Текст книги "Звезда на излом (СИ)"

Автор книги: Мария Кимури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Куда его приведет, он не представлял. И даже не слишком хорошо понимал, что хочет сделать с собой. Ему был нужен голос, прямо сейчас, и если собственного нет, придется говорить чужим…

Коснувшись струн, он закрыл глаза.

Звуки долго были беспорядочными, разбросанными, словно первые музыкальные опыты ученика. Он искал мелодию, как ступени в полной темноте, наощупь, шаг за шагом. Просто звук шагов, скрежет камня под ногами, неровный, сбивчивый шаг и ритм сквозь сумрак и блуждающие неясные образы в нем.

Потом пришел размеренный далекий шорох моря, повторенный и раздробленный эхом, и он двинулся сквозь темноту на этот звук. Каменные стены сблизились, угрожая сомкнуться. Он шел, окутанный эхом собственных шагов, долгое время лишь на звук.

Потом возник бледный и нежный рассветный отсвет далеко впереди, и словно бы раздвинул камень. Каменная щель медленно раскрылась и спустя еще тысячу-другую шагов выпустила его на берег…

Виноград обвивал здесь каждую скалу, каждый камень и даже взламывал корнями кладку пристаней. Листья его были оторочены красным, ягоды наливались кровавым светом и манили к себе руки. Коснулся – отвел руку. Живой вздох почудился ему под упругой кожей виноградины, нажми – и брызнет кровь. Его лицо дробилось в отражении на каждой ягоде.

Или не его.

Рука дрогнула, отчаянно налитая гроздь падает от одного прикосновения, веером разлетаются алые брызги, покрывая его с ног до головы.

Вытирая брызги, он увидел сквозь рассвет и виноградные листья три звезды далеко впереди, над самой землей, и ноги сами понесли к ним. Одна из них покатилась и упала на землю, скрывшись из глаз – но став гораздо ближе, он знал это ясно, будто видел своими глазами.

Сад сгустился вокруг него, пророс лесом, тяжелым, старым как Дориат, пророс Дориатом. Виноград обвивал стволы дубов и сосен, прорастая сквозь кольчуги и обрывки серых плащей, обвивая выщербленный мост, исписанный уродливыми знаками, закиданный мусором. Виноград тянул к нему листья с алой оторочкой, похожие на маленькие ладони.

– Богатый урожай, и вино выйдет славное, – засмеялся рядом кто-то. Вышел из теней и зарослей, рослый и ладный, небрежно отбрасывая ветви с дороги. У него было точеное лицо эльда, рыже-алые волосы, спадающие почти до земли, и желтые внимательные глаза.

– Пью за ваш успех.

Протянул руку, не срывая, выжал целую гроздь в подставленную чашу словно бы без малейшего усилия. Ягоды лопались с тихим стоном. Смеясь, он пил большими глотками, и сок струился по его щекам, пятная роскошные одежды и тут же исчезая с них.

Макалаурэ неудержимо влекло дальше, мимо него, в темный зев дориатских пещер. Под ногами хрустело и звенела сталь. Шею сдавило.

Главный зал Менегрота завалили сухие листья, скрыв под собой всех лежащих. Здесь тоже змеились по стенам зелено-алые лозы, запуская отростки в камень, подставляя листья солнечному свету. Куруфин стоял здесь, с мертвенно-бледно улыбкой, поднимая чашу с вином обеими руками. Усики обвили его с разных сторон, и когда он шевелился, то вздрагивали, похожие на паутину.

– Это придаст нам силы, чтобы дойти до цели, – сказал он и протянул чашу Макалаурэ. – Не говори, что ты брезгуешь. Старший уже пил из наших рук. Ты не знаешь, где он? Его с нами нет, брат.

Макалаурэ шарахнулся в сторону, но цепь, тянувшаяся от его ошейника, вновь натянулась, увлекая вперед, в сумрак переходов. Потянуло холодом. Там мела метель, и сквозь нее мерцала упавшая на землю рукотворная звезда. Свет ее повлек к себе сильнее, чем даже цепь.

Наугрим возникли вокруг него, выступили из темноты и метели. Они брели туда же, охваченные жаждой достичь света, разрубая топорами заиндевевшие виноградные лозы на своем пути и топча тяжелые грозди. Темное и красное хлюпало под ногами. Ближайший гном развернулся вдруг и обрушил на него топор. Руки Макалаурэ были пусты, он едва успел увернуться.

