Текст книги "Звезда на излом (СИ)"

Автор книги: Мария Кимури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

====== Об именах ======

Глоссарий. Имена героев.

«У этих феанорингов хуже, чем у китайцев!» (читатель)

У толкиновских эльфов-нолдор было довольно много имен. Во-первых, при рождении каждому давали два имени, материнское и отцовское. Во-вторых, при жизни они приобретали прозвища, под которыми прославлялись (например, Фелагунд – это «строитель пещер», прозвище Финрода). В-третьих, когда нолдор пришли в Средиземье из Валинора, там уже язык изменился со временем, наречие оставшихся там эльфов превратилось в язык синдар – синдарин. И имена новоприбывших стали произносить на синдарский лад – под этими именами мы в основном и знали всех наших героев. А еще они друг друга могли называть сокращенными именами! И у меня они это делают!

Словом, вот список имен главных действующих лиц. С расшифровками.

Феанарионы, т.е. сыновья Феанора (а слово «Феаноринги», кстати, образовано в фэндоме по аналогии с раннесредневековыми Каролингами, Капетингами и прочими европейскими королевскими династиями).

Маэдрос – Нельяфинвэ Майтимо, прозвище Руссандол (Рыжая/медная голова), сокращенное обращение – Нельо (Третий, потому что третий Финвэ в семье, а другие два отец и дед)

Маглор – Канафинвэ Макалаурэ (Златокователь, за красоту голоса, не за ювелирку!), сокращенное – Кано (командующий, повелевающий, ага! Видимо, за громкий голос данное).

Келегорм – Туркафинвэ Тьелкормо (Быстро вскакивающий, то есть вспыльчивый), Турко – сильный. Тьелко – еще одно сокращение.

Карантир – Морифинвэ Карнистиро (Краснолицый, легко краснеющий), сокращенное – Морьо (темный).

Куруфин – Куруфинвэ (искусный Финвэ) Атаринкэ, сокращенное Курво. Мда, характер у него был еще тот, конечно. Но это от слова Искусный, его так и прозывали. Хотя, что интересно, он совершенно не прославился никакими творениями. Видимо, всю дорогу только оружие ковал.

Амрод – Питьяфинвэ (маленький Финвэ) Амбарто, сокращенное Питьо, но у меня нигде не применяется.

Амрас – Телуфинвэ (последний Финвэ) Амбарусса (буквально «красноверхий», рыжеволосый). Сокращенно – Тэльво.

Причем близнецы оба называли друг друга Амбарусса и никак иначе, и их вместе тоже стали так называть (Амбаруссар – множественное число).

В итоге у меня вышло, что среди своих они зовутся привычными в Амане именами, друг друга называют чаще сокращенными, а остальные к ним обращаются по знакомым нам именам из Сильмариллиона. А Маэдрос у меня это Руссандол и точка, и я не знаю, почему!

====== Часть 1. Живые ======

Апд: отредактировано 13.09.20

Юный оруженосец умчался вперед во весь опор. Руссандол пустил коня шагом, ему ни к чему торопиться.

Дорога вилась по заливным лугам и полям жемчужного зерна*, окружившим Гавани Сириона – проложенная от пригорка к пригорку среди болотистых низин. Утром с холмов была видна вся дорожная сеть Гаваней, неупорядоченная, прихотливая, льнущая к неровностям сырой южной земли. И новая стена Гаваней хорошо различалась тоже.

Атани и эльдар, бок о бок работавшие в полях, провожали одинокого всадника в темных одеждах настороженными взглядами. В свою очередь, Руссандол рассматривал их самих – не слишком хорошо отличимых друг от друга, если стоять по колено в воде в одинаково сырых одеждах и повязав голову тряпкой, чтобы солнцем не напекло. Он смог разобрать, что молодые атани почти не уступали эльдар ростом, а вот те, кто старше, порой оказывались ниже юношей и девиц больше чем на голову.

Похоже, море и эти водяные поля щедро кормили жителей Сириомбара.

Два рукотворных канала пересекали поля и луга, собирая излишнюю воду – и заодно готовясь задержать любое войско. Бревенчатые мосты, переброшенные через них, можно было легко разрушить. Меньшие каналы то ли отводили воду с полей, то ли наоборот, наполняли их, воин с первого взгляда разобрать не мог.

