Текст книги "Год активного солнца"
Автор книги: Мария Глушко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Мария Глушко
Год активного солнца
1
В купе было темно, душно, попутчики давно спали, а Кира Сергеевна сидела, прижавшись лбом к прохладному стеклу, смотрела, как отлетают назад желтые снопы огней, дома с мокрыми крышами, светлая лента шоссе. Промелькнули слабо освещенные бока водонапорной башни, галереи элеватора, и опять стеной надвинулся лес, сырой, черный, над ним бежала луна, задевая верхушки сосен.
На стрелке вагон качнуло, край занавески коснулся щеки, Кира Сергеевна оторвалась от окна, легла, придавив головой поролон подушки.
Все-таки надо было лететь самолетом, подумала она. Но ведь казалось заманчивым – вытянуться на полке с книгой, отдохнуть за весь месяц беготни и занятий, явиться домой свежей, выспавшейся.
Вспомнила, как не хотела ехать на этот семинар зампредов – за месяц в исполкоме накопится куча дел, которых за тебя все равно никто не сделает, – и как просто, по-студенчески весело жили они в комфортабельном общежитии партшколы, вечерами после лекций гоняли чай, изредка затевали скромные шумные пирушки и были просто Петями, Клавами, Нинами, словно сразу ко всем вернулась молодость.
…Свет станции обшарил купе, выхватил свисавший сверху край одеяла, вспыхнул на зеркале и угас.
Кира Сергеевна поняла, что все равно не заснет, встала, вышла из купе.
В освещенном коридоре было прохладно и пусто, у опущенного окна курил мужчина в синем спортивном костюме. Посмотрел на Киру Сергеевну, чуть склонил голову – то ли поздоровался, то ли просто так.
Странный тип. И днем все посматривал на нее, даже в купе заглянул. Все время казалось, что он хочет заговорить.
Она задвинула дверь купе, подошла к другому окну. Косые прямоугольники света бежали по насыпи, по краю темного леса, прошитого тонкими стволами берез. От низкой луны стелилась длинная тень поезда и тоже бежала рядом, изламываясь на столбах, на плоских кронах сосен.
В соседнее окно влетал влажный воздух, бил в щеку, холодил глаза. Вот бы повернуться лицом, постоять так с закрытыми глазами, ловить губами свежие струи… Но она заметила, что «тип» опять смотрит на нее.
Стандартно красивое лицо с седыми висками еще тогда, днем, показалось Кире Сергеевне вроде бы знакомым. Она перебрала всех, с кем приходилось в городе общаться, – в театр, школы, больницы, даже в строительные организации забрела ее память. Нет, этого человека она не знает. Просто у него лицо типичного «красавца». Такие лица всегда кажутся знакомыми.
Кира Сергеевна взглянула на часы. Хорошо бы уснуть сейчас, но не хочется глотать снотворную дрянь. К тому же лекарства в чемодане, не стоит возиться.
Она подумала, что уже утром будет дома, и поняла, как люто соскучилась по семье. По мужу, по дочери, даже по зятю, которого не любила. А больше всего – по маленькой Ленке. Прибежит из детсада, раскинет тонкие ручонки: «Кира, что ты мне привезла?» «Кира» – как ровне, как подружке.
Всем нормальным девчонкам бабушки повезли импортных кукол, собачек, а она тащит своей разбойной внучке чемодан машинок и подъемных крапов.
Каждый вечер звонила домой, говорила со всеми по очереди, так, что телефонистки свирепели: «Освободите линию, вы не одна!» Именно одна, думала Кира Сергеевна. Для них – одна.
Ирина отчитывалась в хозяйственных делах: «Обеды не варю, белье не стираю, хату не убираю». Не лишена остроумия. Ленка всякий раз клянчила железную дорогу. Хорошо, хоть игрушечную, могла бы настоящую. Все уши прожужжала. Пришлось обегать все магазины игрушек. И везде – одно и то же: «Бывают, но сейчас нет, заходите».
Муж, конечно же, не упускал возможности проехаться насчет ее педантизма: «Безнадежно пропадаем без твоих руководящих указаний, тапочки в прихожей стоят, нарушая параллельность, галстук на мне висит, нарушая перпендикулярность!»
