Текст книги "Год активного солнца"
Автор книги: Мария Глушко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
23
Вставала она раньше всех, а на работу уходила последней. По утрам все спешили, бросали как попало одежду, щетки, расчески, и вид комнат удручал Киру Сергеевну – как после погрома. Она старалась не замечать, ни на что не смотреть, но представляла, как вернется вечером в этот хаос – и не выдерживала. Ходила из комнаты в комнату, убирала постели, водворяла на место разбросанные вещи.
Юрий острил:
– Народ идет к восьми, а вы, Кира Сергеевна, как слуга народа можете еще целый час спать сном праведника.
Она молчала. «Слуга народа»– вот у тебя я действительно слуга и вместо того, чтобы спать «сном праведника», вскакиваю, подбираю твои носки и рубашки.
Ирина грозилась приладить к своей двери замок – «чтоб ты у нас не уродовалась». Но это походило бы на демонстрацию, Кира Сергеевна запротестовала.
Она умылась, сунулась на кухню. Ну и ну! Час назад все сверкало чистотой, а теперь всюду бумажки от конфет, крошки хлеба, в раковине – гора посуды. Не оставлять же это до вечера.
«Ты счастливая», – пишет Лидия. А я от нее отличаюсь только тем, что тяну не один, а два воза.
На ходу запивая бутерброд холодным чаем, мыла посуду, ставила на полку с сушкой, прислушивалась к скрипу дверцы – это Юрий лез в шкаф, искал что-то. Опять после него останутся брошенные галстуки.
Почему он не уходит, ведь уже время.
Она стянула перчатки, вытерла руки, и в это время Юрий заглянул на кухню. В плаще, с тонкой кожаной папкой.
– Кира Сергеевна, есть деловой разговор. Суньте нас в кооператив.
Она посмотрела через плечо.
– В какой кооператив?
– В жилищный. Своим ходом мы туда не попадем, там же очереди на сто лет.
– Да зачем вам? Вам жить негде?
Он пожал плечами.
– Ирина хочет, чтоб мы отселились.
Это поразило Киру Сергеевну. Ирина хочет. Почему же она сама ничего мне не сказала? Значит, они бегут от меня?
– Вы так решили, Юра?
– Бесповоротно! – бодро выговорил он.
Вот как! Выходит, я их выгоняю? Обслуживаю их, готовлю, гуляю по воскресеньям с Лепкой – им все мало? Конечно, им не нравится, что иногда ворчу, вот если б делала все молча… Но молча работают только машины.
– Это очень серьезно, Кира Сергеевна, и вы должны нам помочь.
Юрий говорил, пристукивая ногой, как будто расставлял точки, смотрел на нее своими выпуклыми глазами. И опять она испытала приступ неприязни к нему, к его наглым глазам, к коротким ножкам с маленькой женской ступней – даже его разношенные туфли на платформе вызывали сейчас раздражение.
Да пусть катятся к чертовой бабушке, держать не буду!
– А если серьезно, то вот что, Юра: я ничего вам не должна.
Он вошел в кухню, подвинул табуретку и прочно уселся, поставил ребром на колене папку. Давал понять, что отделаться от него не так-то легко.
– Возможно, ты не очень хорошо знаешь, какие порядки в нашей семье. У нас никто и никогда не использует служебное положение лично для себя.
– Вы не для себя. Вы для нас. Мы такие же избиратели, как все…
– Не валяй дурака, – перебила она, – это одно и то же. Единственное, что мы с Александром Степановичем можем, – это дать вам деньги на взнос. Больше ничего.
Он помолчал, пристукивая ногой. Потом сказал:
– Жаль. Быть может, это единственный шанс сохранить нашу семью.
Он складывал свои губы так, словно произносил не обыкновенные слова, а ругался.
Почему здесь они не могут сохранить семью? Чепуха, он просто спекулирует этим.
Кира Сергеевна повесила полотенце, сняла передник.
– Что делать, большего я не могу.
Он взмахнул папкой, ударил ребром о стол. Встал.
– Жаль.
