Текст книги "Год активного солнца"

Автор книги: Мария Глушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

38

Снилось детство, дедушкина деревня, куда привозили ее родители. Журчит ручей, обтекает камешки, соломинки кружатся в нем, застревают на мелководье, она ладошкой углубляет русло, холодная вода обжигает пальцы.

Дед говорил: начинается ручей с родника и бежит прямо к Волге.

Заросшая тропинка вьется вдоль ручья, по ней красная плоская букашка – солдатик – трудно пробирается в путаных плетях травы. Для букашки трава – целый лес, и маленькая Кира расчищает солдатику путь, рвет траву, убирает стебли и камни. А солдатик почему-то не хочет ползти по расчищенному, забирает в сторону, вползает на лист подорожника и исчезает в зарослях травы. У него – своя дорога.

Девочка хочет пить, встает на коленки, черпает ладонями воду, несет к губам, но вода убегает сквозь пальцы, и ладони по-прежнему сухие.

Кира Сергеевна видит себя, маленькую, со стороны – худенькие лопатки, колени в царапинах, сбитый локоть, – но этого не может быть, человек не может видеть себя со стороны, наверно, это не я, а Ленка. Хочет крикнуть: «Не упади, вода в ручье холодная!» – но голоса нет, только шепот, Ленка не слышит. Кира Сергеевна опять силится крикнуть и просыпается. Это не ручей журчит – колеса стучат ритмично и четко. Но иногда вагон словно сбивается с ноги, ломается ритм, колеса торопятся, стучат вразнобой и опять пристраиваются к четкому ритму.

В рамке вагонного окна менялись, отлетали назад движущиеся картины: замершие в инее деревья, провода, тонко перечеркивающие небо, белые чашечки изоляторов на столбах – как елочные украшения, стога соломы с опавшими боками… Кира Сергеевна вспомнила, как летом вот так же ехала с семинара, в рамку окна вплывали совсем другие картины, а она не могла уснуть от мысли, что уже завтра будет дома и увидит всех…

Это было очень давно, совсем в другой жизни – это было еще «до». И опять ее мучило, что не знает она точно того рубежа, на котором разломилась жизнь. Может быть, это было уже «после».

За окном тускло светились серые рельсы, сплетались, уходили под колеса и опять выползали, расплетались в длинную ровную колею с темными поперечинами-шпалами. Как будто бесконечная лестница упала на землю.

«Короче говоря, ты хочешь, чтобы я ушел?» Ты и так ушел. И Ирина ушла – раньше, чем переехала на другую квартиру.

Резко тряхнуло вагон, дверь купе сдвинулась, Кира Сергеевна встала, закрыла ее. В зеркале увидела свое серое, незнакомое лицо, волосы с отросшей от корней сединой. Измельчавшие черты, складки на желтой шее, мятые щеки – черты старости. Она почувствовала себя усталой, от этой усталости нельзя отдохнуть, потому что это – усталость души, она навсегда.

Почему у меня нет ещё детей? Возможно, кто-нибудь из них стал бы мне другом.

Она поняла – ей показалось, что поняла, – почему ушла Ирина. Моя дочь меня не уважает. Как она сказала тогда? «Самое неприличное – жить ради приличия». Можно ли уважать мать, которая построила свою жизнь на лжи? Примирилась – ради приличия – с «другой женщиной». Ходит с гордо поднятой головой… Пытается учить свою дочь праведной жизни…

Да разве я знала? Почему тогда не сказала ей правду? Почему не заплакала перед ней? Тоже ради приличия?

Нет. Я хотела сберечь ей отца. Нельзя, чтобы в ее глазах во всем был виноват он один. И плачущей она меня не увидит. И никто не увидит.

Сейчас она жалела, что сразу же не объяснилась с мужем, не потребовала ответа на свой вопрос: когда это случилось и почему? Знать – всегда лучше, чем не знать. Изменила своему правилу – идти неприятностям навстречу. По прямой, по кратчайшему расстоянию между двумя точками.