Какая уж там параллельность, боюсь, что все тапочки вообще пылятся где-нибудь под диванами и вы шлепаете по паркету прямо в туфлях.
Кира Сергеевна представила, как обойдет прохладные большие комнаты, где – ни «стенок», ни сервантов, одни диваны да книги, зато много воздуха, распакует чемоданы с подарками – всем, всем, всем! – потом примет умеренно холодную ванну и заляжет на диван с книгой. На весь день. В тишине и покое. При молчащем телефоне. И сама никуда не станет звонить – разве только мужу, в школу. Он скажет своим глуховатым баском: «А, Кириллица, прикатила?»
Завтра у него выпуск, с утра засядет подписывать аттестаты.
– Простите…
Кира Сергеевна обернулась – рядом стоял «тип».
– Простите, если ошибся, – сказал он гибким, хорошо поставленным голосом. – Ведь вы Колосова?
Итак, деловой визит, вздохнула она. И здесь разыскали.
– Моя фамилия Мельник, я недавно тут…
– Где «тут»? – холодно спросила Кира Сергеевна.
– Я новый директор детской музыкальной школы, она недавно сгорела…
– Частично сгорела, – уточнила Кира Сергеевна. Она уже примерно представляла, о чем пойдет разговор.
– Я тут всего месяц, школа сгорела до меня…
– А вас никто не обвиняет в поджоге.
Она понимала, что говорит не то и не так. Просто ей неловко было стоять такой неприбранной и вести деловой разговор. Этот дикий купеческий халат до пят. Короткий спутанный чуб над желтым от бессонницы лицом, хоть бы припудрилась. Но разве она ожидала, что и тут, в поезде, ночью полезут к ней с делами? Кажется, интеллигентный человек, должен бы понимать, что не время и не место…
– Я оценил вашу шутку о поджоге, но хотел бы по делу.
Ко всему прочему, он еще и нахал, обругала его Кира Сергеевна. Мысленно, конечно.
– По делу я принимаю в горисполкоме.
Глаза у нее сделались сухими, строгими.
– Я приходил, вы меня не захотели принять.
– Не смогла?
Он покачал головой.
– Не захотели. В приемной мне было сказано: «Вопрос решен, Кира Сергеевна по этому вопросу не примет».
Она свела брови. Обычные Шурочкины фокусы, распоряжается, как у себя дома.
– Какой же у вас вопрос?
Отлично знала, какой у него вопрос, просто оттягивала время.
– В отделе культуры сказали, что школа отстраиваться не будет. Это правда?
– Правда. Пока не будет. Средства переброшены на больницу.
– Почему?
– Объект более важный. К тому же это не просто больница, это для женщин. Гинекологический корпус.
– Все равно.
– Не совсем.
Он вертел папиросу в длинных белых пальцах.
– Но ведь было решение отстроить школу.
Кира Сергеевна помолчала. Потом сказала оттаявшим голосом:
– Зайдите ко мне. Сегодня вторник? Скажем, в четверг с утра.
Он уловил теплоту в ее голосе, улыбнулся.
– А Цербер ваш пустит?
Она тоже засмеялась:
– Цербер пустит.
Он поклонился, отошел к окну и опять курил там. Кире Сергеевне не хотелось уходить отсюда, от прохладного сквознячка и света в темную духоту купе, но стоять тут и дальше в своем халате она не могла. Было такое чувство, словно в этом диком виде пришла на работу.
Вернулась в купе, легла поверх одеяла. Долго слушала стук колес и неожиданно для себя уснула. Во сне увидела давно умершую мать. Улыбаясь, идет она, осторожно, боком ставит ноги и несет чай.
2
Знала, что никто не встретит – все на работе – и просто на всякий случай всматривалась в толпу на перроне: вдруг кто-нибудь да пришел? Была бы приятная неожиданность. Но неожиданности не случилось, и она, вопреки логике, слегка обиделась. Муж мог бы вырваться на часок, экзамены в школе закончились, выпускной вечер – в семь, просто обычная его лень… И еще она подумала, что жизнь никогда не дарила ей приятных неожиданностей, пора бы привыкнуть.
Было утро, но от жары уже потемнел и размягчился асфальт, солнце жгло плечи, а к обеду может собраться дождь, погода неустойчивая, сумасшедшая: год активного солнца.
