Текст книги "Клятва (СИ)"

Автор книги: Мария Сакрытина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Глава 1. Щенок

(Из личного архива герцога Ланса де Креси)

Вчера на площади Валерия Первого открыли памятник. Высокий – в три человеческих

роста – юноша, с ног до головы упакованный в позолоченные доспехи, опирается на

громадный меч и одухотворённо смотрит на небо. У его ног громадный волк провожает

прохожих настороженным взглядом. Скульптору неплохо удалось портретное сходство, и

ещё лучше – глаза Элизы, а точнее, волка. Я смотрел и мысленно делал пометку узнать, кто ваял этот пафосный шедевр – заказать портрет жены, когда стоящий рядом мальчишка

вдруг пискнул: «Мам, а кто это?». Ответ вогнал меня в ступор. «Это герой, Ден», – сказала

держащая мальчика за руку женщина, и от её восторженного лица мне сделалось не по

себе. «Это великий человек. Он приручил чародеев, и теперь мы можем их больше не

бояться, теперь они служат нам». «Он их всех победил? Вон тем мечом?» – теперь и

мальчик смотрел на статую с таким же восхищением и не меньшим любопытством.

Женщина улыбнулась и кивнула: «Да. Помнишь, я рассказывала тебе о нём и

Предательнице?»

Дальше я не слушал. Честно говоря, только взгляд Элизы удержал меня от того, чтобы

приказать снести скульптуру в бездну к демонам. «Людям нужен герой, – говорил вечером

Арий. – Чем ты не доволен? Статую поставили на средства горожан. В конце концов, это

их деньги, пусть ставят, что хотят». Он, как всегда, прав – я понимаю. Меня покоробила

даже не статуя, а слова той женщины. Герой? «Ты сможешь стать таким же благородным и

добрым, когда вырастешь, Ден. Он же стал. А говорят, он даже не был лордом».

Я никогда не считал себя ни добрым, ни благородным, а уж тем более героем. Да и не был

никогда! В том, что я делал, нет ровным счётом ничего героического. Бездна, ещё же и

десятка лет не прошло, а всё уже превратилось в легенду, в которой мне отведено место

добра, а Элизе, выходит – зла. Приручил я её – как же! Мечом!

Неужели Элиза права, и из этого заколдованного круга не вырваться? Неужели это молва

делает человека героем или злодеем – и не важно, каков он на самом деле?

Меня уже наградили красочной биографией. Ещё пять лет назад моё «низкое»

происхождение не вызывало сомнений. Но после поэмы Вистрида и виршей Крейдо я как-

то незаметно для себя обзавёлся романтическим ореолом: младенцем меня будто бы

похитили у короля Востока (или Севера, я уж не помню) и привезли сюда, в Мальтию.

Народу байка понравилась, он её досочинил – я превратился в сына кого-то из богов,

Вория или Визера, кажется. Несправедливо, в первую очередь по отношению к богам – вот

уж кого предположительной связью с моей особой обижать точно не следовало. А

востокцы после представления Вистрида на прошлом пиру и вовсе заикнулись о

нанесённом их королю оскорблении и подали жалобу в Большой Совет с просьбой

возмещения морального ущерба их народу в размере трёх таланнов золота. И, честно

говоря, я их понимаю – ну кто в здравом уме найдёт во мне восточные черты, а? Разве что

слепой, да и тот вряд ли. Впрочем, жалоба была отозвана ещё до её рассмотрения. И я

подозреваю, кому мне нужно сказать за это спасибо…

Но неужели правда так важно, кем ты родился? Или кто тебя воспитал: лорд, принц или

бродяга? Далось им моё происхождение!

А вот ещё восторженные юнцы со взором горящим, толпами ломящиеся в королевскую

гвардию. Достали уже, сил нет! Как в их незамутнённых умах не укладывается, что не всё

и в гвардии и в моей «блестящей» карьере было (да и есть) настолько красиво, чудесно и

замечательно? Лучше б в армию на границы записывались с таким же усердием, хоть бы

толк был!

Сор из избы обычно не выносят, но мне всё чаще и чаще кажется, что в данном случае

стоило бы. Написать всю правду и опубликовать потом где-нибудь в Еженедельнике –

пусть повесятся все эти молодые петухи да стихоплёты на своих радужных мечтах. А, хм, выживших – бездна с ними! – так и быть, примем в нашу изрядно раздувшуюся гвардию.

