Текст книги "Вспомнить, нельзя забыть"

Автор книги: Марианна Колосова

СТИХИ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ ПОД ПСЕВДОНИМОМ «МАРИАННА КОЛОСОВА»

 
О маленьких детях Великой страны,
Которые сказкам и елкам верны.
От маминой нежной и милой руки
На елке зеленой зажглись огоньки…
 
 
А где-то далеко большая страна,
И снегом и кровью покрыта она.
И, может быть, встанет она из крови,
От детской молитвы и детской любви.
 
 
Мы тоже похожи с тобой на детей,
Все ждем из России хороших вестей.
И с детской улыбкой смотрю я туда,
Где сердце осталось в плену навсегда.
 
 
Зеленая елка напомнила мне
О грозной, о темной, о милой стране.
О снежном, холодном, великом пути,
Которым должны мы к победе идти.
 
 
В рождественский вечер запела метель:
Победа… Россия… великая цель!..
Для этой прекрасной и грозной страны
И люди великие духом нужны.
 
 
Пускай по России промчит ураган —
На крыльях горячих погибель врагам!
Да будет, как воздух и хлеб и вода,
Для русских Россия – Россией всегда!
 

 
Это было в восставшей России,
В алом зареве огненных дней,
Когда слепли свои и чужие —
Кто от слез, кто от ярких огней.
 
 
Когда пули летали, как мухи,
И привычным стал трепетный страх.
Когда выли в селеньях старухи
И Антихриста ждали на днях…
 
 
Пули пчелами песенки пели,
Люди кланялись низенько им.
Вот тогда кто-то в серой шинели
Был таким молодым-молодым…
 
 
Молодежь – беззаботные люди,
Молодому всегда хорошо!
Повстречался под грохот орудий,
А под залпы винтовок ушел…
 
 
Сколько вас, черноглазых девчонок,
Сколько вас, белокурых принцесс,
Закрутил полюбовный бесенок,
Поцелуевый ласковый бес!
 
 
Где-то красным знамена пылали,
Там трехцветные флаги вились…
Но в Одессе, в Москве, на Урале
Рядом с гибелью пенилась жизнь!
 
 
Кто-то жег, кто-то вешал и резал…
Ах, когда же кошмару конец?
Ведь не выжечь каленым железом
Жажду счастья из юных сердец!
 
 
Сколько, сколько невест черноглазых,
Сколько вас, синеоких, теперь —
Не увидевших счастья ни разу,
Но оплакавших горечь потерь…
 
 
Гильотина с кровавою свитой,
Как жесток твой карающий нож!
Как убийственны списки убитых,
Где вдруг милое имя найдешь…
 

 
Встретились на вокзале —
Кто-то нас познакомил.
Мало слов мы сказали,
Многое взгляд запомнил.
 
 
Несколько встреч коротких.
Сердце тревогу било…
Дрогнули нежные нотки
В голосе его милом.
 
 
В грохоте эвакуаций
Гасли нежные нотки
Нам суждено расстаться,
Час наш такой короткий…
 
 
Все-таки мы успели,
Все-таки мы сказали
Все, что хотели,
В грохоте… на вокзале.
 
 
Нежные перезвоны
В каждом ласковом слове…
Как тяжело влюбленным
В годы борьбы и крови!
 
 
Крики кругом: «Свобода!»
Мне свободы не надо.
Годы ждала его, годы…
Медленно гасла радость…
 
 
И, наконец, узнала:
Нету его на свете…
Камнем наземь упала…
Плач мой разносит ветер…
 

 
Завесу былого откроем,
И видим: в горящей стране,
Идут рука об руку трое —
Война и разлука, и …смерть!
 
 
Под залпы, под грохот орудий,
Сквозь черный удушливый дым —
Проходят, как грозные судьи,
Тоскующих женщин ряды.
 
 
Не надо свободы и славы —
Мы созданы, чтобы любить…
Отдайте на светлое право
Любить и любимыми быть!
 

 
Лежит распластанный бессильно на снегу,
Покинутый на поругание врагу.
Он другу, волочась за ним в пыли,
Хрипел молящее: «Ради Бога, пристрели!»
 
 
Но друг ушел, не пожелав добить
Того, с которым он привык делить
Опасности, тревоги и труды,
Сухарь солдатский и глоток воды.
 