Вышел было в прихожую, но вернулся:
– А какие порядки в вашей семейке, мне отлично известно!
Это было произнесено издевательским тоном, и что он имел в виду? На что намекал? Почему-то она опять вспомнила, как Ирина тогда сказала: «Вы удобно устроились…»
Весь день разговор с Юрием и его последняя фраза о «семейке» не выходила из головы, а тут еще сплошное невезение по работе. Председателя облисполкома на месте не оказалось, мотался по районам, а его зам по культуре, огромный мужчина с пудовыми кулаками, был, конечно, «за», но чисто платонически, потому что ничего не решал и все привыкли, что он никогда ничего не решает.
Долго не отпускал Киру Сергеевну, упоенно жаловался на «самого», который «не считается со мной, не поддерживает авторитет своего зама, позволяет иронические замечания при подчиненных, иногда даже одергивает…»
– Должен же я иметь пре-ро-гативу! – восклицал он рыдающим голосом.
Кира Сергеевна знала, что жалуется он всем, кто имел терпение его слушать. Представила, как интеллигентный, тихоголосый «сам» обижает этого широченного басистого мужика, и ей стало смешно.
– Извините, не буду отнимать у вас время, – сухо сказала она.
Он приподнялся, подал вялую руку и плюхнулся назад в кресло, а пока она шла к дверям, вслед ей все еще летели жалобы.
Вернулась к себе и, чтобы не пропал день, вызвала машину, поехала на улицу Борисова, где строился детский комбинат.
Моросил дождь – уже осенний, тихий и злой, с понурых деревьев сыпались тяжелые мокрые листья, вялые ручьи медленно кружили их у обочин, несли к стоку. Вот и лето прошло, думала Кира Сергеевна. Если бы не те две недели у моря, его нечем было бы вспомнить, и сейчас те дни казались легкими и яркими, как быстро промелькнувший праздник.
У обнесенной щитами строительной площадки Кира Сергеевна вышла из машины. Раскрыла зонт, по шатким, жидко сколоченным мосточкам перешла через траншею, рядом с которой валялись черные трубы. В траншее стояла желтая, перемешанная с глиной вода, в ней плавали окурки, огрызки яблок, бумажки.
На площадке никого не было. Над фундаментом возвышались стены первого этажа, розовели выложенные из кирпича перегородки, а рядом лежали бетонные блоки, мокла кирпичная горка, валялись пустые железные бочки, замерла под дождем пустая бетономешалка.
По щиту крупно – на каждой доске по букве – выведено зеленой краской: «Сдадим объект досрочно!»
Черта с два сдадите, – подумала Кира Сергеевна.
Где-то кричали:
– Эй! Эй!
Дождь стучал по тугому зонду, она не сразу поняла, что выкрики адресуются ей. Молодой парень в спецовке, накрывшись брезентом, стоял на мостках, размахивал руками.
– Эй! Эй!
Подбежал, чавкая сапогами, сказал простуженным голосом:
– Чего надо? Тут нельзя, ясно?
На кончике его большого острого носа повисла дождевая капля.
– Ясно, – ответила Кира Сергеевна. – А вы кто?
– Ну, бригадир, а что?
Посмотрел на Киру Сергеевну, потом на машину у траншеи.
– А что делать, когда даже бытовки нет? Рабочему человеку ни перекусить, ни от дождя спрятаться. Притом, и кран уволокли.
– Кто уволок? Куда?
– А я знаю? Нам не докладывают. На другой объект. Вот и загораем который день, а я от дождя в подъезде прячусь, гляжу, чтоб кирпич не растащили.
Кира Сергеевна обошла площадку, комья глины липли к ногам, бригадир с брезентом над головой забегал то слева, то справа и все жаловался: сторожа нет, сторожки нет и досок, чтоб сколотить сторожку, тоже нет.
– Почему не уложены трубы?
– Трубы – не мое хозяйство. Да и сперва надо воду из траншеи выкачать, а компрессора нет, обратно уволокли.
– Куда?
– Я знаю? На другой объект.
