Текст книги "Диалоги о ксенофилии (СИ)"

Автор книги: Мария Ровная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Итак, приступим. Сонет, любимая стихотворная форма после двустишия – бейта, шлоки, частушки – у гуманоидов хэйнитской расы, говорящих на акцентно-тонических языках. Система рифм суровее, чем у нас, а терцеты автор расписал, как катрен и двустишие. Что ж, ему виднее…

Кэль эгар мио мизерэлле сом…

Сколь ты убог и жалок, отчий дом,

Под этим покрывалом тайны синим,

От глаз Господних прячущим доныне

Людей с их грязью, горем и стыдом.

Как ангел, нищ, как князь подземный, хром,

Бреду по человеческой трясине.

Святого духа – ни в отце, ни в сыне,

Нет ни души живой в краю родном.

Их разум искривлён и свит узлом.

Сорвал я голос, вопия в пустыне.

Я к ним взывал на языке гордыни -

Мир не владеет этим языком.

Что ж, призывать на нас небесный гром?

Но раб как жил, так и умрёт – рабом.

Что ж ты, милый, так убиваешься-то? Всё не так уж плохо, живых душ на Теллуре хватает. Недалеко от тебя живёт Эн-Шардух, великий поэт и мудрейший человек. Ты наверняка читал его книги. Правда, Эн-Шардух живёт в Марнайе, а твои стихи написаны по-ареньольски. Значит, доведись вам встретиться – и каждый из вас, не особенно задумываясь, шлёпнул бы другого.

_ _ _

На древках копий трепетали ленты гербовых цветов. От сверкающих доспехов, разноцветных плащей, перьев, кружев, плюмажей перед глазами плавали огненные пятна. Визжали трубы. Надсаживали глотки герольды. Изукрашенные лошади, нервничая, грызли трензеля. Над белыми, алыми, синими шатрами развевались знамёна с гербами – и среди них, впервые за шестнадцать7 лет, герб Ваноров Альтренских: на белом фоне зелёно-серый филиор, держащий в лапах золотое солнце. Сам граф Альтренский, посвящённый сегодня в рыцари, сообразно знатности и древности рода, самим королём, сиром Алонзо Восьмым, и ставший отныне полноправным членом ордена, стоял среди собратьев, чьи чёрно-серые одеяния резко диссонировали с варварским великолепием толпы.

Снова взвыли трубы, возвещая начало игрищ. Ильегорский, улучив момент, отвёл Ванора в сторону и обеспокоенно спросил:

– Что Вас гнетёт, сын мой? Сегодня час Вашего торжества, Вы доблестью вернули себе имя, славу предков, дворянские привилегии – Вас не радует триумф?

– Высокая награда, – ответил Ванор. – Но я предпочёл бы получить её за менее сомнительные подвиги.

– Как Вас понять? Уж не сомневаетесь ли Вы в том, что именно граф Альтренский первым проник в крепость Кахагджилла и сразил самого Нур-Балиля?

– Нет, святой отец, ибо именно я нашёл под панцирем у Нур-Балиля вот это.

Ванор достал из-за пазухи книгу, заляпанную бурыми гемоглобиновыми пятнами.

– Эн-Шардух… – Ильегорский задумчиво кивнул. – Так Вы знаете марнитский?

– Немного. Может быть, накануне боя Нур-Балиль читал: «Благородство и честь у людей не в чести. Одиночество – спутник на этом пути»… Мой меч оборвал чтение.

– Да, мальчик мой, – вздохнул Ильегорский. – Весьма возможно, что Нур-Балиль любил поэзию. Он был образованным человеком. И, тем не менее, он был джаннаитом, врагом истинной веры; он сам хотел, как и все они, погибнуть в бою с иноверцами, чтобы в новом рождении воплотиться в просветлённого. О его чудовищной жестокости к пленникам-айюншианам Вы, конечно, наслышаны.

– Это-то и страшно, – прошептал Ванор. – Не видят ли марны нас такими же чудовищами, какими мы видим их? Между нами – кривое стекло. Как изуродованы, свиты в немыслимый узел души людей, если любовь – к Богу ли, к родине – приводит их к войне. Возможно ли вообще развязать этот узел? Или только – разрубить по живому?

– Меня тревожит, что Вы опять говорите глуше. Что с Вашим горлом?

– Ничего, – Ванор встряхнул головой. – Устал. Устал от бессмысленности.

– Что Вы считаете бессмысленным?