 
Сказал: «Мы все делили пополам,
Но пулю смертную тебе я, друг, не дам»
И он, распластанный, остался на снегу,
Покинутый на поругание врагу…
 
 
Настала ночь. Был стон его слабей,
В бреду шептал: «Добей меня!.. Добей!»
И вот, рожденные в полях чужой земли,
К нему враги надменно подошли.
 
 
И резкость слов чужого языка
Сознание прояснило слегка.
Но в этот миг блеснул над грудью штык…
Тупая боль… Короткий слабый крик!
 
 
Он вновь один. Затих и стон, и бред.
И никого на мертвом поле нет…
А от друзей был пушечный салют:
«Мы знали, что враги тебя добьют!»
 
 
А он уже летел в тот милый край,
Где Бог построил мученикам рай.
Он был в стране, где нет земных голгоф,
Где ненависти нет и нет врагов
 

 
Вдруг снова солнце в душу брызнуло!
Погибла Родина? О, нет!
Над красной похоронной тризною
Смеется воин! И… поэт.
 
 
Ни перед кем не склоним голову!
Для нас не кончена игра:
Россия даст еще Суворова,
И даст еще Царя Петра!
 

 
Что для нас грохочущие войны?
Марсом озарен наш темный путь.
Паника! А мы с тобой спокойны,
Только усмехаемся чуть-чуть.
 
 
Но и улыбаемся мы строго,
И в улыбках мудрость и печаль.
Мы с тобою потеряли много,
Головы остались… их не жаль!
 
 
И войны бояться мы не будем,
Хуже нам не может быть теперь.
Родину утратившие люди
Не страшатся горестных потерь.
 
 
Будем равнодушно жить, как жили,
Не нужны пока мы никому.
Слава Богу, близких схоронили!
В эти годы легче одному…
 
 
Мертвому спокойнее в могиле.
Да и нам спокойнее за них.
Ведь не раз с тобой мы говорили,
Что жалеть приходится… живых!
 

 
Знаю песню отмщенья за гибель,
Пропоют мне на том берегу…
 

С.Есенин

 
Милый, старший мой брат Есенин,
Голос твой – раскаленная медь!
Но в стране, где царствовал Ленин,
Было трудно песням звенеть…
 
 
И встает из глубин туманных
Милый облик твой голубой…
Ах, зачем отравили обманом
Твое сердце, мой дорогой!
 
 
Красоту в октябре суровом
Ты напрасно, мечтатель, искал.
Обманул тебя делом и словом
Подлый циник и зубоскал.
 
 
Потускнело и «солнце – Ленин».
Это был просто красный фонарь…
Эх, Есенин, ты мой, Есенин,
Колокольни советской звонарь!
 
 
Обманули тебя, обманули!
Видел ты, как крестьяне твои
Еще больше спины согнули
От кроваво – красной пурги.
 
 
И певец свободы прекрасной,
Революции ярких чудес, —
От какой – то мысли ужасной
Неожиданно в петлю полез…
 
 
Революция! Братство и слава!
Но мечты все пошли на слом…
Ведь свободу чекист корявый,
Словно мышь, придавил сапогом!
 
 
Эта песня надгробным рыданьем
Прозвучит «на другом берегу».
За тебя от поэта в изгнанье
Прогремит проклятье врагу!
 

 
Во Франции, в Чили, в Китае
Звучит наш певучий язык.
Но каждый о Доме мечтает,
К чужбине никто не привык.
 
 
Никто никогда не решится
Россию навеки забыть.
Нельзя по – чужому молиться
И быт неродной полюбить.
 
 
И в церкви в рождественский вечер,
Покорная горю и злу,
Я, сгорбив усталые плечи,
Поплачу тихонько в углу…
 
 
У женщины русской осталось
Прибежище тихое – храм!
И я свою боль и усталость
Сюда принесу и отдам.
 
 
«Дай, Господи, – сердце звенело, —
Услыши молитву мою!
Мужчинам на родине дело,
А женщинам храм и семью!»
 
 
Горят пред иконами свечи…
Сегодня родился Христос!
Но нам в этот радостный вечер,
Нельзя удержаться от слез…
 

 
О Маме, о милой, о детской отраде,
Теперь говорю: «была»…
В сибирской деревне, в церковной ограде,
Могила травой поросла.
 
