Текст книги "Год активного солнца"
Автор книги: Мария Глушко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
4
Настроение упало – и оттого, что день растекался по мелочам, и из-за директора культпросветшколы, который не постыдился прийти к ней со своим неправым делом и ушел униженный, убитый. У Киры Сергеевны было чувство, словно унизили ее.
– Где же ваша чашка? – спросила у Шурочки. – Прошу не уходить, вы будете нужны.
Шурочка, пряча удовольствие, свела свои строгие брови, вышла и вернулась с пухлым блокнотом. Пристроилась у окна.
Пили крепкий кофе с коричневой пенкой, хвалили и благодарили Шурочку. Она сидела с непроницаемым лицом, прямая, строгая, с откинутой назад головой. Похвалы, как, впрочем, и ругань посторонних, оставляли ее равнодушной. Она реагировала – и то сдержанно – только на отношение к себе Киры Сергеевны.
На шкафу тихо гудел вентилятор, гоняя густой воздух, Кира Сергеевна покосилась на папки, взглянула на часы.
Время шло, пора прервать затянувшуюся паузу.
Главврач онкологического диспансера, худенькая немолодая женщина, обиженно моргая маленькими глазками, жаловалась на роддом, который намерен оставить за собой и старое здание, а между тем, давно обещано передать его онкологии.
– Какова позиция горздрава? – спросила Кира Сергеевна.
Главврач завела новый монолог плачущим растянутым голосом: горздрав намерение роддома поддерживает, между тем, освобождающееся здание прилегает территориально к стационару диспансера – стенка к стенке – стационар задыхается, работает в чрезвычайно стесненных условиях, и передача освобождающегося помещения – единственная возможность расшириться в обозримом будущем.
Ну и дела, думала Кира Сергеевна, еще новый корпус гинекологии и не закладывался, а уже старый считается освобождающимся помещением и за него идет драка! Как тесно становится городу! Впечатление парадоксальное: чем больше строим, тем больше надо!
– Связать с горздравом? – Шурочка поставила свою чашку, намереваясь выйти. А Кира Сергеевна уже взялась за трубку.
Темпераментная заведующая горздравом, узнав, в чем дело, первой кинулась в атаку.
– Кира Сергеевна, миленькая, что они там ходят, жалуются? У меня нет пасынков, мне все родные – и роддом, и онкология, но городу нужен абортарий! Где же мы будем проводить подобные операции женщинам?
– А где мы их делаем сейчас?
– В гинекологии несколько коек… Но, Кира Сергеевна, миленькая, так продолжаться не может! Огромные очереди, это единственный выход, мы буквально задыхаемся!
И здесь задыхаются. Похоже, все задыхаются.
– Самый лучший выход, чтоб рожали, – сказала Кира Сергеевна.
– Не хотят! Нет, старое здание роддом не отдаст. И я не отдам, пойду в облздрав, грохну кулаком по столу!
Кира Сергеевна улыбнулась, представив себе грохот крошечного кулачка. Незаметно в нужной деловой суете поднялось настроение, все неприятные мелочи отлетели, она, конечно, знала: не назад они отлетают, а вперед, в завтрашний день, с ними еще предстоит встреча, ну что ж, она не боится таких встреч.
– Обойдемся без кулаков.
Полистала календарь, черкнула на нем.
– В пятницу после обеда прошу ко мне. С цифрами.
Кивнула Шурочке, но та уже записывала в свой блокнот: «Пят. 14 час. Горздрав».
Главврач онкологии скосила глаза к носу, прижала платочек:
– Где же тогда правду искать?
– И вас, Нина Васильевна, прошу в пятницу. И тоже с цифрами.
Когда она ушла, Кира Сергеевна попросила Шурочку:
– Не пожалейте для нас еще по чашке.
Попросила отчасти потому, что в самом дело хотелось кофе, но и для того, чтобы вежливо удалить на время Шурочку.
Человека, оставшегося в кабинете, она знала давно, когда-то вместе работали в школе. Он тоже был учителем математики и завучем. Кира Сергеевна, когда уходила в гороно, рекомендовала его на свое место.
Сейчас, прежде разговоров о делах, хотелось поболтать о жизни.
