Текст книги "Вспомнить, нельзя забыть"

Автор книги: Марианна Колосова

(Слабыми женскими руками созданное посвящаю Сталину и атаману Семенову).

 
Это почти невозможно,
Страшно подумать об этом…
С этою мыслью тревожной
Часто не сплю до рассвета.
Женщине думать о войнах,
Правда, нелепо и дико?
В маленьком мире спокойном
Жить бы без дум о великом
Крае.
 
 
Но сердце тревожно
Бьется и плачет и злится!
Это почти невозможно…
Кто защищает границы?
Те ли, кто мир заключали
В Брест? позорный? Проклятье!..
В злобе, в тревоге, в печали
Ворогов буду считать я.
 
 
Вор есть Тушинский, который
В смуту вдруг стал «атаманом»;
Нынче родные просторы
Продал врагам чужестранным.
Есть у него и ворята, —
Темный народ, полупьяный;
Ради добычи богатой
Всюду пойдет с «атаманом».
 
 
Продал Сибирь до Байкала!
Что ему, вору, Россия?
Продал завет Адмирала…
Люди купили чужие.
Встанут под знамя чужое
Родину грабить бандиты…
Боже! А там, за межою,
Встанет ли кто для защиты?
 
 
Встанет ли кто для защиты
Родины, лучшей на свете?
Тайна свинцовая скрыта
В пуле армейской, в ответе….
Мощный мотор самолета,
Крепости верный стены,
Жадная пасть пулемета, —
Эти не знают измены!
 
 
Верю вещам и машинам.
Людям не верю. В печали
Я говорила мужчинам:
Грозные сроки настали;
О воровском «атамане»,
(Продал Сибирь до Байкала!)
О незакрывшейся ране —
Бресте позорном сказала…
 
 
И о позоре несмытом —
О Порт-Артуре… О старом…
Встанет ли кто для защиты?
Родина вновь под ударом!
План: на два фронта защита
Силой народа-титана:
Сталина – к стенке, бандита!
И на фонарь – «атамана»!
 
 
А воронье-то чужое
Ляжет костьми за межою!
 

19 февраля 1936 г.

 
Прикипело сердце русской кровью
К той стране, где Петр Великий жил.
Я люблю ревнивою любовью
Каждый взмах ее орлиных крыл.
 
 
И слежу за ней я издалека,
Для любви разлуки в мире нет.
Для одних ты – каторга без срока,
Для других – край солнца и побед.
 
 
Я не знаю правды в эти годы,
Я не знаю правды о тебе!
Сочетанье с каторгой свободы,
В нищете, величьи и борьбе!
 
 
Знаю, как бы ты ни называлась,
Для меня ты – воздух, жизнь и свет!
С гордостью слились и гнев и жалость,
Только грусти – ненависти нет.
 
 
Слава Богу, победила сила
Светлого спокойствия души!
Задыхалась … Ненависть душила …
Но любовь ничем не потушить.
 
 
Ворог – чужеземец, угрожая,
К Родине направил жадный шаг.
Ненавистна нам рука чужая;
Сталин – враг! Но Родина – не враг…
 
 
На простор родного горизонта
Выплывает русский самолет…
Надо биться, биться на два фронта:
Ворог в доме! Ворог у ворот!
 

20 января 1936 г.

 
«Тверд еще наш штык трехгранный,
Голос чести не замолк»…
 

Преображенский марш.

 
Сердцу – тесно,
Сердцу – тяжко…
О России нынче речь:
Замахнулась
Чья-то шашка,
Чтоб Ей голову отсечь.
 
 
Злая сила
Захотела,
Столковавшись за межой,
Разрубить
Живое тело
Чьей-то шашкою чужой.
 
 
Нам врагу
Нельзя сдаваться,
Не сдадимся никогда.
Если надо,
Будем драться
Дни, недели и года!
 
 
А в бою,
Без разговоров,
Под счастливою звездой,
Новый явится
Суворов —
Храбрый, умный, молодой!
 
