.

– Всему свой час, и время всякой вещи под небом, – прохрипел Ванор, прижав руку магистра к шершавым от жара губам.

Ильегорский на секунду приник щекой к его горячим волосам и встал.

– Будьте осторожны, берегите себя. Вам угрожает не только сталь, но и связка поленьев.

– Никакая осторожность не спасёт от стрелы в спину.

– И этого можно избежать. Презрение к смерти не отпугивает её.

Уже подняв полог шатра, Ильегорский обернулся. Ванор отчуждённо смотрел сквозь него.

– Леддериес14, мой лисёнок, – у Юлия дрогнул голос.

– Эгирой15, – шепнул в ответ Ванор.

_ _ _

– Да-а, уели Вы Катона, – с уважением признал архивист. – Чтобы он перешёл на личности и стал сбоить в логике – такого ещё не бывало.

– Надо же когда-нибудь человеку сорваться, – благодушно отозвалась Анна.

– Но разговор кончился ничем, – отметил Игорь. – Вам не хватило аргументов, Анна Гедеоновна.

– Аргументов? Зачем?

– Разве Вы умеете спорить без них?

– Разве мы спорили? Юлий разрядил на меня раздражение и горечь, проистекшие, может быть, от неосознанного чувства вины, а может, от опять-таки неосознанной обиды нравственного ростовщика, оказавшего благодеяние и не получившего ожидаемой благодарности. Как бы там ни было, координатор выговорился, не встретил разумных возражений и восстановил свой душевный комфорт. Разговор был не напрасен.

– А для Вас? – спросила Рената.

– А мне ничего не стоило его выслушать.

– Ничего не стоило слушать оскорбления? – переспросил Стив. – Вы так низко цените мнение Юлия Константиновича?

– Если он Вам настолько безразличен, то зачем Вы заботитесь о его душевном комфорте, рискуя к тому же своим? – добавила Рената.

Анна вздохнула:

– Моя вина, что я доросла разумом до умения видеть людей такими, как есть, но не доросла духом до умения любить их, таких, как есть. А кроме того, разве не приятнее давать, нежели брать? И разве это не тешит самолюбие: спровоцировать ближнего обнаружить свои маленькие грязноватые слабости, а потом великодушно извинить их?

– А у Вас, значит, нет слабостей? – не сдержался Тариэл.

– Да сколько угодно, – улыбнулась Анна. – Но я их осознаю. Я имею наглость видеть себя в истинном облике. А Вы не знаете, над какими проблемами работает сейчас граф Альтренский?

Тариэл пожал плечами.

– Даже не могу Вам сказать. Я показывал дошедшие до нас записи математикам; они говорят, что это напоминает теорию расслоённых пространств, только поставленную с ног на голову. О-о, гонг! Идёмте.

Он учтиво подал Анне руку.

– Ну и стерва, – сказал Игорь на ухо Стиву.

_ _ _

За столом собрались все обитатели станции и экипаж «Веспера». Были тосты, и речи, и комплименты, и рассказы, и свежие русские анекдоты, все милели друг к другу искренним расположением, и всё бы прошло чудесно, если бы Вадим не обратился к координатору с просьбой:

– Юлий Константинович, я мечтаю увидеть коронацию. Я никогда не бывал на гуманоидных планетах, если не считать космобазы хэйнитов. Нельзя ли мне пройти адаптацию и слетать в Ареньолу?

– В этом нет ничего невозможного, – согласился Юлий. – А кто будет Вас сопровождать? У наших стажёров очень напряжённая программа. Вряд ли они смогут уделить Вам должное внимание.

– Я могу слетать с Анной.

– Нет, Хэйно я допуска не дам, – спокойно, как о само собой разумеющемся, сказал Юлий.

Анна отставила бокал. Она ни сном, ни духом не собиралась никуда лететь. Но очень не любила, когда об неё вытирали ноги без разрешения.

Разговоры за столом стихли. А она всё молчала, глядя в ямку между ключицами Юлия – держать паузу Анна могла до бесконечности.

– Ви забуваєтеся, добродію, – наконец, нежным полушёпотом произнесла она. – Магістра ксенопсихологіi, майстра ксенобіологіi, іноземного члена колегіi ксенологів Хейн-Діаннону Ваш допуск може зацікавити хіба що як файна витребенька.

– Хто б Ви не були, панно, – так же тихо процедил Юлий, – доки я є координатором станціi, майте ласку виконувати моi розпорядження.