Стены медленно вырастали впереди, и Руссандол невольно одобрил суету возле главных ворот и надвратных башен. Между зубцами башни мелькали разноцветные одежды – различались и серые кафтаны иатрим, и яркие плащи беглецов из Гондолина. Стены Руссандол изучил с особым интересом – лучше пусть не пригодится, но знать надо. Отметил добротное, но простое каменное основание. А вот верхнюю часть стен и башен надстроили деревянную, из массивных дубовых бревен. В здешнем низменном краю так, несомненно, быстрее и проще, чем добывать камень у себя из-под ног. Потому как на единственном в здешних местах каменном холме город и основали.

И встретил его у ворот столь же пестрый отряд. Только вооруженной стражи десятка два, и нэри, и нисси. Вперемешку – эльдар и люди, в большинстве люди дома Хадора, светловолосые и светлоглазые.

Оруженосец Руссандола стоял среди них, пытаясь быть спокойным и не таращиться по сторонам. В семнадцать лет от роду это было непросто.

Руссандол пробежался взглядом по лицам встречающих, и дважды память, нырнув поглубже, подсказала ему имена. Эгалмот и Галдор, верные Тургона, предводители больших Домов. Не виденные им с самого Празднества примирения Мерет Адертад, да и там не стремившиеся к теплым беседам. И еще лицо маленькой нис, что высунулась по пояс из бойницы, встречалось ему когда-то, но имени ее он не знал.

Эгалмот был непроницаем для взгляда и мысли, как в броне, даром, что носил лишь длинные церемониальные одежды. Вопросов о сопровождающих и их стане он не задал – оруженосец должен был на них подробно ответить, как приказано. Эгалмот отвесил точно выверенный поклон, подождал, пока Руссандол спешится, и произнес долгое и вежливое приветствие с перечислением всех имен и титулов. Впрочем, «князь Химринга» в этом перечне было выпадом недобрым. Руссандол лишь ответил положенным приветствием.

Другое приветствие произнес Галдор, и стало ясно как день, что они тянут время. А еще через несколько мгновений время все же дотянули, и приближающийся топот возвестил завершение церемоний.

Молодой темноволосый эльда осадил коня прямо в воротах и спрыгнул на землю с какой-то детской лихостью, словно разбив лед выверенных вежливых слов, произнесенных перед тем.

Эльда?

Руссандол удивился мелькнувшему сомнению, но его разрешили уже через несколько мгновений.

– Князь Маэдрос, – сказал юноша после вежливого, но торопливого поклона, – сестра моя госпожа Эльвинг готова принять тебя немедленно. Я Элурин, сын Диора, прибыл сопроводить тебя к ней. Но прошу тебя оставить все оружие на хранение своему оруженосцу. Он должен ждать тебя здесь. О нем позаботятся.

Сын Диора…

Медленно отстегнув перевязь, Руссандол отдал меч и кинжал оруженосцу, снял с седла щит. Ободряюще кивнул юноше – никто здесь не причинит вреда человеку, едва родившемуся, когда случилась Дориатская резня. Церемонно раскланялся с гондолинскими вожаками, отразив их холодную вежливость.

– Стальная рука тоже оружие, – сказал он, обращаясь с усмешкой ко всем встречающим разом. – И как мне поступить с ней?

Они коротко переглянулись – юнец, не достигший по меркам эльдар даже брачного возраста, и гондолинские предводители Домов.

– Обе ваши руки оружие, князь Маэдрос, – учтиво сказал Эгалмот. – Вы ведь не можете снять обе.

И коротко наклонил голову, оставив Руссандола пару мгновений размышлять, попросил бы его Эгалмот отстегнуть обе руки, будь такая возможность, или нет.

Никто их не сопровождал. Только за воротами под ноги коню Элурина кинулся огромный серый пес и запрыгал вокруг, а затем по жесту хозяина побежал справа у ног лошади.

Украдкой Руссандол рассматривал своего спутника, но ничего необычного в нем не находил. Ну, кроме того, что этому юноше едва за двадцать – и он кажется взрослым. Атани в этом возрасте выглядят лишь немногим старше. А что очень красив – он ведь внук Лутиэн, не стоит тому удивляться.