Мда, докатился я, похоже, до мемуаров – смех да и только, честное слово. Чувствую,

брошу я это гиблое дело где-нибудь на середине, и лет так через пятьсот мои писульки

откопает какая-нибудь учёная крыса в архиве и будет долго удивляться, прежде чем

отправить их на растопку. Ну да ладно – может, королю Востока пошлю, когда закончу.

Будет извинительное письмо. Пусть у себя публикует – вроде как мальтийское

опровержение. И никаких золотых.

В общем… Наверное, мне полагается начать с рождения. Все же начинают, да? Так вот,

могу с уверенностью заявить – я родился в Мальтии, на Востоке никогда не был, не

состою в родстве с королями, а тем более с богами. И никто меня не крал. Мать, думаю, с

удовольствием меня кому-нибудь сама продала за кружку эля или кусок хлеба. Да только

кому я тогда был нужен? Тогда ещё никому – а меньше всего матери. В итоге в три года я

сам от неё сбежал, украв пару медяков из её заначки за пазухой. Она гналась за мной до

моста Висельников и кричала потом, что если я ей ещё раз на глаза попадусь, она меня

точно прибьёт. Больше я её не видел. У моста меня подобрал городской стражник и отвёз в

ближайший детский приют. От стражника на память остались позолоченная блестящая

пуговица и вытащенный у него из кармана серебряник, который я в приюте обменял на

обед. А от матери – и вовсе ничего.

Так что, как видите, весьма прозаично, и не совсем не по-геройски. И эту часть, я думаю, стоит опустить.

Начать на самом деле следовало бы с Элизы.

Маленькая, хрупкая девочка в серебристом платье с ярко-синими безмятежными глазами и

ласковой улыбкой богини…

Впервые я встретил её в замке принца Валентина в лесах Алехии у Срединных гор.

Красивый белокаменный замок, фортификации никакие, стены разве что не бумажные.

Зато огромные витражные окна причудливо играют со светом, точно в храме Матери.

Зрелищно, не спорю, но и только. Он, наверное, сложился бы, этот замок, весь от одного

удара тарана – как карточный домик.

Вместо дозорных башен, хранилищ и запасников во дворе был разбит громадный сад –

беседки, фонтаны, извилистые тропинки, диковинные деревья и цветы со всей Магианы.

Это великолепие в глазах рябило и пахло так, что чихать хотелось, не преставая. И птицы, конечно, тоже диковинные, надсадно покрикивали, точно пьяницы в тихий час.

Она не сочеталась со всей этой роскошью, как не подходят мечу богатые, золотой

бахромой украшенные ножны из чистого шёлка. Не помню, была ли она красива.

Наверное, уже тогда была, но я не заметил. Меня взволновало не это – я не смог бы

передать тогда, да и сейчас тоже, словами, но меня поразила её неявная, не внешняя

чистота – словно дабитский кинжал среди железных подделок на стене оружейной, словно

молитва Матери, словно солнечный луч, выбившийся из-за горизонта на рассвете. Нечему

удивляться, что я ни на мгновение не усомнился, что она не человек, а не земное, чудесное

видение. Богиня.

Её чистота особенно чётко ощущалась на контрасте с двумя расфуфыренными девицами,

похожими на самоварных баб больше, чем на леди. Они воронами кружили вокруг и

примерно также периодически каркали что-то на высоком мальтийском, морща длинные

носы и кривя тонкие, совершенно одинаковые у обеих губы.

У меня в руках было блюдо с чем-то жёлтым, липким и вонючим. Его предполагалось

отнести лакеям, чтобы те подали это, кхе-кхе, угощение в беседку у фонтана, где Его

Высочество принимал гостя-графа. Чтобы, наверное, эти же расфуфыренные девицы и

сожрали – судя по шику их нарядов, «вор оны» приходились графу родственниками.

Будущие леди, наверное. И без всякого смущения доводили до слёз девочку в серебристом

платье – воплощение Великой Матери, какой я её себе представлял, разве что намного

младше.

Кощунствовали, в общем, барышни.