 
Били ханов,
Били шведа,
Били многих и других…
Будем драться
Лучше дедов,
Лучше прадедов своих!
 
 
Чтоб ни справа
И ни слева
Гнезд измена не свила,
На кострах,
Горящих гневом,
Мы сожжем ее дотла;
 
 
Чтоб ни слева
И ни справа
Не могли нам помешать
Добывать
России славу
И судьбу свою решать.
 
 
Двадцать лет
Борьбы и смуты
Даром в жизни не прошли,
Чтоб теперь
Отдать кому-то
Хоть вершок родной земли!
 

23 марта 1936 г.

 
От Камчатки до Кронштадта,
Коль Россия дорога,
Рой, железная лопата,
Рой могилу для врага!
 
 
Чужеземцу рой могилу.
Оружейный строй завод.
Накопляй, Россия, силу,
Чтобы выступить в поход!
 
 
Будут биты карты чьи-то,
Биты будут и враги.
Ты опору для защиты
ПЕТРОПАВЛОВСК береги…
 
 
Выход к морю наш навеки,
К океану путь открыт.
В каждом русском человеке
Сердце русское кипит…
 
 
Если брошена перчатка,
Значит, вызов, значит, бой!
Нашу русскую КАМЧАТКУ
Мы удержим за собой…
 
 
От Камчатки до Кронштадта,
Коль Россия дорога,
Рой железная лопата,
Рой могилу для врага!
 

27 января 1936 г.

 
Есть мрачная сила и в мысли и в слове:
Поэзия тюрем, поэзия крови,
Чугунная тяжесть холодных надгробий,
Глухая и гулкая песня о злобе!
 
 
Не стоном, а гулом, чтоб стены дрожали,
О новом завете, о русской скрижали —
Такую бы песню, такое бы слово,
С которыми жизнь начинается снова!
 
 
Под чьим-то продуманным, грозным приказом
Идти и идти, не споткнувшись ни разу.
А те, кто России сберечь не сумели.
Пускай бы скорее под пеплом дотлели.
 
 
Есть грозная сила и в мысли и в слове.
За сжатые зубы, за хмурые брови,
За крепость, которая сдаться не хочет,
За сердце, которое гневом клокочет,
 
 
Я песню свою, как бокал, поднимаю!
За новых, которых умом понимаю,
За русских: не красных, не желтых, не белых,
За русских, кто делает русское дело!
 
 
За тех, кто умеет не спать от заботы,
За тех, кто умеет пьянеть от работы,
Кто сил для России сейчас не жалеет
И даже …погибнуть за дело умеет.
 
 
Есть грозная сила и в мысли и в слове.
Поэзия боя… Поэзия крови…
Об Армии Русской, (не красной, не белой),
Чтоб шагом державным она прогремела
 
 
По улицам чинным Берлина, Варшавы —
Под знаменем шумным победы и славы!
И рявкнула так бы о Русской скрижали,
Чтоб в Азии тоже враги задрожали!!
 

23 августа 1936 г.

 
« Если, Господи, это так,
Если правильно я пою,
Дай мне, Господи, дай мне знак,
Что я волю понял Твою».
…………………………………………………
«За то, что не был ты, как труп,
Горел, искал и был обманут,
В высоком небе хоры труб
Тебе греметь не перестанут».
 

Н. Гумилев.

 
Перелистывать страницы
Жизни. И грустить над ней.
И смотреть пытливо в лица
Окружающих людей.
 
 
И, отыскивая взглядом
То, что нужно в людях мне, —
Вдаль идти с судьбою рядом
В одинокой тишине.
 
 
Пусть незримые оковы
Охватили кисти рук.
Пусть еще я не готова
К отречению, мой друг…
 
 
Город. Вечер. Звон трамвая.
Еду. Думаю. Молчу.
Хорошо, что я живая,
Хорошо, что жить хочу!
 
 
Быть покорной не умею,
И обиду не прощу!
Но кого-то пожалею
И о ком-то погрущу…
 
 
В сердце – ненависть и нежность
От людей, а не от книг.
Путь мой – Русская безбрежность.
Мир мой – светел и велик!
 