И Феанарион вернулся к изучению этого нелепого города, построенного живущими бок о бок смертными и эльдар. Может быть, знания не пригодятся, но рассмотреть побольше стоило.

Город выстроили из дерева почти весь. Лишь опору некоторым домам делали каменную, а дальше клали из добротных бревен. Интересно, сплавляли от Ивового края, или везли морем от Леса-между-реками?

У атани старшего поколения, которых немало встречали на улице – почти одни женщины, отметил он. Многие носили мужскую одежду и явно выполняли тяжелые работы.

Город успели не только выстроить, но и украсить на синдарский лад, росписью и резьбой – красочно и несложно исполнить. Одну из боковых улиц расписали узорами людей дома Хадора, и там играли шумные светловолосые дети.

Руссандол разглядывал высокие крыши, узкие боковые улицы и широкие основные проезды, разбегающиеся от вершины холма, окруженной, словно венцом, высокими теремами. Когда всадники поднялись выше, справа в просветах между домами замелькали корабельные мачты. А еще немного погодя открылся вид на гавань, где вперемешку стояли у причалов узкие серые ладьи, предназначенные для быстрого хода, и широкие, с высокими бортами, грузовые корабли.

Как бы посчитать, сколько идет корабль до острова Балар?

Элурин тоже косился на нежданного гостя, но молчал. Он не был так опытен в сокрытии своих чувств, и хотя Руссандол не собирался вслушиваться, до него порой долетало эхо чужого волнения, любопытства и тревоги.

Быть целью чужого любопытства внезапно показалось забавным. Считая это почти бессмысленным, он все же заговорил.

– Я отвечу на твои вопросы, сын Диора, если смогу. Спрашивай.

– Я не знаю, как тебя спрашивать, князь Маэдрос, – скованно отозвался Элурин. – Я не могу связать то, что я видел и то, что я знаю.

– О моем брате Келегорме тоже можешь спросить, – Руссандол твердо решил считать, что слова юноши относились не к нему самому.

– Вряд ли ты ответишь мне, как такое возможно. Как мог один и тот же эльда призывать идти с оружием на наш дом, рубить квэнди на куски, словно орков, прийти убивать отца – и потом целую ночь и утро тащить нас по зимнему лесу, через бурелом и брод, истекая кровью, чтобы вернуть нашим ближним?

Руссандол прикрыл глаза, помолчал. С-собака. И та, что путается под ногами. И братец тоже, Хуан полоумный. Вот как…

– Не могу тебе сказать, что произошло в его душе. Не знаю. Знаю лишь, что мой брат Келегорм всегда был горяч и бросался очертя голову во все – в дружбу, в бой, на зверя с ножом. Когда его любовь отвергли, он с головой ушел в ненависть, и я не смог это изменить. Почему он бросился в иную сторону – лучше спроси отца. Не знаю, что между ними произошло, и почему твой отец и мой брат не убили друг друга. Я знаю лишь, что, по словам его верных, Келегорм дважды отступался от Элухиля, хотя перед этим так стремился убить, что прорубился к нему через весь большой зал Менегрота.

– Отец откладывает этот разговор.

– Ты выглядишь взрослым. Но я не знаю, как взрослеют дети двух народов.

– Если это вопрос…

– Пусть будет вопрос.

– По-разному, князь. Эарендиль, сын Туора и Идриль, почти равен нам годами и был несколько лет нашим товарищем по играм – но повзрослел быстрее нас. А сестре просто пришлось взрослеть очень быстро.

– Госпожа Эльвинг действительно полноправная соправительница Сириомбара?

– Да, – сказал Элурин и вздохнул. – Отец годами не мог оправиться от раны… Она приняла на себя все обязанности правителя еще до того, как стала взрослой по человеческим годам, и управляла достойно.

– Но ей помогали.

– Да, Келеборн и госпожа Галадриэль. Но они не стремились править здесь.

– Годами не мог оправиться от раны, – повторил после короткого молчания Руссандол. – Диор Элухиль, внук майя, годами не мог исцелиться? Я слышал об этом, но не доверял рассказам. Как это возможно?

Элурин дернул поводья, его конь недовольно мотнул головой.

