Текст книги "Год активного солнца"
Автор книги: Мария Глушко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
14
Утром не хотелось вставать – хотя бы полчаса еще, хотя бы десять минут полежать расслабленно, прислушиваясь к тяжелому, неотдохнувшему телу. Но не было в запасе ни минуты.
Что это такое, почему все время надо насиловать себя? Не хочешь спать – глуши себя снотворным, хочешь спать – отрывай от подушки отуманенную сном голову, в которой отдается болью длинный звонок будильника. Вся жизнь состоит из маленьких насилий над собой!
Все же Кира Сергеевна поднялась и даже зарядку сделала, чтобы ушла из суставов слабость, – день нужно встречать бодро, ощущать сильные толчки сердца и упругую легкость в ногах, иначе тебя ни на что не хватит.
Но день этот выдался не из удачных. С утра Кира Сергеевна решила пойти в облисполком, а до этого. – чтоб заручиться свежими фактами и аргументами, – в библиотеку.
Заведующая водила ее по тесным, заставленным стеллажами комнаткам, конечно, стонала и жаловалась, заглядывала ей в глаза. Кире Сергеевне было стыдно, что эта немолодая женщина держится так униженно и не ради себя, а ради дела.
В книгохранилище, похожем на кладовую без окон, пахло старой истлевающей бумагой и почему-то уксусом. Заведующая объяснила, что время от времени протирают уксусом полки от шашеля – поскольку проветривать не удается, – но все равно со старых желтых полок тихо сыпалась серая труха.
Две молоденькие библиотекарши, бросив дела, тоже ходили за Кирой Сергеевной, вытянув тонкие шеи, и были похожи на детей, которые ждут от взрослого гостинца.
Но что я могу им сказать?
Она ушла расстроенная, направилась в облисполком. Нужных и главных лиц, от которых зависело решение, не было, а второстепенные лица ничего не решали. В управлении культуры ее уверяли, что, кажется, ничего еще не решено и без нее, видимо, решаться не будет и что совместными усилиями, возможно, удастся отстоять…
«Кажется», «видимо», «возможно»…
И в горкоме ничего определенного не сказали: «Посоветуемся, проконсультируемся, звоните». Никто не хочет первым сказать «Э-э». А на звонки Кира Сергеевна в таких делах не полагалась.
Она вернулась к себе усталая, кляня этот пустой, неудачный день, звонила в больницу, удалось даже поговорить с Ириной. Ленка стала есть и уже сидела в подушках, это обрадовало Киру Сергеевну – хоть тут удача!
Но она уже не доверяла этому хмурому дню, решила никаких вопросов сегодня не пробивать, в оставшееся время занялась почтой и документами.
В конце дня ударил дождь – как обычно, сперва небольшой, мелкий, и Кира Сергеевна надеялась его переждать, – но потом сразу потемнело и зашумело под окном, обрушился ливень.
Опять не взяла ни плаща, ни зонта, и теперь ходила по кабинету, поглядывая на часы. Если б домой, плюнула бы на дождь и побежала, а как явиться в больницу, если с тебя течет в три ручья? Пожалуй, не пустят.
Дежурную машину для личных нужд вызывать не хотела, дважды звонила домой – никто не ответил. Куда подевались?
Она постояла у окна, завешанного густыми серыми жгутами воды. По безлюдной улице бежала река, вспениваясь у обочин, заливала площадь. Под широкой аркой кинотеатра теснилась толпа – ни фигур, ни лиц, одно пестрое пятно.
Кира Сергеевна опять посмотрела на часы – уже семь. Шурочку отпустила, даже кофе не выпьешь. Разве самой заглянуть в Шурочкино хозяйство?
В приемной Жищенко и заведующий отделом культуры Иванов играли в шахматы, густо курили.
– И вас, Кира Сергеевна, дождичек прихватил? – поднял голову Жищенко. – Партию не желаете?
Иванов, пожилой лысеющий мужчина с аскетическим худым лицом язвенника, объявил шах, затушил сигарету. Крупная рука Жищенко нависла над доской, заметались суетливые пальцы.
– Ладно, сдаюсь. Ты бы хоть из приличия начальству проиграл.
Иванов встал, смахнул с доски фигуры, стал собирать их.
– Мое начальство не вы, а Кира Сергеевна. Может, ей бы я и проиграл.