Испортить их роскошные платья мне хотелось даже больше, чем врезать. Так, чтобы сами

и не старались походить на стоящее перед ними воплощение чистоты и святости. В

общем, особенно не таясь, я взял с подноса сразу три жёлтых «нечто» и трясущимися от

ярости руками прицелился…

Вонючая гадость отлично смотрелась, прилипшая к их шляпкам, шалькам и огромным

вульгарным розам. Право же, даже по цвету сочеталась – обе были наряжены в ярко-

жёлтое с коричневыми оборками. Прямо даже не знаю, чем в итоге остались недовольны?

Сразу в слёзы – какие мы нежные! – ножками затопали, «крыльями»-рукавами замахали.

Получили ещё порцию липкого и перешли в стратегическое отступление, точнее в их

случае – бегство.

Я кинул им ещё вдогонку для острастки, и только тут заметил, что девочка в серебристом

стоит совсем рядом. У неё глаза были синие-синие – как почти у всех северян, но эти тогда

мне показались глазами небожителя. Такие яркие, такие синие…

И улыбалась она – робко так. Чёрный блестящий локон из причёски выбился – почему-то

очень захотелось его потрогать, погладить, может, заправить ей за ухо.

А девочка, всё улыбаясь, протянула руку к оставшемуся на подносе жёлтому-гадкому и

тихо спросила:

– Можно?

По-моему, я покраснел. Я редко краснею, не то, что некоторые – сразу в краску. И

смущаюсь вообще-то тоже редко. Но тогда мне почему-то очень захотелось провалиться

под землю и одновременно быть рядом с этой невинной чистотой на Небесах.

– Мои любимые, – аккуратно откусывая кусочек, сообщила девочка-видение. Взяла ещё,

протянула мне. – А ты? Хочешь?

Я шумно сглотнул и заворожённо взял жёлтую липкую загогулину. Даже откусил, но тут

же сплюнул.

– Гадость!

А девочка засмеялась – звонко и весело, как серебряные тарелочки в храме Матери,

отзванивающие время молитвы.

Оказывается, она жила в этом замке постоянно. Я на мгновение даже позавидовал принцу

– вот эти богачи, а! Всё им можно, даже небожителей у себя селить.

Она щебетала и щебетала – в основном всё про принца, глядя на меня сияющими синими

глазищами. И улыбалась – не как накрашенные девки с Оградной улицы, и не как только

что улетевшие «вороны», а как статуя Великой Матери в храме – немного удивлённо, чуть

грустно и с тихой, неявной радостью. И смотрела, кстати, почти также. Клянусь Яростным

Ворием, никогда-никогда мне до этого даже в голову не могло прийти, что такие, как она, взаправду существуют.

Мне рядом с ней даже находиться было стыдно – такая она казалась чистая и ясная.

Настоящая. А с меня только что с кровью смывали вшей с блохами и здоровенный и синяк

на скуле от скалки поварихи закрашивали.

Но смотреть же никто не запрещал – и я, раскрыв рот, восторженно пялился, почти не

слушая, о чём это чудо Небес щебечет. Пока «чудо» не вскочило на ноги, путаясь в

длинных юбках и, схватив меня за руку, попыталось утащить в ту самую беседку у

фонтана, куда должны были отправиться лакеи с блюдом. Хотела познакомить с принцем.

Чтобы играли вместе. Я ей, оказывается, понравился. И принцу тоже обязан понравиться, вот. Блаженная.

Я не говорил на высоком мальтийском, но попытался объяснить небожительнице, как

умел, что, может, у них там, на Небесах, принцы с сиротами и возятся, а у нас только

прикладываются к нюхательной соли и слуг зовут – выкинуть мразь за ворота.

Как ни странно, но мой «мусорный» акцент девочка поняла. Но ни слову не поверила.

Пришлось вырвать руку – всё равно касаться её нельзя было, нельзя, святотатство! – и

объяснить уже искренне, что произойдёт, когда её «добрый» принц меня увидит.

Девочка распахнула глазищи.

– Нет! Ты не понимаешь! Мой принц не такой! Он добрый, он великодушный, он…

настоящий! Ты просто не понимаешь!

Я сорвался. Ужасно, ужасно стыдно потом было перед ней – не заслуживала она

грубостей, не должна была их слышать. Небеса Небесами, это и правильно, такие, как она, там жить и должны, и думать, естественно, соответствующе: что все люди, мол, братья, и

все принцы – добрые (ага, как же).