Говорили о семьях, о детях, о школе, в которой работали. Сколько воды утекло с тех пор! Его Никитка в десятом классе активно «бегал» за Ириной, а теперь у каждого – семья, дети…
Тихо жужжал вентилятор, сквозь штору просачивалось солнце, заливало пол и степы лимонным светом, желтые блики играли на дверцах шкафа, задевали лицо сидящего перед Кирой Сергеевной человека, он щурился, прикрывался ладонью.
Она знала, что он скучает по школе, давно просится назад; знала, что он талантливый учитель, был на виду, и его выдвинули на гороно. Уходить из школы не хотел, она же его и уговорила, в конце концов согласился, оставив за собой часы в двух классах, а потом часы пришлось бросить: не хватало ни времени, ни сил.
Киру Сергеевну при встречах с ним всякий раз грызла совесть: зачем этого талантливого учителя оторвали от любимого дела, посадили в начальники, заставили руководить школами? Она подмечала в нем усталость, неуверенность, не раз одолевало искушение помочь ему вернуться в школу. Но с другой стороны, вставал вопрос: кого же сажать в начальники, неужели бездарных? Разве можно примириться, чтобы одаренными специалистами руководили люди ограниченные и бездарные?
Выпили еще по чашке кофе, который принесла Шурочка. Потом он сказал:
– Я по поводу детсада по улице Борисова. Как был котлован два месяца назад, так и сейчас – котлован. Только зарос бурьяном.
Опять Шурочка встала.
– Пригласить Жищенко?
Кира Сергеевна промолчала. По мнению Шурочки, я тут самый главный и значительный человек. Могу любого пригласить, вызвать – вплоть до председателя. Она не хочет примириться, что мы с Жищенко – зампреды и в равном положении.
Кира Сергеевна утопила кнопку аппарата.
– Николай Иванович? Здравствуйте, Колосова.
Как и водится, он начал с междометий:
– О-о! А-а! Ну-у! Путешественница вернулась! С приездом! Наконец-то!
Она не совсем почтительно оторвала трубку от уха, повертела ею, пережидая, когда иссякнет всплеск эмоций. Потом сказала:
– Здесь гороно жалуется на СМУ-3. Не можете ли зайти? Или мы к вам…
Шурочка чуть-чуть изогнула губы. Ее оскорбляло, что Кира Сергеевна готова идти на поклон к Жищенко.
Впрочем, Николай Иванович этого не допустил. В трубке ласково возмущался его бас: что вы, Кира Сергеевна… Я сам, Кира Сергеевна… Для вас, Кира Сергеевна…
Через минуту обладатель баса уже входил в кабинет. Как всегда, чуть вразвалочку, широко ставя свои кривоватые ноги. И лицо у него было такое, словно он только что сытно пообедал.
– Что ж ты, деятель, беспокоишь даму, – сказал заведующему гороно, пожимая руки. – Ты ж знаешь, строительные организации – на моей душе и зарплате.
Смахнул со лба косой чуб, засмеялся:
– Хотя, Кира Сергеевна, в скобках замечу: вас строители боятся больше, чем меня.
Кира Сергеевна молчала, знала по опыту: пока Жищенко не покружит вокруг да около, говорить о деле с ним бесполезно.
Он разглагольствовал о предстоящем ремонте школ – «вот где у меня ваши школы», о погоде – «дожди замучили», неожиданно сказал Шурочке:
– Кстати, я просил дать список на завтрашний прием, надо же и меня, Александра батьковна, любить хоть на полставки, ты ж, Александра батьковна, в скобках замечу, у нас на двоих…
– Список с утра у вас на столе, – перебила Шурочка, высоко вскинув брови. И вышла в приемную.
– Ну, не любит, не любит меня, – басил Жищенко. – Чем я ей не угодил?
Кира Сергеевна опять посмотрела на папки:
– Ну, к делу.
Завгороно повторил про зарастающий бурьяном котлован.
– Вот деятели! – Жищенко возмущенно потряс головой, отчего косой, пиратский чуб его спустился на глаз. – Я им врежу!
Потянулся к телефону, но в это время мягко заныл второй аппарат, Кира Сергеевна сняла трубку, нажала клавишу.