– Всё. И эти войны, и это веселье, и мою доблесть, и мои дворянские привилегии, и мою жизнь.

«Экзистенциальная фрустрация, – подумал Великий магистр голосом профессора Хэндзо. И уже своим: – Синдром смыслоутраты – и у кого?! – у представителя цивилизации третьего уровня, у семнадцатилетнего мальчишки. Ксенопсихолога сюда, со всеми его теориями эволюции психики и развития экзистенциальных потребностей, со всей его логотерапией!»

– Это муки рождения, – мягко проговорил он. – Из мальчика рождается зрелый муж. К сожалению, никто, и я в том числе, не выведет Вас из лабиринта этих вопросов. Вы должны пройти его сами. Одно только скажу: выход есть. Я не могу указать Вам смысл, но знаю точно: смысл есть, у каждого, в каждый миг жизни; бытие осмысленно и в терпении, и в поражении, и в страдании; Вы должны сами найти его, и найдёте.

Ванор выслушал этот спич со странным выражением – сосредоточенного размышления и снисходительного терпения, словно бы даже с оттенком неловкости. Ильегорский так и не понял его, а зондировать наглухо закрытое сознание Ванора не решился.

– Недаром имя Ваше на старом наречии означает «идущий», – с улыбкой заключил он.

– Уходящий, – чуть слышно поправил Ванор. Он тоже знал старое наречие.

_ _ _

Вадим нашёл Анну в лаборатории. Она и Атшери Тай в четыре руки – крошечные, изящные и гибкие человечьи и громадные, с семью ухватистыми четырёхфаланговыми пальцами джаргишские отлично дополняли друг друга – под контролем кирлиан-томографа шпиговали капиллярными зондами какую-то местную козявку. Анна едва кивнула Вадиму и сосредоточилась на дисплее. Джаргиш приветливо затрещало лицевым гребнем и на секунду вывернуло в сторону Вадима оба глаза.

– А я искал Вас в каюте, – сказал Вадим. – Вы обещали, что будете отдыхать.

– Уже, – обронила она.

– Отдых есть перемена деятельности, – назидательно прорычало Атшери Тай.

– Но я надеюсь, Вы успеете переодеться к ужину?

– Я и так ослепительна, – безразлично проговорила Анна. – Ой, да-а!…

– Вот именно! – подхватил Вадим. – Вы уже забыли? Прощальный ужин, старожилы наготовили кучу местных деликатесов…

Анна ни с того, ни с сего сделала ему «страшные» глаза. Атшери Тай развело глаза в стороны, плотно прижало оба гребня и произнесло что-то на родном языке, состоящем сплошь из «р-р-р, нга-нга-нга…». Потом – видимо, спохватившись – добавило, как обычно, на унлатхе – языке Содружества:

– Весьма сожалею, не имею возможности посетить достойное собрание.

Анна, к изумлению Вадима, ответила коннект-партнёру воркующей фразой «р-р-р, нга-нга-нга…». Джаргиш расправило зубцы гребней и один за другим оборотило глаза на женщину. Она продолжала, перейдя на унлатх:

– На Грумбридже-два нет ничего любопытного, а Грумбридж-три – интересная планета, там есть образования, которые Болецки считает остатками сооружений Странников. Ты не хочешь посмотреть?

– Я не смогу, – прогудело Атшери Тай. – Прости, не смогу. Я улечу на «Шамрауте», имеющем пересечь систему звезды Грумбриджа.

– Уже? – растерянно пролепетала Анна.

– Пришёл мой срок.

Она отключила томограф, отправила контейнер с животным в виварий. Джаргиш приложило к щеке её руку – Анна ответила тем же – и откланялось по своему обыкновению: попой в дверь.

– Я его, кажется, чем-то обидел, – неуверенно сказал Вадим.

– Скорее, повергли в смущение, – усмехнулась Анна. – Джаргиши считают, что еда – физиологически-интимный процесс, о котором не принято даже упоминать в обществе. Ну, ничего, Тай – особа свободомыслящая.

– Не огорчайтесь так, – Вадим приобнял её за плечи, хотя коридор был достаточно просторным. – У Тай будет маленький джаргишонок…

– Два. Атшери Ченд и Атшери Джаатур. Но её самой, моей Тайки, не станет. То, что память джаргиша сохраняется в потомках, может утешить только джаргиша.

– А как сам джаргиш воспринимает метаморфоз? Как смерть или как рождение?