– Может, я и не такой умный, но я точно знаю, что если тебе улыбаются, то потом

обязательно пнут. И ты, ты дура, если это не понимаешь, – что-то в этом роде. Долго потом

в голове прокручивал, и всё не знал, куда себя деть от стыда.

Я ожидал, что она уйдёт. Исчезнет после этих слов в облачке дыма – как явление Матери

Святому Иорониму.

Но она только перестала блаженно улыбаться. Нахмурилась, прищурилась – и хвать меня

за руку.

– Сейчас сам убедишься, – и тащит меня к беседке.

Я настолько опешил, что даже руку вырвал не сразу. Да тоже неудачно – царапнул её или

сжал сильно – она же тоненькая была вся, хрупкая, как ветер-то не уносил? Богиня

вскрикнула, глянула на меня укоризненно и, схватив крепче, упрямо толкнула к

виднеющейся за деревьями лужайке.

Тогда я надолго уяснил, что встречи с небожителями хорошо для простых людей не

заканчиваются – как, в общем-то, и встречи с лордами.

Беседка была огромной и занимала всю лужайку вокруг фонтана в виде какой-то

полураздетой девицы, сжимающей в объятьях обалдевшую громадную рыбины с

выпученными глазами и распахнутыми ртом. Вода звенящими струями стекала изо рта

рыбины в медную чашу, украшенную по бокам финтифлюшками в виде тех загогулин, что

я всё ещё тащил на подносе.

На плетённых стульях-качалках сидели двое лордов в шикарных одеждах с таким

количеством всяких блестящих штук, что девушки бы, наверное, от зависти удавились.

Лорды спорили – тот, что постарше всё качал головой и повторял одну и тут же фразу на

высоком мальтийском; а тот, что помоложе, увлечённо что-то доказывал, наклонившись к

собеседнику и так яростно улыбаясь, будто хотел улыбкой прибить на месте.

И откуда-то доносилась музыка и трещание местных высокомерных птиц.

Но стоило нам появиться у входа, как словно по команде наступила тишина – музыкант

замолчал, птицы замолчали, и даже спорщики замолчали и дружно повернулись к нам.

Только фонтан продолжал радостно журчать, подкидывая серебристые струи к увитому

виноградом низкому потолку беседки.

– Лизетта? – выдохнул, наконец, тот, что помладше, изумлённо глядя на небожительницу. –

Что случилось?

Та упрямо подтащила упирающегося меня поближе и, обличительно ткнув пальцем мне в

грудь – попав по подносу, который я выставил на манер щита, – заявила: «А он не верит, что ты хороший».

На мгновение снова настала тишина, пока тот, что постарше – граф, очевидно – не

рассмеялся, переводя взгляд с меня на девочку.

Принц, вскинув брови, тоже улыбнулся и поманил девочку к себе.

– Лизетта, милая. Почему ты с… ним, а не с леди Брижит и Анетт?

– Но я хочу играть с ним! – объявила небожительница, умоляюще глядя на принца, и всё

ещё не отпуская моей руки. – Он добрый, хороший, а они…

«Они» не нашли ничего лучше, как явиться именно сейчас в компании решительно

настроенных горничных и ключницы. И, завидев меня, тут же заревели:

– Это он! Он! Папа-а-а-а! Накажите его! Он наши платья испортил! Выпорите его-о-о!

Помню, лорды смеялись – что граф, глядя на красных от гнева барышень, что принц,

поймавший небожительницу и что-то пытавшийся ей сквозь смех шептать на ухо.

Небожительница вырывалась, глядя, как меня выталкивают прочь с лужайки. Её синие,

жалостливые глаза я помнил потом ещё долго.

***

– Пропадите вы все бездну! – рычал Валентин, спеша в маленькую «девичью» башню,

сейчас занимаемую лишь одной леди. – Я же приказывал глаз с неё не спускать!

Ключница спешила следом, ломая руки и понимая, что пора собирать сундуки – выгодную

должность она наверняка потеряла.

– Простите, милорд. Но она же ещё ребёнок, бойкая…

– Орава горничных не может за ней уследить?! – круто повернулся принц. – Откуда здесь

вообще взялась эта чернь?

Пока ещё ключница прикусила язык. Объяснять милорду, что сразу трое пажей отравились

сладкими грушами, было и глупо, и безрассудно.