– Ну, здравствуй! Только узнал, что ты в исполкоме!
Звонил Олейниченко, которого все здесь за глаза звали «мэром».
– Да, Игнат Петрович, здравствуйте, – служебным голосом сказала Кира Сергеевна. Он понял: у нее кто-то из своих, исполкомовских.
– Там люди? Ну, я попозже. В конце дня.
Кира Сергеевна взглянула на часы: уже и есть конец дня. Представила, с каким нетерпением он ждет сейчас и как потом вбежит сюда, в этот кабинет, спросит: «Как наша операция под кодовым названием «Обход» – прошла?» До чего же приятно обрадовать его – «прошла».
Жищенко яростно крутил телефонный диск. Там все время было занято, и он бормотал сердито:
– Деятели!.. Диссертации, что ли, по телефону защищают?
Наконец, соединился и загремел:
– Галахов? Что у тебя с детсадом по Борисова?
Слушая, хмыкал, подмигивал Кире Сергеевне, вертел своей крупной головой. Под конец не выдержал:
– Ты мне, Галахов, тюльку не гони, на все у тебя причины! Это, в скобках замечу, пусковой объект! Знаешь, как стоит вопрос о дошкольных учреждениях? Читаешь газеты? Чтоб завтра же блоки завезли! – Опять подмигнул Кире Сергеевне. – Не то я Колосову на тебя напущу!
Положил трубку. Сидел, подрагивая ногой, поглядывал на Киру Сергеевну и на завгороно.
– Вы же знаете этих строителей: полгода чухаются, а за месяц построят.
Двинул стулом, принял вольную позу, это означало, что с делами он покончил.
– Так какие новости привезли из столицы?
– Я не за новостями ездила.
– А все же? – Он поглядел на завгороно. Кира Сергеевна подумала, что ему не так хотелось узнать столичные новости, как выложить здешние. Но при постороннем было неудобно, потому что здешние, исполкомовские, новости, конечно же, были плохие – других Жищенко не копил.
– А у нас тут каждый день дождь вперемежку с жарой, – сказал он.
– Везде дождь, Николай Иванович. Год активного солнца. Ученые считают, что влияет на погоду.
Жищенко-присвистнул, вытянув губы:
– Я и не знал, что сейчас – год активного солнца. Ну, потекут теперь крыши, успевай заливать…
Он встал, обаял заведующего гороно за плечи.
– Пошли ко мне, а то ты тут новые телеги на меня покатишь: интернат тебе не достраиваем, Дом пионеров не ремонтируем…
Они ушли. Кира Сергеевна – наконец-то! – добралась к папкам и тут же отложила их. Ничего но получится, надо все это забрать домой. Пора отпустить Шурочку, а до этого уладить с ней все дела на неделю.
Солнце уже не било в окно, Кира Сергеевна подошла, откинула тяжелую штору. За окном шел слепой дождь. Светлый и тонкий, он сыпался с синего, в белых круглых: облачках неба, и солнце пронизывало его, зависая прозрачной радугой.
Кира Сергеевна любила городской дождь, после которого пахнет корон деревьев и травами. Идешь по городу, отгороженная от всех, как в маленькой каюте из прозрачных нитей. Не одинокая, но одна. Ей редко выпадало быть одной, и она уставала от этого, дорожила одиночеством. Дождь дарил такую иллюзию. Звонко стучит по асфальту, приглушая звуки, разбивается в звездочки, свивается в жгуты, скатывается к обочинам. Ручьи несут на своих гривах редкие палые листья, обертки от конфет и мороженого, и они тоже кажутся диковинными листьями. Приходят вдруг простые и позабытые мысли о незыблемости и надежности всего вокруг, что было до тебя и будет после тебя, эти мысли ложатся поверх суеты и мелочей, и чувствуешь себя как бы «над страстями», мудрее и выше их…
Кира Сергеевна подумала: если б человек ничего не приобретал взамен ушедшей молодости, старость оборачивалась бы для него трагедией. Но этого не случается. Взамен молодости приходит зрелость духа, постижение жизни. Уходит время любви, время материнства, приходит время работы, ни с чем не сравнимое наслаждение работой.