– Вопрос некорректен. Метаморфоз – не начало и не конец, он словно дверь в очередную комнату в бесконечной их череде, – сказала Анна, отворяя дверь в свою каюту.

Она остановилась перед стенным шкафом. На её лице появилось выражение глубокого раздумья. Только одну проблему женщины решают так серьёзно: что надеть, – подумал Вадим.

– И всё же это ужасно – знать свой срок и идти навстречу концу, – сказал он.

– Все мы идём навстречу концу, – беспечно отозвалась она.

– Но разве Вы согласились бы заранее знать его дату? – горячо возразил Вадим.

И осекся.

– А почему нет? – Анна потащила из шкафа длинное чёрное платье с лиловыми ирисами по подолу. – Конечно, когда-нибудь узнаю. Я почувствую свой предел, и всё равно войду в лид-капсулу, и свалю в син-ро, и корабль выйдет из перехода с пустой капсулой. А интересно всё-таки: куда исчезает кормчий, достигший предела, правда?

Вадим задохнулся от ужаса. Анна встала на цыпочки, чтобы достать его шею, запутала пальцы в его волосах и со смехом успокаивала его:

– Дим, это будет ещё не скоро! Институт кормчих существует на Земле дольше трёхсот лет, и пока лишь двое из нас ушли за предел.

– Но ведь можно же, почувствовав, бросить и вернуться на Землю!

– Можно. Но скучно! И потом, почему Вы думаете, что предел хуже смерти?

– Анна, я люблю Вас.

– Ничего подобного, – весело сказала она. – Влюблённость плюс самолюбие плюс престиж. Впрочем, это неважно.

– Вы, кажется, хотите меня оскорбить, – покраснел Вадим.

– Наложите на меня штраф.

– Немедленно и с радостью! – воскликнул он, сжав её в объятиях.

_ _ _

Ужин удался на славу. Координатор исследовательской станции на Гирее-два и капитан «Веспера» нашли общих знакомых в каком-то давнем развед-рейсе и весь вечер вспоминали минувшие дни. Старожилы станции стращали сменную группу, прибывшую на «Веспере», опасностями планеты. Экологи грозили и тем, и другим санкциями, но местными деликатесами не пренебрегли. Фанни и Юко обсуждали с дамами-старожилами тонкости кулинарной обработки хемотрофных анаэробов. Стажёры, летящие пассажирами на Грумбридж-один и с первого дня рейса пребывающие в состоянии перманентной дискуссии, смолотили тем не менее всё жаркое из зуглючьих хвостов, сброшенных перед линькой.

– Я иду её приглашать, – решил Стив, когда координатор повёл Юко в шикарном ксинто с поворотами. – Э-э, где она?

– Улизнула, – сказала Рената. – Как хотите, а я пойду за ней.

– Всё-таки хочешь с ней поговорить?

– Да.

– А по-моему, не стоит, – хмыкнул Игорь. – Она далеко не так умна, как я ожидал. Я даже не уловил, о чём она говорила за столом. Так, ни о чём.

– А я уловила, – возразила Рената. – Когда нити разговора пересекались и кто-то кого-то перебивал, она собирала все эти оборванные нити и во время паузы напоминала тому, кому не дали закончить мысль: «Так мы говорили о том-то…». Заметь, не «Вы», а «мы». Она всем дала возможность вволю высказаться. И тебе тоже.

– Хм… Я не заметил.

– Вон она, – шепнул Стив.

Она стояла в переходнике, соединившем «Веспер» со станцией, и через прозрачную стену глядела на двух выясняющих отношения шипоносов – скорее всего, не видя их; её лицо было сосредоточенно-отрешённым, замкнутым и ещё более высокомерным, чем обычно.

Стажёры приостановились, робея подойти к ней, но не решаясь самим себе в этом признаться. Анна обернулась и поощрила их выжидательной полуулыбкой.

– Вы уходите? – заговорил Стив. – А я так радовался случаю потанцевать с Вами.

– В следующий раз, – пообещала Анна.

– Мы прочли Ваш перевод, – приступила к делу Рената; сделала паузу, но не дождалась реакции. – Нам бы очень хотелось узнать: что Вы думаете об авторе сонета?

– Ничего, – невинно ответила Анна.

Стажёры переглянулись, не зная, рассмеяться им или откланяться. Анна пожала плечами и сдалась:

– Автор умеет писать стихи. На мой взгляд, это достаточная характеристика для поэта.