Кира Сергеевна шла, утопая каблуками в асфальте, щурясь от яркого неба, от белых стен вокзала, от кричащей пестроты цветов и людей. После месячной разлуки как бы заново увидела все это: похожее на дворец из сахара здание вокзала с резными темными дверями, отливающий синью асфальт площади в рамке из густых каштанов, круглые корзины с цветами, похожие на огромные разноцветные торты, цветочниц с упрятанными под косынки лбами, радостно взлетающий вверх залитый солнцем проспект Космонавтов с узкими высотными домами. После строгой деловой столицы родной город казался экзотичным и праздничным. Толпы курортников и экскурсантов, прикрывшись зонтами, газетами, стояли возле сонных «Икарусов», и Кира Сергеевна поставила чемоданы, огляделась: носильщиков но найдешь, такси – тем более. В каждом городе теперь – экскурсанты, даже там, где и смотреть-то нечего. Везде ищут старину. Все прямо помешались на старине!
Она стояла, соображая, как же теперь добраться домой. Как дотащить пудовые чемоданы хотя бы до троллейбуса? Хорошо, хоть книги, которыми их щедро «отоварили» на семинаре, догадалась отправить почтой.
Пожалуй, Шурочке следовало сообщить о приезде, она прислала бы машину. Но Кира Сергеевна боялась, что секретарша не вытерпит, проговорится, и начнутся звонки. А она этот день – день возвращения – решила посвятить отдыху и безделью.
Снова ухватилась за ручки своего неподъемного багажа, пронесла несколько шагов. Какой-то таксист все же сжалился, высунувшись из машины, крикнул:
– Куда поедем, мамаша?
Она подумала: неужели я такая старая, что этот верзила годится мне в сыновья?
Шофер медленно вылез из машины, открыл багажник.
– Помогите же донести до машины, – сказала Кира Сергеевна, коленом подпирая чемодан.
Шофер закурил, сунул в карман зажигалку:
– Не входит в обязанности.
Он пристроил чемоданы, закрыл багажник.
– А в порядке любезности? Я женщина, причем не молодая… Сами сказали «мамаша».
Он скосил на нее глаза и ничего не ответил. Поправил белую кепочку с рисунком из «Ну, погоди!», безмятежно полез в машину. Уже когда ехали, Кира Сергеевна затеяла с ним спор. Просто так, ради спортивного интереса.
– Я не раз была за границей, там у пассажира о багаже и голова не болит. Прямо в гостиницу, в номер доставят.
Увидела в зеркальце его выпуклые глава и как лениво перекатил он сигарету из одного уголка рта в другой.
– И при пассажирах таксисты не курят.
Он помолчал, посопел, выпуская клубы дыма. Потом сказал:
– Там капитализм, буржуазный образ жизни. Там на рабочего человека смотрят, как на скотину.
Вот тебе и весь разговор. Подвел идеологическую базу, подумала Кира Сергеевна. Надо было пообещать, что уплачу.
Было душно, пахло горячей пластмассой, духами, пылью. Кира Сергеевна провожала взглядом знакомые улицы, скверы, переулки.
Машина неожиданно свернула в узкий переулок, стиснутый заградительными щитами.
– Эй, уважаемый, куда вы? Я здешняя, дорогу знаю.
– Отцов города благодарите, понавешали кирпичей, скоро машины будут по воздуху летать!
Она посмеялась про себя над этим «отцов города благодарите», ничего не сказала.
Возле дома, вместо рубля с мелочью, подала ему трешницу. Сказала, сдачи не надо. Надеялась: совесть в нем заговорит и он донесет чемоданы до лифта. Но шофер пробормотал: «Минутку!», отсчитал – копейка в копейку – сдачу. Она смотрела, как вытягивал он чемоданы, ставил рядом с машиной.
Должен же понять, каково мне шагать с ними и протискиваться в узкую дверь подъезда. Но он уже сел за руль, закрыл дверцу. Чтоб ты лопнул, мысленно ругнулась Кира Сергеевна и, вздергивая плечи, потащила свой неподъемный багаж.
Когда возилась с замком, руки тряслись. То ли оттого, что несла тяжелое, то ли от радости, что уже дома.