Для нее эти слова начинались с заглавных букв: Время Работы.
5
Кира Сергеевна нажала кнопку под крышкой стола, переключила на приемную телефоны – все, кроме прямого. Знала: должен звонить Олейниченко.
Вошла Шурочка со своим блокнотом, улыбнулась как-то по-новому – доверительно и влюбленно, – словно они впервые увиделись, а та встреча на людях была не настоящей.
– Прежде, чем вы уйдете, давайте-ка распишем недолю до конца…
– Я не спешу, – вставила Шурочка, присела на краешек стула.
Наверно, ей хотелось поговорить не о делах, а о чем-чем-нибудьдругом, ведь месяц не виделись, и надо бы спросить ее о малыше и успехах в заочном институте, но где же взять время?
Расспросы и ответы увели бы их слишком далеко. Нет, только не сегодня.
– Итак, нынче у нас среда…
Шурочка деловито раскрыла блокнот. Если и была разочарована, то вида не подала. Сидела, выпрямившись, в своем строгом однотонном платье, озабоченно сдвинув брови. Кира Сергеевна смотрела на ее стриженую головку – надо же, даже причесывается под меня! – на розовое круглое лицо с легкими голубыми тенями на веках и думала: хочешь – не хочешь, а придется ее огорчить, придется прочесть маленькую нотацию.
– В четверг, в пятнадцать у вас – обрядовая комиссия. Хотела проводить Барская, но раз вы вернулись…
– Проведу я.
– В пятницу у вас – горздрав.
А среда уже кончилась, подумала Кира Сергеевна. Оставшиеся два дня забиты до отказа. Придется прихватить субботу.
– Пометьте: завтра утром придет Мельник. Директор музыкальной школы.
Шурочка быстро взглянула на нее и опустила глаза.
– На девять мне понадобится машина. И в пятницу утром – машина, поеду на объекты.
Да, очень не хотелось сегодня, в первый же день, портить секретарше настроение. Но что поделаешь? Кира Сергеевна привыкла не откладывать неприятных дел.
– Шурочка, у меня к вам большая просьба…
– Слушаю, Кира Сергеевна. – Она встала, готовая на любую услугу. И не потому, что я начальница, подумала Кира Сергеевна. Жищенко тоже начальник, по штату Шурочка и в самом деле одна на двоих. Просто любит меня.
– Вы моя незаменимая помощница, но позвольте мне самой решать, кого принимать и когда принимать. Каждый должен делать только свое дело…
У Шурочки вспыхнули щеки.
– Просто я хотела… Я подумала: раз все уже решено, этот Мельник напрасно отнял бы ваше время…
– Мое время дома! – жестко перебила Кира Сергеевна. – Здесь время принадлежит не мне!
Как ни сдвигала Шурочка свои строгие брови, лицо выдало ее растерянность и смущение.
– Отказать человеку – полдела. Надо убедить, что отказ продиктован необходимостью.
– Ясно, Кира Сергеевна. Больше не повторится.
– Не будем забывать, что мы с вами тут для людей, а не наоборот.
И опять Шурочка сказала:
– Ясно. Больше не повторится.
Ничего тебе не ясно, подумала Кира Сергеевна. Было бы ясно, не стояла бы ты тут с видом несправедливо обиженной. Но она знала: в самом деле больше такого не повторится.
Полагалось бы через паузу сказать ей другие, добрые слова и сгладить инцидент. Но надо ли его сглаживать?
Тут очень кстати вошел Олейниченко.
– Привет! Ну дела, дела!
Как всегда, вид у него такой, словно он только что в неравной схватке одержал победу.
– Вы можете идти, – сказал Шурочке. – До свиданья.
Не очень вежливо подтолкнул ее к дверям, потом темпераментно раскинул руки:
– Ну, почеломкаемся, что ли?
– Погоди, – засмеялась Кира Сергеевна. – Скажи лучше, что за дела?
С Олейниченко ее связывала давняя личная дружба. Он был на комсомольской работе, а Тамара, его жена, учительствовала с Кирой Сергеевной в одной школе. Они дружили семьями.
Олейниченко, заложив руки в карманы, прохаживался по кабинету.