Но так бывает только на плоскости. В жизни кратчайший путь – не самый прямой и не самый верный.

Она опять увидела в зеркале свое маленькое, будто сведенное судорогой лицо и удивилась, что стала похожей на мать. Опять кольнуло запоздалое чувство утраты, как будто мать умерла только вчера.

Кира Сергеевна вспомнила детство, Североволжск – почему-то зимний – заметенные снегом покатые улицы, сбегавшие к Волге, деревянный двухэтажный дом, запах старинных книг и вещей, уткнувшуюся в тетради мать с маленьким тонким лицом. Такое лицо у нее стало после гибели отца, таким осталось на всю жизнь.

Мать до конца дней тосковала по Североволжску и все собиралась съездить туда, да не пришлось.

И Киру Сергеевну первые годы тянуло туда, часто снились родные улицы и дом, в котором прошло детство, юность. Сейчас ей казалось, что только там она и была счастлива.

Не верилось, что всего лишь ночь отделяет ее от встречи с городом детства. Приедет, пройдет по знакомым улицам – обязательно одна, – постоит у родного дома – бывшего родного. И будет плакать, плакать… Там можно, там никто меня не знает.

В последний раз приезжала на встречу выпускников школы – давно это было, в пору молодости, и тогда бродила по знакомым улицам, стояла у своего дома, а плакать не хотелось. Плакать о прошлом – удел стариков.

Зачем уехала оттуда? Может быть, там моя жизнь сложилась бы иначе? Не взошла бы я по «ступеням» в сегодняшний свой печальный день? Но тут же она подумала: там было бы то же самое. Дело не в месте, где живет человек, дело в самом человеке.

Она попыталась представить себя в другой жизни. И не смогла. Да, везде было бы то же самое. И слава богу.

За окном уже померкло небо, тени бежали по белым от снега откосам, жирно отблескивали на шпалах пятна мазута. Пахло теплой угольной пылью и влажным бельем.

Кира Сергеевна сидела и все вспоминала – школу, институт, Лидию Чекалину, которая тогда была Синицыной, как девчонками плавали на Зеленый остров за ежевикой и смеялись над старшим Лидиным братом Олегом, который в свои шестнадцать не умел плавать и боялся воды… И как в пионерлагере она обидела Лидию, кажется, даже ударила… Лидия ушла в лес, и все искали ее, не могли найти. Вечером Кира свалилась с температурой – заболела ангиной, одна лежала в изоляторе. Лидия пришла с заплаканными глазами, принесла полевые цветы. Положила на подушку букетик, сказала: «Не бойся, ты скоро поправишься». А Кира отвернулась к стене тогда и заплакала от стыда и раскаяния.

Вчера по телефону голос Лидии звучал незнакомо и тонко:

«– Не врешь, в самом деле едешь? Ну, мать, осчастливила! Ну Кирка! Ну Кирка!»

Милая моя. Единственный друг. Может, хоть ты скажешь, в чем моя вина? Ведь есть же чья-то вина во всем, что случилось со мной. Неужели моя? В чем? В том, что трудно жила, часто отнимала себя у самых родных, близких, ради многих чужих, которых никогда не видела и не знала?

Не такая уж я Кирка, как кажусь…

Откатилась на роликах дверь, в купе заглянула проводница в белой короткой куртке. В руках – по два стакана с чаем.

– Чай пить будем? – уютным, домашним голосом спросила она. – Что это вы в темноте?

Кира Сергеевна посмотрела на нее и не поняла вопроса.

Проводница поставила стакан, щелкнула выключателем. Яркий свет больно ударил в глаза.

Она вышла, локтем задвинув дверь, и Кира Сергеевна опять осталась одна.

За окном бежала ночь – вся в густых огнях чужих городов и станций.

39

Она увидела в окно Лидию, та бежала по дымному от мороза перрону, знакомо выбрасывая в стороны ноги, и в своей толстой искусственной шубе выглядела гора горой. Бежала, смеясь и оглядываясь, махала кому-то рукой.

Олега Николаевича сперва не узнала. Он шел, сутулясь, близоруко всматривался в окна вагонов.

