Текст книги "Диалоги о ксенофилии (СИ)"

Автор книги: Мария Ровная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Без меня, – вставила Анна. – Я собираюсь именно завалиться спать.

– Что ж, и это мудро, – Джон внёс её рюкзак в одну из комнат на втором этаже. – Доброй ночи, Нэн.

Анна подошла к окну. Береговой бриз погладил её по щеке прядью её же волос. Далеко внизу в дышащем зеркале океана дрожали звёзды. На одной из яхт три синтезатора сплетали из ритмов и голосов колдовскую «Фугу Водолея» д'Эвердьё.

Моно-но аварэ95. Щемящая прелесть мира. Заворожённость душою сущего. Вот они раскрыты пред тобою, взаимопроникающие души вещей. Их вневременной смысл явлен тебе в эфемерной красоте этой ночи. Войди в резонанс с её живым пульсом, и ты поймёшь тайну бытия: через соприкосновение, соединение, слияние с миром, дарящим тебе такую радость – до боли в сердце, где, кажется, ещё миг – и фридмоном96 вспыхнет новая Вселенная…

Анна отстранённо вглядывалась в себя. Вдруг обострившееся восприятие, не свойственная ей сентиментальность, наконец, это блаженство, психологически абсолютно немотивированное… Похоже на внушение. Чьё?

В комнату ворвалась Дарья. По-хозяйски затормошила подругу:

– Скорее мыться! Я насквозь пропахла бензином и порохом. А вообще-то мне здесь нравится.

– Ой-ой, кожу сотрёшь…

– Да я же губкой, мягонько, принцесса на горошине! Аксорг живой.

– Как любая планета с биосферой.

– Нет, он живой, как существо, а не как биосфера. И добрый. Удивительно, правда?

– Я бы больше удивилась, если бы ты назвала живое существо злым. Впрочем, мне тоже нравится.

– Знать бы ещё, как мы отсюда выберемся, и я была бы совсем счастлива. У него наверняка есть возможность достать корабль. Он просто не хочет нас отпускать, туз козырный! И не нужно мне от него никакой помощи!

– Хм… Н-да. Весьма логично.

– Слушай, а тебя это, кажется, совершенно не волнует?

– Не-а, – беспечно подтвердила Анна. – От меня ведь всё равно никакого проку. Хотя, вот идея: возвращаемся в Рэндол и заключаем с ними бартерную сделку – меня в обмен на…

Дарья в сердцах намылила ей губкой физиономию и обдала душем.

– Вот где у меня твои идеи!

– Это дискриминация, – отплёвываясь, захныкала Анна.

– Иди-ка ты лучше спать, в самом деле. А может, всё же пойдёшь с нами?

– Не хочу.

– И не обидишься, что мы тебя оставим?

Анна насмешливо сморщила нос. Дарья потёрлась лбом о её щёку.

_ _ _

Джарианнон заботливо оставил повсюду свет и открытые двери – явно в расчёте на Аннино любопытство. Розовые отблески ночников уютно мерцали на белом шёлке мягкой мебели и на поднятой крышке рояля, отражались в изысканных контрабандных вазах и в зеркалах, глядящих на Анну со всех стен, даже из густой зелени патио. Лорд Джордж Эдуард Нэвилл то ли очень себя любил, то ли был большим оригиналом. Даже в библиотеке между стеллажами от пола до потолка втиснулось высоченное зеркало, нагло демонстрируя Анне её куцее отражение.

Рядом, на кронштейне бра, нахохлясь, спал огромный ворон. Он приоткрыл один глаз, удивлённо моргнул на женщину и хрипло каркнул:

– Вайдзи-ланг-сэй.

– Привет, – ответила она. – И ты со всеми так здороваешься?

Ворон закрыл глаз и уткнул клюв себе в грудь. Казалось, он вот-вот всхрапнёт. Анна потопталась на пороге. Что толку входить? Только птичку тревожить. Полки заставлены плотно, ни одной книги ей не вытянуть. Лиса в винограднике… Но на столе у окна пасьянсом, пятью веерами лежали исписанные от руки листы и приглашающе горела лампа.

Пятнадцать листов, венок сонетов на хэйнском под заглавием «Туннельные переходы». Иной шрифт. Иное направление строк. Но не узнать нельзя: это Его мелкий летящий почерк.