Кира Сергеевна вернулась к машине, нашла щепочку, долго очищала сапожки. Бригадир стоял рядом и все уверял, что, если б не дождь, работали бы хоть три смены, но опять же ни техники, ни бытовки…
Дождь неожиданно кончился, пробились из-за туч бледные лучи солнца, и сразу поднялся ветер. Она видела из машины, как жались к стволам ветви деревьев, обнажая изнанки листьев, ветер срывал их, и они летели стайкой, как птицы, не вниз, а параллельно земле.
Сумасшедшая погода, не знаешь, что будет через час, а эти горе-строители намалевали лозунг и успокоились, а распрекрасный Жищенко ходит по отделам, собирает новости! Перед глазами стояла эта жалкая картина: мокнущая под дождем розовая горка кирпича, пустая бетономешалка, залитая водой траншея.
В кабинет Жищенко влетела разъяренная, швырнула на стул мокрый плащ, зонт, без всяких вступлений высыпала сразу все вопросы, на которые ответа не требовалось.
Был ли он на строительстве деткомбината? Знает ли, что ничего не делается? Что техника переброшена на другой объект? Что у рабочих нет бытовки, прячутся по подъездам?
Жищенко слушал, благодушно улыбаясь, поигрывал синим толстым карандашом.
– Все знаю, Кира Сергеевна. Да вы садитесь.
– И что возведен только первый этаж – тоже знаете?
– Обязательно знаю. Технику и рабочих угнали на гостиницу, там на неделю работы. А дождь – не от меня, дождь – от бога. Сами же говорили: год активного солнца. Кстати, Кира Сергеевна, когда он кончится, этот активный год?
– Для нас с вами – никогда!
Он покачал головой.
– Вот видите…
Ее бесило такое безмятежное спокойствие. Сама слышала, как яростно повизгивает ее голос – только бы не сорваться, не закричать. Она снизу вверх медленно и холодно посмотрела на него.
– Буду ставить вопрос на исполкоме!
Он поднял руки и уронил их на стол. Нагнул голову – косой чуб упал, прикрыл левый глаз. Ей показалось, что он хитро подмигнул.
– Ставьте, ругайте, побейте – что хотите, только не надо так смотреть… От такого вашего взгляда заикаться начнешь!
Кира Сергеевна только сейчас заметила, какой у него праздничный вид – новый твидовый костюм, яркий галстук, сверкающая булавка. Вспомнила: у него же сегодня круглая дата. Утром Шурочка с каменным лицом – она не любит Жищенко ходила по отделам с адресом, и все расписывались. Кира Сергеевна тоже расписалась.
Называется, поздравила.
Ну, ладно. После работы сегодня он будет слушать о себе сладкие слова. А пока пусть послушает горькие.
– Николай Иванович, я не жажду крови – не такой я человек. Но вот вам, любителю прогнозов, мой прогноз: если провалим сроки, вас – как, впрочем, и меня – ожидают крупные неприятности! И их не так уж трудно вычислить!
Он вздохнул, заерзал на стуле.
– Назовите меня ослом, если не будет вам детсад в срок. Вы – в скобках замечу – не знаете этих деятелей: через неделю пригонят технику, людей, вагон-бытовку, прожекторы навесят, станут в три смены вкалывать… Ленточку перережем, Кира Сергеевна! – бодро заключил он.
– Я все сказала.
Она пошла к дверям, забрала со стула плащ, зонт. На пол с плаща натекла лужица, к столу протянулась цепочка грязных высыхающих следов.
В приемной сказала Шурочке:
– Пусть у Николая Ивановича вытрут пол.
24
После работы собрались в малом зале, Олейниченко произнес короткую прочувствованную речь, из которой следовало, что на старейшем работнике исполкома Николае Ивановиче Жищенко держатся успехи и традиции. Потом выходили и другие ораторы, каждый говорил что-нибудь хорошее, на все лады повторялись слова «вклад», «преданность», «чуткость», и сочетались эти слова с самыми превосходными эпитетами.
Николая Ивановича и его жену пристроили за отдельным треугольным столиком. Он слушал, сцепив на колено пальцы, и смотрел в пол.