Оставила багаж в прихожей, сбросила туфли и босиком но жесткому, колючему паласу пошла в столовую. Конечно же, везде пыль, валяются тапочки – один под телевизором, другой у дивана, на стульях – галстуки, сорочки… Поскольку Кира Сергеевна не выносила храпа, муж спал в столовой, по утрам, как всегда, спешил, а убирать предоставлял ей. Она и сейчас собирала вещи, засовывала в шкаф и начинала потихоньку злиться: что за бесцеремонность, ведь знали, что приеду, могли бы и убрать! Даже в спальне, которая давно уже не спальня, а просто комната Киры Сергеевны, умудрились навести «порядок»: письменный стол залит клеем, на диване куча железок – конечно, со свалки! – на полу изрезанные журналы. Видно, сплавляли сюда Ленку, чтоб не мешала, и она творила тут, что хотела.
Ладно, в конце концов, все это мелочи, главное, что здоровы, ничего не случилось, уговаривала себя Кира Сергеевна, подбирая кубики, бумагу, ржавые гайки. Могло быть хуже, Ленка вполне могла устроить пожар или нырнуть с балкона, потому что смотреть за ней некому: мужчины, конечно же, вечерами сидели, уткнувшись в телевизор или в шахматы, а Ирина вообще, вспомнила Кира Сергеевна, стала какая-то странная, равнодушная и рассеянная, все бродила по квартире с малахольными глазами и больше молчала.
Так Кира Сергеевна пыталась укротить себя методом психотерапии, иногда помогало. Но вот вошла в комнату Ирины и ахнула. Батюшки-светы, что творится! Постели не убраны, стол завален рулонами чертежей и книгами, всюду на полу разобранные на части игрушки – ступить некуда, по углам наросли клубки ворсистой пыли.
Первой мыслью было – закрыть дверь и не заглядывать больше, чтоб не расстраиваться. Но руки уже хватали пылесос, ведро, тряпку. Пнула в прихожей чемодан, ударила ногу, еще больше распалилась. Чертова неряха, как только муж тебя терпит! Самую лучшую, самую большую и светлую комнату отдали ей, а она превратила ее в мусорный ящик! Выгнать бы вас на частную квартиру, чтоб два здоровых лба не превращали мать в прислугу!
Тут она заметила раскинутую раскладушку. Голую, без постели. Слегка удивилась, но тут же забыла о ней. Настроение вконец испортилось, вспомнила, как тогда, в поезде, мечтала: войду в чистые прохладные комнаты… Вошла.
Будь сейчас тут муж, посмеялся бы над ней, обозвал бы педанткой: «Ты способна заболеть, если тапки в прихожей стоят не параллельно, а перпендикулярно – это в тебе клокочет математик».
А этот математик всю жизнь выгребает за вами грязь! Барчуки, белоручки, в кого вы только уродились такие!
Даже легче стало, как будто поругалась всласть. Стащила резиновые перчатки, полюбовалась чистой, залитой солнцем комнатой.
Полежала, называется, с книгой. А в ванне киснет белье. Не меньше недели, даже вода загустела. Она вытащила из-под ванны таз, переложила в него белье. Помыла ванну. Долго стояла под теплым душем.
Решила, что на работу все-таки пойдет. Иначе не выдержит, начнет стирать. И потом, сейчас нужны были положительные эмоции, а получалось так, что эти положительные эмоции появлялись только на работе.
Мысли о работе принесли облегчение, сразу же стало жалко всех: Ирину, мужа, Юрия… Как будто незаслуженно всех обидела. Никакие они не белоручки, просто устают, не высыпаются, конец месяца, у Ирины на заводе, конечно, аврал, Юрий допоздна сидит за чертежами, муж пропадает в школе, готовит выпуск…
Кира Сергеевна опять заглянула в молодежную комнату, посмотрела на раскладушку. Зачем они выволокли ее из кладовки?
Потом затащила к себе чемоданы, принялась разбирать их, раскладывала подарки. Мужу и зятю – импортные джинсы. Юрий скажет свое обычное: «Балуете вы меня, Кира Сергеевна».
Зятя она не любила и старалась компенсировать это внимательным отношением.
Ирине привезла белье и перстень с янтарем. Дочь давно мечтала о таком, но здесь их не достать, да и выкроить деньги из двух зарплат инженеров не так просто.