Кто-то вынырнул из-за ало-зеленых зарослей, растрепанный и в мохнатой белой накидке, забрызганной алым.

– Уходи. Скорее. – Тьелкормо вложил свой меч ему в руку. Ошейник тоже охватывал его шею, обрывок цепи метался по вороту и звякал о пластины кольчуги. – Руби ее! Не стой столбом, болван, второй ты голос!

Но Макалаурэ уже не удержался и его увлекло в безумный бег через темноту.

Впереди звезда падала на берег моря. Круг замыкался.

– Мы попытаемся, – засмеялся из-за плеча Амбарусса. – Смотри, вот она, рукой подать!

На мгновение Макалаурэ обернулся и увидел его. Вастакские стрелы посыпались с неба, и одна из них, тяжелый срезень, прибила цепь от ошейника Амбаруссы к земле, брат остановился – и исчез.

Звезда маячила у самой воды. Притягивала неудержимо. Пошатываясь, он шел вперед, снова оставшись в одиночестве.

Нет, ненадолго. Желтоглазый снова стоял рядом, слева от него.

– Выпей, – засмеялся он, протягивая чашу. Густое, тяжелое, багровое вино ходило в ней волнами, в них дробились отражения множества лиц. – Выпей за то, что ты для нас сделал, и за то, что сделаешь еще.

Макалаурэ взмахнул мечом – но тот уже стоял с другой стороны.

– Ты предсказуем на годы вперед, сын Феанаро. Нужно просто подождать. Беги же, – желтоглазый нетерпеливо дернул цепь ошейника Макалаурэ. Но цепь не заканчивалась в его руке, уходя на север.

В отчаянии он рубанул цепь. Раздался звон, на цепи и лезвии меча разом появилось по зазубрине, ошейник рванул болью.

– Куда же ты, без Старшего-то, Второй братец? За кем тебе идти? Забудь про эти глупости. Смотри – ты уже выпил его тогда, на берегу.

Растерянный, Макалаурэ смотрел на свои руки, залитые темно-алым.

– Так будет всегда, – вдруг показалось, что желтоглазый смотрит с сочувствием. – Оно никогда не исчезает. Этого никто тебе не забудет. Но можно научиться прятать… А можно выпить и забыться. Тебе же нужно с кем-то выпить, пока нет Старшего.

Чаша возникла в его руках, словно сама собой. Запах дурманил как море и солнце, оставшиеся где-то очень далеко. Окунуться в него – и все станет проще…

– Пей же, Второй братец. За ваш Свет.

Задержав дыхание, Макалаурэ швырнул чашу ему в голову.

В ответ рывок цепи едва не бросил его на колени.

Вокруг стремительно темнело, земля наливалась холодом. Цепь натянулась и дрожала, уходя в снежную темноту.

– Кто здесь? – спросил из темноты голос, который был голосом желтоглазого – и не его голосом. Макалаурэ точно его слышал, но не мог узнать.

– Какой глупец пытается меня найти? – спросил голос, заполняя собой и темноту, и мороз. На мгновение ветер метнулся из стороны в сторону – и принес очень слабую, но несомненную вонь гниющей плоти и дикого зверя. Как у варгов в Сирионе.

«Беги. Не дерись с ним! Беги! Здесь не выиграть!» – кричал кто-то знакомый внутри.

Рывок цепи заставил его сделать шаг вперед, навстречу голосу и гнили. С размаху он снова ударил натянутую цепь мечом, оставив новые зарубки и на звене, и на клинке.

– Сколько же вас там осталось, – хмыкнул голос задумчиво. – Один? Двое? Трое? Живучие, как тараканы.

На третьем ударе подряд клинок Тьелкормо звонко раскололся у самой рукояти, а из-под ошейника потекло за ворот горячее и теплое. Цепь больше не дергалась – ее медленно и неумолимо тянули в темноту навстречу северному ветру.

– Один или двое, – решил голос. – И один от большого отчаяния полез, куда не звали. Какая удача. Иди сюда, Феанарион. Если ты Майтимо – будет забавно снова свидеться.

Мокрые от вина руки Макалаурэ бессильно скользили по цепи, пытаясь ухватиться за надрубленное звено. Еще один шаг следом за цепью. И еще.