11 октября 1934 г.

 
Водопадом страшной силы
Мчится жизнь с крутых высот.
Эту силу я любила
Схватит, скрутит, понесет!
 
 
Понесет, прервет дыханье…
Захлестнет большой волной!
Гнев борьбы и боль страданья
Рядом, около, со мной…
 
 
Рядом берег, рядом люди.
Зубы стиснуты. Молчу.
Мысль одна в мозгу – о чуде!
Божьей помощи хочу!
 
 
Мысль одна в душе – о Боге,
Верю, все увидит Он.
В буре, в горе и тревоге
Слышит каждый тихий стон.
 
 
Исступленной этой верой,
Верой прадедов родных, —
Озарю в работе серой
Монотонность дней моих.
 
 
Водопадом страшной силы
Мчится жизнь с крутых высот.
Ненавидела… Любила…
Тяжко станет Бог спасет!
 

 
Солнце в старой Библии багровое,
Люди в ней суровы и просты.
Об ушедшей жизни вечно-новое
Шепчут пожелтевшие листы.
 
 
Веруя в далекие пророчества,
Легче жить в проклятые года.
Господи, большое одиночество
Дал Ты человеку навсегда!
 
 
Льнешь душой несчастной и заброшенной
К человеку милому и вдруг
Узнаешь, что был ты гость непрошенный,
Нежеланный и докучный друг.
 
 
Чувствовала в жизни не однажды я
Темную пустыню и откол,
Как душа покинутая каждая,
От которой близкий отошел.
 
 
За покорность огненным пророчествам
И за то, что все враги для всех,
И за это злое одиночество
Мне простится ненависти грех.
 
 
Солнце в старой Библии багровое,
Люди в ней суровы и просты.
Об ушедшей жизни вечно-новое
Шепчут пожелтевшие листы…
 

23 июля 1935 г.

 
Пастушка из безвестного села.
Вдруг славу полководца обрела!
 
 
За Францию! Войска родной земли
Воспрянули. Поверили. Пошли.
 
 
Обветренная девичья рука
Сжимала нервно пальцы вкруг древка.
 
 
И знамя, трепетавшее над ней,
Шептало ей: иди, ты всех сильней…
 
 
Вздымалась ввысь со знаменем рука,
И шли за ней бестрепетно войска.
 
 
Внушая страх мифический врагу,
Она не знала слова: «не могу».
 
 
Воительница! Вождь народных сил!
Ее на подвиг Бог благословил!
 
 
От девичьей недрогнувшей руки
Бежали иноземные полки!
 
 
Не сказка, не легенда и не миф.
Она жила. Души ее порыв,
 
 
Победа и трагический конец
Создали ей немеркнущий венец.
 
 
Мы будем помнить о тебе века,
Недрогнувшая девичья рука!
 

27 октября 1934 г.

 
У нынешней Музы и голос глухой,
И крылья измяты в тетушках.
Поет она грустно о жизни плохой:
О тифе, о бегстве, о пушках.
 
 
О залитых кровью Иркутских снегах,
О трупах, в оврагах забытых.
О гневе народном, о бешеных днях,
О раненых, пленных, убитых…
 
 
У нынешней Музы от пыток болят
Ночами и руки и ноги.
Пытали: зачем оглянулась назад
В последней, прощальной дороге?
 
 
В солдатской шинели, с гранатой в руке,
С лицом, потемневшим от дыма,
Простуженным голосом, в гневной тоске
Ты пела о крае любимом.
 
 
Охрипший в походах твой голос глухой
Я слышу, скорей, чем другие.
Суровые песни о жизни плохой,
О белой и красной России!
 
 
Зачем ты бродила, дичая, в лесу
С повстанческим грозным отрядом,
Студеным ветрам отдавая красу,
Боям и опасностям рада?
 
 
Ты пулей пробитым, измятым крылом
Солдатской коснулась гармони:
Запела гармонь о великом былом…
Заслушались люди и кони.
 