– Однажды я услышал объяснение… не предназначенное для моих ушей. Оно не понравится тебе, князь Маэдрос.

– Я приехал сюда задавать вопросы и выслушать ответы, сын Диора, – Руссандол вскинул голову, – а не тешить свое самолюбие. Иначе прислал бы гонцов.

«Или явился бы сюда с войском, болтливый мальчишка».

– Одна из целителей… – Элурин запнулся, не желая называть имя и не желая лгать, – сказала, что эта рана словно нанесена слугой Моргота. Словно через нее прошло большое зло.

До этого Руссандол полагал, что не услышит в Гаванях ничего неожиданного – хотя бы пока не состоится разговор с правительницей. Но теперь… Будь он Карнистиро или Макалаурэ – у него пылали бы сейчас даже уши.

«Ты цел?» – вспомнилось ему давнее беспокойство. И ответом – незнакомый темный огонь в глазах Тьелко. И его отражение в глазах и лицах его верных. А он сам тогда просто промолчал, было не до того. Не до брата.

Потом один из этих верных, глазом не моргнув, отправил двоих детей на смерть.

– Теперь я еще больше хочу понять, что произошло, – сказал он, помолчав. – Я ехал говорить с правительницей Эльвинг, но теперь понимаю, что нужно встретиться и с Наследником Элу.

– Ты встретишься с ними обоими, князь, – ответил Элурин.

В молчании они въехали на вершину холма. Не то, чтобы холм был высок, но над болотистой низиной дельты Сириона он возвышался горой, а его младший брат горбился чуть дальше, за рукавом реки.

Три высоких бревенчатых дома полукругом охватывали центральную площадь. Над воротами левого висели знамена в цветах дома Финголфина и атанийского Дома Хадора, над воротами правого – крылатый герб Тингола на черном фоне. Средний терем выстроили выше прочих и расписали узорами из волн, птиц и кораблей на волнах, его ворота стояли открытыми, словно приглашая каждого войти. Все просто и понятно. И словно бы временно, дерево не тот материал, из которого эльдар строят надолго.

Как и весь этот город.

Второй Элурин встречал их в воротах – то же мягкое лицо, в котором, чуть измененная, отразилась красота прародительницы, те же темные кудри и глаза, но одет в синий кафтан вместо зеленого, пальцы на обоих руках измазаны в чернилах, и сумка для свитков на его поясе. Обменявшись взглядами, близнецы поднялись по резной лестнице следом за гостем.

Резные кресла в главном зале были пусты. Лишь стража приветствовала их.

– По словам оруженосца, ты приехал не с посланиями от своего Дома и княжества, а ради личной встречи, – заговорил второй близнец, и Руссандол извлек из памяти его имя – Элуред. – Госпожа Эльвинг просит тебя подняться в Каминный зал для бесед. Надеемся, что князь Маэдрос не сочтет это неподобающим.

Какие воспитанные мальчишки.

Какие мелочи.

– Не сочту, – сказал он коротко.

Новая лестница, расписанная еще более пестро, поворот, резные дубовые двери, украшенные летящими чайками, стража в серых плащах – вспышка узнавания и ненависти в глазах одного из иатрим, но выучка берет свое, и страж лишь сжимает копье до побеления костяшек пальцев.

Снова высокие окна в подражание каменным, насколько позволяет материал, снова резные кресла темного дерева – и тонкая фигура в голубом платье на одном из кресел. Прямая, как клинок.

Он ожидал видеть еще одно отражение Лутиэн, но лицо у эльдэ на удивление иное, и кажется, куда больше в ней пришло от самого Тингола. Особенно упрямо сжатые твердые губы, словно высеченные из камня. Только густая грива черных волос, перевитая серебряными лентами, досталась ей из всей красоты прародительницы.

Остановившись перед ней, Руссандол сдержанно поклонился, думая не сколько о том, какой глубины поклон ему подобает, сколько о бессмысленности поклонов вовсе, если говорить с эльдэ, родичей которой ты убил и едва не убил.

Когда Эльвинг заговорила, в ее голосе тоже послышался отзвук камня.

– Приветствую тебя в Сириомбаре, князь Маэдрос Феанарион. Ты хотел говорить со мной.