«Беги, – требовал издалека Финдарато. – Беги! Не говори с ним! Не дерись на две стороны, с ним и с прошлым разом!»

Снег не смывал алую влагу с рук, а только размазывал ее. На ветру руки стремительно коченели.

Он продел с трудом сгибающиеся пальцы в соседние звенья цепи.

– Или ты тоже пришел мне спеть? – хмыкнула темнота. – О чем на этот раз? О Дориате? О том, как бежали в лес синдарские женщины, поскальзываясь на крови своих мужчин и подруг? Как замерзали их дети в ночном лесу? Интересно, вы знали, сколько женщин там взялось за оружие после поражения от наугрим? Бородатые выбили лучших, цвет пограничной стражи, и девок в страже стало больше трети. Хотя вам не привыкать, среди приморских тоже встречались… лебедушки с веслом, как я слышал.

Руки снова соскользнули с цепи. Макалаурэ ухватился опять, чувствуя себя слабым, как щенок… Не дерись на две стороны?

Дурак. Здесь нет двух сторон! Здесь и сейчас нет двух сторон…

Есть только цепь.

– Может быть ты думал, что сумеешь смыть ту кровь, убив побольше орков под стенами Сириомбара? Даже глупец поймет, зачем вы туда пришли на самом деле.

Есть только цепь, повторил себе Макалаурэ, проигрывая еще пару шагов. Цепь чуть обвисла, и он быстро, пока не натянулась, обмотал по обороту вокруг каждого запястья, чтобы точно не соскользнуло. Снова взялся за надрубленное звено. Снова сжал скользкие, влажные пальцы, согнув их с трудом. Холод усиливался, алое загустело, и пальцы уже не столько скользили, сколько прилипали к железу. Губы коченели.

Рывок.

Голос что-то говорил, слова скользили мимо. Да, его руки в крови. Да, это ничего не отменит и не изменит.

Все уже сделано.

Есть только цепь, его руки на ней и надрубленное звено.

Мир схлопнулся в малую точку, и центр ее – неровное звено цепи и две его руки. Вдох. Выдох. Рывок. Снова. Повторить. Просто не жалеть руки. Плевать, пусть больше не сгодятся для игры.

Голос, ветер, мороз – все мимо, где-то над головой.

Вдох. Выдох. Рывок. Сбился со счета. Просто еще раз. И еще.

Проходит много-много времени – и однажды сталь вздрагивает и рвется под его руками, упругая, со странным, знакомым стоном.

Как… Как струны.

И мир начинает возвращаться, медленно, шаг за шагом.

Сперва Макалаурэ почувствовал теплое дерево арфы под своей щекой, и только потом – боль в пальцах и запах крови. Своей. Холод превращался в воспоминание о холоде, но заставил вздрогнуть. Не исчезала только усталость.

Кажется, так глубоко в видения он не уходил никогда.

Кажется, повторять это… больше не стоит. Тоже никогда.

Даже воспоминание о том, куда он добрался, обдавало холодом.

Жильные струны арфы были изорваны почти все, кроме одной, последней басовой. Не успев задуматься, он торопливым движением разорвал и ее, словно она могла снова послужить последним проводником по этому пути.

Пальцы снова вспыхнули болью, красные капли брызнули на светлую кленовую вставку старой арфы. Что бы ни случилось, куда бы он ни забрел – этот путь закрылся надежно. В последний момент, но накрепко. Струн больше нет, а старый корпус арфы из дерева Валинора не пропустит через себя ничего лишнего. Как и клен, выросший и состарившийся у его дома на Вратах Маглора, над любимым родником.

«Спасибо, Финдарато… Спасибо, Тьелко…»

Он коснулся горла жестом Майтимо. Боль от ошейника держалась дольше всего.

Чудовище.

Чудовище на цепи.

Как они все.

Когда она снова стиснет его горло, хватит ли сил сорвать, наконец, ошейник и посмотреть во тьму прямо?

А затем он обернулся, ощутив вдруг сквозь усталость чье-то присутствие в комнате.

– Князь Маглор?

Элронд сидел на подоконнике, свесив ноги, и смотрел с настороженным любопытством на все безобразие разом. Встретив его взгляд, мальчишка улыбнулся. Вечернее солнце выглядывало из-за его плеча, заливая комнату светом ярким и теплым, как золотистое вино, смывая холод видения.