Жищенко откинулся на спинку стула, сладко потянулся. Глянул на Иванова хитро и значительно.
– Ты что ж про свадьбу молчишь? Вот деятель! Выдал дочь замуж, полгорода собрал в ресторан, а нас с Кирой Сергеевной не пригласил!
Иванов закрыл коробку с фигурами, прижал под мышкой, как папку. Потом сказал:
– Не в ресторане, а в свадебном салоне. А вы бы не пошли.
Он коротко взглянул на Киру Сергеевну, как бы относя это «вы» и к ней.
– Почему, я бы пошла. Во всяком случае, примите поздравления.
Он кивнул – то ли благодарил за поздравление, то ли прощался – и ушел.
– Во, куркуль, и шахматы унес, – весело сказал Жищенко. Качнулся на задних ножках стула, вытащил сигарету, опять закурил, вкусно затянувшись. Как всегда, вид у него был довольный, сытый, как будто он только что хорошо пообедал.
Кира Сергеевна двигала ящики в Шурочкином столе, один из ящиков был заперт, наверно, там и держала она кофе.
Жищенко смотрел на нее прищуренно.
– Хотите прогноз? – спросил, выпуская кудрявую струю дыма.
Она не ответила, но это его не смутило. Он встал, прошел по приемной от двери до двери, ставя внутрь носками свои короткие «кавалерийские» ноги.
– В скором времени вам предстоит искать нового завотделом культуры.
– Разве Иванов уходит?
Жищенко скосил глаза на потухшую сигарету, пошлепал губами, раскуривая ее.
– Он-то не уходит. А вот его уйдут.
Кира Сергеевна видела, с каким вкусом и удовольствием сказал он это.
Странный человек. Не злой, а коллекционирует плохие прогнозы. Которые, кстати, не сбываются.
– С чего вы взяли?
– Вычислил!
Его верхняя короткая губа приподнялась в улыбке, обнажая крупные желтые зубы. Глаза с толстыми исками смотрели весело и хитро.
– Думаете, за кого вышла его дочь? За сына нашего Луценко из жилищного отдела, – И что же?
– Теперь они родня. Но то кумовья, не то сваты. Получается, в скобках замечу, семейственность. Одного надо убирать, но Луценко «мэр» но уберет, Луценко – с головой мужик. Придется Иванова.
«Вычислил», – усмехнулась Кира Сергеевна.
– Иванов тоже с головой, и они друг другу но подчинены.
Жищенко коротко хохотнул, потер руки.
– Все равно это чревато… Говорят, Иванов на свадьбе последние волосенки чуть не выдрал – так подпели их детки. Говорят, детки до самой свадьбы темнили…
– Говорят, говорят… Откуда, Николай Иванович, вы все знаете?
Жищенко развел руками.
– Поток информации, Кира Сергеевна. Никуда от него не спрячешься.
Кира Сергеевна смотрела в окно – улица все еще захлебывалась дождем, между тротуарами бежала река, кто-то поперек ее набросал больших плоских камней.
Закатный луч, пронзив черное густое небо, дрожал в косых струях причудливо и странно. Вдалеке на фоне сизой тучи висела маленькая слабая радуга.
Вдруг она увидела мужа. Александр Степанович шел с подвернутыми брючинами, косолапо прыгая с камня на камень, хотя потемневшие до колеи брюки были уже мокры. В одной руке нес зонт, другой придерживал отдувшуюся пазуху. Наверно, нес ей плащ.
Нежность шевельнулась в ней. Не потому, что вот идет весь мокрый, несет ей плащ – не бог весть какой героизм прыгать под теплым летним дождем. Просто вспомнила: после матери никто, кроме него, никогда не думал о ней. В целом свете никто. Только он – всегда, всю жизнь.
Сорвавшись с камня, он уже шел, не разбирая дороги – бурый ноток вспенивался у его ног. С полей шляпы на плечи и спину бежала вода.
Почему он не откроет зонт? – подумала она.
15
В тени под тополем было не так жарко, и они с Ириной пристроились на хромой скамейке с облупившейся краской. А Ленка в розовой больничной пижамке носилась кругами по аллее, подняв над головой голубой пластмассовый самолетик. Запрокинутое лицо было залито светом, она щурилась, наморщив нос, кричала:
– Кира, из чего сделанное солнце?