 
Гармоника пела о прежних боях
За славу Великой Державы!
И вспыхнуло снова в усталых сердцах
Дерзание будущей славы!
 
 
А годы проходят. А годы прошли…
И люди забыли о многом,
Вдали от единственной милой земли,
В житье и пустом и убогом.
 
 
И люди сказали: зачем ты в крови
Все бродишь с ружьем и гранатой?
Мы очень устали… Спой нам о любви,
О розах, как пела когда-то.
 
 
Так люди сказали. Внезапно на них
Взглянула ты злыми глазами.
Потом среди этих навеки чужих
Заплакала злыми слезами…
 
 
Ты вытерла рваным своим рукавом
Случайные слезы. И снова
Запела о долге, о дне роковом,
О доле простой и суровой.
 

23 февраля 1935 г.

 
Уходит за «поскотину»
Веселая гурьба.
У запевалы голос то,
Как в судный день труба!
Гармошка стонет, жалуясь,
Как человек, поет,
О том, что чья-то молодость
Напрасно пропадет.
 
 
Как всхлипнула гармоника.
Да как зашлась от слез…
От ветра чуть колышется
Пшеница и овес.
Привольно за «поскотиной»
Ватаге молодых, —
Просторы наши Русские
Раскинуты для них!
 
 
Дубравы в ночи праздников
Для молодой гульбы.
Под картузами новыми
Приспущены чубы.
Кисеты шиты бисером.
Цыгарок едкий дым.
Горят глаза лукавые
Задором молодым.
 
 
Сыграй, сыграй, гармоника,
Про молодость мою,
Про серый дом бревенчатый.
Стоявший на краю
Той самой тихой улицы,
Где милый проживал,
Где хаживал, поглядывал.
Да песней подзывал.
 
 
В бору грибы да ягоды,
В полях растут цветы,
В глазах у русской девушки
Всегда цветут мечты…
А где тот домик серенький,
«Крестовый» домик тот,
И кто теперь в том домике
Невесело живет?
 
 
Сидит ли кто мечтательно
Ночами у окна,
Когда село окутают
И мрак и тишина?
И так же ли гармоника
Рыдает и грустит?
А может быть, молчит она,
И… гармонист убит?
 
 
Прокуковала вещая
Кукушка мне о том,
Что через год покину я
Отцовский край и дом.
Цыганка нагадала мне:
«С иконкой на груди
На чужедальнюю сторону
Украдкой уходи»…
 
 
Кукушке не поверила,
Цыганку прогнала.
Куда пойду из милого
Веселого села?
Гаданье-то цыганское
Все через год сбылось:
Бездомною кукушкою
На свете жить пришлось.
 
 
Сыграй, сыграй, гармоника,
Про молодость мою.
Сама я песен ласковых,
Как прежде, не пою.
Пусть гармонист расстрелянный
Не снится мне весной;
Пусть не шумит черемуха
Чужбиной надо мной!..
 

24 мая 1935 г.

 
Это было в старом Барнауле.
Правду всю скажу, не утаю;
Это было там, где чья-то пуля
Догоняла молодость мою.
 
 
Серебром украшенная сбруя,
Расписная золотом дуга…
Там, у жизни милый час воруя,
Мчались мы сквозь легкие снега.
 
 
Чью-то душу ранили глубоко.
Навсегда. Бессмысленно и зло…
Под сосной сибирской одинокой
Чье-то счастье снегом замело.
 
 
Молодой и храбрый, не твое ли
Счастье под сугробом снеговым?
Не шатайся, не клонись от боли, —
Нелегко в России молодым!
 
 
Тяжело в России молодому
С непокорной русскою душой!
Никогда не жалуйся чужому,
Что на свете жить нехорошо…
 
 
Мчат по снегу кони вороные!
Та дорога сердцу дорога…
Крепости мелькают ледяные,
Да летят сыпучие снега.
 
 
Поворот. Знакомая дорожка.
Городок, похожий на село…
Сколько снегу под твое окошко
Барнаульской вьюгой намело!
 