Кира Сергеевна сейчас жалела его – должно быть, ему очень стыдно слышать о себе все эти фразочки о «неизмеримом вкладе» и «глубочайшей преданности». Неужели и я когда-нибудь вот так же усядусь за отдельный столик в ожидании дежурных несправедливых похвал?
Ни за что!
Почему мы ждем круглой даты, чтобы сказать человеку добрые слова? Почему не говорим их в обычной жизни? Если человек хорошо работает, все равно хвалить опасаемся – как бы не расслабился. А если и похвалим скупо, то тут же: «Но мог бы и лучше работать, недотянул, недоучел, недоделал!» «Недо», «недо», «недо»… А чаще всего ругаем – вот и я налетела сегодня, орала, как рыночная торговка старых времен… И что мне делать со своим бешеным характером – мало того, что дома ору, и тут начинаю орать…
Она опять посмотрела на Жищенко, которому уже торжественно вручали общий подарок – настольные электронные часы. Девчонки из машбюро застенчиво сунули в руки юбиляра цветы, которые он передал жене, поцеловав ей руку.
Быть может, в первый раз за свои пятьдесят лет он услышал о себе добрые слова, подумала Кира Сергеевна. Потому и согласился на процедуру чествования – хоть раз в жизни человек должен слышать, что не зря прожил длинные нелегкие годы.
В ответном слове взволнованный юбиляр благодарил и обещал не пожалеть сил «для достижения еще больших успехов».
Его жена, полная женщина с желтым, нездоровым лицом, сидела в пестром ворсалановом платье, уставившись в точку, сложив на животе руки. Как перед фотоаппаратом.
Потом все спустились в столовую, где ожидали накрытые холодными закусками низенькие столы.
После первых обязательных тостов поплыл общий гул, потом он раскололся, рассыпался, вспыхивали и гасли беспорядочные разговоры. Сломался строгий ряд стульев, кто-то лез к Жищенко целоваться, мужчины выходили курить.
В столовой стало тесно, жарко, из коридора вплывал сюда слоями табачный дым, замирал неподвижно в густом нагретом воздухе.
Две официантки в передничках и кокошниках разносили мороженое.
Свалив на глаз пиратский чуб, багровея лицом, Жищенко затянул басом песню. Сразу же его окружили любители пения, врубали в мелодию неслаженные голоса, песня ломалась, гасла, но юбиляр снова воскрешал ее. Пел он уверенно, хорошо и все время хитровато поглядывал из-под чуба на Киру Сергеевну.
Его жена протискивалась между стульями, заглядывая в бумажку, отыскивала нужных людей, коротко говорила им что-то. Подошла и к Кире Сергеевне, сказала тихим, приличным голосом:
– В субботу милости просим к нам. К семи.
От нее пахло духами и потом.
Кира Сергеевна все порывалась встать и незаметно уйти, но к ней лезли с разговорами, а тут и Жищенко вдруг эффектно оборвал песню, – будто обрубил, – громко сказал:
– Лучше всех меня поздравила Кира Сергеевна.
Ну, конечно же, посыпалось:
– Как поздравила?
– Когда поздравила?
– Где поздравила?
Жищенко поднял руку, требуя тишины.
– Сегодня у меня в кабинете чуть не прибила.
Все, кто был за столом, обернулись к Кире Сергеевне:
– Правда?
– Как била – кулаками или с применением…
– Стулья целы?
Она смеялась, все порывалась объяснить, что про юбилей забыла, но только взмахивала отяжелевшими руками и опять захлебывалась смехом. Надо же так опьянеть! С одного бокала шампанского! А все потому, что не успела пообедать…
Поднялась, вышла на балкон.
Ветер приятно холодил глаза, размазывал по щекам волосы, она убирала их вялой непослушной рукой.
Кто-то встал рядом, облокотившись на перила. Она подняла голову – Жищенко.
– Хотите, Кира Сергеевна, прогноз?
– Не хочу.
– Все-таки послушайте. Месяцы нашего уважаемого «мэра» сочтены.