На больничных балконах проветривались матрасы, простынки, легкий ветер раскачивал и мотал их, гнал по дорожке конфетные обертки.
– К концу недели обещают выписать, – сказала Ирина.
Кира Сергеевна взглянула на ее тонкую, бледную шею, на будничное, усталое лицо. Волосы, заплетенные в детские косички, стянуты сзади бинтом, а на висках выбились короткие пряди.
– Ты осунулась.
Ирина махнула рукой.
– Были бы кости.
Ленка влезла на скамью, восторженно закружилась на пей со своим самолетиком, чуть не упала, Ирина подхватила ее.
Кира Сергеевна думала о том, как мало, в сущности, участвует она в жизни Ирины и Ленки.
– В сентябре у меня отпуск, – сказала она. – Я, наверно, поеду в пансионат. Давай возьму Ленку?
– Почему не в санаторий?
– Путевка одна, а без отца не хочу…
Ирина быстро и странно посмотрела на мать.
– А в пансионат поедешь с отцом?
– Да. Почему ты спросила?
Ирина опустила глаза, почертила прутиком на песке.
– Ну, просто… В сентябре у отца учебный год…
Все-таки, почему она так спросила, подумала Кира Сергеевна. Объяснению Ирины не поверила.
– Отпустишь с нами Ленку?
– Ну, что ты. Какой тебе с ней отдых. И потом, в сентябре мы с ней едем к Лидии.
– Она приглашала?
– Ну, у нас с ней не такие церемонные отношении, мне она всегда рада.
Эти слова слегка задели Киру Сергеевну. Лидия Чечулина – давняя ее подруга. Кира Сергеевна дружна с пой с детства. А получается, что я тут вообще ни при чем. «У нас с ней…»
Мимо пробежали трое мальчишек, высоко вскидывая пятки. Молодая мать катила коляску, над бортами поматывалась белесая головка сидящего ребенка. Тонко скрипел под колесами песок.
– Ты-ее зовешь по имени, как подругу.
– Мы с ней подруги.
Кира Сергеевна поискала глазами Ленку – та летала на качелях, между зеленью кустов мелькала розовая пижамка.
– Тебе на бабушку повезло больше, чем Ленке, – сказала Кира Сергеевна. – Когда ты была такая, как Ленка, бабушка уже вышла на пенсию.
Она поймала себя на том, что все время почему-то оправдывается перед дочерью. Но в чем моя вина?
– Что бабушка? – Ирина качнула головой. – Ребенку прежде всего нужна мать.
Она постукивала по ноге прутиком и смотрела на воробьев, которые пили из мелкой лужицы.
– В детстве мне очень не хватало тебя, несмотря на бабушку. И очень хотелось, чтобы у меня была самая простая мама. Как у других.
Кира Сергеевна подняла лицо.
– Ты хотела другую мать?
– Нет, ты не поняла. Никакой другой матери мне не нужно. Просто я хотела, чтоб ты была не начальницей, а пусть учительницей, врачом, даже уборщицей…
Признание Ирины поразило Киру Сергеевну. Она всегда считала, что дочь гордится ею. По крайней мере, могла бы гордиться. Вспомнила, как года три назад повела их – Ирину и Юрия – с собой в театр, на торжественное собрание. Как празднично и суетливо собирались они, Ирина долго выбирала платье, расчесывала свой парик. Александр Степанович поддразнивал ее: пожалуй, не поймут, кто мать, а кто дочь. Ирина весело огрызалась: «Это ты со зла, что тебя не берут».
Он оставался дома с Ленкой.
А Юрий даже кинокамеру повесил на плечо.
В фойе они шли, рассекая толпу, все здоровались с Кирой Сергеевной, и ей было приятно, что дочь и зять видят это.
Усадила их в первых рядах, отведенных для президиума, потом со сцены смотрела на них, а когда выступала, слышала, как зажужжала кинокамера – Юрий снимал ее.
Ей аплодировали – как и всем – Ирина с Юрием хлопали громко и весело, а Кира Сергеевна думала: как хорошо, что ей пришла эта мысль – взять их с собой, доставить удовольствие. Почему бы всегда не делать так? Пусть видят свою мать на людях – уважаемой, всеми признанной, а не ворчливую старуху дома, которая от усталости на всех кидается…
Перед концертом хотела пригласить их в буфет, там планировались бутерброды с икрой, и – кутить так кутить! – выпить по бокалу шампанского.