Ленкины машинки Кира Сергеевна выстроила в ряд, получилась длинная колонна от стены до стены. Подъемные краны замерли, задрав свои клювики. Фургончики с лакированными боками – совсем, как настоящие. Остроносые гоночные машинки на батареях так и хотят вырваться вперед.
Посмотрим, что от вас останется завтра, улыбнулась Кира Сергеевна. У нее уже было чувство, как будто у всех, кого обидела, попросила прощения. И все простили.
Джинсы мужа разложила в столовой на диване. Представила, как плотная ткань облепит его крепкие, мускулистые ноги. Вот только куда он их наденет – не в школу же?
Ну, будет носить дома.
Ей захотелось сейчас же услышать голос мужа. Неужели мы не виделись только месяц?
Пошла в прихожую к телефону, набрала номер.
– Гринько, пожалуйста.
Его долго не было. Может, закрылся в пустом классе с аттестатами. Или готовит речь.
– Гринько слушает, – сказал он мягким, глуховатым басом. И она опять поняла, как долго скучала по этому теплому голосу, представила его лицо с крупными чертами, гладкий седой зачес и как медленно смыкает он свои четко прорисованные губы… Неужели сегодня я увижу его?
– Товарищ Гринько? – Она старалась изменить голос. – К вам комиссия из министерства.
Он, конечно, узнал ее, но включился в игру:
– А что, комиссия решила покурортничать за казенный счет?
Засмеялся. И она засмеялась.
– Ну-с, Кириллица, как тебе ездилось-семинарилось?
– Какие новости? У нашей молодежи гости?
– Гости? С чего ты взяла?
– Раскладушка.
– А-а, раскладушка… Нет, никаких гостей… Из исполкома звонили, допрашивали, когда приедешь. Я молчал, как партизан, даже Игнату не сказал.
Ей показалось, что очень уж круто он повернул от раскладушки к исполкому. И еще показалось: не очень-то он рад ее возвращению.
– Ты поздно?
– Наверно. Мы тут зашиваемся.
Хотелось сказать, что соскучилась, чтоб пришел пораньше, но она давно взяла себе за правило ни в чем не регламентировать его. С этих вопросов: «Где был?», упреков: «Опять поздно!» – в семьях начинаются неприятности, люди теряют свободу и живут, как связанные. Больше всего она боялась почувствовать себя связанной, это невыносимо – отчитываться друг перед другом в каждой минуте.
– Тогда до встречи, – сказала она и удивилась, как холодно прозвучало это.
– До встречи.
И все.
Кольнула обида: будь это раньше, примчался бы хоть на минутку, хотя бы по телефону сказал: «Ты – самая, самая!»
Впрочем, не я ли отучила его от этих слов? И сама отвыкла от них. Неужели потому, что стареем? Но разве старым не нужны такие слова?
3
Она шла легко и быстро, помахивая сумочкой, ловила свое отражение в витринах, и ей нравилось, как шагает она, откинув голову, выбрасывая вперед длинные красивые ноги.
«Стареем», – вспомнила она и улыбнулась, потому что в свои сорок шесть лет старой себя не чувствовала и не считала. И Александру Степановичу до старости еще далеко, хотя он на семь лет старше, успел повоевать – самый конец войны захватил.
Она вспомнила, как года три назад на пляже сидящий рядом парень сказал другому: «Попроси у того старика закурить». Сперва и не поняла, о ком речь. Один из парней подошел к Александру Степановичу и ушел ни с чем – «старик» оказался некурящим.
Выходит, им он кажется стариком? Это поразило ее. Как сегодня поразило, когда таксист назвал ее мамашей.
Она не боялась стареть, не молодилась, косметикой не злоупотребляла – только седину закрашивала – и одевалась строго, но все равно выглядела молодо, спортивно и знала это. Короткая стрижка модно причесанных волос круглила ее узкое смуглое лицо, завитый стружкой темный чуб придавал прическе особую изысканность и законченность.