Когда мир вокруг вновь обрёл чёткие контуры, Анна обнаружила тут же, на столе, пишущую машинку, уже заправленную рулоном бумаги, и кувшин апельсинового сока с соломинкой. «Ах, умница Одиссей. И это ты знаешь. Ты нашёл для меня самый неодолимый соблазн и самый целебный бальзам. Пересадить в почву другого языка Его стихи, не оборвав тончайших корешков, не обронив мельчайших почек… Интересно, от какой тайны ты столь успешно стараешься отвлечь моё внимание, коллега?… О, вот и толстый карандаш есть. Можно зажать в зубах и нажимать клавиши. Я буду похожа на дятла. Плевать, никто не видит. Весь венок мне с ходу не одолеть. Для начала попробуем магистрал. Итак, мессир магистр, повелитель мой – благословите, я приступаю…».

Стихов стихия стихла. Синий лес

Во мне пронизан сумрачным сияньем,

Струящимся с неведомых небес,

Где встречей вскоре станет расставанье.

Свет обретает силу, смысл и вес.

Всё сказано. Дальнейшее – молчанье.

В безмолвии, с тобою или без,

Спиралями лучей сойду к познанью.

А может быть, к рожденью. Я не знаю.

В моей душе растёт душа иная.

Мне цель мерцает маятником вех.

И, беспредельность света постигая,

К тебе иду, в сиянье узнавая

Тебя, собрат, со-узник, человек.

Её разбудило щёлканье клюва. Ворон деловито искался под мышкой.

– Испортила я тебе сон, лапушка, – покаялась Анна. – Кстати, как тебя зовут?

Ворон почесал затылок, сорвался с кронштейна и с глухим воплем «Nevermore!» канул в окно. За окном зашуршала шинами бежевая машина. Анна встряхнулась и пошла в гараж – встречать.

Ворон кружил под потолком, взывая: «Where's Jack?»97 Игорь, наряженный в умопомрачительный белый смокинг, выволок из машины полусонную Дарью в золотистом вечернем туалете, скорее обнажающем её, нежели облекающем, и принялся выгружать из багажника коробки и пакеты.

– Какой птиц славный! – воскликнула Дарья вместо приветствия. – Иди ко мне.

Ворон спикировал к ней на плечо и подставил голову под её ладонь.

– Мы были в казино. Я выиграла в рулетку триста долларов.

– Ещё шесть тысяч шестьсот шестьдесят семь выигрышей, и корабль у нас в кармане, – фыркнул Игорь. – А я занял второе место на городском чемпионате по плевкам в цель.

– Светскую жизнь ведёте, – позавидовала Анна. – А куда вы дели Джона? Заплюнули или проиграли?

– Слышать о нём не желаю, – заявила Дарья. – Этот шулер от психологии подсунул на карточный стол колоду с красными пиками и чёрными червями. У несчастных игроков чуть крыша не съехала! Директриса галереи – бесполая мымра, вобла сушёная, вся в искусстве, а он её пониже спины лапает! Она, бедняжка, с перепугу побежала губы красить. На пляже слух пустил, что земляне сбросили в море акулу. В результате мы целый час купались втроём, одни на весь пляж, пока те не сообразили, чья это хохма. Ну можно иметь с ним дело? И во всех барах мелет, что я его девушка.

– Так ты с ним и по барам шаталась?

– Лучше посмотри, что мы купили.

– На его деньги?

– На наши, – Игорь разложил свёртки на столе в Дарьиной комнате. – Мы продали мой твой портрет. За семьсот тысяч, между прочим.

– Гош, это в холодильник, а это оставь. Представляю, какая ты голодная.

– А Дашин мой портрет?

– Дашин твой портрет мы выставим позже. Там такой ажиотаж…

– Да! Ась, ты когда-нибудь видела, чтобы человек плакал перед картиной?

– Н-ну… От стихов иногда…

– Так, это тебе, и это… А ты как здесь оказался?! – Дарья вытряхнула из коробки Лао. – На самом красивом платье устроился, сибарит! Давай примерим.

– Нюша, а ты опять оказалась права.

– В чём?

– Здесь нет художников. Всё, что выставлено в Акс-Арт – или инопланетное, или кошмар.

– Дилетантство? Мазня?

– Хуже. Муляжи.

– Трупы, – вставила Дарья.

Игорь плюхнулся в кресло. Лао немедля взобрался к нему на колени и свернулся клубочком. Ворон, качаясь на люстре, с интересом следил за происходящим.

– Дико всё это, – озадаченно бормотал Игорь. – Если они так открыты прекрасному…

– Туфли с бантиками! – ахнула Анна, обулась и побежала к зеркалу.

– Сидит вроде неплохо, – Дарья оправила на ней платье. – Ну как?