– Его уже выпороли, милорд, – пролепетала она вместо этого, умолчав, что порола лично и

слегка перестаралась. Мальчишка оказался нежней, чем выглядел, и придётся, похоже,

тревожить врача – господина Занта, – чтобы осмотрел. Мальчишка всё-таки приютский,

если умрёт, придётся платить из своего кармана.

Принц смерил её тяжёлым взглядом и хлопнул перед носом госпожи Аделины дверью.

Ключница замерла, кусая губу.

Разжалована, как есть разжалована!

Несколько служанок проскользнули мимо, неся сладости с кухни – фруктовый торт,

пудинг и нежно любимые Элизой медовые пирожные.

Ключница, отступив, кивнула: осторожнее будьте. Девушки на цыпочках, приоткрыв

дверь, протиснулись внутрь.

Оттуда немедленно донеслись всхлипывания и воркующий голос принца:

– Солнышко моё, ну зачем ты слушаешь незнакомцев, они глупы, ничего не понимают, и

расстраивают мою милую птичку…

– Он говорил про тебя плохие вещи, – приглушённо рыдала Элиза. – И почему его увели? Я

просто поиграть с ним хотела, он хороший, он мне понравился! Почему, почему нельзя?

– Он лгал тебе, моя красавица, солнышко моё ненаглядное, ну послушай…

Ключница грозно кивнула тоже заслушавшимся служанкам и аккуратно закрыла дверь.

Вечером госпожу Аделину рассчитали, и она уехала из замка.

И совершенно случайно насмерть отравилась в придорожном трактире. Сладкими

грушами.

***

После того случая в саду я долго не вставал. Тяжёлая рука оказалась у ключницы, хлеще

чем у нашей хозяйки, хотя та уж бабища до того мощная, что как вдарит – мало не

покажется. Но ей нас до полусмерти бить было не выгодно, а тут – нанимательница, разве

что штраф заплатит, для неё, видать, не большой.

Я бредил – то ли от боли, то ли от голода. У нас же как: кто не работает, тот не ест. А

много я лёжа наработаю? Вот и сидел на голодном пайке. Плохо было.

В бреду образ девочки-небожительницы окончательно перешёл в разряд «того, чего не

было и быть не могло», ибо в моей обычной жизни такие, как она и впрямь не случались.

Так, глоток воды в жару: раз – и опять пить хочется, и всё равно нестерпимо жарко.

Болел я долго. Считать тогда ещё не умел, так что… долго. Помню, ко мне даже хозяйка

приходила, лапищу свою на лоб клала, щупала. Это она не доброты от душевной, нет –

просто смотрела, выживу я или окочурюсь. А может, лучше мне вообще того, помочь?

Окочуриться. Мне страшно тогда было – жуть. Кто будет держать бесполезного сиротку?

Да никто. Убивать-то тоже не станут – вынесут в подворотню, а там я в лучшем случае от

холода загнусь. И довольно быстро.

Может, от страха я тогда и поправился. А ещё Малыш Жак таскал мне свою порцию еды –

украдкой, чтобы хозяйка и её две дылды-дочери не заметили. Жак сам рисковал в

подворотне оказаться, но меня кормил: должок за ним был. Малыш же отлично понимал,

что если меня не будет, никто его от старшей своры не защитит и не спрячет. Кому он

нужен – угловатый, тощий, вечно с текущим носом, ниже всех нас на голову? Вот и били

все, кому не лень. У меня рука на такую козявку не поднималась, зато у десятилетки Ника

– очень даже. Я как-то и вступился, просто чтобы Нику в морду дать – а нефиг под нарами

крысятничать. Ну а Жак тогда, видно, решил, что мы с ним друзья, и носил мне мокрые

тряпки на лоб и перевязки. Заботился. И моё угрюмое бурчание его не спугнуло, так что

друзьями мы и впрямь, можно сказать, стали. Точнее, он за мной как хвостик бегал, ну а

вместе нас почти не трогали.

Теперь он мне жизнь спасал, и я был благодарен – впору Великой Матери молиться, что

наделила меня, хм, милосердием, которое потом сторицей вернулось. Правда, это не как

храмовники рассказывают в своих проповедях, ну да у нас, черни же всё не так.