Прическу Кира Сергеевна делала себе сама с помощью фена и времени на это не жалела. Два вечера в неделю закрывалась в своей комнате и священнодействовала. Это называлось «мама делает себе голову». Звучало шутливо и немного иронически – в семье считали ее рабой условностей. Еще бы: в жару напяливает чулки или колготки, открытых платьев не носит, три брючных костюма висят новехонькие, их с аппетитом ест моль. Но Кира Сергеевна знала, что никакая она не раба. Скорее – хозяйка условностей. Очень хорошо знала, что можно и чего нельзя в ее возрасте и положении. Например, нельзя неприлично сидеть в кабинете с распущенным животом. Поэтому по утрам истязала себя зарядкой, на работу и с работы ходила пешком, в выходные дни бродили с Ириной и Юрием по горам. Дома это называлось «мама делает фигуру». Нельзя в городе, где все тебя знают, ходить в брюках. И на работу нельзя, хотя в брюках удобнее лазить по строящимся школам, больницам, детсадам, именуемым в документах объектами. Нельзя являться на работу в гневе, расстройстве или излишней веселости. Сразу же начнут присматриваться, строить догадки. Либо захотят воспользоваться веселым настроением и вырвут обещание, исполнить которое все равно не сможешь. Нельзя приближать к себе людей приятных и отдалять неприятных, для всех должна быть одинаковая дистанция.
Киру Сергеевну не тяготили эти «нельзя». Привыкла еще с тех пор, когда работала заведующей гороно. И дома старалась поддерживать в отношениях со всеми «динамическое равновесие». Правда, дома не всегда удавалось.
Мысль о доме кольнула беспокойством. Она пыталась понять, откуда беспокойство. Вспомнила раскладушку и как неловко муж замял ее вопрос. Что-то случилось без нее. Может, очередная размолвка между Ириной и Юрием? Но они и раньше ссорились, а до раскладушки дело не доходило.
И чего им не живется? Чего не хватает? Зачем осложнять то, что так просто и ясно? Нагородят проблем, а потом вздыхают: «Ах, жизнь сложна и трудна!» Разве не сами люди делают жизнь?
Она опять посмотрела на витринное стекло – там все так же шла мнимая Кира Сергеевна в сером платье с глухим воротом, так же упруго ставила обтянутые тонкими чулками ноги.
Старое, растянутое в ширину – фасадом на площадь – здание горисполкома рядом с высотными домами казалось сплюснутым сверху. Такой курятник, подумала Кира Сергеевна. Всем строим дома, службы, корпуса, а когда себе построим? Но она любила этот «курятник», привыкла к нему и не представляла, что когда-нибудь придется отсюда переселяться.
С фасада здание обросло лесами – шел ремонт. И внутри белили коридор. Пахло известью, краской, в конце коридора стояли рулоны линолеума. Кира Сергеевна шла по забрызганному полу, чувствуя радостный холодок – вот сейчас войдет к себе и начнет привычную жизнь.
В приемной сидели люди, и сперва Кира Сергеевна подумала, что это Жищенко ведет прием. Шурочка встала из-за машинки, сказала сдержанно:
– Кира Сергеевна, какая неожиданность… – И покраснела.
– Что я говорил? – забасил кто-то за спиной, – Разведка не подвела!
Кира Сергеевна пожимала руки, думала про Шурочку: не привыкла ты врать. И про мужа: никудышный из тебя партизан!
Тут все были ее «кадры»: завгороно, главврач из онкологии, директор культпросветшколы. Секретарша Шурочка замерла над телефонами в вопросительной позе. Не знала, будет ли ей нахлобучка за непредусмотренных посетителей или пронесет.
Самый первый день. По существу, могла бы и не являться, а уже если пришла, надо бы оглядеться, хотя бы вчерне «вникнуть в стратегию», а на столе, конечно же, за месяц скопилась куча бумаг. Всегда в первый день после отпуска или командировки Кира Сергеевна собирала заведующих отделами, вникала в стратегию – так у нее было заведено.
Но ведь и у этих людей – дела, своя стратегия.
– Что ж, товарищи, если нет секретов, прошу сразу всех, – сказала она и распахнула дверь кабинета. – А Шурочку попросим сварить нам кофе, ведь вы, наверно, тут с самого утра?
– Не пивши, не евши, – подтвердила главврач и заморгала своими маленькими обиженными глазками.
Шурочка, обрадованная, что пронесло, засуетилась, завертела стриженой, аккуратной головкой, стала выдергивать один за другим ящики стола.