Образы подошли бы куда лучше, но так просто ему не откроются. Руссандол отогнал вставшее перед внутренним взглядом чудовищно спокойное, почти безмятежное лицо мертвого Турко, и заговорил словами.

– Приветствую тебя, Эльвинг, дочь государя Диора… – Он запнулся, чувствуя себя то ли глупцом, то ли на грани опасности. Казалось бы – чего опасного в очевидной глупости?

«Я скакал, как полный дурак, по этим болотам, чтобы спросить…»

– Я приехал, чтобы спросить тебя, отчего и как умер мой брат Келегорм на самом деле.

Молчание повисло в зале. За окном кричали чайки. Почему-то у чаек Белерианда, особенно южных, были поразительно мерзкие голоса.

– Чем ты недоволен, князь Маэдрос? – Эльвинг чуть сдвинула брови, стараясь остаться непроницаемой. Все-таки она очень юна. – Мы позаботились о его теле, хотя это была одна смерть из очень многих. Разве ты нашел его в неподобающем виде?

– Нет. Но раны его не были смертельными, сказали целители. Он не должен был умереть.

– Он истекал кровью, когда появился перед нами.

– По словам целителя, которому я всецело доверяю, он потерял много крови, но недостаточно, чтобы умереть. Он должен был выжить, как выжил государь Диор. Его шансы были не меньше. Тем более, его не могло убить то, что оставило ожог на его руке. И это не могла быть сила кого-либо из иатрим или гостей Дориата.

Проклятые чайки заорали еще отчаяннее.

– Я могу попытаться ответить на твой вопрос, князь Маэдрос.

«Знакомое начало».

– …Но ответ мне очень не понравится, – дополнил он, невесело усмехаясь.

– Думаю, настолько, что мне немного страшно говорить об этом с тобой.

– Нелегкое признание для правительницы Гаваней.

– Нелегко оставаться предусмотрительной и не задеть при этом гордость гостя. Особенно того гостя, чья гордость вошла в легенды.

«Которому может хватить сил уничтожить этот город, ты хотела сказать?»

– Твой отец и братья, госпожа Эльвинг, наверняка знают, в чем дело, – Руссандол пожал плечами. – Их присутствие не стеснит ни меня, ни тебя, а падать мне в их глазах уже некуда. Я повторяю, что приехал услышать ответы на вопросы, а не тешить свое самолюбие.

Юная правительница промолчала, не выказав недоверия – не желая его высказывать, понял Руссандол. А через несколько мгновений двери отворились, пропуская очень высокого полуседого человека, в котором он даже не сразу узнал сына Лутиэн.

Молва раньше называла короля Диора прекраснейшим из Детей Эру. В Менегроте Руссандол видел искаженное болью и страданием лицо, и не задумывался о его красоте, увидев лишь молодость и сходство с матерью.

Сейчас перед ним был смертный, рано состаренный горем и недугом. Прежде мягкие черты лица его затвердели и обрели резкость, словно вырезанные из светлого дерева рукой не эльда, а сурового наугрим. Отражение Лутиэн в нем расплылось и отдалилось. Двигался он скупо и тяжело, и это что-то напомнило Руссандолу, причем такое, что доставать из прошлого не слишком хотелось. Впрочем, поздно.

Он вспомнил свои отражения в митримской воде после плена.

«Память, морготова ты тварь!»

Диор тяжело опустился в кресло и жестом пригласил гостя сесть. Кресла в зале, предназначенные для гостей, Руссандол заметил лишь теперь.

Прекрасно. Чудесно.

Садясь, он сжал резной подлокотник, и тот звонко треснул.

Элуред и Элурин бесшумно вошли следом за отцом, встали позади кресел старших, заметно волнуясь.

– Приветствую тебя, князь Маэдрос, – в отстраненной краткой вежливости Элухиля слышалось больше усилий, чем у его дочери. – Ты пришел один, за ответом на вопрос о смерти брата. Ответишь ли ты нам, как он жил, что его жизнь завершилась… так, как завершилась?

– Отвечу.

Эльвинг подняла глаза, прозрачные и холодные, как лед на темной воде зимой.

Руссандол ждал каких угодно жестоких или скупых слов. Но не ждал, что ее разум распахнется и пригласит с беспощадной откровенностью посмотреть на Тьелкормо сквозь ее воспоминания.