Она почувствовала, как медленно проясняется и становится легкой голова.
– С чего вы взяли?
– Вычислил, как всегда, – хохотнул он и посмотрел на нее веселыми глазами. – На активе первый отчитал его как школьника. Да и какой он «мэр»? Мы ведь с ним в одном доме, так я сам видел, как он с пацанами на площадке футбол гонял. И вообще…
– Что вообще?
– Я, Кира Сергеевна, опытный, я уже четверых таких пересидел.
Именно – пересидел, подумала она. Свесившись за перила, сказала:
– У меня к вам большая просьба. Никогда не говорите мне про Олейниченко гадости.
Жищенко развел руками.
– Какие же гадости? Реальный взгляд опытного человека.
Ветер рвал с него рубашку, обнажал в вырезе майки волосатую грудь, выдувал на спине белым горбом. Он стянул полы рубашки, застегнулся.
– Вы, Кира Сергеевна, благоволите к Олейниченко, а потому и не видите…
– Да, – перебила она. – Мы с ним друзья еще с до нашей с вами эры, и неуважительных слов о нем я слушать не хочу.
– Понятно, Кира Сергеевна.
– Тем более, что сегодня он говорил о вас хорошие слова.
Жищенко засмеялся.
– Это ритуал, не больше. Такие слова говорят и на похоронах, но те мы уже не услышим. Игнат Петрович прочитал то, что для него написали…
Она подумала: всего каких-то два часа назад раскаивалась и жалела его, а сейчас опять готова взорваться, заорать, нагрубить.
– Мне неприятно говорить с вами.
Он пожал плечами, шагнул к двери.
– Вас продует. Принести пиджак?
– Не надо.
Она долго стояла, чувствуя, как тает в ней беззаботность и веселое настроение.
Толпа мужчин высыпала на балкон, с ними – Олейниченко. Сразу защелкали зажигалками, задымили. Олейниченко подошел к Кире Сергеевне.
– А я тебя ищу.
Он стащил с себя пиджак, набросил ей на плечи. Хотелось попросить у него сигарету, но в уголке балкона, у ящика с песком, кучкой стояли исполкомовские, при них курить она стеснялась.
– Мадам приглашала? – спросил Олейниченко.
– Да.
– Пойдешь?
– Нет.
– Что так?
Кира Сергеевна сбоку посмотрела на него.
– Да уж так. И тебе не советую.
– Почему?
– Да уж потому.
– Заладила. Неудобно, мы ко всему – соседи, и я обещал…
– Напрасно.
Он курил, сбивая за перила пепел. Маленький исполкомовский дворик был весь, как ковром, усыпан слоем опавших листьев. На круглой клумбе дотлевали стебли черных, убитых заморозками цветов. Сквозь реденькие кроны тополей грустно проглядывали первые звездочки.
– Железная ты баба, Кира.
– Это плохо?
Он вздохнул, подул на сигарету.
– Женщина не должна быть железной…
– А какой? Шелковой? Как же шелковой женщине управляться с железными мужиками?
Он задумчиво смотрел на сигарету, наверно, и не слышал ее слов. Завершая свою мысль, добавил:
– В итоге, в жизни много железа получается.
Кира Сергеевна засмеялась:
– Закрой меня и дай потянуть.
Он встал боком к перилам, поднес к ее губам сигарету. Она глотнула порцию теплого дыма, чувствуя, как сладко немеет в голове.
– С тобой хорошо дружить и работать, а в жены я бы тебя не взял, – сказал он.
– Вот потому твоя жена не я, а шелковая Тамара и она повторяет за вас падежи…
Но ведь и я дома за всех «повторяю падежи».
25
В воскресенье с утра день выдался солнечный, теплый – словно и не ноябрь на носу, а вернулось позднее бабье лето, с ясным нежарким небом, с тихими паутинками в легком неподвижном воздухе, с сухим звоном листьев под ногами – так хорошо и грустно в эти последние погожие дни, как будто держишь за руки дорогого человека, с которым нет сил расстаться.