– А что здесь такое жуткое случилось? – спросил Элронд. – Там Фаньо и Райаринкэ уже думают, чем ломать дверь. Я решил, что влезть в окно будет быстрее. Ты играл тихо, но такое страшное, что из башни все разбежались. А что с твоими руками? – Он наклонился, собираясь спрыгнуть внутрь и подойти.

– Стой, – велел Макалаурэ, стараясь понять, безопасно ли к нему подходить вовсе. Он встал, пошатнулся. С изрезанных рук еще капала кровь, к счастью, не чужая, а всего лишь своя. Оглядевшись, он сдернул со стола простенькую полотняную дорожку, скомкал ее, чтобы остановить кровь и не измазать на глазах мальчишки все вокруг. – Запомни, Элерондо. Если вокруг меня творится какая-то жуть – не приближайся, беги за старшими. Это приказ.

– А это часто бывает? – немедленно спросил Элронд.

– Одного раза хватит. Раз ты здесь, открой Фаньо, – велел он. – И впредь входи сюда через дверь.

– Хорошо, – сказал Элронд, лукаво улыбаясь. Улыбка у него чем-то знакомая. Кажется, так улыбался Курво когда-то давно. А потом – близнецы… Можно было ручаться, что Элерондо размышляет, не влезть ли сюда в другой раз через каминную трубу, потому что ее не запретили.

Вбежавшему Фаньо Макалаурэ приказал подать чистую ткань для перевязки и седлать коней. Оруженосец молча достал перевязку из нижнего ящика стола, осмотрел внимательно своего кано с ног до головы, осмотрел комнату, успокоился и умчался.

– Я могу помочь? – спросил тут же Элронд.

– Нет. – Макалаурэ торопливо обматывал полосами ткани правую руку, привычно затягивая зубами узлы. – Перестань. Я не собираюсь отсылать вас на Балар, разве что «Вингилот» приплывет за вами по Гэлиону. Где Элероссэ?

– Уехал на сбор вождей аданов, – сказал Элронд невинно. – А я послушал, что доносится из башни, и решил, что могу больше пригодиться здесь.

– Что? – переспросил Макалаурэ, едва не уронив кусок перевязки. – Он уехал?!

– С Бронвэ, Хитуиаль и еще несколькими аданами и гондолинцами, ты не беспокойся, – объяснил Элронд. – Он сказал, что ему, как правнуку Берена Однорукого, вожди беорингов наверняка поверят больше, чем каким-то беглецам. А Ольвен согласилась.

Макалаурэ очень быстро и кое-как перевязал левую ладонь. Выбежал из Комнаты Документов. Спохватившись, вернулся и вывел Элронда, который уже с интересом рассматривал забрызганную кровью арфу, примериваясь к ней.

– До моего возвращения – ни шагу сюда, – сказал он. – К арфе пока не прикасаться.

– Хорошо. Ты потом расскажешь, что там случилось, князь Маглор? – спросил тот немедленно. – А где у тебя запасные струны?

– Расскажу, когда вернусь. Не разбирай замок на части до моего возвращения. Тогда я дам тебе запасные струны, и, если будет все в порядке, ты их сам натянешь. Договорились?

– Да!

…Фаньо ждал его внизу с лошадьми. Но главное, там же нашлась Ольвен. Она сидела у стены и невозмутимо расстегивала свою круглую сумку, доставая оттуда не одежду и не оружие, а…

– Турмалиндэ? – Воскликнул Макалаурэ, узнав круглый и выпуклый с обоих сторон как чечевица инструмент. Последний из ему известных пропал при бегстве из Химринга! Совет атани и Элрос важнее всего, но на одно мгновение Макалаурэ-музыканту захотелось разорваться. Слшком… много всего.

– Да. Работы того самого мастера.

Кажется, она знает его? Или, скорее, знала.

– Мы поговорим об этом вечером. Но сейчас… Ольвен, если Элерондо или Элероссэ свернут себе шею до моего возвращения в попытках кого-то еще спасти или что-то сделать, я оторву голову тебе. На месте.

– Договорились, кано Макалаурэ, – кивнула она спокойно. – Но с крыши самого высокого терема Сириомбара Элронд не падал, поверь. Мы уже проверяли несколько раз. Твоя башня лишь ненамного выше. А у Элроса достойная охрана. Кано, позволь спросить, не упадешь ли ты сам с лошади по дороге на совет?