 
Пойти бы, поплакать на этой могиле,
Как раньше, – по-детски, навзрыд…
Сказать, как мы тяжко и горестно жили,
И путь нам обратно закрыт.
 
 
О маме, с которой расстались навеки,
Чтоб после безрадостно жить,
О самом любимом родном человеке —
Нельзя никогда позабыть.
 
 
Запомнила чье-то правдивое слово, —
О, память, ты все бережешь! —
Разлюбит любимый, полюбишь другого,
Но мамы второй не найдешь…
 
 
Бывают друзьями и ближний, и дальний,
Но Мама – единственный друг
Проснуться бы в сумраке Маминой спальни,
Забыв о границах разлук.
 
 
Запомнила Мамины нежные речи
И свет ее ласковых глаз,
И верю, что будут загробные встречи
Свиданьями счастья для нас.
 

Рубеж. 1933. № 24. С. 2

 
Да, жизнь за плечами большая…
И в трепетном зареве дней
Я многим на свете мешаю
И жизнью, и песней своей.
 
 
И часто, над книгой склоняясь,
Я что-то родное ищу,
И жизнью чужой восхищаясь,
Над гибелью чьей-то грущу.
 
 
А ночью, при свете лампады,
Учусь я прощать и жалеть.
Мне многого в жизни не надо,
Но сделать бы что-то успеть.
 
 
Поет за стеною соседка
О жизни, о счастье, о нас,
О том, что встречаются редко
Хорошие люди сейчас.
 
 
И строем чужие солдаты
По улице гулко идут.
И так же, как наши когда-то,
Солдатские песни поют.
 
 
А в небе далеком, бесстрастном,
В собор на молитву зовут.
По звездам – по камешкам ясным, —
Ко всенощной души идут.
 

Рубеж. 1935. № 35.

 
С Новым годом, моя голубка!
Я целую, ты отвечай! —
Позабытой погасла трубка
И остыл позабытый чай.
 
 
Со стены из рамки лукаво
Знаменитый смотрит старик.
Что ж смотреть он имеет право
И…подсматривать он привык.
 
 
На столе вино и конфеты
Поцелуй вина пьяней!
Пусть косятся со стен портреты
На живых веселых людей!
 
 
На деревьях пустые гнезда
Улетели птицы на юг.
За окошком падают звезды,
А со мной мой любимый друг.
 
 
За дверями мороз и ветер.
На реке синеватый лед.
И не знает никто на свете
С кем встречаю я Новый год.
 
 
И со стенки старик лукавый
Поцелуи увидит вновь.
У него – мировая слава!
А у нас…, а у нас – любовь!!!
 

«Шанхайская Заря» 01.01.35.

 
Беру «сибирский матерьял»,
Смотрю: Демьян в лукошке пляшет!
Демьян прислал, Демьян припал
К дальневосточной грязной каше.
Демьян стал «русский патриот» —
Паек, причмокивая, жрет!
 
 
Избрал он нынче тяжкий труд:
Он… стал защитником России!/?/
Демьян теперь ночей не спит:
Поет и пишет и кричит:
«Мол, эмигранты продают
Сибирь! Такие и сякие!»
 
 
Болтает он о «целом строе».
Ты врешь, Демьян, их только трое:
Заведомая гниль, бездарь,
Поротиков – «сибирский царь»,
Талант, имея афериста,
Рожден для роли коммуниста,
Он должен был с тобою вместе
Мир, заключать, позорный в Бресте.
 
 
Второй – урод бело-зеленый,
Еще никем не заклейменный:
Головачев, «премьер-министр»,
/Все говорят: умом не быстр,
Но областничеством ушиблен!/
Доклад прочел, мечтою вздыблен,
Сей муж, однажды, в Харбине
Об отделении Сибири.
«Россия, мол, теперь на дне,
К ногам ей привязали гири,
И я, профессор-богатырь,
Вам говорю: одна из гирь —
Есть сепарация Сибири!»
 