У обочин желтела старая трава, а под ней зеленели ползучие живые петельки новой, молодой, и Кира Сергеевна подумала, как хорошо сейчас в парке и что вот придет она, бросит на стол покупки, отправится с Ленкой в парк.
Дома сдвинула штору, и сразу в комнату полились густые потоки света, заиграли бликами на стене, на маске сатира, которой до сих пор боится Ленка, – маска сразу стала веселой, страшный оскал превратился в улыбку, узкие глаза закатились от смеха.
Ирина – в старой мужской рубашке и закатанных до колен джинсах – перетирала в столовой книги. Еще утром она объявила генеральную уборку и сразу после завтрака выпроводила мужчин.
Александр Степанович надвинул шляпу, кинул на плечо плащ и объявил, что пойдет «по белым кудрям дня» куда глаза глядят.
– Желающих составить компанию нет? – спросил он, ни на кого не глядя.
Кира Сергеевна подумала, что они могли бы пойти вместе и взять Ленку, но это приглашение, прозвучавшее как-то между прочим, обращено не к ней, а к кому – неизвестно, скорее всего ни к кому, и высказано из вежливости.
Ленку поначалу Ирина пыталась выпроводить с Юрием, но тот пробормотал о неотложном деле и ушел один.
– Теперь видишь, как он любит дочь? – сказала Ирина.
Кира Сергеевна промолчала. Поддерживать этот разговор ей не хотелось.
– Давай вдвоем, быстрее управимся, – предложила она.
– Ну, что ты! И так уродуешься с нами…
– Потому ты и решила отселяться в кооператив?
Ирина посмотрела на мать, вытянув тонкую детскую шею. В темной косынке до бровей и узких джинсах она была похожа на длинноногого подростка.
– Юрий и это доложил?
Она брала со стеллажа книги, каждую вытирала, ставила на место.
– Просто спросил, не могу ли помочь…
– Я запретила ему соваться к тебе с этим.
Она закатала рукава рубашки, выполоснула в тазу тряпку. И опять взялась за книги.
– Вы, конечно, вольны поступать по-своему, – осторожно начала Кира Сергеевна. – Если это и в самом деле сохранит вашу семью…
– Он так сказал? – перебила Ирина.
Кира Сергеевна слышала, как Ленка в своей комнате гремит железками.
– …Получается, что вас гонят… Я гоню… И мешаю сохранить семью.
Ирина швырнула в таз тряпку, опустила руки.
– Я тебя прошу, просто умоляю – не надо! Не хочу, мне надоело без конца выяснять отношения… С Юрием, с тобой… – Она сжала руками голову, простонала: – Оставьте меня в покое, это невыносимо, лучше умереть, чем так вот…
Кира Сергеевна растерянно смотрела на дочь – ее испугала вспышка усталой ненависти. Неужели я мешаю ей жить? Хотелось подойти, обнять, сказать доброе, главное: я люблю тебя, на все согласна, живи где хочешь и как хочешь, только никогда не смотри на меня такими глазами, не говори таких страшных слов!
«Лучше умереть, чем так вот…»
– Мы погуляем с Ленкой, – тихо сказала она.
Ирина не ответила. Стояла с опущенной головой, и Кира Сергеевна видела, какое у нее странное, вытянутое лицо со смятым вздрагивающим подбородком.
Они ушли, и по дороге в парк Кира Сергеевна все время видела чужое лицо дочери – усталое и старое. Но я же не сказала ничего обидного. Хоть бы понять, что с ней такое. Ничего не знаю. Как будто всю жизнь мы прожили врозь. Как будто нас разделяли тысячи километров.
Живи, как хочешь, мое бедное замученное дитя…
Они остановились на перекрестке, пропуская вереницу машин в лентах. Кира Сергеевна чувствовала, как нетерпеливо дернулись в ее ладони тонкие Ленкины пальцы.
– Кира, это что?
– Свадьба.
– А какая это свадьба? Из чего? Из машин?
– Да. И из счастья.
– А счастье из чего?