Кира Сергеевна выпрыгнула из вагона прямо в объятья подруги. Лидия звонко чмокала ее в щеки, губы, смеялась прежним девчоночьим смехом, щурила повлажневшие от радости глаза. Голова ее в облегающей мохеровой шапочке казалась совсем маленькой.

Подошел Олег Николаевич, снял шапку, тронул руку Киры Сергеевны холодными твердыми губами:

– Ты отлично выглядишь.

Суматоха, беспорядочные восклицания первых минут сменились неловкой паузой, но Лидия тут же инициативу разговора приняла на себя, выкладывала семейные новости: Женечка еще больше растолстел, а в отставку не хочет, Виктор, наконец, женился, старшие внуки у нее так и выросли…

Она подхватила под руки Киру Сергеевну и брата, пошли к привокзальной площади. Лидия, поворачивая голову то к ней, то к нему, сыпала вопросы-ответы сразу за троих.

– Если б случайно встретились, узнали бы друг друга? Конечно, узнали бы, ты, Кирка, совсем не изменилась. А как ты находишь Олега? Он неприлично молод, скажешь, нет? Когда-то я была младшая, а теперь все считают, что он младший брат…

Подошли к красной «Ладе», Лидия открыла багажник, нацепила стеклоочистители. Протиснулась к рулю.

– А вы садитесь сзади.

Олег Николаевич подтрунивал над сестрой: на каждой остановке снимает все детали, чтоб не украли.

Лидия огрызалась ласково:

– А ты, брат мой бледнолицый, заведи машину и чтоб без гаража… Они, мерзавцы, раздели-разули меня с этой «Ладой» – скажешь, нет?

Кира Сергеевна сбоку поглядывала на Олега Николаевича. Он и в самом деле изменился мало, ни морщинки на лице, только черты стали тоньше и суше, и волосы совсем белые. Все так же сутулится, щурится близоруко, а очки по-прежнему не носит. Кира Сергеевна знала, что пять лет назад он овдовел, живет теперь с сыном и невесткой, про которую Лидия писала: «Красивая стерва».

Машину дергало, Лидия бубнила что-то себе под нос, кажется, чертыхалась из-за неполадок, за рокотом мотора слов было не разобрать.

Они ехали по широкой расчищенной улице, мимо грязных снежных холмов, которые не успели вывезти. Кира Сергеевна узнавала эти старинные дома с заметенными карнизами и ограды из чугунного кружева, в его петлях белыми тенями лежал чистый нетронутый снег.

Кира Сергеевна опять посмотрела на Олега Николаевича, он перехватил взгляд, щека его слабо порозовела.

– У тебя славная дочь, – сказал он. – И милая внучка.

«Славная», «милая» – тот же спокойно-вежливый, умеющий разговаривать ради приличия. Киру Сергеевну тяготило, что нужно сидеть рядом с этим знакомым, но чужим человеком, с которым не о чем говорить.

Наконец, подъехали к высокому облицованному в красную шашечку дому, Лидия, чертыхнувшись в последний раз, с трудом вылезла, зло хлопнув дверцей. Сияла стеклоочистители, открыла багажник.

– Тут ты у нас еще не была, – сказала она, закинув голову. – Вон наш балкон.

Кира Сергеевна посмотрела для порядка, но не поняла, какой именно балкон показывала подруга.

Олег Николаевич внес в лифт чемодан.

В прихожей их встретил Женечка, обвешанный внуками. Сперва Кира Сергеевна не разглядела, сколько их. Потом сосчитала: трое. По квартире раскатился Женечкин бархатный басок:

– О-о! Мать-градоначальница пожаловала!

Стряхнув с себя внуков, сгреб Киру Сергеевну, притиснул к своему вылезавшему из брюк животу.

– Тут ты у нас еще не была, – повторила Лидия и повела ее по квартире, показывая комнаты, стенные шкафчики, кладовки, антресоли. Мальчишки степенно вышагивали рядом, заглядывая гостье в глаза.