– Дела в итоге такие: на сессии облсовета меня ругали, – сказал он с таким видом, словно на сессии облсовета его хвалили. – За общественный транспорт ругали. Зато к седьмому ноября пускаем два новых троллейбусных маршрута и строим три подземных перехода!
Посмотрел на Киру Сергеевну своими синими мальчишескими глазами.
– И все? – спросила она.
– И все. Тебе мало?
Он закурил, сел верхом на стул. Скрутил из бумаги кулечек для пепла.
– Звонил твоим, говорил с Сашкой. Проявлял, так сказать…
– И выпытал, когда я приезжаю.
– Клянусь!
– Не клянись, все равно соврешь.
Он посмотрел на сигарету, сбил пепел.
– Ну, ладно. Как ты там, грызла гранит?
– Грызла. Были лекции, семинары, ходили по музеям, театрам… – Она тянула время, чтобы помучить его.
Он вставлял «ага», но не слушал. Курил, двигал стулом, переступал ногами, заглаживал пятерней свои кудри – девчонке бы такую гриву, всякий раз думала Кира Сергеевна. Зачем мужику?
– Ну, как ты там? – опять спросил невпопад и уставился на нее, не мигая.
– Не я тебя интересую, Игнат Петрович. Не я.
Он потянул носом, пробормотал:
– Почему? И ты тоже…
У него получилось наивно и искренне, и Кира Сергеевна засмеялась.
– Ну, ладно. В итоге, как наша операция под кодовым названием «Обход»? – наконец спросил Олейниченко. – Увенчалась?
Операция означала: испросить в столице разрешения и лимитов на строительство нового стадиона. В обход области, которая лимитов не выделяла.
– Увенчалась, Игнат.
От радости он вскочил и даже сделал выверт ногами.
– Ты… Ну, ты – это ты! Я не только тебя, я, гляди, сейчас твой стол поцелую!
И в самом деле – чмокнул полированную крышку стола.
Мальчишка. Человеку под сорок, а все еще комсомолец, лихой заводила. Нетерпеливый, прямолинейный. До сих пор уверен: стоит крикнуть «За мной!» – тотчас все кинутся за ним на любой аврал.
Кира Сергеевна смотрела на него и думала: к его русым кудрям, к улыбчивому молодому лицу подошла бы гармошка, а тут – «мэр». Он и сам, наверно, мучился своей моложавостью, иногда вдруг начинал играть в солидность, напускал хмурь на лицо, сдвигал брови, а губы не слушались, из глаз выглядывала улыбка.
Опять ходил, как маятник, туда-сюда, кусал сигарету, приговаривал:
– Теперь увидишь… Будет и у нас большой спорт! Хороших тренеров подберем! Будут свои чемпионы! Все будет!
Примолк, остановился у окна. Курил, выпуская дым на улицу.
– Знаешь, Кира, я ведь здесь, в этом городе, родился и почти всю жизнь прожил тут. Я люблю его, как человека. Вот вечерами смотрю на его огни, на светлые окна домов и думаю: и я причастен к тому, что в новых домах зажглись огоньки… Ради этого стоит жить.
Он помолчал, тряхнул кудрями.
– Да, ради этого стоит жить.
Кира Сергеевна вспомнила свои мысли об ушедшей молодости. И поняла, что нисколько не жалеет о ней. Наверно, и Олейниченко не жалеет. Наверно, и для него настало Время Работы. «Ради этого стоит жить» – в молодости тоже говорят такие слова. Но разве чувствуют так отчетливо их мудрость и правоту?
6
Надо же так засидеться – уже вечер, восемь часов, дома давно ждут, и она представила себе, как муж молча посмотрит на нее, потом на часы, а Ирина не смолчит: «Есть предложение скинуться на раскладушку и поставить ее в мамином служебном кабинете!»
А спроси, зачем я им так уж нужна – сами не знают. Муж уткнется в тетради – хотя сегодня выпуск, тетрадей нет, ну все равно уткнется в телевизор, Юрий – в свои чертежи, Ирина станет бродить по квартире, как неживая, – и вообще, могу я распоряжаться своим временем, как хочу?