– Я в нём ослепительна. А ты сейчас уснёшь на ходу. Игорь, пойдём-ка отсюда.

– Идите, – Дарья зевнула. – И еду забирайте. И птичку.

– Нет уж, птичка с нами не хочет.

Они спустились в патио, в душистую тень гранатов и мирта. Вокруг фонтана, в опаловой чаше которого плавали голубые вуалехвосты, были разостланы ковры с подушками.

– Смотри, какая штука, – Игорь осторожно потянул янтарный мундштук.

– Это наргиле. Или кальян. Я в них не разбираюсь.

– А для чего он?

– Курить.

Анна села на подушки и замолчала, с пристальным ожиданием глядя на Игоря.

– Мне стыдно, – выговорил он, отвечая на её безмолвный вопрос. – Я беспардонно счастлив. Настолько, что мне не хочется отсюда улетать. А хочется встать к мольберту. На неделю, на месяц, на год, на всю жизнь. У меня десятки картин стоят перед глазами, уже готовые, осталось только написать. И я боюсь, что это из-за портрета, – Игорь смущённо почесал лохматый затылок. – Нюш, я тут в гении угодил. Они все смотрели на меня, как… как на пророка. И директриса, и покупатель, и художники… Я и раньше знал, что я мастер, но это как-то уж совсем… Я бессвязно говорю, да?

– Ты считаешь, что это счастье и это вдохновение имеют причиной только твоё признание? Что твоё настроение слишком безоблачно для ситуации, в которой мы оказались?

– Конечно.

– И ты считаешь такое признание чрезмерным?

– Чрезмерным? – Игорь пожал плечами и покраснел. – Никто не похвалит меня так, как похвалил Антон.

– А что он сказал?

– «Stazieri, vai neaizlidot mums uz Fortas? – гордо процитировал Игорь. – Planeta jums. Ja to uzglenos kado cits, Forta dvesele paliks neparadita pasaulei».

Анна, не дыша, смотрела на него остановившимися глазами. Игорь перевёл:

– «Не слетать ли нам на Фортас, стажёр? Планета для Вас. Если её напишет другой, душа Фортаса останется не явленной миру».

Она глотнула.

– Антонио – говорил с тобой – по-латышски?…

– Да. А что?

Анна прерывисто вздохнула и помотала головой:

– Мы отвлеклись. Давай вернёмся на Аксорг. Если ты с ними на равных и заслужил успех своим талантом, то что тебя царапает?

– Вот-вот! Я чувствовал себя так, словно обманываю детей. Как будто у меня фора, понимаешь?

– Кажется, понимаю, – медленно произнесла она. – Кто-то очень хочет удержать нас на Аксорге. Кто-то, обладающий невероятной психической мощью. Нас пока держат лаской: радостью и вдохновением. Колонистов – ещё и силой: страхом перед всем, что вне планеты. Дарья с первых шагов на Аксорге учуяла чужую волю и, по-моему, черпает из неё с пользой и удовольствием, не задевая осадка. Я вычислила внушение. А ты нашёл третий путь доказательства: срезонировал совестью. Ты ощущаешь как стыд именно воздействие извне, чуждость внушённого счастья, – она улыбнулась. – Только не смотри на меня, как на пророка.

– А ты и есть пророк, – Игорь, опустившись рядом с ней на колени, поправил её растрепавшиеся волосы. – Толстенький пророк, обожающий туфли с бантиками. И голодный.

– Да, пожалуй.

– А как ты думаешь, кто он, этот тайный властелин, гипнотизирующий всю планету?

Анна вскинула на него глаза и без улыбки ответила:

– Океан.

_ _ _

– Дашенька, – позвал голос Игоря, – ты до сих пор спишь?

– Сплю. Что, уже вечер?

– Завтрашнее утро.

– Ну и чёрт с ним…

– У Джека в фонтане голубые вуалехвосты.

Дарья села – на щеках бахрома сонных ресниц – и помотала головой:

– Не бывает.

– С хвостами в белую крапинку. Мы уходим.

– Далеко?

– На пляж и в библиотеку.

Она кивнула и хлопнулась на подушку. Из-под Дарьи вылез Лао, пробежал по ней, пыхтя: «Напляжнапляжнапляж…». Она открыла глаза. По потолку плясали стаи солнечных зайчиков: океан желал ей доброго утра. А утро и впрямь доброе. Дарья потянулась. Надо было пойти с ними. Нет, сначала поглядеть на вуалехвостов… Нет, сначала на пляж. Понежиться в материнской утробе моря. «Если б я тут родилась и выросла – никуда бы отсюда не улетала. Я тебя тоже люблю, синий зверь, но насильно ты меня не удержишь, не сердись. Да, пойду купаться».