В маленьком кабинете было прохладно, легкий сквозняк пузырем надувал и вытягивал из окна желтую штору, в углу, на круглом столике стоял сифон с водой – его сразу же опустошили, на столе пухла горка писем, на каждом конверте – пометка «лично». Кира Сергеевна мельком перебрала их. Она знала: ничего личного в письмах нет, лично ей пишут домой, просто каждому хочется, чтобы его письмо она прочла сама. Наивным адресантам невдомек, что и без всяких там «лично» все письма читает она сама.
Расселись, выжидательно поглядывая на нее.
– С кого начнем? У кого самое неотложное?
Каждый сказал: «У меня!» Все трое посмотрели друг на друга, засмеялись. Кира Сергеевна тоже посмеялась, но не над ними, а над собой, над собственной наивностью.
Директор культпросветшколы, маленький толстячок с застенчивыми глазами, сидел, поджав под стулом короткие ножки, разглядывал ладони, вертел их так и эдак, потирал. В его позе вырисовывалась неуверенность, Кире Сергеевне все время казалось, что он хочет встать и уйти.
– Аркадий Устинович, слушаю вас.
Директор поднял голову. Он не ожидал, что придется говорить первым.
– Я, собственно… Я к вам как к члену комиссии по распределению… – И примолк, потирая ладони.
Так и знала, что он пришел с делом скользким, подумала Кира Сергеевна.
Директор вздохнул и выложил все в одной длинной, запутанной фразе:
– По предварительному распределению, как вы помните, хотя могли и забыть, весь выпуск распределялся на село, а с тех пор обстоятельства изменились, в городе есть вакансии, то есть появились, и часть выпускников можно оставить здесь.
Он вытер платком круглую лысину и опять посмотрел на Киру Сергеевну.
– Сколько выпускников можно оставить? – спросила она.
– Ну, пять… шесть…
– Как же мы выберем, кого оставить?
– Ну, кто лучше кончил…
– А кто хуже – на село, так?
Он не ответил. Пыхтел, жмурил глазки, промокал лысину.
– Кого, например, можно оставить?
Директор покосился на сидящих рядом. Те, деликатно отвернувшись, тихо беседовали.
– То есть фамилии назвать?
– Именно.
Он перечислял фамилии, загибая пальцы. Кира Сергеевна так и ожидала, что хоть одна окажется знакомой. С самого начала ожидала. Ради этой фамилии и затеян весь сыр-бор. Остальные четверо-пятеро пристегнуты за компанию.
– А мнение других членов комиссии?
– Большинство согласно! – выпалил директор. – Но все говорят: если Кира Сергеевна не против…
Святая простота! Уже всех обегал и признался в этом. Нелегкая миссия у человека, которому под пятьдесят. Возможно, у него уже внуки.
– Аркадий Устинович, в городе немало культурных кадров, они легко заполнят эти вакансии. А на селе в клубах с восьмилеткой работают, специалистов мало, и вы это знаете не хуже меня.
Он опять пыхтел, кряхтел, крутил головой. Все он прекрасно знает, но что скажет папаше со знакомой фамилией?
– Я против, Аркадий Устинович. Активно против. – Она сделала пометку в настольном календаре. – Казалось бы, мне выгоднее оставить специалистов у себя в городе, но наше с вами положение, Аркадий Устинович, обязывает нас мыслить шире и масштабнее.
Директор молчал, и вид у него был совершенно убитый. Похоже, он уже обещал тому папаше и теперь не знал, как будет выкручиваться. Кире Сергеевне стало жаль его, хотелось сказать: «Валите все на меня, на мою несговорчивость», – но каждый должен сам отвечать за свои поступки. Обещание – тоже поступок.
Директор поднялся, прихватил свою папку. Старался ни на кого не смотреть. И на него никто не смотрел – завгороно заинтересованно разглядывал этюд на стене, главврач озабоченно рылась в сумочке.
Как бы понять, что руководит этим человеком, немолодым и, наверно, не очень здоровым? – думала Кира Сергеевна. – Боязнь потерять директорский стул? Но неужели ему не понятно, что, всем угождая, скорее потеряешь этот стул? А может, все дело в вялости характера? Обещать легче, чем отказать.
Вошла Шурочка с подносом, уставленным чашками. Аромат кофе поплыл по кабинету.
– Аркадий Устинович, чашечку кофе с нами, – пригласила Кира Сергеевна. Он как-то жалко и вынужденно улыбнулся, сказал, что спешит.