В четырех больших комнатах со старой случайной мебелью валялись игрушки, книжки, тапочки; диваны завалены ворохом неглаженного белья; в кухне лежала на боку табуретка с двумя отпиленными ножками.

– Это что такое! – взревела Лидия и бешено посмотрела на мужа. Мальчишки мигом исчезли. – Что такое, я спрашиваю!

– Но я… Это все они… – лепетал Женечка. – Они чуть не ухайдакали меня, так я им разрешил… Ну, кого тебе жалко, меня или табуретку?

В довершение всего с плиты исчезли все четыре горелки. Женечка, симулируя бурную деятельность, мотался из угла в угол, приговаривая:

– Где же они? Только что были и никто их не трогал…

Лидия вздохнула, свела свои толстые руки.

– Вот, Кирка, четверть века живу с бездельником, который вкупе с потомками сожрал мой талант и не подавился – скажешь, нет?

Она стояла в своем синем праздничном платье, туго обтянувшем грудь и бедра, щеки ее тряслись от возмущения. Олег Николаевич посмеивался в углу – видно, привык к таким сценам.

А Женечка – как ни в чем не бывало – обнял жену, выпятив губы, пропел:

– Ма-амочка, краса-авица ты моя… Королева… Какой же я бездельник, если вчера в поте лица красил тебя! – Обернулся к Кире Сергеевне: – Ну, скажи, не королева?

«Королева» шлепнула его по руке, расплылась в улыбке, поправляя аспидно-черные волосы. Женечка вчера явно переложил краски.

Они счастливые, подумала Кира Сергеевна.

Гроза миновала, и тут же появились – как из пола выросли – трое мальчишек, взяли Киру Сергеевну в кольцо. Значит, пора раздавать подарки.

Она никак не могла запомнить, кто чей сын и как кого зовут, оделяла их автоматами и пистолетами, просто говорила:

– Это тебе, а это тебе, вот это тебе…

Мальчишки умчались, но вскоре передрались из-за игрушек, Кира Сергеевна только сейчас сообразила, что надо было везти всем одинаковые.

Лидия раздала легкие подзатыльники, расставила мальчишек по углам, после чего наступило относительное спокойствие.

Мужчин она отправила в магазин. Женечка, с трудом перегнувшись через живот, зашнуровывал ботинки, пыхтел и ныл, скорбел о пропавшем воскресенье: то с внуками сиди, теперь по гастрономам толкайся…

– Олег поумней, он за старшего, – сказала Лидия, подавая брату кошелек. – А ты, – сунула мужу сумку, – основная тягловая сила.

Потом, когда мужчины ушли, повела Киру Сергеевну в ванную, стояла с полотенцем в руках, изливала душу: сыновья и невестки совершенно обнаглели, сажают мальчишек в самолет и шлют телеграмму «Встречайте»; внуки – бандиты первостатейные, кухню чуть не сожгли, во дворе дерутся, матери прибегают жаловаться; Женечка лелеет свое пузо, совсем не помогает…

Опять тискала и целовала Киру Сергеевну – она и в детстве была лизунья – восторженно разглядывала своими заплывшими глазками.

– А где твоя молодежь? – спросила Кира Сергеевна.

– За город с лыжами усвистали.

«Бандиты» повылазили из углов, длинными жалобными голосами стали проситься на улицу.

– Но только… – начала Лидия.

– Со двора не уходить, не драться, снег не есть! – хором подхватили мальчишки.

Лидия проверила у всех шапки, шарфики, рукавички, перецеловала и выпроводила.

Победный визг огласил лестничную площадку.

Лидия стала накрывать на стол, бегала из кухни в столовую и назад, так что трещал паркет и вздрагивала на столе посуда. Кира Сергеевна пыталась помогать, хваталась за одно, другое, потом принялась собирать с пола, стульев, дивана разбросанные вещи.

Разговор шел на ходу о мелочах: о ремонте, который никак не удается с этой оравой сделать, о гараже, который; нельзя ни купить, ни построить, приходится машину бросать на улице, бог даст, может, украдут, а то не только внуков, но и машину на нее повесили – Женечка руля боится, а Витька вспоминает о ней во время отпуска.