На неё упала кувшинка. Дарья рывком села. На подоконнике, свесив ногу, сидел Джон с охапкой мокрых цветов в руках.

– Я к ней вошёл в полночный час, – конфиденциально сообщил он, метя в Дарью кувшинкой. – Она спала – луна сияла в её окно – и одеяла светился спущенный атлас.

Дарья, онемев, ловила летящие в неё цветы, собирала губами капли с прохладных лепестков. А губам всё равно было жарко и сухо, и в голове гулко бродила лишь одна мысль: «Как он сюда попал?.».

– Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди, и тихо, как вода в сосуде, стояла жизнь её во сне.98

Дарья поймала последнюю кувшинку, нашарила под кроватью туфлю и швырнула ему в живот. Джон спиной вперёд вывалился из окна. В стометровый обрыв.

Мир рухнул. Дарья бросилась было к окну, ещё не веря, не понимая, – так воин в накале атаки, не успев осознать рану, умирает на бегу. Колени подломились.

– Дари! – Джон, точно тролль из табакерки, снова впрыгнул в окно. Поднял её из вороха цветов на полу, ватную от пережитого ужаса. – Всё в порядке. Вот твоя туфелька – в целости и сохранности. Ну, успокойся. Там карниз.

– Шулер, – выдохнула она, крепко держа его за рубашку. – Авантюрист. Бродяга. Пират. Хэйнит ненормальный.

– В следующий раз надену гравитр.

Её затрясло. Джон, обволакивая Дарью волнами нежности, разжал её сведённые судорогой пальцы. Она вцепилась ему в волосы. Джон покорно подставил голову.

– А теперь дай мне по физиономии. Давно пора.

– Не дам. Ничего не получишь.

– Слезай. Расселась тут, как дома. Всю жизнь мне тебя на руках носить?

– А что? Мне понравилось.

Он успел ещё выговорить: «Несокрушимый аргумент», – и их подхватил, понёс друг к другу сверкающий смерч.

_ _ _

– Пусти, – очнувшись, велела Дарья.

– Ещё чего.

– Пусти. Нимфеи умрут.

Дарья сбегала за водой. Джон, бессознательно улыбаясь, смотрел, как она расставляет цветы в вазах.

– Ты слышала о синих алмазах? – внезапно спросил он.

– А как же, – Дарья коротко обрезала три самые поломанные кувшинки, пустила плавать в стеклянную конфетницу. – Керлис исцелилась синим алмазом от синдрома пингвина. Императоры Бжур и Тынвыкытт, заглядевшись в синие алмазы, расхотели воевать и заключили мир. Синий алмаз можно только купить или получить в подарок и держать у себя не дольше трёх лет, иначе он потеряет силу. И всё такое прочее. Дивная сказка.

– Вот он, – Джон достал из брючного кармана цепочку с прозрачным камнем, величиной и формой повторяющим голубиное яйцо. – Аксоргианский синий алмаз. Ритмизатор и адаптоген. Наша межпланетная валюта.

Он застегнул цепочку на её шее.

– О Господи, – пробормотала Дарья. – Сколько же он стоит?…

– А тебе что за печаль?

Дарья подняла алмаз на ладони. Перед ней распахнулась синяя бездна, пронизанная пульсирующими переливами ритмов. Бездна рождала в ней музыку, безмолвную, но внятную душе.

Она с трудом отвела глаза от камня. Встретилась взглядом с Нэвиллом.

– Джек, ненаглядный мой, не сердись… Можно, я отдам его Асе? Ей он нужнее.

– Сердиться? – он рассмеялся. – Какой смысл? Бачили, чортові очі, що купували – iжте, хоч…

Дарья в восторге захлопала в ладоши:

– Одиссей, ты и это знаешь?!

– Теперь знаю, – он поцеловал её в висок. – Конечно, отдашь. Но через три года. Кстати, где она?

– На пляже.

Джон вздрогнул и вдруг одним прыжком взлетел на подоконник.

– Стой! – вскрикнула Дарья. – Фон же есть!

– Вызывай.

– А в чём дело? – она поспешно крутила радиофон, ничего не понимая, но заразившись его нетерпением. – Ася в воде, как рыба, ты не волнуйся.

– Он что, не работает?

– Минуточку… Игорь!