Когда спустилась со сцены, к ней подошла Ирина.
«Ты не очень обидишься, если мы исчезнем? Мы приглашены на свадьбу и безбожно опаздываем».
Она прямо растерялась тогда. Выходит, это не она, это они ей доставили удовольствие, потому и пошли сюда. И наряжались не ради нее, а на свадьбу. И кинокамеру взяли, чтобы снимать свадьбу, а не ее. И сейчас вот – «хотела, чтоб ты была не начальницей».
– Чем тебе плохо, если я «начальница»?
Ирина тронула ее руку:
– Ты не обижайся, но даже на родительские собрания ходили то отец, то бабушка. Ты ведь тогда заведовала гороно, и тебе, наверно, было неудобно…
– Просто некогда, – жестко вставила Кира Сергеевна.
– И некогда.
Кира Сергеевна смотрела на ее щеку, освещенную солнцем, на тонкую кожу, обтянувшую скулу.
– Никак не думала, что для тебя это было важно.
– Важно, – вздохнула Ирина. – В школе мне постоянно кололи тобой глаза. Каждый день, каждый час. Что другим сходило с рук, мне оборачивалось виной. Только и слышала: «Не позорь свою мать!» «Видела бы твоя мать!» «Бери пример с матери!» Понимаешь, я все время была на виду, а это очень плохо.
Ничего не поделаешь, я тоже – на виду, подумала Кира Сергеевна.
Подбежала Ленка, кинула самолетик Ирине на колени и помчалась за мальчишками. Отлетали назад ее волосы и полы пижамки.
– А многие завидовали мне, считали, что из-за матери я имею какие-то поблажки, преимущества. Я не имела и не хотела их. Ты не позволяла мне даже одеваться лучше других девчонок.
– Верно. В школе одеваться лучше всех стыдно, – сказала Кира Сергеевна.
Вспомнила, как тогда, много лет назад, ей, молодому завучу, предложили идти на гороно. И как она сперва испугалась, даже плакала. Думала: а как же дом, Ирина – она только перешла в пятый класс – мать, которая с годами будет стареть? И муж, пропадавший в школе с утра до вечера, как все директора? Боялась идти, боялась и отказаться, а потом всю жизнь считать, что не сумела использовать всех своих возможностей.
Александр Степанович сказал тогда: «Ты будешь считать, что тебя заела семья».
Она все учла тогда. Все, кроме того, что услышала сейчас от Ирины.
– Я не думала, что так аукнутся тебе мои должности.
Ирина покачала головой.
– Помнишь, я хотела переводиться из института в другой город? Это потому, что в институте знали, что ты зампред. Но потом получилось с Юрием, родилась Ленка. И хорошо, что у нас разные фамилии, на моей работе не знают… – Она помолчала и добавила: – Пока не знают.
– Как будто я преступница и надо скрывать…
– Опять не поняла, – перебила Ирина. – Я хочу, чтобы меня оценивали по мне самой, а не по тебе.
Она занесла руку Киры Сергеевны за свою спину, прижалась к боку матери. Кира Сергеевна погладила ее плечо. Милое мое, недоласканное дитя. Что же делать, если я такая, как есть? И другой быть не могу, не умею.
Раскинув руки, бежала к ним Ленка. Песок сухими брызгами отлетал от ее сандалий.
– Кира, из чего сделанный ветер?
16
– Если вы ничего не можете, тогда зачем согласились, чтоб вас выбирали?
Кира Сергеевна смотрела на женщину, на ее плоское некрасивое лицо в еще не сошедших темных пятнах, на крупные неженские руки, баюкающие ребенка.
В глазах у женщины была усталость. Наверно, она обошла много инстанций, прежде чем записалась сюда на прием.
Что толку отвечать на ее наивный вопрос, – почему не могу, я многое могу, но в рамках закона, а нарушать закон не могу и никто не может… Ни эти и никакие другие слова для нее ничего сейчас не значат, они ей не нужны. Нужно жилье, пристанище. Ей и ее ребенку.
– Вам сколько лет?
– Тридцать.
Тридцать. Лучшая пора. В тридцать человек имеет дом, семью, работу. Но и этого ей говорить не надо.