– Он не только поэт, – заметил Игорь.

– Это очевидно. Обороты «льямат он» и «кантэрос хират лес тамин» – это… м-м… суризмы. Автор хорошо владеет сурийским и часто употребляет его. Значит, он либо окончил университет – а может, ещё учится, – либо лицо духовное. Скорее духовное, потому что почерк… На факсимиле, которое вы мне дали, рука автора?

– Да, – сказал Игорь.

– Почерк очень мелкий, округлый и упрощённый, это смахивает на влияние чанджийской скорописи, а все тексты, попадающие из Чанджера в Ареньолу, хранятся чаще всего в монастырях и в большой тайне. Автор знает марнитскую поэзию – образ путника в пустыне характерен для неё. Судя по настроению, автору знакомо рабство. Вероятно, он был в плену. Итак, скорее всего, это член духовно-рыцарского ордена.

– Вы можете определить – какого? – азартно спросил Стив.

Анна тихонько вздохнула: точь-в-точь благовоспитанный ребёнок, которого взрослые замучили вопросами: «Кого ты больше любишь – маму или папу?»

– Пожалуй, кощунственное сравнение себя с ангелом и дьяволом может себе позволить только эрмедорит.

– Точно! – воскликнула Рената. – Вы угадали почти всё. Это Рыжий магистр.

Анна подняла брови. Ей это прозвище, по-видимому, ни о чём не говорило.

– Великий магистр ордена Даис Аннаис, Антонио Ванор Альтренский, – пояснил Игорь.

Впервые за весь разговор Анна на миг подняла к ним глаза – нехорошие глаза, волчьи, то ли прицениваются, то ли прицеливаются – и вдруг побелела, хотя белеть ей, казалось, уже некуда. Но тон её низкого голоса остался по-прежнему прозрачным, холодновато-чистым, выдержанным и ироничным.

– Вот как? – она улыбнулась. – Рыженький заморыш стал Великим магистром? Виват Ильегорскому.

_ _ _

– Как он посмел явиться к священному престолу? – гневно произнёс понтифик. – Раб, бастард, отродье еретика и чернокнижника!

– Во-святых святой отец, капитул Ордена избрал его Великим магистром. Но в Вашей власти не утвердить…

– Сорокалетнему8 мальчишке – сан, равный королевскому… Непостижимая наглость!

– Священный престол Всемирной Церкви своею властью даровал рыцарям Духа их права и привилегии…

– Иначе эти дьяволы взяли бы их сами! А теперь они противостоят монархам, скупают земли, строят какие-то школы, сеют ересь, владеют огромными богатствами…

– Во славу и на благо Церкви, во-святых святой отец.

– Всё равно. Властью священного престола я не допущу, чтобы он встал во главе Ордена. Это чересчур. Впусти.

Понтифик сверху вниз, с высоты трона смотрел на приближающегося юношу в тёмно-сером плаще эрмедорита. Ванор преклонил колено и поднёс к губам край оранжевого облачения понтифика.

– Зачем ты пришёл, раб? – процедил первосвященник.

– Спаситель мира, Элий Айюнши, тоже двенадцать 9 лет был рабом в доме Ихеля, – проговорил Ванор, подняв на понтифика глаза. Понтифик не мог отвести взгляда от его пульсирующих зрачков.

– Сойдя на дно страданий, Пророк познал меру подлости и меру подвига, и проник в душу человека, и постиг его, и возлюбил его, и возжелал спасти.

Чуть слышный голос Ванора отдавался в ушах понтифика отдалёнными раскатами грома. Благоговейный ужас снежным комом рос у него под рёбрами, мешая вздохнуть. А он-то ожидал, что этот щенок, сумевший за несколько лет проскользнуть по всем степеням посвящения, этот лисёнок, который немедленно после гибели Леона Корсидо Валисийского облапошил или подкупил капитул, попытается теперь и с понтификом хитрить или торговаться…

– Не хочешь ли ты сказать, что рабство просветляет и возвышает? – спросил он.

– Рабство в мире, а не во мне. Разум свободен, и рабство лишь позволяет ему обратить взор в собственные глубины и увидеть в них извечную битву Бога и дьявола, и своею свободной волей – высшим даром Творца, – своею духовной силой избрать путь добра или зла, истины или заблуждения. Господь же благой возносит тех, в ком видит искру божественного духа, даже из животного состояния, и протягивает руку идущему вверх.