Джон рванул к себе её руку с кольцом:

– Инг, не пускай Нэн в море!

– Какое море? – в голосе Игоря звучала неизбывная тоска. – Мы сидим в библиотеке. И похоже, что навеки. А что случилось?

– Пока ничего, – Джон глубоко вздохнул. – Извини, Инг. Учебная тревога.

Он прижался лбом к Дарьиной ладони. Она погладила его по лицу, запутала пальцы в жёстких кольцах волос.

– Почему ей нельзя купаться?

– Море её убьёт.

– Что за ерунда?… – вырвалось у Дарьи.

– Кем я мечтал быть в детстве? Юэнсином. Пожарником. Корсаром. Автоматом по продаже пепси-колы. Но пастырем заблудших землян? Никогда!

Дарья, рассвирепев, схватила его за ухо. Джон сгрёб её и держал, пока она не устала брыкаться.

– Сдавайся, – запыхавшись, потребовала Дарья. – Ты окружён. Сопротивление бесполезно.

– Сдаюсь, – Джон аккуратно поставил её на стул. – Давай оденемся. Пари держу: бельсёра уже мчится меня допрашивать.

_ _ _

– Вот вы где, – Анна встала в позу под сенью граната и с выражением продекламировала: – Люди, братья мои, берите с меня пример! Я душу свою очищаю добром и любовью ко всем.

– Ой, что это? – испуганно пискнула Дарья.

Ворон слетел с Джонова плеча и, шокированный, покинул патио. Джон продолжал невозмутимо курить кальян.

– Панфил Забелин, местный поэт, – Анна устроилась среди подушек. – Мы познакомились в храме культуры. Долго и участливо выспрашивал, что со мной приключилось, а потом неделю потчевал меня своими опусами. О море и о своей духовности. Нет, две недели.

– Ты сама раскрутила его на стихи! – уличил её Игорь. – И я был вынужден целый месяц слушать это… этот…

– Ты сидел и рисовал свои наброски. И ведь интересно же, Игорь! А рифмы! – Анну душил восторг. – А ритм! Эта экстравагантнейшая помесь паузника, фразовика и силлабического вирша! А пафос какой! «На ласковых ладонях волн лежу я, дум великих полн…».

Джон погрозил ей длинным белым пальцем:

– Это уже не Забелин. Это уже Хэйно хулиганит. А где наброски?

– Я Панфилу отдал.

Джон, со вкусом присвистнув, протянул:

– Бизнесмен.

– Ему очень понравились, – покраснев, стал оправдываться Игорь. – И потом, он был в таком отчаянии…

– Почему в отчаянии? – вмешалась Дарья. – Аська!…

– Виновата. Я прочла ему Хайяма, – Анна посерьёзнела. – Самое печальное, что он действительно поэт, а не графоман. Поэт во всём – кроме дара Божьего. И понимает, что пишет чушь. Он похож на спаниеля, правда, Игорь?

– Точно. На доброго грустного спаниеля. Всё понимает, а сказать не может.

– Может, зря я влезла с Хайямом?

– Я думаю, не зря. Он был потрясён.

– Слишком потрясён. На аксоргиан искусство действует сокрушительно. Панфил был в таком раздрае, что теперь я боюсь: не опасно ли и ему купаться? Или океан уничтожает только старых, безнадёжно больных и ущербных, Джарианнон?

– Океан не может уничтожать, – запротестовала Дарья. – Как ты не чувствуешь: он источает любовь.

– Одно другому не мешает.

Джон отставил кальян и задумчиво сплёл пальцы на колене.

– Вы обе правы, квазисёстры. Люди уходят в океан добровольно, ища и обретая в нём нирвану. Он врачует все страдания, физические и душевные. В том числе и смертью, если страдание неустранимо. Вам претит идея эвтаназии, потому что вы дети христианской культуры. Вспомните: существуют другие культуры и другие взгляды на проблему смерти.

– Твой спич предназначен скорее Игорю, чем мне или Дарье. Дело не только в эвтаназии. Если я правильно поняла, океан втянул колонистов в симбиоз. И мы ничего не знаем о своём симбионте. Не знаем даже, насколько он разумен и сколько включает видов. Или тебе что-нибудь всё же известно?

– Мне известно лишь, что люди ему необходимы, -ответил Джон. – Необходимы настолько, что он по мере роста населения рождает для нас сушу. Когда Аксентьев с Оргондоем открыли планету, на ней был один-единственный остров – Ракудо.

– Как возникают острова? – встрепенулся Игорь. – Извержением или…

– Всплывают.