Это было не ее дело, и Макалаурэ молча забрался в седло.

Не должен, решил он, прислушавшись к себе.

По крайней мере, по дороге туда.

– Что там было, кано? – спросил осторожно оруженосец, когда они выехали из ворот.

– Слишком мрачные размышления… и одна глупость, но я легко отделался.

– И что же ты решил?

– Что бы не случилось, Фаньо, что бы ни решили атани на своем совете, нам придется драться с Морготом и Тху дальше. Вот и все.

*

– И тогда князь Маглор собрал всех уцелевших и приказал уходить через подземный ход. А чтобы обмануть орков и темных тварей, велел женщинам кричать и плакать, пока все уходили в подземелье. И мы вышли наверх далеко за стенами и отправились к лесу, но нас заметили Тауроновы волки. Стало ясно, что скоро они приведут врагов. И тогда старый Ригон сказал – уходите скорее, а мы свое прожили, мы их задержим. А князь Маглор на это ему ответил, что никогда еще не бросал своих на корм волкам, и начинать не будет. И спел такую песню для всех, с кем рядом дрался, что все пошли за ним без отдыха почти до самого Леса-между-рек, даже раненые…

Элрос говорил и говорил, стоя на большом барабане и размахивая руками, а взрослые мужчины молча его слушали, не отрывая глаз. Не боялся их Элрос нисколько, хоть ему всего лет девять не то десять. Тарлан, поставь его вот так говорить при всех, до сих пор бы краснел и едва слова связывал. А этот – будто так и надо. Будто именно ему надо говорить и убеждать вождей здешних родичей беорингов и вастаков, словно нет ни Дирхавеля, ни князя Маглора, ни других старших, а есть только он, Элрос сын Эарендиля.

Потому что слово правнука самого Берена Однорукого здесь весило вдесятеро больше, чем слово любого Дирхавеля и любого эльфа. Княжича учили, княжич это знает. И того разоренного Феанарионами Дориата мелкий княжич не видел, а вот как они встали за Гавани, фиг знает почему, – видел своими глазами.

А понимает он уже, что прямо сейчас по-настоящему воюет против Саурона, словами вместо стрел и мечей? Кажется, понимает. Тарлан вот даже не сразу сообразил. Впрочем, он не князь, ему простительно… Вот договорит княжич, и будут здешние решать, кому верить и держать ли руку сыновей Феанора дальше. А приди сюда сам князь Маглор – его бы, может, так просто слушать и не стали, после случившегося-то вчера в крепости. Сгоряча могли бы и глупостей нарешать.

Вот Элрос договорил, засмеялся – и сел на том барабане, свесив ноги.

– Подтверждают ли эти люди и эльфы твои слова, княжич Элрос? Как подтвердили, кто ты есть? – спрашивает тем временем один из вожаков здешних беорингов, седой приземистый здоровяк.

Иатрим, стоящие как стража возле мальчишки, выступают вперед и впервые говорят в полный голос.

– Я, Бронвэ из Дориата, двухродный брат Белега Куталиона, подтверждаю слова моего юного князя Элроса. Я сам видел, как сыновья Феанора разоряли Дориат. А потом я видел, как они пришли в Гавани Сириона и встали рядом с нами против Врага.

– Я, Хитуиаль из Дориата, стрелок пограничья, подтверждаю слова моего юного князя… – хриплым, обожженным голосом отзывается лесная нэрвен.

А потом оглядываются на него, и Тарлан не своим немного голосом повторяет:

– Я, Тарлан из хадорингов Сириомбара, внук Сарно Коневода из Хитлума, сын Дарена Хромого и Мирин Ткачихи из беорингов, воин и ученик кузнеца, подтверждаю слова моего юного князя Элроса…

И только повторив это, думает, что впервые назвал его при всем честном народе своим князем. А значит, присягнул. Не князю Маглору теперь служить должен, как думал, а вот этому мальчишке, которого, может, еще на Балар князь отошлет. Не сейчас, так весной.

Но Элрос все сидит на большом барабане, болтая ногами, он доволен ужасно. А может быть и нет, подумал Тарлан. Этого так просто не отослать… Разве сам Эарендиль приплывет, чтобы за ухо увести!