Если б я знала, подумала Кира Сергеевна. Да и кто знает, из чего счастье…
– Твое – из такого вот солнышка… И чтоб мама с папой рядом…
– А твое? – спросила Ленка.
– Мое – из работы. И чтоб ты была.
– А всехное счастье – из чего?
– Из мира. Чтоб не было войны.
Они вошли в прозрачный парк, Ленка побежала по тополиной аллее, взбивая ногами ворох неслежавшихся листьев. Они взлетали, как стайка медленных, ленивых птиц и, тихо покачиваясь, возвращались на землю. Поредевшие кроны пропускали тонкие нити света, в воздухе плыл сладкий запах костра.
Кира Сергеевна все время думала об Ирине, как больно сжалась она вся, словно ее ударили: «Я прошу, умоляю – не надо!» Я не знаю, как с ней говорить. И надо ли говорить. Скорее бы она становилась старше, может быть, тогда мы лучше поймем друг друга.
В тени пестрели детские коляски – голубые, малиновые, в коричневую клетку. Молодые матери на скамейках читали, вязали, тихо разговаривали. Под большим вязом одиноко сидела старушка в очках, читала газету, энергично вертела сухонькой ногой – говорят, помогает от суставных болей.
Ленка выпросила у Киры Сергеевны деньги, убежала на карусель.
Мимо прошли две женщины, оглянулись и поздоровались. Хорошо хоть не заговорили. Ее часто узнавали незнакомые ей люди, это угнетало. Словно везде и всегда следят за тобой чьи-то глаза, и никогда не бываешь одна. Она позавидовала той одинокой старушке – вот погуляет, напьется дома чаю, и никаких у нее проблем!
Кира Сергеевна была связана со многими людьми и уставала от этого.
Дома тоже никогда не была одна. Иногда закрывалась в своей комнате, пытаясь обмануть себя иллюзией одиночества, но всегда кто-нибудь входил, о чем-то спрашивал, и она ощущала кожей присутствие человека, испытывала почти физическую боль.
Когда-то Кира Сергеевна спросила у матери: «Почему после отца ты не вышла замуж?» Ожидала, что мать ответит: «Любила только отца» или «Не хотела давать тебе отчима». А мать сказала: «Боялась, что ты будешь одинокой». Неужели так страшно быть одинокой? Пенсионерки выходят замуж, одинокие женщины усыновляют детей или рожают их – как та, Зоя Капустина, кажется? Все боятся жить наедине с собой. Почему?
Я никогда не была одинокой, и мне этого не понять.
Кира Сергеевна смотрела, как под яркой парусиновой крышей медленно вертится карусель. Ленка перекаталась на всех лошадках и осликах, направилась к качелям, вернулась с обиженным лицом.
– Там без взрослых не пускают.
Обняла Киру Сергеевну, потерлась щекой о ее щеку. Лизунья.
– Кирочка, золотенькая, покатай!
Лизунья и подлиза.
Кира Сергеевна обняла ее худенькое тельце с податливыми тонкими ребрышками – у нее перехватило горло. Вдруг показалось, что это ее дитя, рожденное ею.
Пошли к качелям, влезли в узкую лодочку. Ленка кричала:
– Сильней, Кира! Аж до самого неба!
Кира Сергеевна смотрела, как легкие Ленкины волосы то закрывают лицо, то отлетают назад, как приседает она от страха и восторга, выпятив острые колени. Наверно, слишком рано ушла я из времени материнства. Вынуждена была уйти. Недокачала, недолюбила. И оно, то время, возвращается иногда, тревожит меня…
Потом они шли назад через прозрачный, пронизанный солнцем парк.
Тучи галок срывались с тополей, густо кружили, заполняя воздух криками. Серебряно сверкнул самолет и ушел вверх, прошив небо белой ниткой. Таяли легкие облака с тонкими размытыми краями.
Дома Александр Степанович отпаривал в столовой брюки. Юрий смотрел хоккей, взревывал от каждой шайбы. Ирина на кухне сердито стучала тарелками. Ленка ударилась в слезы, не хотела днем спать.
Как их много, подумала Кира Сергеевна.