– А из каких пород сложены?

– В этом я не компетентен. Там травка, деревья… Кстати, неделю назад всплыл один, милях в двадцати к северу. Говорят, красивый. Давайте сгоняем на яхте, посмотрим.

Но Анна не желала менять тему.

– Но и он знает о людях немногим больше. Иначе не стал бы ломать им психику ксенофобией, страхом высоты и детским бегством от страданий. Вероятно, он даже не различает нас как индивидуальности, разве что замечает… м-м… некондиционные особи. Тогда мы можем установить с ним контакт.

– Хм…

– Через меня. Если я войду в воду, океан обратит на меня внимание. И вы с Дарьей, подключившись, попробуете втолковать ему…

– Ты сколько сонетов перевела? – вкрадчиво осведомился Джон.

Анна яростно мотнула головой:

– Ты не купишь меня даже Ванором.

– Что тебе нужно, в конце концов?! – взорвался Нэвилл. – Чего ты хочешь? Разрушить гомеостаз? Зачем? Освободить колонистов от психического паразита? А ты не подумала, что без него колония обречена? Океан даёт людям пресную воду, изобильную землю, синие алмазы, здоровье, мир, радость жизни! А берёт взамен всего лишь творческие способности.

– Да не берёт он у них творческие способности! Наоборот, стимулирует!

– Что-что?…

– Вот они-то, наверное, ему и нужны. Человеческий взгляд на мир. Создание небывалой духовной информации. Океан так старается создать колонистам условия для творчества! Он не понимает простых вещей. Во-первых, колония не может развиваться замкнуто, ей нужны связи с внешним миром. Они и сейчас существуют, но в каких уродливых формах! Во-вторых, человек до тех пор человек, пока он выше головы. Пока он смотрит вверх. Лишить его неба, звёзд, полётов – это лоботомия. И в-третьих, нет привязи прочнее любви. Океану нет нужды отпугивать детей от странствий. Все их дороги рано или поздно приведут домой, к маме-океану. Я думаю, тогда ему не придётся и так ревностно искоренять страдание. Аксоргиане научатся взрослеть, переплавляя боль в силу или в мудрость. Ну должны же мы объяснить ему, неужели он не поймёт? Дашенька, Джек, у нас единственный шанс, уникальное совпадение всех «за». Приманка, обезображенная до такой степени, что океан клюнет на неё, не раздумывая; приманка, умеющая дышать под водой, способная противостоять его внушению и ни в грош не ценящая нирвану. И два мощнейших эмпата, один из которых – хэйнит, выросший в океане, в любви к нему, но неподвластный никаким его фокусам…

– Полухэйнит, – поправил Джон, наматывая на палец волосы.

– Тем более, – с безупречной логикой отчеканила Анна. – А второй эмпат в резонансе и с тобой, и со мной. Нам так повезло! Кто ещё справится, если не мы?

– На все твои «за» есть чудовищное «против», – заметила Дарья. – Для тебя эта затея может кончиться смертью.

– Дудки, – голос Анны дышал убеждённостью почти гипнотической силы. – Ничего со мной не случится. Рядом будете вы.

– Я тебе не верю, – внезапно произнёс Игорь.

– Почему? – она обернулась к нему и увидела в его синих глазах ледяное плато. Закусила губу. – А Дарье поверишь? Дашенька, прозондируй меня. Я ищу смерти?

– Не буду. Я и так знаю: сейчас в тебе только азарт контактёра. Всё равно не пущу. Аська, я тебя уже теряла. Я не могу больше!

– Нэн, что ты ещё натворила? – полюбопытствовал Джон.

– Длинный нос, – прошипела Анна.

– Классический, – справедливо возразил он.

Их перепалку прервало пение дверного звонка. Джон, чертыхаясь под нос на трёх языках, пошёл открывать.

– Директриса, – прислушавшись, определила Дарья.

– Сушёная вобла? – вспомнила Анна. – Визит к месту и ко времени.

В холле раскатилось напористое контральто:

– Опять над Вашим домом птица летает. Как Вы терпите этакую дрянь, Джон? Впрочем, дело Ваше. Я по делу, и не к Вам…

– Вы губите мои надежды.

– …А к Вашим родственникам.

– Извольте.

Джон ввёл в патио высокую поджарую женщину в брюках и бесформенной хламиде из батика.

– Мисс Анна Северин – мисс Анна Заринь.