– Ты прав, сын мой, – после паузы выговорил понтифик. – Нет рабства в твоей душе. И ты ратными подвигами доказал свою любовь к Богу и Всемирной Церкви. Но достанет ли у тебя сил возглавить Орден?

– Путь к благой цели не может быть лёгким. И Пророк трижды останавливался по дороге на Беннауджо и трижды был искушаем возможностью избавления от мук колеса. Но дух видящего истину сильнее его плоти. Я верен пути, кем бы я ни был, и буду верен, кем бы ни стал.

– Дух Божий осенил тебя. Ты избран не капитулом, но Господом.

– Бог избирает немудрое мира, дабы посрамить мудрое, – ответил Ванор с выражением благостного смирения.

Понтифик встал с трона. Ванор тоже поднялся. На его правой штанине выше колена проступило тёмное пятно.

– У тебя открылась рана, – сказал понтифик.

Ванор не ответил, по-прежнему в упор глядя на главу айюншианской церкви.

«Это пророк, – подумал понтифик. – Устами его говорит Сын Божий. Я готов склониться перед ним. Какие же чувства вызывает он у простецов?.».

Он осенил юношу священным знаком колеса, возложил ладони на его голову и медленно произнёс:

– Во имя Горта, Творца-Вседержителя. Во имя Девы Аннаис – души, матери, жены и дочери Божией. Во имя Элия Пророка, сына Божия. Властью посреднической, мне данной и на тебя распространённой, отныне и навеки отрешаю тебя, брат мой Фрэй Антонио Ванор, граф Альтренский, Великий магистр ордена Святого Духа, от всех грехов твоих, от всех падений, преступлений и проступков, освобождаю от всех наказаний, отлучений, осуждений и приговоров, налагаемых духовной или светской властью, и от всех повинностей, долгов, податей, налогов и вассальных зависимостей. Отныне лишь Господь властен над тобой. Да свершится воля Его. Фарах.10

_ _ _

Эйнар прихлёбывал кофе, перекинув ноги через подлокотник своего капитанского кресла. Кир, юный штурман, делал вид, что считает курс: он всего лишь второй раз летел за пределы Солнечной системы и пришёл в рубку из любопытства. Вадим принял вахту у Чжена, устроился в тёплом после него кресле, скользнул взглядом по индикаторам пульта, по дисплеям. Ещё немного – и «Веспер» выйдет за пределы планетной системы в чистое пространство, гравитационный водоворот ослабеет настолько, что корабль сможет соскользнуть в туннельный переход, в син-ро. И наступят 30 – 40 часов – до выхода из син-ро в окрестностях звезды Грумбриджа – чистого отдыха. Для всех, кроме кормчих.

Они были уже в рубке, оба – облитые чёрными мембранами с зелёными искрами активных точек. Анна слонялась вдоль стен, крест-накрест держа себя руками за горло, и мычала под нос что-то беспросветное. Тай стояло у обзорного экрана, по-наполеоновски скрестив руки на груди, и одним глазом косило на Анну.

– Осталось 58 светосекунд11, – сказал штурман.

– Меньше, – отозвалось Тай.

– Зачем рисковать? – возразил Эйнар.

Тай надменно поставило торчком зубцы теменного гребня.

– Радость, дивной искрой Божьей ты слетаешь к нам с небес, – ныла Анна, искусно превращая Девятую симфонию в аналог «Лучинушки».

– Не маячь, – неслышно сказало Тай.

Анна остановилась подле коннект-партнёра, положила ему на плечо сплетённые пальцами руки. Он накрыл их шершавой ладонью. От него жарко пахло полынью и серпентарием.

– У-у, незворушна істота, – проворчала Анна.

Тай ответило на одном из незнакомых ей сегеджианских диалектов. Она поняла только вибрирующее «гоонрру» – «голая», «лишённая чешуи», «мягкая», «беззащитная». Анна сморщила нос, откачнулась от джаргиша и свернулась в кресле, поставленном в углу рубки специально для особо занудных кормчих.

Пора! Мгновенно – будто сдёрнули одеяло и в душу хлынули свет и свежий холодный воздух – она ощутила: свобода. Пора.

Тай встрепенулось одновременно с ней. Капитан протянул ладонь, принял у них обереги: нефритовый крестик Анны и титановый перстень с печатью рода Атшери.

– Вайдзи-ланг-сэй12, – хором пожелали капитан, штурман и навигатор.