 
Ты в дохе, накинутой на плечи,
С побледневшим радостным лицом
Синеглазой девушке навстречу
Выходил поспешно на крыльцо.
 

19 февраля 1935 г.

 
В темный бор пойду я «по грибы»,
Туесок брусники наберу.
От людей, от злобы, от борьбы
Хорошо бы спрятаться в бору.
 
 
На опушке пасечник живет,
С золотыми пчелами дружит.
В шалаше прохладно. Свежий мед
В деревянной чашечке лежит.
 
 
Хорошо с пшеничным калачом
Вечерами чай пить у костра.
Хорошо не думать ни о чем,
Жить сегодня также как вчера.
 
 
Только ночью, лежа в шалаше,
Я боюсь, что сразу не уснешь,
Снова город загудит в душе,
До рассвета память не уймешь.
 
 
Будут сниться городские сны
О деньгах, о злобе, о борьбе,
И на языке чужой страны
Буду бредить, друг мой, о тебе.
 
 
А проснусь уж солнышко взошло!
Словно сон – чужие города.
И скажу я деду: «все прошло.
Я в России. Дома. Навсегда!»
 

4 августа 1936 г.

 
Шепот горной студеной струи:
Ай, темны вы, прошедшего ночи!
За персидские брови твои
И за смелые зоркие очи —
Чья душа, не скупясь, отдала
Без возврата и гордость и нежность
Мчись, мой конь, закусив удила,
В даль чужую, в глухую безбрежность.
 
 
Это молодость в белом снегу.
Мы тогда ни о чем не просили.
Это – пуля навстречу врагу
За любовь, за себя, за Россию!
Из винтовки на полном скаку.
Озверев от обиды и крови.
Полу-чай! За раззор и тоску
И за чьи-то персидские брови!
 
 
Посмотри, не с пустым ли седлом
Чья-то носится лошадь по полю?
А седок? Ты не думай о нем,
А спасай свою душу и волю.
За Тюменью гайдучья трава.
Вдаль глядели наместничьи очи.
На губах застывали слова
В одинокие темные ночи.
 
 
Конь от родины нес навсегда.
Перед будущим не было страха.
Только низко в пути иногда,
К черной гриве склонялась папаха…
 

19 октября 1936 г.

 
Прошлого нетающие льды
Взгромоздили за плечами горы.
Вкус во рту тюремной баланды.
Смертников усталых разговоры.
 
 
За решеткой, в духоте, в крови
Губы сжав решительней и строже
Думать молча: даже здесь – живи
За науку платят и дороже…
 
 
В городе тогда цвела сирень.
Месяц май был нежный и красивый
Часовой в фуражке набекрень
Под окном расхаживал лениво.
 
 
Уголовник бровь тебе рассек…
А ночами гулким коридором
Проходил высокий человек
Поступью тяжелой командора —
 
 
И тебе казался он стальным,
Командором в старой гимнастерке.
Воздух, колыхавшийся за ним,
Был пропитан запахом махорки.
 
 
Памятка осталась – тонкий шрам
Над твоей изогнутою бровью.
Почему же все, что было там,
Вспоминаешь ты почти с любовью?
 
 
Прошлого нетающие льды…
Чей-то шаг по коридору гулкий.
Вкус тюремной кислой баланды.
Звон ключей и оклик: «на прогулку!»
 
 
Дорого? А знаешь, почему?
Молодость была твоим поэтом:
Все она – и муку и тюрьму —
Осияла розоватым светом.
 

17 августа 1936 г.

 
Каждый день учусь, как ученица;
Тяжко нынче лень одолевать
И суметь кому-то подчиниться,
Чтоб потом уметь повелевать,
 
 
Закалить расхлябанную волю,
Чтобы стала ясной голова;
Чтоб потом из гордости и боли
Вырастали мысли и слова;
 
 
Чтобы там, в Париже или Праге,
Несколько измученных людей
Прочитали строчки об отваге
И о силе Родины моей.
 