Дирхавель же сидел в стороне, за отодвинутым к стене дощатым столом. Все, что мог, старшина людей Гавани уже здесь сказал. Теперь при свете факела он торопливо писал на выданной в Амон Эреб грубой серой бумаге. И думал о том, что пергамент здесь, наверное, роскошь, но, если в этом году Саурон не решится брать здешнюю крепость – все же многих потерял под стенами Гаваней, вдруг не решится! – то он сам позаботится сделать хорошую, пригодную для летописей бумагу.

И тогда он перепишет начисто и подробно и историю падения Гаваней Сириона, которую надо дополнить, и историю Похода Маглора, которая на его глазах вот-вот завершится. И отошлет на Балар… при случае. Чтобы не переврали еще какие-нибудь Сауроновы рабы.

А пока достаточно записать самое главное.

====== Часть 5. Балар. Осколки ======

Из той палаты сбежали даже лекари.

Услыхав об этом, Элуред решил, что все равно придется идти самому, и поднял себя с постели третий раз. Но сначала заглянул проведать невестку.

Гвирит дремала с детьми в крошечной комнатке. Сейчас она уже не плакала во сне, но все равно щеки были красными. Девочки же спали целыми днями, как и положено, и чем дольше это продлится, тем лучше.

Затем он поковылял, держась за стенку, в другое крыло, где разместили выживших верных Феанариони и тех, кто ухитрился держаться рядом с ними. Впрочем, рядом с Рыжим, неизвестно которым из двух, долго не выдерживал вовсе никто.

«Ни в чем удержу не знают…» – бросила одна из целительниц. Кстати, иатримские лекари ходить к красно-черным избегали все. Фалатрим тоже. Тихо считали, что поделом. Никого из них Элуред винить не мог. Только гондолиндрим и хитлумские целители работали здесь. Даже разносы, учиненные Маурвен, старейшиной хитлумских лекарей, не помогали.

Маурвен, конечно, не сбежала, но старший лекарь не может быть все время с одним раненым, забот слишком много. Тем более, что именно здесь Маурвен помочь не могла и вовсе: так уж сложилось, что эта целительница тела и знаток лекарской науки в деле исцеления души была на удивление слаба.

Боль заливала пустую палату, как стылая вода по осени. Та самая боль, которую Элуред никак не мог назвать для себя, стоявшая у него комом в горле, запирающая слезы.

Да может ли он хоть что-то сделать, если и себе сейчас помочь не может?

«Но я хотя бы хожу…»

Раны Рыжего Феанариона за эти дни почти не изменились, говорили лекари. Люди, и те исцелялись быстрее.

Рыжий не шевелился, скорчившись на постели. Не сознание и не беспамятство – полубред на грани их, в котором он застрял уже на несколько дней.

Подвинув к лежанке табурет, Элуред тяжело сел. Отдышался. И потянулся в осанвэ к Рыжему, с головой нырнув в этот стылый холод, пробирающий до костей.

Его предупреждали. Боль прошла насквозь, с головы до ног, высветив безжалостно его собственный разрыв. Сверху донизу через жизнь, как лист, разорванный пополам. Второй половины больше нет, не позвать и не прикоснуться мыслью, не почувствовать руку на плече… Нет того, кто всегда за тебя. Против холода, против страха, против чужаков… Даже против отца иногда. Против рабов Моргота – в последний раз…

Чужой последний раз в глубине боли ходил по кругу, не в силах остановиться. Темнота, приказ Старшего «Вперёд!» – рывок – свист стрел сверху – вспышка боли и крик Второго Рыжего рядом… Пустота пронизывает насквозь раньше, чем стрела, он зовёт и зовёт Второго, не в силах назвать пустоту правильным именем и даже вовсе ее назвать. Он видит ее, чувствует, знает – и не в силах обозначить словом. Не в силах позвать правильно.

И все повторяется. И снова.

«Тэльво!» – кричат рядом, из глубины. – «Тэльво!»

«Элурин…» – шепчет сын Диора, ныряя туда, в глубину, на зов такого же лишённого части себя, как он сам. – «Элурин…»

«Ты не Тэльво!»

«И ты не Элурин…»

«Кто это – Элурин?»

«Мой брат-близнец…»

«Где он?» – Хмурится напряжённо глубина.

Элуред замирает.

«Он… Он…»

«Говори!!!» – Кричит глубина.

«Он умер», – выговаривает Элуред через силу, через ком в горле.

«Врешь!»

«Его больше нет…»

И слезы прорываются наружу.