Тай, пятясь в люк своей капсулы, пророкотало:

– Извините, долженствую покинуть ненадолго достойное собрание.

Анна сделала Вадиму ручкой. Схлопнулась диафрагма люка. Женщина встала в углубления в полу, взялась за рычаги в нишах, принявшие форму её пальцев, зажмурилась: стены и потолок быстро надвинулись и облепили её. Ох, мерзкий момент… Исчезла тяжесть. Несколько секунд Анна наслаждалась невесомостью в коконе, коловшем её электрическими иглами: корабль подключался к её точкам. А затем исчезло всё: и кокон, и темнота, и невесомость, и тело. Анна – свободный разум – осталась один на один со спэйсом, в воронках полей, в пляске сгустков вещества, в виртуальной ряби, в переплетении каналов низкой плотности, среди холмов пылевых облаков – в бесконечном пространственном лабиринте, в живой клетке Вселенной.

Нет, она была не одна: с нею и в ней, сливаясь с сознанием Анны, таким же взрывом радости встречала пространство её коннект-партнёр. Как всегда, Тай не мешала, не тянула корабль на выбранную ею траекторию, не переминалась на месте в нерешительности, не терзалась сомнениями, не рвалась очертя голову напролом; как всегда, Тай видела ту же траекторию, что и Анна, и была надёжна, упрямо бесстрашна, спокойна и весела.

Они подёргали корабль. «Веспер» был лёгок, гораздо легче «Ийелора», хотя и не так идеально послушен. Анна сделала усилие – и пространство рванулось ей навстречу. Если бы кормчий в лид-капсуле мог издавать звуки, у женщины сейчас вырвался бы ликующий визг.

Они свернули корабль к ближайшему разрежённому каналу, разогнались в нём – быстрее, быстрее, быстрее! – ухнули «Веспер» в син-ро и, всем существом своим удерживая и направляя корабль, – сейчас, вдвоём, это было легко, как дышать, – становясь кораблём, не различая уже, где «Веспер», где Анна, где Тай, помчались за стремительно улетающей звездой Грумбриджа.

Вероятно, на Земле всегда рождались люди, обладавшие этой редчайшей и, в общем-то, не нужной человеку способностью. Рождались, жили и умирали, терзаясь мучительно прекрасными снами о полёте среди звёзд, ностальгией неведомо о чём – не осуществившись, не узнав и не реализовав своего дара и предназначения. Только когда человечество вышло за пределы астросферы, – тогда обнаружилось, что даже самые мощные компьютерные системы не способны проложить курс в непрерывно меняющемся мире, учесть мириады возмущений, найти путь обратно к Солнцу, что корабль неизбежно заблудится в хаосе звёзд, туманностей, облаков, гравитационных ловушек, если его не поведёт человек, умеющий ориентироваться в этом мире, как эвенк умеет ориентироваться в тайге.

Их назвали кормчими, или спэйсгайдами, или – на языке Хэйн-Дианнона – юэнсинами, что означает «истинный путь», или «путь истины», или «путь Вселенной».

Чаще всего кормчими становились, как ни странно, люди, далёкие от Звёздного флота. Солидные капитаны суперлайнеров, лихие спасатели, флибустьеры-разведчики, даже зелёные курсанты часто относились к юэнсинам, как некогда гусары к штафиркам, как здравомыслящие – к юродивым и блаженным: со сниходительно-насмешливо-жалостливым покровительством, – словно в отместку за те часы, когда они оставляют пульт управления, уступая корабль кормчему; за часы безделья, замкнутого в уютной норке, в течение которых кормчий, сливаясь с кораблём, гонит его сквозь сумасшедшие пространства.

Анна вывалилась из капсулы, сделала глубокий вдох, с болью расправляя спавшиеся лёгкие. Сквозь пляску звёздных лучей смутно проступали контуры рубки. Мучительно хотелось пить, как всегда после син-ро.

Кто-то сунул ей в руки холодный стакан, провёл ладонью у неё перед глазами.

– Я вижу, – успокоила она кого-то, не узнавая собственного голоса. – Где Тай?

После грейпфрутового сока в голове слегка прояснилось. В противоположном углу рубки Фанни отпаивала смущающуюся Тай, заслонив её собою. Ещё стаканчик…

– Спасибо, Дим.

– Как Вы себя чувствуете? – спросил Эйнар.