– Есть родные?
– Мать. В Херсонской области.
Женщина помолчала, качнула в широких ладонях ребенка. Потом сказала:
– К ней я не поеду. Она помогает – посылки, когда и деньги – а чтоб жить с ней… Говорит, я опозорила ее, что дитя нашлось без мужа.
Спеленатый простынкой ребенок завозил ножками, топко заплакал. Женщина опустила его на колено, толстые пальцы с плоскими ногтями прошлись по пуговицам блузки.
– Кормить время…
Заведующий общим отделом – он вместе с Кирой Сергеевной вел прием – опустил глаза, отвернулся.
Кира Сергеевна встала, обошла стол.
– Давайте подержу. Да он у вас мокрый.
Положила ребенка на длинный стол у окна, развернула. Женщина достала из полиэтиленовой сумки стопку выглаженных пеленок.
Ребенок кричал, сучил ножками, вертел голой, без волос головкой, розовым ротиком ловил край простынки. От него шел теплый младенческий дух, и у Киры Сергеевны слабо и сладко заныли руки, захотелось зарыться лицом в пахнувшие молоком пеленки.
– Давайте я перепеленаю.
Ловко подняла ножки, вытащила клеенку, так же быстро подложила чистые пеленки. Младенец дергал ручками, Кира Сергеевна увидела на пальчике задравшийся ноготок, откусила зубами.
Потом держала туго свернутого ребенка, чувствуя все его мягкое теплое тельце.
Куда же их девать?
Женщина взяла у нее ребенка, села на стул, привычно поставила ногу на перекладину стола. Прикрылась простынкой.
Он сосал, звонко чмокая и захлебываясь.
– Ведь я что думала, – сказала женщина так, словно никакой паузы в их разговоре и не было. – Мне тридцать, где теперь возьму мужа, а время идет, что ж одной оставаться? Я и схотела дитя, пока годы не вышли, здоровье есть, что ж, не выкормлю, что ли? И бабе Ане, у которой жила, призналась, она не против была, только, говорит, догляди меня. Я работала и ее доглядывала, и когда дите нашлось, тоже доглядывала, а она уж совсем плохая была, не ходила даже…
Про бабу Аню Кира Сергеевна уже знала, но не перебивала, слушала, потому что не только жалела эту неустроенную женщину, но и чувствовала невольное уважение к ней – вот же не побоялась ни пересудов, ни трудностей, родила желанного ребенка…
– Ведь я что думала: не выгонят, оставят мне комнату после бабы Ани, хотя я не ради комнаты за ней смотрела, я ж не знала, что она помрет…
С новой надеждой посмотрела на Киру Сергеевну, вытянув худую смуглую шею.
– Почему вы не оформились, как опекунша?
– Зачем? Я ведь и так за ней, как за родной, смотрела.
Что толку теперь говорить ой: надо было так, а не эдак. Не затем пришла она сюда.
– Баба Аня безродная была, кому ж ее комната?
Прядь волос выбилась из жиденького пучка, упала на щеку. Руки женщины были заняты, и она, скосив уголок рта, пыталась сдуть со щеки волосы.
– Жилье по наследству не переходит, – сказала Кира Сергеевна. – Эту комнату уже взяли на учет, ее получит тот, кто на очереди. Таков закон, и нарушать его нельзя.
У женщины дернулись губы, от выступивших слез посветлели глаза.
– Мне все говорят, чтоб в совхоз ехала, – выговорила она неровным вздрагивающим голосом. – Да я ведь пять лет на кожзаводе закройщицей, мне специальность кидать жалко, у меня и разряд есть…
Нерешительно умолкла, наверно, припоминала, что бы такое еще сказать, чтоб вышло в ее пользу. Кира Сергеевна смотрела на нее и думала: она тоже уверена, что я все могу, стоит только захотеть. Кому-то позвоню, на кого-то нажму, кому-то прикажу…
Что стоят все наши старания, суета и страсти на пользу города, если мы не умеем помочь одному человеку, который пришел к нам за помощью? У каждого должна быть крыша над головой и у этого малыша – тоже. Но я не могу ни нажимать, ни приказывать, потому что где-то есть другой конкретный человек, у него больше прав на комнату. Он не пришел сюда, я его не вижу, мне его не жаль так, как эту мать с ребенком, но это ничего не значит.