Он плачет как ребенок, размазывая слезы по лицу. Хочется спрятаться лицом в плащ сестры, но сестры нет, и никто не знает, где она. Он не может прийти со своим горем к отцу, потому что отца тоже нигде нет. Вокруг него пустота.

Элуред плачет, не скрываясь и не прячась – он уже спрятался везде, где мог, даже от самого себя вот прятался несколько дней…

Он один, потому что Элурина больше нет. И даже неизвестно, где брат, в палатах Намо или ушел путем людей! А вдруг брат потерялся до скончания дней, и он остался тут совсем один? Отец – сын двух смертных, хотя бы его судьба известна…

Глубина замирает и кричит, но Элуреда уже не удержать, и слезы льются рекой, пропитывая кафтан и повязку.

Глубина вопит, что он маленький плакса, а Элуреду наплевать. Разрыв по живому ужасно болит, и река из глаз бежит неудержимо, нет ему дела до чужих слов. Ему больно, и он просто плачет.

Глубина в ответ дрожит невыплаканными слезами. Нельзя, нельзя, нельзя плакать! Как ты не понимаешь! Ни на смерть отца, ни братьев, ни товарищей! Нельзя поддаваться слабости! Сопляк, мальчишка, болван!

«А я хочу и плачу, глупый ты…»

Беззвучный крик из глубины перешел в вой и сухие всхлипы.

Он снова здесь, в палатах целителей города Балар. Солнце давно село, его кафтан на груди и рукава совсем промокли, и рядом на койке давится злыми, неумелыми слезами не очнувшийся ещё толком Амрод, Амбарто, старший из двух, теперь Элуред это знает точно. А главное – беззвучного крика больше нет, в голове тишина.

Шатаясь, сын Диора сбегает прочь вдоль по стенке, боясь, что кинется на шею брату по несчастью, чтобы снова пореветь от души, а ещё в ужасе от того, как они с Феанарионом похожи. Стали похожи сейчас.

Он ведь тоже был уверен, что плакать ему нельзя, раз уж остался старшим в семье.

«На несколько дней опоздал. А этот насколько, лет на пятьсот?..»

Потом лекари сказали, что Амрод проспал сутки настоящим сном, не забытьем, и наконец, раны его начали затягиваться. Но прошло ещё полдня, прежде чем Элуред решился снова туда сходить, других хлопот и других раненых в палатах было предостаточно.

Несмотря на вчерашнее, а то и именно потому, ему было не по себе. И не он один побаивался непредсказуемых Феанариони.

Но перед тем опять зашёл к Гвирит. Та кормила грудью одну из дочерей и набросила на себя и нее платок, когда он открыл дверь. И все также тихо плакала, без всхлипов, у нее просто текли и текли слезы из глаз.

Кормила, обмывала дочерей, пеленала, полулёжа, чтобы занять руки, шила для них одежки вместо брошенных при бегстве – и плакала.

В этот раз Элуред сделал то, что ему очень давно хотелось сделать. Он сел рядом и заплакал вместе с ней. И сидел долго-долго, пока не склонилось снова солнце, не сделались глаза сухими и красными, а на душе не стало пусто до звона.

– Спасибо, – прошептала Гвирит. – Я совсем глупая, да, что не могу перестать?

– Это кто тебе сказал? – Элуред так возмутился, что даже плакать расхотелось.

– Это неважно…

– В следующий раз, – сказал оставшийся сын Диора, – возьми грязную пеленку и тресни это неважно по лицу, если оно слов не понимает. К твоим братьям я тоже доберусь потом. Объясню, кому тут нельзя плакать, а кому можно! И запомни, сестрёнка, они тебе не указ. Я предупрежу лекарей и служителей не пускать никого лишнего к тебе.

Он не решился ее обнять, но сжал руку Гвирит.

– Какой ни есть, а я здесь старший из нас, беглецов. Никто из твоей родни не указ ни тебе, ни мне. И тебе я это буду напоминать, сколько потребуется. Словом, бери грязную пеленку и гони их, пусть катятся в болото! В другой раз посылай сразу ко мне и закрывай двери.

Гвирит храбро хлюпнула носом, соглашаясь.

– Рэдо, тебе лежать надо… – Вздохнула она.

– А вот это уже мне решать, – сказал Элуред и бодро поковылял дальше.

Перед дверью в палату Амрода снова себе напомнил, что он здесь старший и лекарь. Не для праздного развлечения идёт туда.