Она откинула голову, упёршись затылком в стену, и улыбнулась. Эйнар кивнул. Это выражение экстатически-отрешённого вдохновенного блаженства он видел у всех своих спэйсгайдов после перехода. Спэйс-наркоманы. Откачнулась от стены… Эйнар подхватил её. Но Анна стояла твёрдо; поддержка превратилась в объятие.

– Успею я выспаться? – спросила она, отводя его руку, как ветку.

– Вы с Тай вывели «Веспер» впритирку к астросфере, – почтительно доложил штурман.

– Спите спокойно, – сказал Эйнар. – Всё остальное может и подождать.

Ориентируясь не столько вестибулярно и зрительно, сколько по мышечной памяти, Анна нашла свою тахту, растеклась по ней и рухнула в бездонный сон.

В активационной мембране она была более, чем нагой. Тончайшая чёрная оболочка подчёркивала льющиеся правильными дугами линии её тела, напомнившего Эйнару статую якшини в Кхаджурахо. Она улыбалась во сне. На выступающих скулах розовел чуть заметный румянец. Эйнар долго смотрел на неё, трогал волосы, тёмно-пепельные, как шерсть дымчатого котёнка. Потом разорвал мембрану от шеи вниз.

Плёнка опадала невесомыми клочьями с медленно гаснущими зелёными искрами. Анна глубоко вздохнула и раскинулась во сне. Эйнар обнял её, расслабленную, горячую, не боясь разбудить: после син-ро сон спэйсгайда крепок. Эйнар мог делать с ней всё, что хотел. Он не торопясь ласкал её, забираясь в самые тайные, самые недоступные уголки её тела, погружаясь в его нежные глубины, ловя на её губах едва слышные вздохи, отдыхал, умиротворённо целуя её, и с новыми силами отправлялся в путь – добывать наслаждение из её покорной плоти.

Он не сразу заметил, что она проснулась. Ему вдруг стало неуютно; Эйнар поёжился, поднял голову – и встретил недоуменный взгляд женщины.

– О-о, я разбудил Вас, простите, – он поднёс к губам её пальцы.

– Другой вины Вы за собой не чувствуете? – холодно, но без особого гнева осведомилась она.

– Нет, – улыбнулся Эйнар, ободрённый её спокойной реакцией. – Можно ли ставить в вину преклонение перед красотой?

Она поморщилась, точно услышала фальшивый аккорд. Потом встала и извлекла из-за дисплея припрятанные тонкие сигареты из хэйнского сыбхи. Курить на корабле, мягко говоря, не принято. Но Эйнар в такой ситуации не смел даже выразить недовольство – и видел, что Анна отлично это понимает.

– Вы можете казнить меня за нетерпение, – он шутливо упал перед ней на колени.

– Я бы назвала это иначе, – раздумчиво сказала она. – Вы вели себя…

Она хотела сказать: «Как мелкий воришка», – но решила, что это было бы слишком резко.

– Инфантильно, – закончила она. – Это на Вас не похоже.

Эйнар встал и взял её маленькую руку в свою горсть.

– Да, я сам себя не узнаю. Но признайтесь: и Вы довольны исходом! Вы расцвели, глаза Ваши блестят…

– Исходом, Вы правы: Вы начали с завершения. Чего же ещё Вы ждёте?

Она не повышала голоса. Эйнару внезапно почудилось, что он попал на предметный столик микроскопа.

– Значит, Вы не сердитесь? – осторожно спросил он.

– Нет.

Эйнар облегчённо перевёл дыхание и, притянув Анну к себе, потребовал:

– Докажите!

– Зачем? – с любопытством подростка спросила она.

– Иначе я буду думать, что мы в ссоре.

– Ваше право, – прозрачным, как лёд, голосом ответила Анна.

– Так возмутитесь! – воскликнул он. – Негодуйте! Дайте мне пощёчину, наконец!

– Зачем? – повторила она – уже другим тоном, будто увещевая капризного ребёнка.

Эйнар отвернулся от неё, молча надел комбинезон и башмаки. Анна сидела с ногами в кресле, кутаясь в пушистый халат, невозмутимая и доброжелательная, как всегда.

– Итак, – глядя в пол, сухо проговорил Эйнар, – Вы вообще отказываетесь поддерживать любые отношения со мной: как добрые, так и дурные.