Мысленно она уже спорила, оборонялась, словно на нее нападали, покушались на ее время и свободу, но тут вспомнила: ведь только сегодня вернулась, месяц не виделись, просто бессовестно с моей стороны не прийти пораньше. Представила теплые тонкие Ленкины ручонки, как обовьются они вокруг шеи, и привычный вопрос: «Что ты мне привезла?»
Заторопилась и уже чуть не бежала, взмахивая папкой и сумочкой, мелко стуча каблучками. Папка мешала, то и дело грозила выскользнуть, в сумочку не лезла, а с портфелем Кира Сергеевна ходить не любила, да и разве думала, что уже сегодня придется тащить домой дела? Выскочила из лифта, позвонила – не хотела искать ключи. Открыл Юрий, не успела она перешагнуть порог, он сказал:
– Вот хорошо, а я вас жду.
Почему-то одет не по-домашнему – в костюме, при галстуке.
– Здравствуй, Юра.
Кира Сергеевна сняла туфли, кинулась в столовую. Тишина и пустота поразили ее.
– А где народы?
Зять переступил с ноги на ногу, словно ему не терпелось уйти.
– Кто где. Александр Степанович еще не вернулся, наверно, в школе, Ирина с Ленкой пошли в гости.
– Какие гости?
Кира Сергеевна так и стояла в чулках, с сумочкой и папкой, не могла сообразить, куда же их деть. Спешила, летела – зачем?
– У Светкиной дочки – день рождения, они и пошли. Так получилось.
Кира Сергеевна пыталась вспомнить, кто такая Светка. Пошла к себе в комнату, кинула на стол папку, сумку.
– Я тебе джинсы привезла. Импортные.
Она села, сложила на коленях руки.
– Спасибо, я видел.
Она посмотрела на зятя. В сумерках скуластое лицо его казалось бледным.
«Почему ты не пошел с ними в гости?» – хотела спросить Кира Сергеевна.
Он тронул ладонью лысеющее темя, сказал:
– Мне надо поговорить с вами… пока никого нет.
Это прозвучало странно, и она почему-то испугалась.
– Садись, Юра.
Он боком присел к ней на край дивана. Кашлянул в кулак.
– Ирина хочет подавать на развод.
Скулы его потемнели, и она увидела, как он похудел.
– Чепуха, Юра, кто не ссорится?
– Мы не ссорились. Она встречается с другим.
Кира Сергеевна вспомнила про раскладушку и почувствовала, как сразу потяжелело в ней все – руки, плечи.
Юрий говорил, разглядывая свои пальцы:
– Не знаю, что ей надо. Не пью, не курю, зарплату – до копейки…
– При чем тут зарплата? – перебила Кира Сергеевна. – Не надо верить сплетням.
Он хрустнул пальцами – ее раздражала эта привычка зятя.
– Какие там сплетни? Она сама призналась, что любит другого.
Призналась! Так вот откуда этот ее блаженно-потерянный вид, опущенные руки, подумала Кира Сергеевна. У нее, видите ли, любовь! Посмотрела на Юрия – он сидел, опустив голову. Ей стало жаль человека, на которого свалилось такое горе. На всех свалилось.
А как же Ленка? – вдруг вспомнила она. Во всей этой истории больше всех пострадает Ленка!
– Ты хочешь, чтобы я поговорила с Ириной?
Он поднял голову.
– Конечно. Вы мать.
Ей не понравилось, как категорично сказал он. Как будто потребовал. И даже пристукнул носками туфель.
– Ленку я не отдам. И потом, Кира Сергеевна, вопрос практический: где мне жить?
Она смотрела на его маленькие, как у женщины, ноги с высоким подъемом и думала: будь он другим, я бы любила его, как сына. И его горе стало бы моим горем. Будь он хоть немного другим.
Он опять тронул ладонью темя – жест нерешительности – и продолжал:
– Дом, доставшийся мне от матери, я продал, и – вы знаете это! – купили Ирине шубу.
Зачем он об этом? – поморщилась Кира Сергеевна. Ей уже не было жаль его, она жалела сейчас одну Ленку. Ненормальные, бездушные люди! Заведут ребенка, потом начинают сходить с ума. Одна озабочена любовью, другой – вопросом, где жить, а ребенок на последнем место.