Потом Лидия пустилась расхваливать своих невесток – красавицы, умницы, добрые, прекрасные матери…

– Что ж они детей к тебе сплавляют? – засмеялась Кира Сергеевна.

Лидия примолкла на полуфразе – будто споткнулась – и тоже засмеялась:

– Ну, Кирка, сама подумай: Валька с женой – на Севере, каково там детям? Димка военный, по отцовым стопам пошел, мотаются по стране, мальчонку мотают, при живой, неработающей бабке – это преступление, скажешь, нет?

«Неработающая» бабка грохнулась на диван, вытерла полотенцем взмокшую шею, вытянула ноги. Ноги у нее были молодые, красивые. И сама она, при всей полноте, сохранила живость и подвижность.

Кира Сергеевна обвела глазами стены в обоях. Она уже заметила, что во всех комнатах обои были с детскими рисунками: опрокинутые матрешки, кот в сапогах, веселые волки и зайцы из сказок.

Где достали такие?

– Ты сиди, отдыхай, – сказала она. – Давай я салат порежу.

Каждая подробность этого суматошного, счастливого быта бросалась в глаза. Кира Сергеевна вспомнила письма Лидии, полные забот о семье, и как сама когда-то жалела подругу: на что уходят ее годы и силы? На что разменивает свой талант?

– Мне всю жизнь не хватает двух вещей: времени и денег, – вздохнула Лидия.

– Только-то? Тогда ты счастливая, – сказала Кира Сергеевна.

40

Уже когда сели за стол, ввалилась молодежь – Виктор с женой. В одинаковых спортивных костюмах, с одинаковыми шапочками, с ярким румянцем на щеках.

– А, тетечка Кирочка, я сейчас! – заорал Виктор, отнес лыжи в кладовку, стащил со своих длинных волос шапку и вошел в столовую. Поцеловал Киру Сергеевну. От него пахло морозной улицей, в длинных кудрях блестели капельки влаги.

Подвел жену. Она опустила ресницы, подала маленькую мягкую ладонь. Жену Виктора Кира Сергеевна видела впервые – высокая, смуглая, со странным именем – Ия.

– Ия у нас грузиночка, а по-грузински Ия – значит фиалка, – с гордостью объяснила Лидия. Она суетилась возле невестки, ощупывала плечи, ноги:

– Ты не падала? Ноги не промочила?

За столом мальчишки болтали ногами и куксились, не хотели есть. Лидия совала каждому ложку в рот, приговаривая: «За папу», «За маму». Успевала следить и за невесткой:

– Иечка, тебе горчицу нельзя… Иечка, пей сок…

Виктор, расправляясь с курицей, бормотал:

– Наша бабуля не умеет воспитывать, балует…

Лидия ткнула его ложкой в лоб.

– Видала, Кирка? Когда-то я была мамой, теперь для всех – бабуля. Хотя они-то с внуком не спешили.

Ия, сморщив хорошенький носик, козыряла в тарелке и нетерпеливо поглядывала то на мужа, то на свекровь.

– Бабуля, вы не обидитесь, если мы выйдем из-за стола? – нежным плачущим голоском спросила она. Встала, подошла к Лидии, что-то шепнула на ухо.

Обе смеялись – долго и весело.

Обсосав куриные косточки, Виктор тоже вылез из-за стола, под локоть увел жену.

– Мои голубочки, – растроганно сказала Лидия.

Мальчишки, схватив по яблоку, убежали спать. Но это только считалось, что спать, – в столовую доносился визгливый, закатный хохот, слышалось глухое шлепанье подушек.

Все разойдутся, а убирать – Лидии, подумала Кира Сергеевна. Так уж заведено тут. Да, бабуля всех неправильно воспитывает, за всеми убирает, устает, но все равно она счастливая.

И вокруг нее все счастливые.

– Ну, еще по единой, – возгласил Женечка и потянулся к коньяку, но Лидия перехватила бутылку.