– Статус керманича-унiверсала взагалі звільняє мене від будь-якоi підлеглості.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, испепеляя один другого бешеной гордостью.

– То Ви вважаєте гідним себе підкорюватися лише своiм примхам? – холодно усмехнулся Ильегорский. – Що ж, хай допоможе Вам Бог.

_ _ _

Анна приземлилась в лесу в трёх часах ходьбы от столицы, на исходе короткой зимней белой ночи. За обросшими инеем кронами всплывала весёлая рыжая звезда Грумбриджа, большая-пребольшая – 35 угловых минут – даже сейчас, накануне апоастра. Летом же её диск достигнет в диаметре пятидесяти семи минут, почти в два раза больше земного Солнца. Что ни говори, а Теллур – планета дивной красоты! И погода славная, лёгкий морозец, скрип снега под ногами, снегири на деревьях, дорога пустынна – туземцы не шляются по лесам в такое время… Всё к лучшему. Анна рассчитала, что войдёт в Эстуэро в час «пик», когда в столицу на рынок валом валят крестьяне из окрестных деревень и самые предприимчивые и нетерпеливые купцы, когда просыпаются бродяги, студенты и подмастерья, проведшие весёлую ночь в кабачках под городской стеной, когда к воротам уже подъезжают первые знатные путники. В этой толчее никто не обратит на неё внимания. Она устроится где-нибудь в тихом приличном квартале, у небогатой, но обеспеченной пожилой хозяйки поразговорчивее, а потом…

Топот был таким тихим, что Анна услышала его в последний момент. Едва успела отступить на обочину – они уже неслись мимо широкой мягкой иноходью: тёмно-серые призраки верхом на рослых поджарых мышастых лошадях с широкими, как у лося, копытами. На спине каждого серого плаща белела вышитая окружность с трёхконечным «Y»-образным крестом внутри. Эрмедориты… Будто накаркал кто-то.

Всадник, ехавший впереди, внезапно повернул коня. Остальные тотчас перестроились – без звука, быстро и синхронно, как стайка анчоусов. И остановились, заключив женщину в правильный полукруг.

Анна, кусая губы от досады, опустилась на колени, приникла к заснеженной земле в низком, по всем правилам, поклоне. Она не ждала ничего хорошего от этих скромняг. У каждого из которых на спине под плащом меч в ножнах, могущих служить трубкой для дыхания под водой, а чуть пониже – харот, штука вроде бумеранга с заточенными краями, в рукавах куртки – иглы, за пазухой – эстры с острыми, как бритва, лучами, в складках плаща – крючья на длинных цепях и крэйсы, напоминающие боло, за голенищами мягких сапог – ножи и духовые трубки для стрельбы шипами, и что-то ещё, чего Анна толком не знала. «Бойся мытаря утром, сеньора – днём, священника – вечером, разбойника – ночью, эpмедоpита – всегда», как бы ни был хорош их Рыжий магистр…

Анна выпрямилась и встретилась с ним взглядом.

Они так долго шли друг к другу – он двадцать восемь земных лет, она – сто двенадцать, – и теперь молча разглядывали друг друга, свой обретённый смысл – ещё не зная, только предчувствуя, что смысл, наконец, обретён.

Предводитель монашеской банды был самым тщедушным и хрупким среди своих собратьев. Тонкое, хмурое, бледное лицо. Широко расставленные большие глаза в тёмных крыльях ресниц, пристальные до наглости. Тонкие надломленные брови. Твёрдая линия сжатых губ напоминает усмешку. Прямые волосы цвета шайтанского переливта или гречишного мёда пушистой копной падают на откинутый капюшон плаща.

Он тоже умел держать паузу. Но в конце концов заговорил – очень низким и очень тихим, срывающимся в хрип голосом:

– Вы нуждаетесь в помощи, тина16?

Не нужна ей ничья помощь – он не сомневался в этом. Юная женщина лет тридцати пяти17, по виду – жена старейшины цеха, или медика, или юриста, – в лесу, на рассвете, одна. И не крадётся, как знахарка, не дрожит на обочине, как похищенная и брошенная дурёха. Её шаг был неслышным, стремительным и плавным, маленькие сапожки мерно мелькали под подолом плаща. Женщины так не ходят: дамы семенят, горожанки переваливаются или вихляют бёдрами, крестьянки топочут… Он захотел увидеть её лицо – и вот оно поднято к нему, треугольное, нежное, прекрасное до судороги в горле. Спокойно-бесстрашный взгляд нефритовых глаз, длинных и раскосых, как у чанджийки. Надменные тонкие брови. Едва заметная улыбка в уголках гордых чувственных губ.