– Ты так говоришь, словно развод ваш – дело решенное.
Он пожал плечами.
– А как мне говорить? Согласитесь, я не мальчик, чтобы начинать с частных квартир.
Опять о том же! Но она промолчала.
Юрий встал, заученным движением поправил галстук. Кира Сергеевна удивилась, какая короткая у него шея. Словно ее совсем нет, а голова сидит прямо на плечах.
– Я не хочу сцен, поэтому заночую у приятеля. А вас настоятельно прошу обрисовать Ирине положение вещей со всех сторон.
Он ушел, а она долго сидела, не зажигая свет, старалась подавить раздражение против зятя. Он не просил «настоятельно», а приказывал – такой был тон у этого образцово-показательного человека, который не пьет, не курит, зарплату приносит до копейки… Но тут она вспомнила, что все-таки у него горе и как он похудел, и переключила возмущение на дочь. Чертова девка, дашь ли ты мне спокойно жить и работать! Мало того, что грязь развела, полдня убила на твою комнату, так еще и любовь у нее! Я тебе покажу любовь!
Кира Сергеевна рвала с себя чулки, платье, бросала на диван. В тазу по-прежнему кисло белье, и Кире Сергеевне ничего не оставалось, как надеть резиновые перчатки и приняться за стирку.
Она, видите ли, по гостям шляется, день рождения у Светкиной дочки. А Светкину дочку с Ленкой засунули куда-нибудь под стол, чтоб не мешали, а сами сидят и коньяк глушат! И, конечно, Ирина взахлеб рассказывает подружке про свою новую любовь! А старую куда денешь?
Кира Сергеевна терзала белье, лицо обдавало паром, капли пота сыпались с носа в ванну, заливали глаза, она сгоняла их со лба, от усталости и досады, облегчая себя, мысленно ругала дочь. Ее что, насильно замуж выдали? Не она ли – на третьем курсе – заявилась как-то домой, села, положив ножку на ножку, объявила, что беременна? И потом до последнего тянула с загсом. Еще и условие поставила: чтобы никакой свадьбы! Какая уж там свадьба, если у невесты живот на нос лезет. А потом Кира Сергеевна и Юрий мотались, как угорелые, ремонтировали и обставляли комнату, покупали приданое для ребенка, коляску, кроватку, а Ирина взирала на их суету с олимпийским спокойствием, словно ее это ни в малейшей степени не касается. Надо было все это пережить! А теперь у нее – любовь, опять переживай. Я тебе покажу любовь, голубушка!
Наконец, она развесила на балконе белье, веревок не хватило, пришлось вешать одно на другое, слоями.
Усталость смягчила, расслабила ее. Теперь все уже виделось не в таком мрачном свете: ну, ошиблась, увлеклась, зато честно сказала мужу. Он не захотел простить, и попять его можно. Но он простит, потому что любит Ирину и Ленку… Сейчас Кира Сергеевна жалела дочь – ей тоже, конечно, нелегко и невесело: Юрий, возможно, простит, но никогда не забудет, пойдут упреки… И почему она скрыла от меня, разве я ей враг?
Кира Сергеевна вышла из ванной, чувствуя, как возвращаются уверенность и сила. Ничего, в семье всякое случается, можно поговорить по-хорошему, как с родными, еще не поздно помочь, ведь чужим помогаю, неужели им не смогу?
Очень хотелось есть, она вспомнила, что ведь ничего сегодня не ела, держалась двумя чашками кофе.
В холодильнике – пусто, хоть шаром покати. Ах, как трепетно ждали они меня! У одного – выпускной вечер, другая ушла в гости, зачем набивать холодильник? Приедет Кириллица и все купит. Иждивенцы несчастные!
Но она боялась снова распалить себя, нашла в самом низу масло, захлопнула дверцу, поставила чай. Пошла к себе, раскрыла папку с делами обрядовой комиссии, но тут же и закрыла ее. Какие там дела после такого дня!
Удивилась, вспомнив, что приехала сегодня. Вроде бы прошло так много с тех пор, как тащила свои чемоданы. День за работой и всякими делами пробежал быстро, но теперь казался длинным – так много всего вместил в себя. И ведь еще не кончился – неудачный, проклятый день!