– Обойдешься. Вот, Кирка, уговариваю этого бездельника уйти в отставку. Надоело мотаться, как цыганам, годы не те, осесть хочется. Не желает. Почему, думаешь? До генерала жаждет дослужиться. – Обернулась к мужу: – Скажешь, нет?

– Скажу да, – засмеялся Женечка. – А чем тебе плохо генеральшей быть?

– Какая из меня генеральша? Генеральши в каракулях и норках ходят.

– Пусть ходят. Ты, мамочка, и без норок у меня как королева!

Олег Николаевич все время молчал, почти ничего не ел, близоруко посматривал на всех с неуверенной рассеянной улыбкой.

Кира Сергеевна всегда удивлялась, до чего он не похож на сестру.

За столом сидели долго. Ее поражало, как много они едят. Обеду предшествовали обильные закуски, плотный обед всегда заканчивался многоступенчатым десертом: фрукты, компот, варенье, чай с пирожными или тортом.

– Твоя норковая шубка – на столе, – сказала Кира Сергеевна, и все засмеялись.

– Один-ноль в твою пользу, – прогудел Женечка.

– Ну, да, да, – согласилась Лидия, облизывая ложечку, – семейка у меня прожорливая, и я люблю, когда много едят.

После обеда глаза Женечки посоловели, он сказал расслабленно:

– Спать вредно, посему, мамочка, включи телик, – и перетащился со стула на диван, уткнулся в телевизор.

– Тебе хоть фигу показывай, все равно будешь глазеть, – проворчала Лидия, собирая посуду.

Кира Сергеевна помогала убрать со стола. Потом они мыли на кухне посуду, и Лидия рассказывала про внуков, которые, конечно же, необыкновенно одаренные математики, подумать только, еще и читать не умеют, а любые задачки в пределах десяти решают в уме.

– В тебя пошли, – сказала Кира Сергеевна. Заглянул Виктор, выманил мать:

– Бабуль, на минуточку. – Увел ее в свою комнату. Кира Сергеевна опрокинула тарелки на сушку, вытерла стол. Подошла к окну. На крышах лежал розовый снег, длинные тени расчертили улицу, и она удивилась, как быстро кончился день.

Вошел Олег Николаевич попрощаться – он уходил домой. Сказал неопределенно:

– Мы еще увидимся.

И все стоял, как будто ждал чего-то, и смотрел на Киру Сергеевну.

Из столовой донесся блаженный всхрап Женечки, в детской один из мальчишек закатился ревом. Выскочила в прихожую Лидия, нелепая тапочками, помчалась к внукам. Навела там порядок, по пути встряхнула мужа, вернулась на кухню.

– Видала? Спиннингом рыбу в аквариуме ловили! Нет, это не математики, это одаренные бандюги!

Вошел Женечка, тараща сонные глаза.

– Мамочка, ей-богу, не спал…

Хотел обнять Лидию, но она треснула его по руке.

– Убирайтесь, дайте с Киркой поговорить! Олег, ты ж домой собрался, чего торчишь!

Мужчины ушли, Лидия вытащила кофеварку.

– До чего же надоели! Видишь, Кирка, как бездарно разменяла я свой талант?

Они пили кофе, и Лидия по привычке плакалась на свою судьбу. Впрочем, винила только себя: еще на третьем курсе профессор Шурлапов сказал про курсовую, что она потянет на диссертацию, надо ее только развить и углубить.

– Генку Соловьева помнишь? Он углубил и защитил эту тему.

И опять жаловалась на судьбу, на собственную бесхарактерность, позволившую загубить талант.

– Живу в родном городе, но ни в школе, ни в институте не бываю, от всех прячусь… Как-то собирался наш выпуск, так я не пошла… Там – кто ученый, кто заслуженный деятель, а я? Дипломированная домохозяйка, что хорошего?

Кира Сергеевна видела, как трясутся ее толстые мягкие щеки, повлажнели глаза, и терпеливо ждала, когда иссякнет поток ее слов. А Лидия вспоминала однокашников и кто кем стал, вздыхала и опять вспоминала:

– Помнишь, Шурлапов любил повторять: человек имеет то, чего он стоит. Ты даже не представляешь, как это верно!