Когда я смог стоять – но не настолько, чтобы не держаться за стены – хозяйка отрядила

меня дочкам в помощь для уборки. Остальных приютских на день-два обычно нанимали –

кого в конюшни, кого в трактир, кого к мастерам для чёрных работ. Детский труд тогда

стоил гроши, так что недостатка в нанимателях обычно не было. Но полуживого меня вряд

ли бы кто взял, так что хозяйка и предлагать не стала. Однако считала, что деньги лорда де

Тристад, которому принадлежал приют, мы все должны отрабатывать. Честно говоря,

уверен, отрабатывали мы с даже процентами, пусть и платили нам гроши. Хотя не думаю, что сиятельный лорд сильно на нас обогатился. Просто среди благородных модно было

тогда давать деньги на благотворительность. А уж если они что взамен получали – так это

не считалось.

Барак у нас был большой – по крайней мере, мне тогда казался большим. Дочки

хозяйкины, как обычно, скинули на меня основную работу – уборка у нас была

наказанием, так что скинуть её всегда было на кого. В тот раз, вот, мне не повезло.

Мытьё полов – ещё ничего, ползать я вполне мог. Колени, правда, до крови стёр – так и ну

их, не впервой. И руки окоченели, но их я старался беречь, знал уже, как с тряпкой

управиться, чтобы мозолей лишних не посадить. А то как потом работать больными

руками?

Но подметание двора стало подлинной пыткой – меня заносило вместе с метлой в

обнимку, как пьяного. И если на моей физиономии ещё осталось свободное от синяков

место, ручка метлы доделала то, что не успела ключница.

Под конец сволочная метла и вовсе улетела куда-то далеко, где я её и не видел – перед

глазами и так всё расплывалось. Но поплёлся-пополз поднимать – если всю работу не

сделаю, еды мне сегодня не видать, а если есть не буду, фиг поправлюсь.

Ручка метлы, наконец, ткнулась в руку, я её сжал – пальцы нещадно дрожали. И только

тогда различил сквозь шум в ушах недовольный голос:

– Охренел, идиот малолетний, ты куда лезешь?! Жить надоело?!

И тяжёлые копыта, которые я как-то умудрился не заметить, опустились в локте от меня.

Прижимая норовящую вырваться, жутко мешающую метлу, я отползал (жутко медленно) в

сторону, когда чья-то кожаная перчатка с богатой золотой вышивкой схватила меня за

подбородок.

– Это кто тебя так отделал? – поинтересовался тот же голос, а рука в перчатке потянула

вверх.

Метлу я снова выронил, но встал, покачиваясь. Больше всего было жаль, что снова

придётся эту мерзкую дуру-метлу ловить, а её ещё и найти в тумане надо…

– Что у тебя с глазами? – неожиданно поинтересовался голос, а перчатка принялась

ощупывать левую сторону моего лица.

Я глотнул морозного воздуха.

– Не знаю, м’лорд.

– И за что тебя так? – перчатка всё не отпускала, а я чувствовал, что ещё чуть-чуть и

грохнусь м’лорду прямо под ноги. Сапоги у него, наверное, дорогие, из кожи с бахромой –

как у принца с графом?

Он ждал, и я прохрипел, старательно выговаривая слова:

– Я плохо себя вёл, м’лорд, – лорды не любят, когда с ними общаются на языке черни, хотя

и ждут этого от нас.

Мой подбородок принялись вертеть, так что туман перед глазами заколебался, плывя то

туда, то сюда.

– Плохо, говоришь? И что же ты сделал? Вазу разбил? Хотя какие тут, бездна забери,

вазы…

Держась из последних сил, я пожал плечами. Не, нет у нас этих, ваз – кстати, что это? И

что он ко мне прицепился? Сейчас меня стошнит на его прекрасные сапоги, и будет мне

новая порка.

Рука, наконец, отпустила, и я, хватая ртом воздух, осел на плиты двора.

Мимо, цокая копытами, прошёл конь, у входа к нему кинулись уже стоящие наготове

хозяйкины дочки, стреляя во всадника-лорда глазками и треща, как сороки.

А я снова взялся за метлу. Солнце уже садилось, вот-вот вернутся остальные, а надо было

успеть домести этот громадный двор, да ещё в сарае убраться…

Меня позвали, когда я разделался, наконец, со двором и скромненько сидел в уголочке, баюкая метлу и пытаясь унять жуткий звон в ушах. Одна из дочек случайно наткнулась на

меня, заглянув за сарай, и влепила оплеуху – дескать, почему не отзывался?