 
Но жизнь арена для живых
Вдруг вышла стая молодых
И хвост «министру» прищемила:
«Статья такая-то гласила.
ЗА ОТДЕЛЕНИЕ ОКРАИН
СУДИМ ТЫ БУДЕШЬ и охаян!
Такое гнусное бунтарство
Считать ИЗМЕНОЙ ГОСУДАРСТВУ!
ПОВЕСИТЬ! Больше никаких!»
Сказала стая молодых
 
 
Моравский есть еще на свете,
Вот значит он и будет третий:
Министр «колонии сибирской»,
Шпана с душою дезертирской!
Придется из таких, как он,
Сварить потом синдетикон,
Мы тем густым и крепким клеем
Демьянам рты закрыть сумеем.
 
 
Я, Русская и Сибирячка
Скажу тебе: Демьян, не ври,
Сепаратистов только три!
А не продаем за жвачку
Просторы Родины любимой,
/Ты не суди-ка по себе!/
Нет, мы привычные к борьбе,
Россию мыслим НЕДЕЛИМОЙ!
 
 
И нам смешно, что коммунист
Запел: «отечество, мол, свято».
Фальшив твой соловьиный свист,
Герой чернильного разврата.
Ступай-ка мыть свиньям хвосты
В своих излюбленных колхозах,
Другие встанут на посты
В ответ на вешнюю угрозу!
 
 
Ты не пойдешь, пойдут другие
Границы защищать родные.
Нам ведомо: враги кругом!
Сначала с внутренним врагом
Расправимся – с большевиками,
А после, с внешними врагами,
Мы знаем в день переворота
Двойная будет нам работа.
 
 
Национальными штыками,
Своими русскими руками
Врагов прикончим. Мы не бабы,
Чтоб ныть, «ах, кто бы, да когда бы
Помог нам родину спасти»…
Нас русский должен в бой вести,
Туда на Западные грани
На стаю Гитлеровской рвани!
 
 
Вас, коммунистов, стыд не гложет:
Демьян с товарищами может
Сибирь отдать американцам,
А Малоросию – германцам,
Расторговались понемногу!
Ведь продаете ж, вы сейчас,
Японцам Русскую дорогу?
 
 
Но в грозный для России час
А если принажмут на вас,
То и Приморье продадите,
Хоть и кричите о защите.
Но в грозный для России час,
Вдруг повернутся против вас,
Товарищи-большевики,
Красноармейские штыки!
 

20 июля 1934 года.

СТИХИ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ ПОД ПСЕВДОНИМОМ «ЕЛЕНА ИНСАРОВА»

 
Под стук немолчной колотушки
Квартал наш мирно засыпал.
Мы, две девчонки-хохотушки, —
Два сторожа на весь квартал.
 
 
«Совдепский долг исполним свято
И в караул пойдем вдвоем!»
Мы смехом молодым богаты
И ночь нескучно проведем.
 
 
И вот с одиннадцати ночи
Пошли… А тьма кругом молчит.
А мы? Пока одна хохочет,
Другая яростно стучит.
 
 
Двенадцать. Встретили военных.
«Товарищи, пора домой!
Позвольте пропуск!» – «Непременно?
Какая строгость! Ой, ой-ой!»
 
 
Нас – две. А военкомов трое,
Но молодых нас стало пять.
Мы вору не дадим покоя,
И мог квартал спокойно спать.
 
 
В ту ночку были сторожами
Начдив, комбат и комполка.
И молодо смеялась с нами
Ночными всплесками река.
 
 
С невыразимою тоскою
Нам декламировал начдив
Все что-то грустное такое:
«Любовь… измена и надрыв…»
 
 
Мы над стихами хохотали:
«Печаль сегодня далека!»
И полосой холодной стали
Темнела синяя река.
 
 
Все было просто и красиво.
«Вы нам напомнили наяд!»
И – просьба робкая начдива:
«Когда же встречусь с Вами я?»
 
 
А я в ответ, с невольной лаской,
И умоляя, и грозя:
«Пусть эта ночь казалась сказкой,
Но сказку повторить нельзя»…
 

Рубеж 1930, № 11(112)

 
Пора устать от этой чепухи,
От этого надуманного вздора.
Вам – пересчитывать мои грехи,
А мне – скучать от ваших разговоров.
 
 
Друзья мои, знакомые мои
Все мечутся без толку и без цели.
Я часто повторяю в эти дни:
«Ах, как вы мне безумно надоели!»
 