– Ты дура, – не вытерпела Кира Сергеевна.

– Без тебя знаю, что дура, – согласилась Лидия, – Была бы умная, не дала бы сожрать свой талант…

– Ты потому дура, – перебила Кира Сергеевна, – что до сих пор не поняла, в чем твой талант. Он не в математике. Ты талантливая мать, понимаешь?

Лидия посмотрела на нее так, словно услышала глупость.

– А ты не мать? А другие женщины – не матери?

– Ты талантливая мать, и рядом с тобой все счастливы. В математике тебя заменил Генка Соловьев. А кто мог бы заменить в семье?.. Так что перестань склонять это слово «талант».

Лидия уставилась на нее своими глазками.

– Интересное рассуждение. Рядом со мной всё счастливы. За счет меня. А я счастлива?

– Да, счастлива. Не может быть несчастной мать, у которой счастливые дети.

Кира Сергеевна пошла в столовую за сумочкой, принесла сигареты.

– У тебя где можно курить?

– Ты стала курить? – спросила Лидия.

– Стала курить.

Она курила у форточки, а Лидия пила остывший кофе, поглядывала на нее из-под реденьких бровей. Как будто хотела, но не решалась о чем-то спросить.

– Знаешь, – начала Кира Сергеевна, – недавно на комиссии по делам несовершеннолетних – есть у нас такая – я подумала: ведь мы делаем совсем не то…

– Кто – «мы»?

– Все мы.

– Как это – «не то»?

– Вот так. Расширяем круглосуточные детсады, устраиваем в школе продленки… Теперь вот – школы полного дня… В первом классе вешаем ребенку ключик на шею и гордимся, как ловко мы освобождаем женщин от детей для общественно-полезного труда. А ведь ключик на шее ребенка – это драма нашего времени, только никто этого не хочет знать. И никто не спросит у детой, хотят ли они носить на шее ключик, хотят ли расти в круглосутках и продленках…

– Но ведь матери должны работать, – вставила Лидия. – Мы не так уж богаты…

– Мы богаты! Мы достаточно богаты для того, чтобы вернуть матерей к детям! Мать сама должна воспитывать своего ребенка!

– Странно, что об этом говоришь именно ты, – сказала Лидия.

– Я ближе к проблеме, потому и говорю: самое время женщин возвращать в семью, мы явно перегнули с эмансипацией.

Кира Сергеевна выбросила в ведро окурок, налила себе кофе. Опять болела голова, но не хотелось идти в столовую за анальгином и смущать дремавшего на дивану Женечку.

Лидия, чмокая губами, сосала конфету. Хмыкнула неодобрительно:

– Выходит, назад, к старому? На кухню, к корыту?

– Нет. Вперед, к детям!

Лидия покрутила головой:

– И все же странно, что именно ты, эмансипированная женщина, говоришь это. Или ты не в счет?

– Я в счет. Только обо мне печалиться поздно.

– А если бы не поздно? Согласилась бы жить так, как я?

Кира Сергеевна помолчала, разглядывая тонкую фарфоровую чашку. Она помнила эту чашечку с детства, в буфете у Синицыных стоял целый сервиз. Все давно побилось, осталась только эта чашка. Как уберегла ее Лидия?

– Ты же помнишь, чему учили нас в детстве, – уклончиво сказала она. – Перед нами открыты все дороги, мы можем стать инженерами, врачами, учеными, летчицами… Но никто никогда не сказал нам: станьте хорошими матерями. Никто и никогда. Может быть, только наши мамы, но их слова мы в расчет не принимали.

Лидия засмеялась.

– А ты хитришь и на вопрос не ответила. Но я и так знаю: ты не согласилась бы быть на моем месте. Твое счастье совсем в другом!

Откуда тебе знать, в чем мое счастье? – подумала Кира Сергеевна. – Я и сама уже не знаю этого.