Женщина смиренно опустила длинные ресницы.

– Благодарю Вас, святой отец.

Она говорила с лёгким брайанским акцентом. В её низком, чуть сдавленном голосе не было и тени смирения.

– Вы идёте в Эстуэро? – спросил он по-брайански.

Анна улыбнулась, оценив его наблюдательность и такт, и тоже перешла на более привычный ей брайанский.

– Да, святой отец.

– Одна? От самого Брайланта?

– Нет, святой отец. Я ехала с мужем и слугой. Но третьего дня на постоялом дворе на нас напали грабители. Мой супруг погиб в схватке, слуга исчез – должно быть, в сговоре с негодяями. Мне же удалось спастись, и я иду в Эстуэро пешком, уповая на защиту Господа, – не моргнув глазом, изложила Анна.

– Есть ли в Эстуэро, кроме Господа, кто-нибудь ещё, могущий стать Вам защитой?

– Да, святой отец. В Эстуэро живут мои родственники; к ним мы и ехали на Клеро Дуодиес18.

Он опустил глаза, раздумывая. Веки у него были тонкие, как у ребёнка, полупрозрачные, с голубыми жилками. Странно: от чего у него такой тяжкий, душу вытягивающий взгляд? Ну, чего тебе ещё? Уезжай ты уже, ради Бога!…

Великий магистр убрал ногу из стремени, перегнулся с седла и протянул Анне руку, белую, изящную и крепкую, как алмаз.

«Кто-то из нас съехал с ума», – решила Анна, усевшись перед ним на низкую мягкую луку и держась за его прямое плечо.

Её вдруг повело. Вероятно, сказались последние 20 часов в непрерывных рейдах и убаюкивающая лошадиная иноходь. Магистр, заметив, что женщине мешает висящее у него на груди, на тяжёлой золотой цепи золотое колесо с царапучими бриллиантами, передвинул его за спину, под плащ. Анна откинула капюшон, привалилась щекой к мосластому плечу монаха, ухватилась за его куртку и проспала до самого Эстуэро, чувствуя, как под её пальцами, комкающими грубую ткань куртки, вздрагивает сердце теллурийца и как его волосы, пахнущие ивой, скользят по её лицу.

Кавалькада подоспела к городским воротам к самому их открытию и первой въехала в Эстуэро, провожаемая взглядами стражи. Анна, проворковав что-то о вечной благодарности, соскользнула с седла и, пока монахи платили пошлину, торопливо свернула в ближайший переулок: вдруг этому угрюмому тощему гению вздумается доставить её непосредственно к дому родственников.

– Куда спешишь, малышка?

Рослый лейтенант королевской гвардии облапил её за талию.

– К мужу, – буркнула Анна. Положительно, ей с самого начала не везло в этом идиотском вояже!

– Прогуляв ночь с дюжиной эрмедоритов? – расхохотался гвардеец. – Тебе есть, что порассказать ему, а? А что, моя прелесть, верно ли, что у Рыжего магистра на правой ноге копыто?

Анна, богобоязненно охнув, очертила ладонью круг перед лбом.

– Какая лапка! Так и съел бы её, – гвардеец поволок женщину в подворотню. – У рыцарей Пречистой Девы отменный вкус! А может, у тебя в лесу были и другие дела? Искать под снегом клубни дур-зелья? Или собирать лунный свет с могил самоубийц?

Он рванул её к себе, хотя Анна и не пыталась высвободиться. Она ещё раз обмахнулась знаком колеса.

– Не бойся, я пошутил, – добродушно сказал офицер, прижав её к стене и щекоча ей шею усами. – Муженёк твой давно спит, я возьму с тебя пошлину вместо него.

– Да, – Анна сжала ладонями его виски, приблизила лицо вплотную к его пышущему здоровьем ясноглазому лицу. – Дай-ка, дружок, я тебя поцелую…

Она подхватила его под мышки, с трудом – гвардеец был тяжеленек – уложила отсыпаться под стену, оправила юбки, застегнула плащ и вышла из-под арки дома на улицу.

_ _ _

После завершения официальной части вечернего приёма молодой король Ареньолы Сантио II подошёл к единственному из гостей, равному государям, а потому не преклонившему колено при его появлении. Подошёл, милостиво улыбаясь и протягивая руки в приветственном жесте:

– Счастлив видеть Вас, возлюбленный брат мой.