 
И наконец,… встряхнуло их чуть-чуть.
Забыта я. Друзья – в огне событий!
Я рада. Хорошо бы отдохнуть,
Уехать… все равно, куда хотите.
 
 
И жить в тиши, и не читать газет,
Не слышать злых однообразных споров
О том, чего и не было, и нет,
О чем не может быть и разговора.
 
 
Замучила меня белиберда!
Кто прав, кто виноват – неразбериха!
Бежать, бежать от всех и навсегда,
Чтоб жить светло и радостно, и тихо.
 
 
Но ужас в том, что нет дорог иных,
И люди одинаковы повсюду!
И даже… если я уйду от них,
То все равно счастливою не буду…
 

Рубеж, 1932 № 15 (220)

 
Есть слова – горьковатый их вкус.
Долго чувствуем после во рту мы.
Не змеиный ли смертный укус
Породил ядовитые думы?
 
 
Их тлетворный, но медленный яд
Неуклонно струится по жилам.
Ничему ты на свете не рад,
И ничто в этой жизни не мило.
 
 
А душа? Если только жива
(Если в молодости не убита),
Помнит жесткие чьи-то слова
И проклятья угрозные чьи-то.
 
 
За смешное слово «жалость»,
За нелепое – «люблю», —
Не отдам свою усталость,
Горечь давнюю мою.
 
 
Ты придумал для чего-то
(Кто ты, собственно, такой?)
Слово грузное «забота»,
Слово чуждое «покой».
 
 
Злят меня слова такие!..
Не болела б голова, —
Я придумала б другие,
Тоже странные слова.
 
 
Что ж смотри, любезный, в оба,
В душу темную мою…
Вот одно словечко: «злоба»…
Вот еще одно: «убью»…
 
 
Я твоих забот не стою.
Строй, – рассыплю кирпичи!
Больше всех люблю простое
Слово мрачное: «молчи!»
 
 
Разговор людской – тягучий…
Я люблю, когда в грозу
Разговаривают тучи:
«Рразгрромлю!» и «Рразгррызу!»
 
 
Хорошо, когда громады
Вдруг столкнутся в небесах,
И начнется канонада
Громовая «Тра-ра-рах!»
 

«Рубеж», 1932, № 28(233)

 
Весла скрипят в уключинах.
Молится Богу камыш…
Кем это ты измучена?
Не говоришь?.. Молчишь?..
 
 
Жизнь никому не вверена.
Взрежу волну веслом.
Сердце мое прострелено,
Брови – больной излом…
 
 
Омут! Метнулась в сторону!..
В лодке, на дне, – вода.
Не ворон летел за вороном,
А черные шли года.
 
 
Крикнула: будьте прокляты!
Злоба, ударь веслом!
Вечно – о том, что отнято…
Вечно я – об одном.
 
 
Дыму-то сколько, дыму-то!
Значит, – где-то огонь…
Душу мне кто-то вымотал
В злобе ночных погонь!
 
 
Звонко браслеты тенькали,
В беге взметнулся плащ!
Господи! Не в застенке ли
Судорожный мой плач?..
 
 
Люди тот крик не слышали
Под проливным дождем.
Между чужими крышами
Мой затерялся дом.
 
 
Жизнь, это – злая мачеха,
А не родная мать.
Скачут слова как мячики…
В песне грешно солгать.
 
 
Не убежать от гибели…
Тени за мной спешат.
Господи! Не на дыбе ли
Вывихнута душа?
 
 
Пусть не увижу зорьки я,
Но горький последний вздох
И песенку эту горькую,
Наверно, услышит Бог…
 
 
Ему одному пожалуюсь,
Беду расскажу мою:
Не видел Ты, как бежала я,
Послушай, как я пою!
 
 
Бежала, как ветер, быстрая!
Любимый, прощай-прости!
Боялась вдогонку выстрела…
Мечтала и тут спастись.
 
 
Я долго обиду прятала,
Скрывала, пока могла…
Обидчика распроклятого
Убью я из-за угла!..
 
 
Не персы ковер тот выткали…
Следы – не цветы, а кровь…
Не зверство ли и не пытка ли
Больная твоя любовь?
 