На врага, который выпускает из рук ее невредимых братьев.

На того, кто смеется со стрелой в груди, просто потому что захотелось.

Кто обводит вокруг незрячими глазами и делает шаг словно к лишь ему различимому свету – к ней.

И сквозь глаза которого в тот миг выглянула в мир Тьма.

В явном мире Тьелкормо лишь хрипит, цепляясь за кафтан на груди, но второе зрение внучки Лутиэн видит, как в сияние его фэа, в самую сердцевину, вгрызается язык черного пламени, подобный провалу в пустоту. Ужас накрывает ее – но тут возле сердца толкается теплом спрятанный ею другой Свет. И она раскрывает его навстречу Тьме, то ли мечом, то ли щитом, не думая ни мгновения о том, кто перед нею, и даже о его последних словах.

Это все неважно, потому что перед ней яростное пламя чужой души бьется из последних сил со своей пустотой, отказываясь сдаваться и выпустить ее в мир, намертво стоя на пороге. И держится до тех пор, пока прозрачная для второго зрения рука не касается источника живого света, и тот не охватывает его, развеивая черное пламя.

И тогда свободная фэа Тьелкормо вспыхивает сильно и ярко, сбрасывая все покровы разом.

…Под левой рукой Руссандола резной подлокотник разлетелся в щепки. Воздуха не хватало, он с трудом, через силу, вдохнул. Перевел взгляд на Диора.

– Сделаем несколько шагов назад? – спрашивает Элухиль.

– Да!

Воспоминания короля не так ярки – в сражении не до того, чтобы смотреть другим зрением. Но этого и не нужно, он ясно видит то же темное пламя в глазах Тьелко. И отчего именно оно гаснет, сменяясь ужасом и дикой тоской.

Хозяева молчали, и Руссандол был невольно благодарен за это. Его лицо пылало.

«Даже не потребовалось становиться Карнистиро… Турко, глупый мальчишка… Болван, какой я слепой болван!»

– Благодарю, – сказал он хрипло. – Мой черед.

Заметил, что Элурин мертвенно бледен, а Элуред лишь грустен – мальчишка, как видно, что-то понял еще давно. Не настолько эти двое одинаковы.

Руссандол прикоснулся к середине лба – как всегда теперь, если ему требовалось открыть кому-то свой разум. Так привык быть закрытым наглухо, что без подготовки стал неспособен открыться кому бы то ни было.

…Горсть воспоминаний он перебрал осторожно, чтобы не выдать лишнего – слишком болезнен был для него каждый лишний взгляд. И бережно, отбирая самые разные самоцветы из этой пригоршни, не поддаваясь порыву вытащить лишь светлое и радостное.

Бледно-рыжий мальчишка со щенком на руках. Пройдет меньше года Древ, и они поменяются местами, Турко оседлает своего пса раньше, чем сядет на коня.

Детские обиды, детские ссоры младших. Способных подраться и помириться раньше, чем старшие успевали понять, в чем дело.

Вспышки гнева, в которых Турко был способен сломать не поддающийся инструмент или оружие. И сменяющее их холодное упорство, с которым он возвращался к препятствию вновь и вновь, не отступаясь.

Сияющий юный охотник в свите Великого Охотника – лицо и волосы его светятся, когда он возвращается в сумерках с добычей.

Пылающий яростью Тьелкормо с окровавленным мечом, с разбегу прыгающий через полосу темной воды на белый корабль.

Он же, дурачащийся с белериандскими щенками на поляне рядом с хохочущей Арэдэль.

Темный самоцвет – светлый – темный…

Неподвижная маска вместо лица – после поражения от смертного.

Темный, темный, темный…

Последний вечер перед выступлением на Дориат. Торжествующая усмешка Охотника, отражение пламени из камина в его глазах.

«Ты цел?» – и вспышка чужого темного огня в глазах брата вместо ответа.

Здесь он опустил руку, закрываясь неосторожно и резко. Как почти всегда.

Элуред вздрогнул, остальные удержались.

– Благодарю, – сказал Руссандол отстраненно, разбивая молчание о прошлом. – Вы ответили на мой вопрос. Даже на тот, что я не задавал.