 
Приходилось – и сейчас бывает —
Спорить, плакать, злиться, угрожать!
Спорить с теми, кто изнемогает
И мешает жить и побеждать.
 
 
Молодая легкость и небрежность,
Нелюдимость прежняя моя
Переплавилась в большую нежность
К людям, не покинувшим меня.
 
 
Каждый день учиться и учиться,
Без унынья, без нытья, без драм.
Все, чему научит заграница,
В будущем я Родине отдам!
 

19 мая 1935 г.

 
Бродит устало по небу луна.
Молча стоит человек у окна.
Пристально смотрит сквозь стекла во тьму,
Тяжко, должно быть, сегодня ему.
Холод стекла для горячего лба.
Злое лекарство для сердца – борьба.
День для работы. А ночь – у окна.
Бродит устало по небу луна.
 
 
Думать, сутуло к окну прислонясь:
«Грязь на земле, невылазная грязь!
Зря на позорище я отдаю
Молодость, нежность и волю свою.
Грех несвершенный приму на себя.
Жизнь проживу, никого не любя;
Тяжко мне, зрячему, падая в грязь,
Думать ночами, к окну прислонясь…
 
 
Господи, в этом ли правда Твоя?
В этом ли ужасе жертва моя?
На переломе и жизнь и судьба.
Холод стекла у горячего лба…
Шепчут платаны за темным окном
Лживую сказку о счастьи чужом.
Где-то далеко родные края…
Господи, в этом ли правда Твоя?»
 
 
Бродит устало по небу луна.
Молча стоит человек у окна.
Вздрогнули плечи. От сырости? Да!
Падает с темного неба звезда.
Может быть, где-то и кто-то другой
Так же вот мучился ночью глухой,
Так же часами стоял у окна…
Бродит устало по небу луна…
 

15 сентября 1936 г.

 
Ты не будешь об этом ни с кем никогда говорить,
Потому что земная любовь
Только ранит и мучит.
Надо завтра упорно работать и холодно жить.
Пусть работа и горечь
Спокойствию душу научат.
Ты не будешь ни с кем никогда о любви говорить…
 
 
Золотясь, догорают закаты былого вдали.
За столетьем столетье —
Идут невозвратные годы.
Можешь требовать хлеба у черной жестокой земли
Ты же просишь, безумец,
Зачем-то любви и свободы?
Невозможного требуешь ты от людей и земли.
 
 
И, тоскующе вскинув к высотам нездешним глаза,
Запрокинув лицо, ты кричишь
Равнодушному небу:
«Почему надо мною всю жизнь грохотала гроза?
Ничего я не видел еще
И нигде еще не был
И не встретил ни разу на свете родные глаза»…
 
 
Ты не будешь об этом ни с кем никогда говорить
И напрасно, так долго
Другие об этом кричали.
Если только ты хочешь спокойно и радостно жить
Без ненужной тревоги.
Без терпкой и страстной печали,
То не будешь ни с кем никогда о любви говорить.
 

15 июля 1936 г.

 
Зачем ты смотришь в темный вечер
С таким отчаяньем в окно?
Вся жизнь прошла, а вспомнить нечем.
А дальше… дальше, все равно!
 
 
С таким отчаяньем предельным,
С таким презреньем ко всему,
С усмешкой над трудом бездельным,
С вопросом гневным: «почему?»
 
 
Стоишь ты в этот вечер темный
Одна у темного окна,
Собаке нищей и бездомной
Своей трагедией равна…
 
 
Душа полна непоправимой
Тоской. Ты горьким «ни к чему»,
Перечеркнула труд любимый,
Отдав всю молодость ему.
 
 
И с этой складкою упрямой,
Прорезанною меж бровей,
Осталась ты все той же самой,
Но стала старше и сильней.
 
 
На силу есть чужая сила!
Душа ли… кости ли хрустят?..
Но те, в ком все живое сгнило,
Тебе и силу не простят…
 

6 октября 1936 г.

 
В жизни кто из нас не ошибался?
Кто из нас не падал на пути?
Кто из нас в тоске не надрывался,
Что нельзя по-своему цвести?
 