 
Погоней ночной измаяна…
О, хищный влюбленный зверь,
В крови я… тобою ранена…
Доволен ли ты теперь?
 

 
Эти дни судьбою перечеркнуты…
Не продам я их и за золото!
Я боюсь тебя, – уж не черт ли ты?
Как орех, душа вдруг расколота…
 
 
Не простят потом душу грешную?
Что ж, пускай за ночь, ночь бессонную,
Я пойду потом в тьму кромешную —
За любовь, огнем озаренную!
 
 
А что искренно, то не свято ли?
Не сдержать потом слез непрошенных,
Не людей считай виноватыми,
А себя вини, если брошена…
 
 
Плачут многие, что непоняты,
Что нигде, никем не замечены…
Я спрошу тебя: уж не сон ли ты?
Уж не счастье ли мною встречено?
 
 
За любовный бред в ночь угарную —
Ах, пускай вся жизнь будет сгублена!
Буду век тебе благодарна я,
Мой король, мой друг, мой возлюбленный!
 
 
Я к земле клонюсь желтым колосом…
То не ветра взлет, – страсть ответная.
На весь мир пою звонким голосом,
Что люблю тебя беззаветно я!
 

«Рубеж», 1929, № 33

 
Какое небо-то, а звезды-то!
А, главное, и ты со мной…
И опьяневшая от воздуха
Иду я медленно домой.
 
 
Как часто в людях что-то ищем мы,
Потом вздохнем и… отойдем.
Чем одарю тебя я, нищая,
Когда войдешь в мой бедный дом?
 
 
Войди ко мне, и зори алые
Пусть твой приход благословят!
И все мои богатства малые
Вот здесь, на столике, лежат…
 
 
Ах, не алмазы, не рубины ли?
Я подхожу к ним, не дыша.
Поэты души свои вынули,
И в каждой книге есть душа…
 
 
Все аккуратно в ряд разложены
И в каждой – сотни стрел и шпаг.
Вот эта – в переплете кожаном,
А остальные – просто так…
 
 
Вот это – грустная Ахматова,
Ее любовь – тоска и гнет…
Недаром же его, «проклятого»,
Она мечтательно зовет!
 
 
Вот – просветленный горем Росимов.
Что потеряешь, то и жаль…
С ним вместе каждый вечер просим мы
У Бога светлую печаль.
 
 
Вот – Пиотровский… Милый, сладостный…
«Полынь и звезды». Это знак,
Что горькое – всегда нерадостно,
Недосягаемое – враг!
 
 
Простите, я забыла… Что еще?
Ведь, мысль всегда быстрее слов.
Да… вот там лучшее сокровище:
Мой несравненный Гумилев!
 
 
А если вспомнить бы хотели мы,
Как холоден наш путь земной,
Вот – Блок, овеянный метелями,
Морозный, снежный, ледяной…
 
 
Смотри, я маленькая, слабая…
Но верь мне, друг мой и жених,
Что жить и верить не смогла бы я
Без этих песен золотых!
 

«Рубеж», 1929, № 4

 
Я сегодня вообразила,
Будто тот, кто мне дорог, —
Умер…
Ах, откуда такая сила
В полуночной горестной
Думе?
Не могла я лежать в постели,
Все равно, уснуть
Не могла я.
На огне тоски закипели
Слезы горькие – немочь
Злая…
Издевались ночные черти…
Нет от них никогда
Отбою.
Умираешь, мол, раньше смерти?
Что ж, поплачь над своей
Судьбою.
И сказал мне черт: «Я не с первой
Говорю вот с такой
Растяпой.
Истрепала, голубка, нервы?
Попадешь ты к нам скоро
В лапы!»
Закружились ночные черти,
Закивали черные
Рожки.
«Мы недаром хвостами вертим,
Мы расчистим тебе
Дорожку!»
В этом чертовом хороводе
Я кружусь в тоскливой
Истоме…
Уж недолго быть на свободе, —
Ждут меня в сумасшедшем
Доме.
 

«Рубеж», 1930, № 50

 
Если придет за моей душой дьявол,
Я выйду встретить его на крыльцо
И спрошу: «а какое Вы имеете право?»
И дерзко засмеюсь ему в лицо.
 