– О том, не Сильмариль ли обжег руку твоего брата, – Диор даже не спрашивал. – Вряд ли ты приехал бы в одиночку за меньшей загадкой, я думаю.

– Да. Сильмариль обжег руку моего брата. Потому что мой горячий глупый брат в своей ненависти ушел слишком далеко во тьму, и доля моей вины в этом есть.

– Нет. Именно тогда твой брат Келегорм сразился со своей тьмой, собрав все силы, – холодно сказала Эльвинг. – Он был ближе к себе настоящему, чем за многие годы перед тем.

– Другого объяснения не может быть.

– Да о чем мы спорим, в конце концов? – фыркнул Диор. И бережно извлек из-под плаща сверток черной ткани, подобной тончайшей шерсти. – Когда можно просто проверить.

Руссандол вскочил, покалеченное кресло отлетело к стене.

– А Турко был прав, – сказал он сквозь зубы. – Диор Элухиль, ты сволочь!

– Не буду спорить с тобой, князь, – отозвался Диор. Он разворачивал нежную ткань, глубокая чернота ее на складках чуть отливала синим и радужным, не как вороновы перья, но мягче и глубже, и каждое движение этих складок завораживало.

Но вот из них ударил свет, и Руссандол очнулся.

Казалось, дивное ожерелье из узорных золотых пластин насытилось светом целиком, отражая сияющий светом Древ Камень. И одна часть Руссандола впитывала его свет, как воду после долгой жажды и дороги в пустыне, а другая сжалась от воспоминаний, где он видел это сияние в последний раз. Сжалась – и отступила в сторону, чтобы больше не причинять боли.

И здесь Сильмариль даже сиял иначе. Мягче, яснее, радостнее. Каминный зал затопило мягким светом, как теплой прозрачной водой, течения которой гладят пловца, поддерживая его и радуясь. Почти как в доме отца когда-то. Иначе – но близко к тому.

Он сдернул перчатку с левой руки, привычно зацепив ее за сталь правой.

– Князь Маэдрос!

Удивленный, он взглянул на Эльвинг. Даже это твердое лицо смягчилось под сиянием камня, но осталось серьезным.

– Я прошу тебя сделать это… другой рукой.

Упрямо тряхнув головой, Руссандол шагнул вперед и протянул руку к освобожденному сокровищу. Сияние Камня просветило ладонь насквозь, окружив на мгновение пальцы золотистым ореолом.

Потом ударила боль такой силы, что показалось – вокруг него снова сомкнулись стены Железной Темницы. Когда он корчился в холодном свете пленных Камней под гортанные выкрики и смех орков. Когда от крика становилось легче на несколько мгновений – и все же он не кричал, сколько мог.

Он не закричал и теперь. Только пошатнулся, сделав шаг назад, и устоял, как старался стоять всегда, если позволяло тело. Ссутулился, готовый к новому удару или ожогу.

Свет угас. Кто-то взял его правую руку, вложил нечто округлое и сомкнул вокруг него пальцы, почему-то чужие и непослушные.

– Князь Маэдрос! – окликнули сразу два голоса с беспокойством. Голоса женщины и юноши эльдар… Имя вырвало его из морока.

– Пей, князь, – сказал Диор.

Поднеся флягу ко рту, Руссандол сделал два торопливых глотка и едва не задохнулся. Это была не вода и не вино, а крепкая настойка трав на той отраве, что получается перегонкой зерна. Какой сумасброд придумал пить жидкость для промывания ран, в летописи не попало.

Несколько мгновений он был способен думать лишь об одном – хорошо, что не накрыл Сильмариль всей ладонью… Казалось, он прижал пальцы к раскаленному бруску железа, а не вместилищу света Древ.

Морготова тварь память подбросила еще кое-что – огромные обугленные ладони теперешнего тела падшего Валы. Руссандол поспешно поднес ладонь к глазам, страшась найти подобное, но увидел лишь сухой ожог, словно бы полученный в кузне по неосторожности.

Это было отвратительно обыденным – и непоколебимо настоящим. Достаточным, чтобы обрушить мир.

Он не глядя сел в подставленное кем-то кресло, вцепился себе в волосы и выдохнул со стоном, не находя слов. Внутри него кружил водоворот из бешенства на весь мир – и желания немедля расколотить себе голову о ближнюю стену.