– Отнюдь, – Анна улыбнулась ему с искренним дружелюбием. – Я надеюсь остаться на «Веспере» и впредь летать с Вами; не часто встретишь такого опытного, решительного и тактичного капитана. Я очень рада знакомству с Вами и была бы в восторге, если бы Вы включили меня в экипаж как постоянного кормчего и ксенобиолога.

– Д-да, разумеется… – совсем растерявшись, пробормотал Эйнар. – Охотно. Мне пора. Через шесть часов встреча с «Шамраутом». У Вас есть время ещё поспать.

– Непременно. Вы даже не представляете себе, какое удовольствие принёс мне сон, – заявила Анна, наглой усмешкой выдавила вконец ошалевшего капитана из каюты и заперлась.

_ _ _

Они остановились в середине переходника. Остальные люди и джаргиши остались возле люков своих кораблей.

– Вот, возьми. Это тем, кем ты станешь, Ченду иДжаатуру, – Анна протянула Тай два мнемокристалла. – На лиловом токкаты Баха в Домском, а на зелёном – самые красивые цветы Земли.

– Спасибо. А это тебе.

Тай достала из складок своего четырёхцветного наряда серый шарик величиной с мяч для пинг-понга, покрытый бугорками и редкими щетинками. Шарик был мягкий и чуть заметно пульсировал.

– Кто это? – спросила Анна, держа на ладони странное существо.

Джаргиши возле люка одобрительно затрещали теменными гребнями, вздёргивая плечами.

– Ты спрашиваешь «кто», а не «что» – значит, я не ошибаюсь, даря её тебе, – сказала Тай.

– Ну, я же всё-таки биолог…

– Это лаатти.

– Что-о?! – потрясённо прошептала Анна.

Лаатти, симбионт джаргишей, единственное из животных Сегеджа, о котором люди знали только то, что оно существует. Не знали даже, как лаатти выглядит: его описания, сделанные несколькими наблюдателями, вопиюще противоречили друг другу. А на просьбы предоставить хотя бы один экземпляр для более подробного изучения джаргиши реагировали почти истерикой.

– Чтобы она не погибла и смогла осуществить первый метаморфоз, она должна всё время быть рядом с тобой, лучше – прикасаться к твоему телу, – объясняла Тай, перейдя на родной язык.

– Когда она родится и чем её кормить? – по-русски спросила Анна.

– Скоро, приблизительно через одну четверть твоего гормонального цикла. Кормить – чем хочешь.

– А как она будет выглядеть?

– Она примет такой облик, какого хочешь ты. Она твоя и будет жить от твоего поля. Лаатти – облигатный симбионт. Оставшись без хозяина, лаатти через одну шестую часть твоего гормонального цикла умрёт.

– Понятно, – Анна спрятала шарик за пазуху. – Поэтому вы и не даёте лаатти чужим?

– Да. Только тебе, коннект-партнёр. Пора…

– Прощай, сестра, – Анна по обычаю джаргишей прижалась лбом к её груди – слева, где сердце.

Тай прикоснулась кожистым ртом к её губам и тихо ответила:

– Мааштх, джаргиа.

_ _ _ _ _

2. Конец пути

Грумбридж-один, Земля Брандуса, Теллур – фактически полуобитаемая планета. Он обращается вокруг своего нежаркого солнца на среднем расстоянии 0,509 астрономической единицы, по вытянутой орбите с эксцентриситетом 0,24. В апоастре на всей планете зима, в периастре13 – лето. Но так как наклонение оси Теллура 28 град. 11 мин. и моменты солнцестояний с точностью до 5 теллурийских суток совпадают с моментами апоастра и периастра, климат на севере и юге Теллура резко различается. Одному полушарию – южному магнитному – повезло. Зимой в нём астрономическое лето, полушарие обращено к звезде и получает от неё максимум доступного света и тепла; летом, когда Теллур подходит к звезде Грумбриджа чересчур близко, южное полушарие отворачивается от неё, спасаясь от избытка энергии. В южном полушарии вполне пристойные условия от тропиков до полюса, и оба южных материка с островами заселены до плотности муравейника. В северном же в середине реального лета – летнее солнцестояние, и океан вскипает, а в середине зимы – солнцестояние зимнее, и океан промерзает почти до дна. В северном полушарии обитают лишь микроорганизмы, лишайники, покрывающие разноцветными пятнами скалы, некоторые членистоногие да инфлюэнца Вселенной – вездесущие хомо сапиенсы, соорудившие под одним из полярных плато ксенологичесrую станцию.