Ну что, взъерошенный Первый Рыжий встретил его прицеливающимся взглядом и вопросом:

– Ты здесь был позавчера?

– Я.

– Ты какого драуга в мою голову полез, наглец?

Хорошее приветствие, Элуред даже растерялся.

– В голову я тебе не лез, – он уже привычно подошёл по стенке и присел на тот же табурет. – Это, знаешь ли, невозможно. Я пришел только туда, куда ты звал. Сам наглец.

– Я тебя не звал!

– Ты звал брата.

– И что?

– Я же тебя слышал все время. Сверху и через четыре палаты. – О том, что вблизи Амрода слышали все, кроме немолодых служителей-атани, он решил не упоминать.

– Почему ты?

– Потому что мой брат-близнец Элурин тоже погиб в Сириомбаре. Вместе с отцом. Я не мог даже перестать тебя слышать. Я пытался.

– И что теперь будешь делать? – Амрод сверлил его взглядом.

Элуред только фыркнул, чувствуя себя очень нелепо на этом допросе.

– Я, знаешь ли, теперь старший в этом приюте безумных. На мне девочка-вдова брата, которая родила сестёр-близнецов прямо на корабле по пути на Балар, да все иатрим и все сириомбарские хадоринги с беорингами. И потом мне идти и надирать уши родне невестки, которые посмели ей указывать поперек меня. А я целитель, раненых и обожженных здесь столько, что лекарей не хватает. Больше всего хочется поплакать побольше в кого-то старшего и умного, но я боюсь, Эрейнион и Корабел меня не поймут, а старшая лекарка Маурвен, сам понимаешь, сейчас сильно занята…

– Сестер-близнецов? – кажется, Амрод из этой беспокойной болтовни разобрал только одно, зато безошибочно. – Девочки близнецы тоже бывают?

– Теперь бывают.

«Что мы тут несём, а?..»

Они помолчали неловко – мрачный рыжий нолдо и растерянный темноволосый эльфинит.

– Что было в Гавани Сириона? – наконец спросил Амрод. – Со мной здесь почти не говорят.

– Разгром. Два балрога и туча орков. Все, кого отсылали, смогли отплыть, но очень многие погибли, защищая их. Если бы не вы, нас взяли бы с наскока и перерезали вовсе… В дальней части города огнем отрезало несколько сотен воинов и твоего брата Маглора. Про них ничего не слышно до сих пор. Прошло почти шесть дней.

– Он жив, – отрезал Амрод. – Макалаурэ жив и цел, я уверен. Кто-то из наших ещё здесь есть?

– Десятка два, почти все тяжело ранены.

– Счастливец, – бросил Амрод с горечью. – Ты нужен и полезен. Мое дело бить вражьих тварей и только…

– Прямо сейчас я могу только выплакаться вволю и помогать лекарям, порой только советами. Первое и тебе советую.

– Засунь этот совет знаешь куда?

– Ты брату нужен.

– Для Макалаурэ я сейчас обуза.

– Что?

Элуред хлопнул глазами.

– Что? – эхом переспросил Амрод, не понимая.

– Брату. – Повторил медленно Элуред. – Твоему Старшему. Он тоже здесь. Что, тебе ещё не сказали?

Даже у левой руки Амрода, даже сейчас, была хорошая хватка, надо сказать. Вцепился в ворот, дернул к себе.

– Говори!!!

– Не ори мне в ухо, – у Элуреда, хоть тресни, получалось говорить с феанариони и убийцей только так, как он говорил с братом, и никак иначе. – Горло не напрягай, рана откроется, пропадут наши труды. Вот же молчуны, катран их укуси! Он всего через две стены от тебя.

– Я его не слышу! Совсем! Если ты лжешь… Тебя придушить мало!

Глаза Амрода, только что потухшие и отстраненные, горели теперь не хуже маяка.

– И не плюйся, – сказал ему Элуред. – Он очень тяжел и в себя не приходит. Рядом все время кто-то есть и зовёт его. Про него рассказывают вообще неслыханное – что он убил балрога, погнавшегося за Эльвинг, а потом порубил целый отряд орков в одиночку, прорываясь к гавани. Когда его принесли, он был весь в ожогах и в торчащих орочьих стрелах.

– А Карнистиро?

– Карантир… погиб, отступая в гавань среди последних.