Помочь одному за счет другого нельзя. Закон мудр, и перед ним все равны.
Кира Сергеевна взглянула на часы. Приемный день подходил к концу – лишь по времени. Перед ней лежал длинный список, и до конца его было еще далеко. А сегодня выписали, наконец, Ленку, так и не удалось вырваться, чтобы привезти их домой. Только по телефону поговорили. Она представила, как сидит сейчас Ленка на диване, перебирает своими тонкими пальчиками игрушки, от которых отвыкла…
Бережно придерживая ребенка, женщина застегнула блузку. Покормила, сейчас встанет и уйдет.
– Как вас зовут?
– Зоя Капустина, – уныло ответила женщина.
– Вот что, Зоя, есть только один выход.
Кира Сергеевна знала, как трудно женщине будет услышать это.
И все-таки сказала:
– Надо временно… подчеркиваю – временно сдать малыша в Дом ребенка…
– Ка-ак! – Зоя прижала младенца к животу, загородила обеими руками, как будто вот сейчас его станут отнимать. – Зачем же я тогда родила его?
Кира Сергеевна прикрыла глаза, покачала головой.
– Вы не дали мне договорить. Итак, после этого… – Она замялась, не хватало духу повторить про Дом ребенка. – После этого пропишетесь в общежитии кожзавода, как одинокая…
Зоя молчала, стирая ладонью со щек тихие крупные слезы.
– Вы меня слушаете? Как только вас пропишут, заберете своего мальчика.
Зоя смотрела на ребенка и уже не вытирала слезы, они капали на угол простынки.
– В общежитии с дитем нельзя, потом меня прогонят, – нерешительно сказала она, и Кира Сергеевна поняла, что уговорит ее.
– Не прогонят. Чуть что – прямо звоните мне. Можно и домой.
Заведующий общим отделом тут же черкнул на маленьком листке два телефонных номера, подал женщине. Та растерянно приняла листок и, не зная, куда деть, сунула в мешочек с пеленками.
– А что ж я про дитя скажу? На заводе знают, что я в декрете.
Господи, неужели я должна еще учить ее врать?
– Придумайте сами.
Кира Сергеевна боялась, что вот сейчас эта женщина одумается и опять все перерешит. И тогда не удастся ей помочь. И как всегда в таких случаях, долго будет давить чувство невольной вины.
В комнате для приема было жарко, низкое солнце било в распахнутые окна, полировка стола сделалась горячей. Кира Сергеевна встала, задернула широкие шторы.
– Поверьте, Зоя, это единственный для вас выход. И единственное, что я могу посоветовать сейчас.
– А назад мне его отдадут?
– Конечно.
Женщина закрыла лицо грубой коричневой ладонью – тускло блеснуло тонкое серебряное колечко – и заплакала громко, навзрыд.
И это надо было переждать.
А там, за дверью, сидят люди и тоже ждут. У каждого – своя беда, большая или малая. Делиться радостью сюда не приходят. Что ж делать, надо ждать, пока она выплачется.
Заведующий отделом встал, нацедил из графина воды, поставил перед Зоей. Но она отодвинула стакан, пить не стала.
– Я согласна, куда ж денешься? Лишь бы приписали…
Кира Сергеевна посмотрела на зава, тот живо схватился за телефон. Пока соединял ее с кожзаводом, пока она говорила с отделом кадров, Зоя возилась с ребенком, оправляла простынку, стягивала широкой голубой лентой.
Тяжело поднялась и стояла, машинально покачивая ребенка, ждала, когда Кира Сергеевна положит трубку. Потом сказала:
– А этот закон, что в общежитии с дитем не поселяют, разве можно нарушать?
Кира Сергеевна оглядела ее старенькую юбчонку, стоптанные босоножки, из которых торчали пальцы с широкими ногтями.
– Это не закон, тут правило. Конечно, мы его нарушаем, да ничего не поделаешь. Этот грех мы с Алексеем Петровичем возьмем на себя.
Зав улыбнулся, вытащил платок, вытер лицо. И Кира Сергеевна улыбнулась. Зоя настороженно смотрела на них – должно быть, не знала, поверить ли их улыбкам.
Когда ушла, Кира Сергеевна спросила:
– Много там еще?
– Одиннадцать человек.