– Здравствуйте, очень ра… – лицо у женщины вытянулось, став совсем лошадиным. – Бедняжка, как же Вы…

– Хотите выпить? – перебил Джон. – Какое вино Вы предпочитаете в это время дня? Попробуйте: тюрвайи урожая сто шестьдесят восьмого года. Кстати, Аннет, мы собираемся на новый остров. Не хотите присоединиться? Дело подождёт.

– Это Ваше дело может ждать – потому что у Вас нет никаких дел! Ещё налейте, – Анна Северин уселась по-турецки. Продула длиннющую папиросу. – Дариен, дорогая, я не понимаю: как Вы могли принять предложение этого обаятельного шалопая?

– Я тоже, – очень серьёзно созналась Дарья. – Какое у Вас дело, Анна?

– Что-нибудь не так с картиной? – спросил Игорь.

– Вот именно. Не так. Картина уплыла к Вайбергу. А что такое частное собрание? Чулан! Акс-Арт – лучший музей Аксорга. Десятки тысяч посетителей. Богатейшая экспозиция. Интенсивная научная и педагогическая деятельность. Да, нам не хватает средств для участия в аукционах! Конечно, у нас преимущественное право покупок, но, увы, не все художники его соблюдают.

– Для нас было бы честью выставить работы в Вашей галерее, – утешил её Игорь.

Директриса истово кивнула.

– Но у нас их просто нет, – виновато добавила Дарья. – Несколько рисунков, этюд – Инг вчера написал…

– Быть не может! Вы что, не работаете? Показывайте, что есть, – она решительно встала. – Яхта от Вас не уплывёт, остров не утонет. Дело важнее.

Игорь пожал плечами и отправился за холстами-картонами.

– Браво! – Анна Северин, забыв о папиросе, уронила её в фонтан. Взяла в костистые руки Игорев этюд, как опытная акушерка – младенца. – Роскошно! Ба, да ведь это площадь Сатаки? – она перевернула этюд вверх ногами. – Какой точный и смелый мазок! – казалось, она вот-вот попробует этюд на зуб. – Какое неожиданное видение! Так. Эти рисунки Ваши, а эти – Ваши, – она молниеносно рассортировала листы. – Очень, очень. Вы у кого учились?

– У Вартаняна, – ответил Нэвилл.

– Джон, я не Вас спрашиваю, а Зариней! Да, очень. Дариен, Вы тоже мило рисуете. Не так смело, но, я бы сказала, задушевнее. И холст Ваш, да? Так. Здесь тоже позировала моя тёзка…

Она замолчала, остановившись перед холстом.

– Это просто игра, – нерешительно объяснила Дарья, не в силах вынести её оцепенение. – Я попробовала писать только белым, потому что Анна белокожая…

– Да, но как?… – директриса неуклюже порылась в кармане штанов, комкая подол хламиды. Извлекла огромный клетчатый платок и высморкалась, судорожно вздыхая. – Как Вы сумели написать туман?

– Это не так уж сложно.

– Вы сами не понимаете, что создали. Видала я… Город в тумане, море в тумане… – директриса пренебрежительно махнула рукой. – Но один лишь туман, без сравнения… Живой, дышащий… И этот томительно нежный женский торс – только сгущение тумана, он через миг растает навсегда… Как Вы сумели передать это…

Она пощёлкала сильными пальцами.

– Эфемерность? – подсказала Анна Хэйно. – Мимолётность? Бренность?

– Да! – воскликнула Анна Северин, уже не тая? слёз. – Эту хрупкость красоты! А ведь Вы далеко не хрупкая, Анна. Я не знала, не представляла себе, что прекрасное может быть мучительным. Красота – это радость, веселье… Но такая боль?! – она бессознательно прижала ладонь к груди. – Дариен, наверное, это получилось у Вас невольно – из-за того, что Анна калека.

В наступившей тишине – даже Нэвилл, словно это он получил удар, не сразу нашёлся с ответом – Анной Северин спокойно и внимательно занялась Анна Хэйно.

– На картине этого не видно. А Вы потрясены именно картиной, а не мною. Красотой, а не уродством. Ваша боль естественна. Она свидетельствует, что Вы способны глубоко чувствовать и понимать прекрасное. И что Вы, наконец-то, с ним встретились.

– Разве боль может быть естественной?

– Вероятно, семени тоже больно, когда из него прорывается росток.

Анна Северин помолчала, сосредоточенно раздёргивая платок на ленточки.

– Да. Неожиданная мысль. Вы хотите сказать, что духовный рост… А я Вас обидела, да?