 
И за то, что хочется иначе
Жить, работать, верить и любить,
И за то, что с каждой неудачей
Тяжелей и горестнее жить, —
 
 
Дай нам, Боже, тишины немного,
Простоты и нежности пошли,
Теплым солнцем озари дорогу
Дерзновенной грешницы-земли!
 
 
Чтобы нам над нашим счастьем малым
Не дрожать от страха и тоски,
Чтоб судьба из рук не вырывала
Чьей-то милой ласковой руки.
 
 
По вине своей или случайно
Вдруг упал ты и расшибся в кровь…
Боль твою пускай залечит тайно
Нежностью и жалостью любовь.
 
 
Наше разнодумье, разноречье
Вечно будет близких разлучать.
Трудно встретить душу человечью,
А еще трудней… ее понять!
 

19 августа 1936 г.

 
Без сочувственного приветствия
Он проходит дорогой бедствия.
 
 
И, отмахиваясь от пиявок,
Обретает суровый навык,
Не тонуть и в людской пучине.
Так и следует жить мужчине!
 
 
Чтобы душу его не расплющили
Между битыми, между бьющими.
 
 
Мимо пухлых прошел диванов,
На тепло и уют не глянув.
Мимо радостей, без кручины.
Так по жизни идут мужчины!
 
 
Над обвалами, над обрывами
Провожаемый злыми взрывами,
 
 
Свой поход до крутой вершины
Не отмеривал на аршины,
И на слезных жалоб разливы
Он смотрел и зло и брезгливо.
 
 
Равнодушен к славе и к золоту.
Сердце болью живой уколото…
 
 
Круто в нем замешана злоба.
С ним на фронте быть хорошо бы
В шаг с его походкой упругой
Боевым товарищем – другом!
 
 
Чтоб под вражескими прицелами
Обменяться взглядами смелыми.
 
 
Чтобы общий чай с сухарями,
Чтоб одно над сердцами знамя!
Чтоб винтовки и души рядом,
Чтоб убило одним снарядом!
 
 
Чтоб над нашей общей могилою
Расцвела бы Родина милая!
 

23 июля 1936 г.

 
Строки про русское горе
Кровью своей напишу.
Может ли враг опозорить
То, чем живу и дышу?
 
 
В грозные годы, о други,
Тяжесть не сбрасывать с плеч!
Звонко по звеньям кольчуги
Вражеский лязгает меч!
 
 
Это не в дедовском кресле
Щурить устало глаза,
Крепче становишься, если
Над головою гроза!
 
 
Все же в минуты такие
Скажешь невольно, скорбя:
Как далеко ты, Россия,
Не дозовешься тебя!..
 

7 июня 1936 г.

 
И в полночь громыхали поезда,
Кричали паровозы суетливо.
А в темном небе грустная звезда
Горела одиноко и красиво.
 
 
И все таким же было, как всегда.
Но сколько тысяч лет прошло над нами?
Какими были раньше города,
Какими ты смотрел на них глазами?
 
 
Наверное, ты был умен и зол,
Мой предок? До зубов вооруженный,
Наверно, ты врагам навстречу шел
И дрался храбро, ими окруженный?
 
 
Так было. Быть иначе не могло.
Кто передал мне жесткое уменье
Смотреть, как ты, насмешливо и зло
И убивать врагов без сожаленья?
 
 
И все таким же было, как сейчас.
И, как теперь, звезда горела в небе.
О камни спотыкался ты не раз,
Задумавшись о людях и о хлебе.
 
 
Ты тоже, побелевшие виски
Сжимая непокорными руками,
С ума сходил от гнева и тоски
За чье-то опозоренное знамя?!
 
 
Приди ко мне, надменный предок мой,
И помоги победы мне добиться —
Над ночью безучастной и немой,
Над жизнью – кровожадною тигрицей,
 
 
За городом шумели поезда,
Кричали паровозы суетливо.
Ты сколько тысяч лет горишь, звезда,
Так одиноко, нежно и красиво?
 

2 декабря 1936 г.