…Когда Руссандол пришел в себя, в Каминном зале он увидел одного лишь Диора. Его дети исчезли. Солнечные пятна успели сместиться на полу.

На столе остались кубок с водой, кувшин и фляга. Принимать здесь воду или пищу Руссандол не собирался, но лекарскую дрянь внук Тингола в него уже влил… И какая теперь разница, решил он, позволив себе смочить пересохшее горло.

Потянулось тягостное молчание.

– Любые мои слова сейчас, – ответил Диор, наконец, на безмолвный вопрос, – твоя гордость легко обратит против меня, Феанарион.

– А что сказала бы соправительница Сириомбара?

– Однажды Эльвинг сказала… – Диор грустно и мечтательно улыбнулся. – …Если бы корабли могли летать, она бы взлетела повыше, чтобы Неискаженный Свет осветил весь Белерианд, земля расцвела под ним, и чтобы Враг не дотянулся до него больше никогда. Потому что здесь, в Сириомбаре, живут, задавая себе один вопрос – кто и когда придет к нам первый, чтобы снова спрятать этот свет в сундуки? Кто придет сжигать деревянный город и делать вражью работу – Моргот или нет?

– А ты прячешь его в колдовском плаще Лутиэн. В чем разница?

– Вечером, в сумерках, Эльвинг поднимет его на башню, и этот Свет будет виден со всей дельты, каждому жителю города. Но Клятва все равно обязывает тебя воевать с целым миром, а не только с Морготом, так что это вряд ли важно.

– А ты, – Руссандол медленно отпил еще воды, не чувствуя прохлады, – забыл бы о клятве отцу, взятой с тебя перед расставанием?

«Даже если бы мог от нее отказаться?..»

Диор пожал плечами.

– Мой отец никогда не взял бы с меня такой клятвы. А попытайся, я бы решил, что он обезумел от горя.

– А какую взял?

– Никакую. Пожелал удачи.

Ожог ныл, не позволяя забыть о себе ни на мгновение.

– Осенью, – проговорил Диор медленно, – достроят корабль по имени Эаррамэ для Туора и Идриль. Туор стареет, и видит, что наших сил теперь не хватит даже на достойную оборону. И хочет отплыть на Запад вместе с женой, чтобы просить о помощи против Моргота. Они не знают, смогут ли достичь тех берегов, но они попытаются.

– Вот как…

– Ждать ли нам тебя до осени, князь Маэдрос? Или позже? – Диор казался в это мгновение просто очень усталым.

Как и он сам.

– Пусть они отплывут. – Руссандол тяжело поднялся, опираясь на стальную руку. – А дальше… Не знаю, Диор Элухиль. Не могу тебе ничего сказать теперь.

«И будь я проклят, если понимаю, как теперь быть.

Хотя я и так достаточно проклят».

Он надел перчатку на обожженную руку, не поморщившись. Не хватало, чтобы здешние остроглазые заметили ожог и заговорили об этом. В свое время нелепого ожога Тьелкормо стало достаточно, чтобы задуматься.

Любые слова показались неуместными сейчас. Руссандол чуть склонил голову, обозначая вежливость – правитель Гаваней ответил тем же, словно отразил его движение – и вышел вон.

На ступенях высокого крыльца ждал хмурый, замкнутый Элуред. Это было скорее хорошо. Как ни хотелось уехать немедленно и молча, осталось непроговоренным нечто важное.

Спустившись на площадь вместе с юношей, Руссандол произнес очень тихо, чтобы не услышали стражи:

– Передай мою огромную благодарность госпоже Эльвинг за то, что ответила на мои вопросы, но более всего – за помощь моему брату, оказавшемуся на грани безумия. В то время и в том месте… Что бы ни произошло в будущем, я не причиню вреда самой Эльвинг.

– Я передам, – ответил Элуред очень серьезно.

А когда Феанарион сел в седло, навстречу ему на площадь выехал золотоволосый адан на соловой лошади, в одеждах цветов Дома Хадора. Впрочем, нет, не адан. Руссандол понял, кого видит, прежде чем тот назвался. Само сомнение в этом городе становилось ответом на вопрос.