– Нет. Вы подтвердили, – Анна Хэйно, чувствуя, что выдержка её на исходе, поднялась с фонтанного барьерчика. Улыбкой попрощалась с Анной Северин.

– Джон, Вы приглашали меня на морскую прогулку, – заторопилась та. – Я готова. Цены можно обсудить по дороге.

Джарианнон подобрался. Ох, и врежет он сейчас толстокожей дуре. По стенке размажет. Он и пригласил-то её, чтобы поскорее отшить, уверенный в отказе. Если бы не ввязалась Нэн…

Нэн, обернувшись, молча смотрела ему в глаза. «Не мешай. Ты же видишь: она рождается и просит помощи. Я должна довершить начатое».

Джон достал ключи от яхты. Крутанул на пальце:

– Едемте. Гулять, так гулять.

_ _ _

Новорождённый остров уже вовсю осваивали: загорали, купались, играли в бадминтон и в серсо, целовались, пели хором, жгли плавник, жарили на нём рыбу… Завидев яхту, махали руками, орали приветствия и приглашали в компанию. Джон с трудом отыскал уединённую бухточку. Яхта, прошуршав днищем по гальке, мягко въехала носом в прибой.

– Анны! – позвал Джон. – Дайте отдых языкам! Приехали!

Анны неохотно покинули шезлонги на юте.

– Мы должны встретиться ещё, – говорила одна другой, поддерживая её на крутом носовом трапе. – У Вас ведь много свободного времени. Приходите ко мне. Завтра заеду за Вами, да?

– С удовольствием.

– Угощу Вас чудным цветочным чаем. По маминому рецепту. Вы не смущайтесь. Я ухаживала за мамой, когда она заболела. Я умею. Я Вам ещё не рассказывала? Моя мама…

– Рассказывали, Анна.

– Вот. Ах, Анна, с тех пор, как мама ушла в океан, я ещё ни с кем не говорила по душам. А сегодня я увидела себя, понимаете? Я сумела заглянуть в себя извне. Конечно, Вам трудно понять, это нужно пережить самой. Но ведь мы с Вами ещё обязательно увидимся и поговорим?

– Как только Вы захотите.

– Ах, какая красота! Поглядите!

– Да, великолепная глициния.

Директриса побежала любоваться глицинией.

– Нет, она не вобла. Она гремучая змея, – решила Дарья. – И не с одной трещоткой, а с дюжиной. У тебя от неё голова не болит?

– Раскалывается.

Дарья потянулась раздеть её. Анна отстранилась:

– Не надо.

– Не будешь загорать?

– Что толку? Всё равно не прилипнет.

Из леса выскользнул Игорь, успевший провести экспресс-разведку.

– И этому острову – неделя? С таким ложем? С таким слоем почвы?

– И с таким биоценозом, – дополнила Анна. – Да ему минимум полсотни лет. Умница океан.

– А почему ты в одёжке? Поджарься немножко. Такое солнце!

– Не хочу.

– Тогда походим по лесу, – Игорь потянул её к себе. Улыбнулся Дарье и Джону. – Изучим биоценоз.

Эмпаты, взявшись за руки, помчались в воду.

– Подождите, я с вами! – крикнула директриса, на бегу стаскивая брюки.

– Она неподражаема! – Анна прислонилась к груди Игоря, давясь смехом. – Какая деликатность, а? Представляешь, как легко и просто ей живётся?

– А что, если её задушить? – раздумчиво предположил Игорь.

– Игорь, милый мой, но на неё нельзя обижаться! Она ребёнок, не имеющий духовного опыта, хотя и вполне развитый интеллектуально. Согласись, что она, по крайней мере, не безнадёжна.

– Ладно. Не буду душить, – снизошёл Игорь. – Куда пойдём?

– Никуда. Расставляй этюдник. А я сяду в тени, кроткая-послушная, и постараюсь не мешать.

– Мешай, пожалуйста, – засиял Игорь. – Я люблю, когда ты мне мешаешь.

Он перенёс в тень серебристой акации нагретый солнцем валун, выбрал место, установил на этюднике холст и отключился. Анна, сидя на валуне, сквозь ресницы созерцала статного юношу на фоне моря, сосредоточенно-одухотворённого юношу, увенчанного нимбом светлых волос. Под вздохи прибоя её скомканная душа расправлялась, как новорождённая бабочка, и сама начинала дышать вольнее.

В волнах мелькнули две головы. Дарья и Одиссей плыли стремительным кролем, в едином ритме взмахивая руками, и даже на берег умудрились выйти шаг в шаг.