– Но, м’лорд, – возражала хозяйка, когда меня втолкнули в её жарко-натопленную, мощно

пахнущую чесноком комнату, – не отдаём мы обычно семилеток, не знаю я даже…

– Да право же, почтенная, – отозвался обладатель богатой перчатки, и я его, наконец, рассмотрел.

Он был военным – за версту видно. Не таким, как солдаты городского ополчения – тех из

горожан набирают, – а лордом-военным. Все общаются с сиротами свысока, лордам

позволено так же разговаривать и с хозяйкой приюта, но обычно они пыжатся, чтобы ещё

больше возвыситься, ещё сильнее ткнуть нам на наше место. Этот не пыжился. Он явно

привык приказывать – причём всем подряд, даже равным. А ещё у него была эта… стать.

Собранный, ни одного лишнего движения. И не морщился он ни от запаха чеснока, ни от

вида меня или той же хозяйки с дочерьми. Ну и самое очевидное – его одежда. Дорогая, да, но простая – без блескучих штучек, без лишних красивостей, и неяркая.

Лорд тем временем поймал мой взгляд, вскинул брови, хмыкнул и достал из-под плаща

бархатный мешочек. В мешочке сладко звякнули деньги. И явно не медные.

– Право же, почтенная, – повторил он, подбрасывая мешочек на ладони и заставляя его

звенеть, пока мы дружно наблюдали. Хозяйка и дочки – с вожделением, я – с ужасом.

Диспозиция ясна была, как стёклышко: когда лорд сам является в приют и платит за

сироту золотом, ничего хорошего этого сироту не ждёт. Никакая благотворительность тут

и рядом не стояла, значит, почти наверняка мой труп завтра утром всплывёт где-нибудь в

районе моста Висельников. Если от меня останется хотя бы труп.

Хозяйка что-то затрещала, разом растеряв всю свою степенность. Я не слушал – глянул на

дверь, окно… Можно было сбежать через них. Но в ворота мимо возвращавшихся

воспитанников я бы не проскочил. Значит, всё равно поймают. И всё равно отдадут. А в

лучшем случае оставят, и хозяйка меня в ярости сама же и уморит – такую сделку сорвал!

Большая часть денег в мешочке уж наверняка ей в карман пойдёт, лорду-владельцу же она

отправит обычный взнос за покупку сиротки, вот и всё.

«А значит, пока сбежать не удастся, – решил я. – Ла-а-адно. Потом. По дороге. И смотря

куда увезёт. Если куда-то навроде того замка с садом, тот там спрятаться легче лёгкого, а

потом и слинять по-быстрому».

Мешочек с золотом перекочевал на стол, лорд потянулся подписать бумаги, но хозяйка

замахала руками – не надо, мол, не трудитесь, Ваше Сиятельство. Ясно, подпись она

потом подделает. Уж точно не в первый раз.

Ещё пара мгновений трескотни – я как раз только-только собрался усесться на пол: голову

сдавило так, будто сам Великий Отец на неё свою длань возложил. Но меня подхватили

руки кого-то из дочек, сноровисто укутали в слишком длинный плащ и толкнули к

довольному лорду.

Ну, вот, я попал…

Приютские прятали глаза, когда мы шли к воротам – я плёлся как можно медленней, глядя

в пол, сгорбившись. Железная рука в вышитой золотом перчатке вцепилась мне в плечо и

подталкивала вперёд. Жак, замешкавшийся у сарая, глядел нам вслед отчаянным взглядом.

Я видел краем глаза, как его губы шептали что-то похожее на молитву Матери. И думал, что дурачок он, если ещё не понял, что Ей нет до нас дела. Никому нет.

Меня толкнули к ждущему у ворот коню. Потом втащили в седло – сильно закружилась

голова, перед глазами снова поплыло. А потом и замелькало – конь скакал быстро, так, что

я сразу понял: если попытаюсь сползти с седла и бежать, разобьюсь нафиг. Ладно. Ладно

же!..

Лорд возвышался надо мной этакой громадой из кошмаров, давил, как всё та же длань

Отца. И плащ его был мягким-мягким – передо мной на седле лежал краешек, я не

удержался, провёл рукой. Сзади хмыкнули.