 
А потом скажу: «я еще не готова,
Потрудитесь подождать пару минут!
В таких случаях и кредиторы ни слова,
В таких случаях и кредиторы ждут!»
 
 
Голос мой будет насмешливо-строгий,
Приглашу дьявола в комнату и скажу ему так:
«Милостивый государь, вытрите ноги,
И прошу не выражаться, здесь не кабак!
 
 
Вы говорите, что я адова невеста
И, что все черти в аду – мои женихи?
Вы хам! Шутить не время и не место.
Помолчите, пока я дописываю стихи!»
 
 
А потом… «Фи, от вас пахнет дымом и серой.
Неужели одеколон не заглушит эту гарь?
Лучше бы меня забрала холера,
Только бы не вы, милостивый государь!»
 
 
А потом… а потом мне будет очень плохо…
Но предсмертный план мой ясен и прост:
Я буду бороться до последнего вздоха,
И, может быть, успею оторвать ему хвост!
 

«Рубеж», 1929, № 11

 
«Христос Воскресе из мертвых!»
Пасхальный звон не затих, —
Открытки в цветных конвертах
От незнакомых и от родных…
 
 
Беру наугад, читаю:
Ах, кто это пишет мне?
– Живем мы с Вами в Китае,
А тоскуем о другой стране;
 
 
На свете народов много,
По-разному все живут,
По-своему верят в Бога,
По-своему чуда ждут…
 
 
Что завтра будет, не знаю,
Вчерашний день не забыт…
Шкатулка моя резная
Мои чудеса хранит.
 
 
В ней письма в конвертах серых,
А в письмах – мой яркий сон:
Любовь и тоска и вера —
Сердечный мой перезвон!
 
 
Не знаю, я небо люблю ли?
Но дорог праздник земли…
Судьба и жизнь меня гнули,
Да только согнуть не могли!
 
 
Вчера, в Страстную субботу,
Молитва… тоска… и вздох…
Над моей великой заботой
Сегодня сжалился Бог.
 
 
Я снова пламенно верю
В себя, в людей и весну.
Кому-то открою двери
И чью-то любовь верну…
 
 
Привет посылаю дальним,
А близкому – жизнь отдам!
И сердце звоном хрустальным
Вторит колоколам!
 
 
Письмо в знакомом конверте:
Надежда и радость вновь…
«Христос Воскресе из мертвых,
Воскресла жизнь и любовь!»
 

«Рубеж», 1929, № 19

 
Встречаем Новый Год вдвоем
С лохматой собачонкой.
Мы не танцуем, не поем
И не смеемся звонко.
 
 
Забытый и остывший чай
К себе придвину ближе.
Ты слез моих не замечай,
А я твоих не вижу…
 
 
Что принесет нам этот год?
О прошлом песня спета…
А, может быть, и он пройдет
Без перемен, как этот?
 
 
Блеснут ли в этом мне году
Лиловые миражи?
А вдруг я нового найду
Богатыря на страже?
 
 
Он разлюбил? Ну, что же, пусть.
Со мной моя усталость.
Мечта и творческая грусть —
Вот все, что мне осталось…
 
 
Пускай молчит моя тоска
В неузнанных сонетах…
Обида и в душе горька
И в песнях недопетых.
 
 
Обида – боль… Обида – сталь!
А комнаты пустынны:
Похитил кто-то мой хрусталь
И сжег мои картины…
 
 
А в сердце, как струна звенит
С такой безумной силой:
– Больней и горше всех обид,
Когда обидит милый!
 
 
Нет на моем столе вина,
Ни фруктов, ни пирожных.
Ведь, Новый Год (когда одна)
И чаем встретить можно.
 
 
Но, все же, свежие цветы
Перед твоим портретом…
Далекий ты, любимый ты,
Дороже тебя нету!
 
 
Сегодня буду письма жечь
С твоим портретом вместе.
Смотри, какой тяжелый меч
У совести и чести!
 
 
Все прошлогоднее сгорит…
Ах, гордость это… Сила!
Запомню: всех больней обид,
Когда обидит милый…
 
 
И в даль, в грядущее, во тьму
Протягиваю руки:
Ах, Новый Год, скажи ему,
Что я умру от муки!
 

«Рубеж», 1929, № 1