Я не выдержал, обернулся, поднял взгляд. А будь что будет, хуже-то уже вряд ли.

– М’лорд… могу я… могу я… спросить…

– Ми-лорд, – поправил он, усмехаясь. – Можешь. Спрашивай.

Я вдохнул поглубже, набрался духу и выпалил:

– Куда вы меня везёте?

И быстро поднял руки, закрывая голову – вряд ли одной оплеухой отделаюсь. Сейчас с

седла свалит, а потом ещё копытами затопчет. За то, что заговорил, за то, что вопрос задал

– благородные от нас вопросов не любят…

Позади снова хмыкнули, на этот раз громче и веселее.

– В Пчелиную Заводь. Тебе понравится.

В последнем я очень сомневался. Наверняка какой-нибудь особняк за городом, с хорошим

таким подвалом. Значит, даже у моста Висельников к утру не всплыву. Прямо у этой

Заводи и закопают. Наверняка рядом с похожими холмиками. Зашибись.

– Скоро уже приедем. Потерпи.

Я от удивления снова поднялся, вкинул на него взгляд. У него были седые волосы, у лорда, но густые, да и не выглядел он стариком – крепкий, сильный, жилистый. Глаза живые,

серые, с интересом смотрели на меня. Тонкие губы скупо улыбались.

И я решился:

– Ми-лорд.., – он кивнул одобрительно, улыбка стала шире, – зачем я вам?

Давай, скажи мне в глаза. Или прекрати строить из себя доброго дальнего родственничка, явившегося за бедной сироткой! Или избавься от меня уже, строптивых и любознательных

же никто не любит. Ну!

Он рассмеялся, не сводя с меня заинтересованного взгляда. И вдруг спросил:

– Хочешь стать лордом?

Я опешил. Мысли неслись в голове: «Кем? И смотрит так… О, Великая Матерь, похоже, я

попал ещё сильнее чем думал. Видать, не сразу прибьют. Видать, сначала наиграются.

Может, он вообще спятил? Великая Матерь, смилуйся!»

– Нет! – выпалил я, делая попытку сползти с седла: лучше уж под копытами, чем…

Железная рука снова вцепилась мне в плечо, усаживая обратно.

– Умный пацан. Куда ты денешься!

Мы действительно приехали скоро. Неудивительно – конь летел так, что ветер в ушах

свистел, а на глазах слёзы не высыхали. Я прижимался к самой шее, нюхал конский пот, и

думал, что с человеком, который так загоняет коня, уж точно жить несладко.

Заводь оказалась замком, настоящим, крепким, неброским снаружи, но, как и костюм

лорда, богатым. Витражные стёкла внутри, лестница из красивого скользкого камня с

серыми прожилками, дверь из хорошего дерева, слуги в ливреях. Меня передали с рук на

руки ключнице, пролаяли какой-то приказ на высоком мальтийском – и завертелось. Я всё

выискивал, куда бы сунуться, чтобы пересидеть, да как бы отсюда сбежать потом – в

подвал-то меня сразу почему-то не повели, а потащили в комнаты под крышей – по ещё

одной скользкой, вычурной лестнице с узорчатыми, в виде растений и зверей, перилами. Я

упирался, но слабо – меня и так мутило, еле стоять прямо мог. Кажется, в итоге какой-то

горничной на руки и свалился, но уже в комнате. Меня быстро из плаща выудили, раздели, как куклу, покрутили и в громадную медную лохань, застеленную тканью, засунули. Вода

пахла сладко, почти так же, как от лорда. На поверхности густо плавали розовые и жёлтые

лепестки.

Я обалдел.

А потом меня тёрли чем-то мягким, скользким, пенистым и вонючим. Всего – и волосы

тоже. Всё это ужасно щипало глаза и было жутко на вкус, когда заливалось в рот. А

горничные в унисон возмущались, что, дескать, притащил господин заморыша-грязнулю,

чего, спрашивается, ради?

Я вот стал догадываться, чего ради. Зачем моют, зачем на волосы всякую дрянь льют,

зачем потом маслом трут. Моют и снова трут. У нас рассказывали про такое, шёпотом, по

вечерам – что есть среди лордов мерзавцы, которые, презрев заповеди Великих Отца и

Матери, пользуют не девушек, а мальчиков. И ещё что чем моложе мальчик, тем для лорда